w r o n g . o r . n o t

Утро для Хосока начинается крайне тяжело и, вдобавок, не несет с собой ничего хорошего. Вполне достаточно слегка пошевелить головой, чтобы почувствовать тошноту и пульсирующую боль в голове. А затем, окончательно проснувшись, он еще и чувствует, как что-то максимально оголенное тесно прижимается сбоку. Хосок с трудом разлепляет веки и пытается осмыслить происходящее. Получается не очень, потому что лица ухмыляющегося и довольно щурящегося Чонгука перед его носом вроде как быть не должно. — Какого черта? — хрипит Хосок, с трудом выуживая из саднящего горла относительно различимые звуки. Чонгук только улыбается еще шире и, слегка чмокнув его у основания шеи, сладко нашептывает: — Ничего, хён. Теперь я знаю, что ты это лишь для вида. Хосок на мгновение залипает, пытаясь понять, о чем речь, а затем все-таки не удерживается от недоуменного: — Ты о чем сейчас? Чонгук поднимает слишком жалостливый взгляд для такого наглого человека как он. — Ты что, совсем ничего не помнишь? Хосока передергивает, и он, выпутавшись из объятий донсэна как можно скорее, оглядывает себя, замечая на груди и животе несколько фиолетовых засосов. Тошнота к горлу подкатывает еще сильнее, напоминая о вчерашнем веселье, половина которого, судя по всему, была безвозвратно забыта. Старший бубнит себе под нос несколько ругательств, относящихся как к Чонгуку, так и к нему самому, а после осторожно спрашивает, заранее боясь услышать ответ: — А теперь давай все по порядку: начиная с того, как ты тут оказался, и заканчивая тем, какого черта я весь в засосах. Чонгук уже начинает что-то рассказывать о том, как Хосок сам ему позвонил и хныкал в трубку, что ему не хватает его донсэна. О том, как тяжело было тащить его домой на своих плечах, и о том, как потом все мучения были вознаграждены трехкратно. Старший уже хочет уточнить о каком таком вознаграждении идет речь, когда случайно ловит свое отражение в небольшом зеркале, висящем около комода. Он замечает что-то белое на своем лице, и рвотные позывы моментально сообщают ему о том, что больше сдерживаться его желудок не намерен. Он вылетает из комнаты с завидной скоростью, оставляя довольного Чонгука лежать в постели. Тот тихо посмеивается, глядя в потолок, и ожидает продолжения представления. Хосок пропадает минут на десять: с другого конца квартиры его не слышно и не видно. Чонгук даже начинает переживать за хёна, когда вдруг разносится оглушительный вопль: — Придурок, ты меня зубной пастой намазал! Чонгук начинает истерически ржать и, от неожиданности, скатывается с кровати. Хосок влетает в комнату и, схватив попавшуюся под руку подушку, без промедления начинает лупасить своего донсэна по спине, пока тот на карачках пытается убраться на безопасное расстояние. Чонгук прикрывается руками по возможности и, не будучи в состоянии остановить свой хохот, придумывает план по успокоению хёна. Но хён успокаивается сам, сползает в кресло, обняв подушку, и тихо хнычет о том, как ему плохо. Чонгук тяжело дышит, и его улыбка сама собой сползает с лица, стоит ему посмотреть на Хосока. — Ладно, одевайся и уходи. Потом разберемся. Младший какое-то время сидит неподвижно, но все же поднимается и берет свои джинсы, брошенные рядом с кроватью. Он одевается очень долго, постоянно бросает взгляды на Хосока, который всей этой медлительности сейчас не замечает. Чонгук натягивает футболку и какое-то время мнется на месте, словно разрешая какую-то жизненно важную дилемму. Затем он еще раз смотрит на побледневшего хёна, и молча выходит из комнаты. Хосок мысленно с ним прощается, но вслух сказать ничего не может. Его плохо возрастает в геометрической прогрессии, и даже думать получается с трудом. Не говоря уже об ощущении, что одно сказанное слово может сделать все еще хуже. Но даже так он удивляется, когда Чонгук заходит обратно в комнату и садится на пол у его ног, протягивая большую кружку. Хосок только смотрит молча исподлобья и ждет пояснений. — Крепкий черный чай. Сладкий. Тебе будет получше. Старший тяжело вздыхает, но все же берет стакан в руки и пьет маленькими глотками, пока Чонгук, положив голову на подлокотник, смотрит на него не отрываясь. И Хосок понимает, что его очень настораживает этот взгляд. — Серьезно, иди уже. Чонгук только качает головой и запускает кончики пальцев в волосы хёна, медленно перебирая тонкие пряди и щекоча кожу головы. И Хосок бы даже попробовал остановить его, но нарушает эту романтическую идиллию иначе: очередным рвотным позывом, рукой у рта и невнятно пробульканным «мне плохо». Чонгук трагично вздыхает, но все же тащит Хосока в туалет, сидит рядом, поглаживая по спине, пока его хёна выворачивает на изнанку, и выслушивает все жалобы и причитания о том, что пить кто-то точно больше не будет. Чонгук думает, что это романтично. Хосок думает, что оказаться в такой ситуации мог только последний мудак. Донсэн возится с ним потом весь день, постоянно улыбаясь и урывая короткие поцелуи то в щеку, то в шею, получая постоянные подзатыльники от Хосока, который и выгнать его не в состоянии. — Сегодня без поцелуев в губы, потому что это как-то фу. Учитывая то, что тебя каждый час оттаскивает к туалету. Хосок страдальчески возносит руки к небу и благодарит за это всех существующих богов. Чонгук все время ходит за ним хвостиком, но вроде и не лезет особо, поэтому до вечера старший смиряется и выгоняет того из квартиры, только когда чувствует себя относительно хорошо. — Все, уходи, и можешь не возвращаться. Что бы ты не сделал, я тебе все прощаю. Давай разойдемся с тобой, как в море корабли. Чонгук, активно выталкиваемый руками в дверной проем, улыбается и неожиданно тормозит. — Хён, когда я вчера отводил тебя домой, то где-то на середине пути ты резко повалился на одну лавку и очень долго не хотел оттуда уходить. Ты очень много рассказывал тогда. — Чонгук делает многозначительную паузу, пока Хосок недоуменно смотрит на него. — Ты сказал, что часто говоришь совсем не то, что думаешь. Чонгук издает радостный смешок и вновь целует опешившего хёна в щеку. А затем он оглядывает шею Хосока и добавляет: — Ну, зато на свиданки ты теперь не походишь. Хосок тогда злится еще сильнее и помогает себе вытурить донсэна уже ногами, напоследок прощаясь с Чонгуком громким хлопком двери. Он прислоняется к двери и скользит ладонью по щеке, словно надеясь стереть ощущение от касания чужих губ. И Хосок чувствует, как все его самообладание летит в тартарары, ведь он и правда мог сказать Чонгуку подобное. Ведь он еще утром заметил след от зубов у того на шее.