w r o n g . o r . n o t

Ильхун нервным движением руки стряхивает с пальцев капли алкоголя, подхваченные с мокрой барной стойки, и притягивает к себе ближе стакан пива и стопку соджу. Он нарочито фривольно бросает бармену три тысячи вон — дешево и сердито — и кидает стопку в стакан, наблюдая, как поднимается пивная пена. Выпивает коктейль залпом и мысленно пересчитывает оставшиеся в кошельке деньги. Чтобы знать наверняка, получится ли забыться сегодня. Ильхун косится в сторону своей компании, но взглядом выхватывает только Минхека, который в этот самый момент с улыбкой на губах воркует что-то своей девушке на ухо, полностью заглушаемый громкой музыкой. Проклятые биты достигают даже самых отдаленных от кожи молекул, от чего в Ильхуне в геометрической прогрессии возрастает желание проблеваться. Зайти в один из заплеванных туалетов этого клуба и вывернуться наизнанку, выхаркивая при этом свое окровавленное сердце. Эти образы настойчиво крутятся в голове на повторе, несмотря на бесконечную смену треков извне его головы. Ильхун на автомате выпивает еще два ерша, и только после этого его вырывают из забытья. — Ты сегодня не в духе, хён. «Спасибо, что заметил», — почти слетает с языка, но жгучая ненависть внутри пополам с дичайшей обидой и ревностью провоцируют по-детски игнорировать всех вокруг. — Очень на тебя не похоже, — каждый слог в этой фразе издевательски растягивается, вынуждая озноб прокатиться вдоль позвоночника. — Заткнись. Тебя вообще здесь быть не должно. Сондже передергивает плечами, а улыбка на его лице гаснет. Он медленно наклоняется к Ильхуну и проговаривает четко и, в пределах возможного, как можно тише. — Как и тебя, хён. Сомневаюсь, что хоть кто-то рад тебе сегодня, — после этих слов он поворачивается на долю секунды в сторону Минхека, а затем останавливает выразительный взгляд на лице Ильхуна. — Не знаю, что между вами произошло, но ты его явно довел. Даже он уже тебя не защищает. — Я сюда пришел напиться, а не слушать морали от псевдо-друга. Сондже застывает, смотрит неверящие, а уголки его губ опускаются вниз. Он презрительно фыркает, делает шаг назад и громко говорит, перекрикивая музыку: — Вот и отлично. Можешь даже не прощаться, когда пойдешь домой. — И не подумаю, — шепотом в спину отвечает ему Ильхун, вновь разворачиваясь к своим опустевшим стаканам. На какое-то время ему все же удается выпасть из реальности, воспринимая мир вокруг через призму сюрреалистичного и пьяного чувства безразличия. Ильхун идет на танцпол, будто плывет в потоке чужой энергетики. Из-за алкоголя в крови он двигается несколько рвано, но ему это безразлично. Ильхун хочет кричать до охрипшего, сорванного голоса, а вместо этого танцует. Симуляция собственной вразумительности сходит на нет весьма быстро, достаточно кому-то, проходящему мимо, случайно пихнуть в плечо. Ильхуну срывает последние тормоза: он хватает этого незнакомца за руку и ударяет по его лицу кулаком наотмашь. Танцующие вокруг инстинктивно отпрыгивают назад, чтобы не оказаться вовлеченными в драку, и при этом пугливо вскрикивают, но не слишком громко. — Лицемерные твари! — вот и все, что успевает проорать Ильхун, пока охранники тащат его на себе к выходу. Он привычно осматривается по сторонам, надеясь найти Минхека, надеясь увидеть в нем если не понимание, то хотя бы не отвращение. Но вместо этого он замечает только Сондже и все то неодобрение, написанное на его лице. Ильхуна вышвыривают за углом здания, подальше от зевак или желающих попасть в клуб, или стремящихся поскорее оттуда уехать. Сначала он злится и пытается пнуть или укусить одного из охранников, но его урезонивают коротким ударом по солнечному сплетению. Ильхун сползает по стене с сиплым хрипом, пытаясь втянуть воздух ртом. Кровь из разбитой губы настойчиво льется в горло, из-за чего ему начинает казаться, что вот так он и подохнет: в грязном переулке за дешевым клубом, избитый, отвергнутый и покинутый. Дыхание все же возвращается. Но не желание к жизни. Ильхун сплевывает кровь на асфальт, и с его губ тянется тонкая нитка окровавленных слюней. На скуле, кажется, вспухает багровая гематома, и на ребрах тоже. Он закрывает глаза и рассматривает цветные круги калейдоскопа перед глазами. — Какого черта ты творишь? Ильхун с трудом разлепляет слипшиеся от холодного пота веки и оборачивается в сторону говорящего. Минхек стоит в странной, немного детсковатой позе: ноги на ширине плеч, руки сжаты в кулаки, а взгляд наполнен одновременно и злостью и испугом. Ильхун усмехается и пытается подняться на ноги, придерживаясь за стену. Минхек сразу подбегает и поддерживает его, но не хлопочет беспокойно, как это было бы раньше. Значит действительно зол, делает вывод Ильхун. — Ты совсем с катушек полетел? Хоть иногда бы головой думал! — Отстань, — сипло шепчет Ильхун, вырываясь из рук Минхека и мешая помочь, и неуверенным шагом движется вдоль стены, мечтая добраться до хоть какой-нибудь лавки и отсидеться там, пока не сможет прийти в себя. — Я тебя здесь одного не оставлю, — снова лезет к нему с помощью Минхек, из-за чего Ильхун выходит из себя, отталкивая парня к противоположной стене. Смотрит на него исподлобья несколько мгновений, чтобы после развернуться и пойти дальше. — Стой. Ильхун, остановись! Минхек вновь его тормозит и прижимает спиной к стене, заставляя посмотреть себе в лицо. По его глазам складывается впечатление, что он готов зареветь в любую минуту. Он открывает рот и делает глубокий вдох, готовясь сказать что-то важное. Что-то, о чем потом может пожалеть, но необходимое сейчас как воздух. — Не начинай, — перебивает его Ильхун, отворачиваясь. — Я все понял, поэтому можешь не оправдываться. А теперь давай разойдемся каждый в свою сторону. Эти слова вышибают весь воздух из груди Минхека, а его губы начинают подрагивать. Он утыкается носом в шею Ильхуна и надрывно шепчет, словно заветную мантру: — Не надо. Пожалуйста. Не надо, не уходи. Ильхун усмехается рыком раненой собаки и стоит все так же неподвижно, никак не отвечая ни на цепкие пальцы на предплечьях, ни на трепетные мольбы. — Не уходи… — А смысл? Что изменится? Ты даже себе признаться не можешь в том, что чувствуешь, — снова перебивает Ильхун. — Не знаю. Я не знаю. — Иди уже. Она тебя заждалась. Хватит действовать всем на нервы: чем быстрее меня отпустишь, тем быстрее все снова станет хорошо. — Заткнись, — всхлипывает Минхек, и его пальцы сжимаются еще сильнее. — Я тебе не нужен. Поболит и перестанет. Минхек застывает, а его хватка ослабевает. Ильхун чувствует это и выпутывается из чужого плена, вновь направляясь куда-нибудь подальше отсюда. — У тебя тоже поболит и перестанет? Ильхун останавливается и оборачивается. — Рано или поздно болеть точно уже не будет. — Так рано или поздно? Минхек не отводит широко распахнутых глаз, теперь действительно наполненных слезами, от асфальта. — Тебе нужна правда или ложь? Минхек переводит взгляд на Ильхуна. — Правда. Тогда Ильхун бросается к нему навстречу и, прижав к стене, целует. Грубо и беззастенчиво. А Минхек плавится в его руках, словно масло под горячим ножом, запутываясь пальцами в его волосах. Его белая рубашка пачкается от замаранной одежды Ильхуна. В поцелуе чувствуется кровь, но все это кажется чем-то незначительным. Минхеку страшно как никогда, и одного он не может понять: страшно поддаться или отпустить. Ильхун отстраняется быстро. Он тяжело дышит и нервно облизывает губы. Минхек же смотрит заворожено, как тот медленно отступает назад, глядя прямо в глаза. — Зря это… — вот и все, что Ильхун успевает сказать, до того как замечает кого-то неподалеку, метрах в десяти. Он вглядывается в этот силуэт и на его лице отражаются отблески паники. Минхек замечает это и прослеживает взглядом, куда смотрит Ильхун. Тогда внутри все обрывается, застилая глаза черной пеленой. Ильхун уходит не попрощавшись, а Минхек остается, не в силах пошевелиться от вида ошарашенного Сондже.