Я
Когда Вы слышите имя Адам Мэдисон, стоит представлять довольно мрачного человека. Высокий дрыщ 17-летнего возраста, черные волосы, ниспадающие на бледную кожу, которая обтягивает каждую кость словно латекс. Блеклые серо-зеленые глаза, вечно смотрящие в пустоту, и синяки под ними от вечного недосыпа. Я отличаюсь способностью уснуть, где и когда захочу, кроме как после десяти часов вечера. Несмотря на то что я одеваюсь всегда в мешковатую одежду серых и черных цветов, следовательно, не привлекая к себе особого внимания, меня знал весь колледж. Да что там, меня узнавали даже на улице. Дело не только в том, что я провел в этом городе всю мою жизнь. Я осознал свою ориентацию слишком рано. Мне было всего девять лет, и я даже не помню, когда начал замечать, что оцениваю внешность мальчиков больше, чем девочек. Я тогда даже не думал, что это как-то ненормально, и считал, что у всех так бывает. И тем временем как пареньки моего возраста дарили шоколадки в день святого Валентина девочкам, я без тени сомнений подарил розовую коробочку представителю моего пола. Вокруг этого происшествия поднялся скандал, который умудрился разнестись до каждого уголка нашего маленького городка. Мама того парня подняла огромную шумиху, обвиняя моих родителей в том, что их сын был больным и не нормальным. В итоге я начал думать, что общество полно лицемеров и никому меня не понять. Вся эта история очень быстро утихла, и хотя изредка обо мне вспоминала какая-нибудь бабушка, но на прямой конфликт со мной уже никто не шел. Когда я поступил в художественный колледж, мне приходилось ездить каждое утро в другой город, намного больше моего родного, который по сравнению с ним был всего лишь поселком. В этом колледже никто меня не знал, и можно было наконец начать новую жизнь, быть тем человеком, которым я всегда хотел быть… Все бы ничего, но как назло на моем курсе оказался тот самый парень, который был со мной в школе, с кем произошел инцидент в день Св. Валентина. И стоило лишь его матери узнать об этом — как опять нарос скандал, во время которого престарелая гомофобка шумно ругалась с профессорами, выкрикивая то имя сына, то мое: — Я не хочу, чтоб мой ребенок учился с больными! — выкрикивала мамаша, злобно дергая меня за плечо в тот момент. У дверей класса, где проводилось собеседование, из-за шума собралось уже много народу, и я помню, что был готов провалиться сквозь землю. — Я не понимаю, как остальные родители могут терпеть то, что в классе с их детьми учится гей! Ее костлявый палец начал тыкать меня в грудь, до боли, пока толпа за порогом начала обсуждать услышанное. Я уже готов был сорваться, как в класс ворвался один из молодых профессоров, которые поступили на работу только в этом году и присутствовали на уроках, помогая основному учителю. С таким мне до этого момента не приходилось сталкиваться. Он одним движением руки отодрал меня от разъяренной женщины, буквально загораживая от нее своими широкими плечами. И в тот момент я понял, что вряд ли смогу когда-либо смотреть спокойно ему в глаза… Прошло три года. Я был на третьем году художественного колледжа, а Грей Джервэй стал учителем живописи. И единоличным повелителем моих мыслей днем и ночью.Он
Моя рука сжимала тонкий стержень уголька и плавно скользила вниз по холсту, оставляя жирную черную линию за собой. Я прислонился к мольберту лбом, борясь с тем, чтоб вновь не заснуть и не оказаться выставленным за дверь. То, что я засыпал, не значило, что сам предмет был мне не интересен – я просто уже несколько ночей подряд бодрствовал. Сон уже был готов одержать победу, и моя голова начала тоже скользить по деревянной поверхности, как на мое плечо легла та самая тяжелая и обвитая венами ладонь: — Адам. В этот раз мое имя прозвучало намного тише, чем пару дней назад на теоретическом уроке. Я почти рефлекторно вздернул голову, накрывая тыльную сторону ладони Грея своей, тут же сгорая изнутри со стыда от этого действия. Моя рука тут же отдергивается в сторону, и я созерцаю, мольберт с изображенным мужским телом, от плеча которого шла размазанная линия, которую я прочертил засыпая. — Снова решил заснуть во время моего урока? — профессор склонился над моим плечом, разглядывая с интересом испорченный холст, даже не подозревая, что его близость буквально обжигала мне щеку. — Простите, я просто не выспался, — как обычно ответил я, стараясь хоть как-то исправить ужас, который происходил на моем холсте. Боковым зрением я видел, что он в этот момент перевел пристальный взгляд с руки, водящей по поверхности листа, на мой профиль. Хотя каждый студент был занят у своего мольберта, расставленных вокруг статуи, и отрабатывал свою проспективу, мне казалось, что некоторые из них подняли глаза от своих работ, чувствуя напряжение, которое шло с моей стороны. Моя рука слабо дрогнула, и взгляд потупился, новая волна усталости нахлынула, и я почувствовал, как веки тяжелеют. Еще секунда, и я бы рухнул со стула, погрузившись в глубокий сон, но сквозь туманную пелену я почувствовал, что Грей поддержал мою руку у холста, что-то объясняя вслух, видимо какую-то технику штриховки. Я начал часто моргать, слегка встряхивая головой, борясь из всех сил с дремотой. Хотелось, чтоб Грей поскорее выпустил мою руку, ибо вместе с ней начало потеть все тело и нездоровый румянец разлился по скулам пятнами и окрасил кончики ушей. Я так замешкался, пытаясь одновременно и окончательно проснуться и понять, о чем мне говорил учитель, что непроизвольно стиснул стержень уголька в пальцах с такой силой, что тот просто лопнул. Профессор, наконец-то отпустил мою руку, задумчиво всматриваясь в черные пятна у меня на руках и рукавах — единственное, что осталось от уголька. Он не казался злым или раздраженным, даже не очень удивленным. Тем не менее, он сложил руки на груди и произнес ожидаемую фразу: — Мэдисон, задержись после урока.