w r o n g . o r . n o t

Хосок спокойно идет по полупустому коридору университета, когда из-за угла выглядывает Юнги и, обеспокоенно оглянувшись по сторонам, подзывает его к себе. Хосок замирает на какое-то время удивлено, а затем подходит к хёну и интересуется, что за таинственность такая. — Рассказывай, что ты натворил. — А почему должен был? — недоумевает Хосок. — Потому что Намджун вне себя от ярости: готов рвать и метать, и никто не знает в чем причина. Хосок какое-то время переваривает полученную информацию, но все никак не может нащупать той сути, которая прояснила бы ему ситуацию и позволила увидеть картину целиком. — А в чем связь? — А с чего бы Намджуну злиться, если ты ничего не натворил? Хосок кланяется в ноги этой логике и мысленно аплодирует своему хёну, потому что более логичного обоснования даже Чонгук бы не придумал. Он уже хочет слинять от него куда подальше, но на горизонте появляется Намджун, и тут Хосоку становится уже не смешно, а все переживания Юнги вдруг кажутся вполне обоснованными. От этого донсэна за километр разит аурой убийцы: другие студенты лишь опасливо косятся на него и вжимаются в стены, словно это не их ровесник, а как минимум самый жестокий декан университета. Чутье Хосока вдруг вопит о том, что это, и правда, идут по его душу. Спрятаться или сбежать у него не получается, хотя сначала он предпринимает жалкую попытку. Намджун нагоняет его до странного быстро: видимо гнев прокачивает его навыки до максимума. Младший затаскивает Хосока в какую-то аудиторию и, злобным взглядом прогоняя сидящих там людей, сажает своего хёна на стул, вставая рядом с ним в суровую позу, непроизвольно заставляющую поджилки трястись от страха. — Я жду от тебя объяснений. И Намджун даже не утруждает себя хоть намеком на формальность. Хосок же, на самом деле, очень бы хотел оправдаться, особенно в такой ситуации. Он просто не понимает, что от него хотят услышать. Поэтому сидит молча и хлопает ресницами, пока Намджун свербит его своими глазами, а Юнги, проскользнувший в кабинет вслед за ними, тихо шаркает ножкой около выхода, в диком желании узнать, о чем пойдет речь. — Думаю, я бы все объяснил, ты только скажи, что именно я натворил? — А что, тебе есть из чего выбрать? Я тогда все с радостью послушаю. — Ну, в общем-то, у меня и малейшего понятия нет, за что ты бы мог так на меня обозлиться, — Хосок замолкает на какое-то мгновение, а затем с опаской добавляет. — Но, полагаю, что это как-то связанно с Чонгуком. — В верном русле мыслишь, — какое-то время Намджун выдерживает томительную паузу, а затем все же раскрывает карты. — Я еще могу простить вашу последнюю ночевку, хотя меня передергивает даже от одной мысли о том, что ты там заставлял делать маленького ребенка. На этом моменте Юнги, стоявший до этого момента молча, издает странный звук (он давится слюной), и по нему безоговорочно читается, что в этой паре голубых за ребенка принять можно только Хосока. — А теперь я узнаю, что ты выдал ему ключи, чтобы он мог прибежать по первой твоей прихоти. Что же ты ему еще ошейник на шею не одел с именной биркой? Хосок очень долго пытается осмыслить сказанное, но у него ничего не выходит. — С чего ты это взял? — Куки же у нас наивный парнишка. Ты бы видел, с какой детской радостью он крутил у меня перед носом этой железякой, словно это самая ценная вещь в его жизни. Он еще совсем не понимает, насколько мелочны и эгоистичны твои мотивы. И Хосок ужасается. Потому что, разумеется, никому он ничего не давал. Он моментально срывается с места, наплевав на все возмущенные возгласы Намджуна, и бежит искать Чонгука, чтобы всыпать ему по первое число. Узнав, что пары у донсэна уже давно закончились, Хосок тут же понимает, куда идти дальше: сразу направляется домой, ожидая застать там не совсем приятный сюрприз. И не ошибается. Достаточно войти в квартиру и заглянуть на кухню, как он видит вальяжно развалившегося Чонгука, разливающего вино по небольшим пивным стаканам. — Как понимать эту самодеятельность? Младший поднимается со своего места и приглашающе указывает на соседний стул. — Присоединяйся. И Хосок негодует с этой наглости. Негодует настолько, что, схватив стаканы со стола, выливает весь алкоголь в раковину. Чонгук смотрит на него слишком обиженно, но старший не обращает на это ни капли внимания, потому что злость закипает в нем с каждой секундой все сильнее. Хосок переводит взгляд на полупустую бутылку в руках донсэна и, злобно цыкнув, пытается выхватить ее. Но младший не сдается без боя: он крепче сжимает бутылку в руках и локтями пытается отпихнуть от себя взбесившегося хёна. — Свое ты уже вылил! Не буду я с тобой делиться! Хосок, к слову, не хочет, чтобы с ним делились. Хосок хочет избавиться от этого вина, отобрать ключ у донсэна и выгнать его пинком под зад из квартиры. Но Чонгук воспринимает эту ситуацию по-своему, хоть и слишком нелогичным путем придя к определенным выводам. В своей голове он выстраивает логическую цепочку «ссора — страсть — секс на кухне» и решает, что, раз хён инициатор, можно первый раз и здесь. Поэтому Чонгук, недолго думая, разжимает ладони, роняя бутылку, и усаживает Хосока на стол, оставляя остатки вина растекаться бордовыми пятнами по линолеуму. Старший сразу же понимает в какое русло все перетекает и, поначалу, собирается сопротивляться, но затем ловит на себе взгляд донсэна, до краев переполненный желанием, от которого ему окончательно срывает крышу. Хосок позволяет Чонгуку встать между своих ног и хватается пальцами за его шею и талию, когда тот наваливается на него, вдавливая бедрами в столешницу. Сначала Чонгук скользит губами по кадыку, затем прикусывает кожу у основания шеи, а после впивается поцелуем в губы хёна. Они целуются мокро и глубоко: младший порой прокладывает влажные дорожки от подбородка до ключиц, засасывая кожу и оставляя на ней бурые отметки. Хосок давно заметил, что Чонгук питает к засосам особую слабость, но почему-то от этих мыслей старший ощущает слабость в ногах и желание, наконец, отдаться возрастает в разы. У Хосока уже стоит, когда Чонгук толкается вперед тазом, проезжаясь своим стояком по возбуждению хёна, вырывая у того из горла громкий гортанный стон. Где-то на задворках сознания Хосок понимает, что потом будет очень жалеть о своем импульсивном поступке, но вся кровь от головы прилила в пах, и самым важным сейчас кажется удовлетворить себя. Поэтому он берет в ладонь лежащую на его бедре руку Чонгука и кладет ее себе между ног, намекая. Младший выругивается шепотом в губы хёна и следует просьбе беспрекословно: он расстегивает дрожащими пальцами ширинку на джинсах Хосока и проскальзывает рукой в его трусы. Это нельзя назвать лучшей дрочкой в жизни Хосока: он остается сидеть на столе, отчего штаны стянуть не получается, и его член оказывается зажат между животом и малоподвижной из-за тесноты ладонью. Но отчего-то старший окончательно теряет остатки рассудка, громко стонет и вцепляется зубами в плечо Чонгука, пытаясь сдержать громкие крики. Он сам тянется руками к ширинке донсэна, спускает с него джинсы и принимается аритмично ему надрачивать. Хосок кончает первым, а Чонгук следом за ним, изливаясь в руку хёну и пачкая спермой его кофту. Хосок тяжело дышит и с трудом отходит от оглушающего оргазма, закрыв глаза. Чонгук поваливает его на стол и, устроив голову у хёна на груди, переводит дыхание. Хосок пальцами чистой руки перебирает пряди волос донсэна и, когда в голове немного проясняется, наконец, заговаривает: — А этот ключ ты мне, все-таки, вернешь. — Хорошо, — отвечает ему после небольшой паузы Чонгук. — Все равно я целую связку дубликатов сделал. И единственное, что Хосок может сейчас сделать — это обреченно вздохнуть.