Догонялки

Кирилл торопливо шёл к выходу, высматривая друга. Ни на секунду не останавливаясь, он достал последнюю сигарету и закурил. Вряд ли Юлэджи смог далеко уйти с такой-то ногой. Просто удивительно, как рана не загнила, учитывая условия, в которых её сшили. Да КАК сшили! Кирилл, впервые в жизни орудуя иглой, плохо представлял, как вообще стянуть такую глубокую рану, представлявшую собой полукруг. И несмотря на это, Юлэджи смог покинуть здание, волоча больную конечность. Сейчас он на улице – сидел на ступенях и массировал икроножную мышцу, сморщившись от боли. Завидев его, Кирилл сорвался в бег. – Ты как? Болит? – У меня вообще-то куска ноги нет, так что даже и не знаю, – съязвил юноша. – Почему ты злишься? Кнакл тоже живой, ему свойственно ошибаться. У тебя ведь тоже была семья. Ты должен понимать. Юлэджи резко встал и схватил Кирилла за грудки, толкая его к стене. Удивительно сильные руки не давали вырваться, а до дрожи жуткий взгляд сковывал тело. Веселье в сочетании с ненавистью давало просто ужасающий микс, вкусом которого стал страх. Кирилл с напряжением смотрел на друга, ожидая от него других сюрпризов. – Довольно странно говорить такое человеку, который убил свою мать, не находишь? – протянул он, с наслаждением растягивая слова. Кирилл сжал зубами фильтр сигареты, не в силах выдавить и слова. Смысл сказанного доходил с трудом. Да ему вообще не было места в голове! «Юлэджи… что? Убил мать?!» Гадкая улыбка не оставляла сомнений в правдивости заявления, но Кир упорно не желал верить. – Но знаешь, что злит меня больше всего? Потраченные впустую силы. Ты хоть представляешь, сколько усилий я приложил, заметая следы, чтобы ты, Кирюша, в один момент всё выболтал? Кирилл не успел ничего понять, а из его рта вырвали сигарету, вдруг оказавшуюся всего в сантиметре от здорового глаза. – Если ты не научишься держать свой хуй в штанах, то я тебе второй глаз выжгу, – прошипел Юлэджи. С ужасом Кирилл смотрел на сигарету, боясь даже моргнуть, чтобы случайно не задеть её ресницами. Кириллу совершенно не хотелось знать, куда пошёл Юлэджи, хромой и легко одетый. Признаться, он даже обрадовался его уходу. Липкий страх высасывал силы, заставляя медленно оседать на землю. Совершив несколько глубоких вздохов, Кирилл унял дрожь. И что это сейчас было? Юлэджи, милый максималист, неужели он действительно такой? Лживый, злой и чёрствый? Что это? Разочарование? Нет. Досада, переходящая в злость. Кирилл бросил взгляд на растоптанную сигарету. Да как он посмел сыграть на его травме?! Кирилл ударил кулаком асфальт, вымещая злость и негодование. «Зачем Юлэджи строил из себя пай-мальчика, если на самом деле тот ещё урод? Убить свою мать… немыслимо! И заявлять такое с улыбкой! Но… зачем?» Гнев сменился недоумением. Заяви Кнакл, что он изнасиловал человека, не рассказав предыстории, не рассказав о своих чувствах и мыслях, Кир бы повесил на него ярлык конченного ублюдка. Но Кнакл раскаивался, а Юлэджи улыбался, испытывая, вероятно, злорадство. Поиздеваться над другом – первостепенная его цель? Кирилл расслабил сжатые кулаки и поднялся. Нет, не для того, чтобы сорваться на товарище, он копит злость. Нужно вернуться к Кнаклу и немного отвлечься. – Ты чего такой хмурый? Поругались? – Видеть Кирилла таким раздражённым Кнаклу приходилось нечасто. – Я не ругался, это он поругался. – Из-за меня и его максимализма? – Нет. Из-за меня и моей неиссякаемой сексуальной энергии. – И где он теперь? – Ушёл. – Что?! Куда?! Если его поймают с такой раной, нам всем будет один большой пиздец! – Да хрен они его поймают. – Кир присел поближе к костру. – Знаешь, а вы с ним похожи. – Чем же? – Вы оба не любите злиться. – Нет, не думаю. Не сказать, что Кнакл совсем уж не прав. Разница в том, что Кирилл ненавидел портить отношения с людьми, ненавидел быть ненавистным; он методично копил недовольство жизнью, чтобы в один момент выплеснуть его на реального врага и без особых душевных мук простить себе очередное убийство. Кирилл не любил злиться, а Юлэджи боялся. Только столь сильное чувство как ненависть, способно обнажить так трепетно скрываемое дерьмо. Если вся злость Кирилла испарялась под желанием понять людей, то к чувствам Юлэджи примешалась ещё и обида. Кирилл… чёртов придурок! После всего, что Юлэджи сделал для него, он взял и переспал с Капучером! Кнакл тоже хорош! Да как ему вообще мозгов хватило поступить ТАК с Капучером?! Ну ладно, его ещё можно понять, он дурак, но Капучер!.. Юлэджи тихо зарычал. КАК ЭТОТ СУКИН СЫН ПОСМЕЛ ВМЕШИВАТЬСЯ?! Какого хера ему вообще пришла в голову идея завалить Кирилла и слить информацию о союзнике?! Откуда он узнал о том, что Кир и Кнакл пойдут в клуб?! Так юношу не бесил ещё никто. Увидь Кирилл его смазливую мордашку, искажённую бешенством, то он, наверняка, тотчас сбежал бы куда подальше и предпочёл бы больше не связываться с таким человеком. «Раз, два, три…» – попытка успокоиться. Если руководствоваться креативной логикой Капучера, то он таким чудным способом пытался избавить Юлэджи от обузы. Юноша чувствовал себя преданным двумя людьми сразу. Его можно назвать человеком крайностей, во всяком случае, это касалось его чувств. Сейчас его бесило абсолютно всё и вся. Хотя по отношению к Кириллу Юлэджи чувствовал скорее обиду, и злило даже не предательство и чужая глупость, а произошедшее между этой парочкой. А вот тем, кого Юлэджи действительно ненавидел, был он сам. Юноша корил себя за несдержанность, за то, что вопреки всем наставлениям, позволил эмоциям взять верх. Юлэджи помассировал виски. И что с ним творится? Почему он, обычно спокойный и хладнокровный, вдруг так изменился? Научился за пару месяцев смеяться, злиться, обижаться… Слишком хорошо вжился в роль. Никогда ещё в жизни он, поругавшись с человеком, не чувствовал такую пустоту. Виной всему связи, которыми Юлэджи не планировал обзаводиться, но, тем не менее, обзавёлся, рискуя сорвать операцию. Нужно было убить продиджумов ещё тогда, в тюрьме, отыграться на них, а не забавы ради втираться в доверие. А потом, потакая прихоти… Нет. Уже тогда он видел в них друзей, но, не желая осознавать это, он сделал вид, что собирается использовать их в собственных интересах – направить Боринга по ложному следу. Замаскировал лицемерием желание остаться с Кнаклом и Кириллом, и вот он, результат! Уводить их от правды и бежать вместе с ними от прошлого, постоянно врать, врать и снова врать… Надоело! Всё перевернулось с ног на голову, а цель, к которой он так упорно шёл, только сейчас обрела смысл. Только спустя грёбанных восемнадцать лет ты понимаешь истинный смысл того, ради чего потерял всё!!! Юлэджи грустно улыбнулся. «Даже смешно. Цель, точно… Нужно позвонить Рюджи». Юноша брёл какими-то незнакомыми переулками, пытаясь найти тихое местечко, где не будет свидетелей. Холод проникал под тоненькую олимпийку, заставляя дрожать и вжимать голову в плечи, мечтая о тепловых доспехах*. Нога особенно разболелась, поэтому пришлось прервать путешествие в каком-то дворе. Поздно уже, людям нечего делать на улице, а уж идти к во-о-он тому зловещему дереву со скамейкой под ним и подавно. Юлэджи приподнял футболку и отлепил от живота телефон. «До чего техника дошла!» – всегда восхищался он. Кто бы мог подумать, что прямоугольники с кнопками станут такими компактными, похожими на плёнку, только с золотистыми проводками внутри? Пока что подобной разработкой владели немногие из-за её цены. После того, как Юлэджи провёл пальцем по телефону, он под воздействием тепла вспыхнул зеленоватым цветом, а затем появилась небольшая голограмма. Юноша набрал номер. – О-о-о, какие люди. Юлэджи! Так же тебя теперь зовут? Вот уж не ожидал, – пропел мужской голос. Юлэджи почти физически ощущал его улыбку и насмешливый взгляд глаз таких же жутких, как и у младшего брата. Смешок не заглушил ругани и мужских стонов, что вырывались из динамиков. Похоже, юноша застал босса за выбиванием долгов. – Рюджи, пойми… – Нет, это ты пойми!!! – Послышался свист, будто что-то вроде палки разрезало воздух, а затем хрип. – Какого хуя ты, ёбанный в рот, творишь?! Злить старшего Лепорема опасался даже Юлэджи. Воистину жуткий человек! Рюджи умел произвести приятное впечатление. Казалось, он мог подобрать ключик к любому человеку, притвориться хорошим парнем, а затем с улыбкой сказануть что-нибудь этакое, после чего твоя спина покроется холодным потом. Вот он, индивидуальный подход! Более того, Рюджи предпочитал заниматься грязной работой самостоятельно, несмотря на то, что это противоречило его статусу. Ему до фени твой пол, возраст, семья, обстоятельства. Пока не выполнен договор, быть бите в твоей жопе. – Пропал на месяц, а потом объявляется с двумя отбросами! Что это такое?! – орал он, вновь и вновь занося над головой орудие. Хруст. Должно быть, он пробил какому-то бедолаге череп, судя по тому, как резко прекратились крики. Но Рюджи не остановился, он продолжал месить чужие мозги, размазывая их по асфальту. – Эй! Ты перестарался, – расстроено вскрикнул какой-то мужчина, только подтвердив подозрения. – Ты обвиняешь моего братишку в алогичности, но сам, избавившись от единственной слабости, тут же заводишь две новых! Я понимаю, что тебе одиноко. – Рюджи нервно рассмеялся, а затем, захлёбываясь от удовольствия добавил, противно растягивая слова. – Ю-у-улэ-э-э-эджи, ты ставишь под угрозу наш план. Или, быть может, ты и нас решил предать? – Вовсе нет. Мы… Я продолжаю двигаться к Пьеружу. – Очень на это надеюсь. Как обстановка? – У меня простреляна нога. Денег ни копейки. Я в розыске. Сейчас бомжуем в Кэтч-Йорке. – Мда… Круто ты себя в жопу вогнал. – Совсем как твоему братику на днях. – Юлэджи не сдержался и злорадно улыбнулся. – Что?! – О, так тебе не говорили? Он на днях Кирилла в клубе встретил, переспал с ним, вытянул информацию и слил её «Грэмдразу». Так что теперешним положением мы обязаны именно ему. Неплохая из него жертва изнасилования, а? Юлэджи насладился напряжённым молчанием Рюджи. – Не знал, что ты с геями дружишь. – Не переводи тему. – Я поддерживаю его… – Да, Кирилл – неплохой выбор. – Я не о том. Твои товарищи всё ещё живы только потому, что наш лидер доверяет тебе. Но, Ю, – юноша поморщился от такого сокращения своего имени, – они реально мешают! Не смей отрицать. – Не твоё дело. Пока я справляюсь с работой, всё в порядке. – Кстати, о работе. Передай своему Четвёртому, – мужчина хохотнул, – что у меня есть для него работёнка. – Какая? – Через полчаса пусть будет на Эрт-Стрит, там его будет ждать человек с татуировкой на лице. Он поможет. – Работу выполнить быстро или качественно? – Быстро. Рюджи и бросил трубку, даже не попрощавшись. Что ж, добра на пытки он не дал. – Кнакл, а ты не ненавидишь жену? Не пойми неправильно, просто я подумал, что если бы не её предательство, то всего этого не случилось бы и ты бы продолжил счастливо жить с семьёй. Кнакл не спешил давать ответ. И правда, имеет ли смысл перекладывать вину на жену? Конечно, нет. За прошедшие три года ему не приходила в голову мысль разозлиться на Витио, обвинить бедную девушку в том, что Кнакл полюбил её и влюбил в себя. Это несправедливо. Интересно, а что думала сама Витио? Кого ненавидела она? Себя или же мужа? «Лучше бы она ненавидела меня», – подумал Кнакл. Ему не хотелось, чтобы Витио умирала, испытывая отвращение к самой себе. – Киря, прости, но ты правда не понимаешь. У тебя семьи никогда не было… – Завидуешь мне? – Честно? Да. – А я завидую тебе. Кнакл с удивлением посмотрел на товарища. Чего-чего, а подобных слов он не ожидал услышать. Да чему тут завидовать?! – Ты думаешь, что тебе бы проще жилось, если бы тебе некого было терять и ты бы не испытал всю эту боль? – Может быть. – Отчего-то Кнаклу стало стыдно, но отступать уже поздно. – Какой смысл жить, если нечего терять? – Тогда как жил ты? – Наверное, по этой причине я так быстро привязывался к людям, которые находили меня хоть немного симпатичным. – Кирилл печально улыбнулся. – Цеплялся за них как за соломинки, чтобы у меня появился стимул жить. Но меня никто не удерживал, наоборот, все старались столкнуть меня. В мою жизнь приходили одни люди, уходили другие. Я подбирал одну соломинку, потрошил её, выбрасывал и подбирал другую. Ненавижу себя за это! Искал сраный смысл, анализировал… ревел ночами потому, что у меня нет семьи. Меня воспитывал страх, но я не хотел, чтобы злоба стала моим стимулом, поэтому после первого… первых! жертв я стал воспитывать себя сам, на классике, и так погрузился в эту философию, что сделал книги своей моралью. Вот идиот! Книги… В них всегда всё так красиво и интересно, а дерьма нет! Нет в них жизни! Никто не срёт, а если и срёт, то на фоне этой театральщины говно смотрится пошло и наигранно! В книгах нет времени, скуки, ежесекундных мыслей… нет ничего, что можно действительно назвать жизнью. И вот я как книга. Вроде умная, вроде с сюжетом, интересной обложкой, но пустая и бессмысленная. Закончив монолог, Кирилл шумно выдохнул. Он не любил говорить о своей жизни, но иногда наваливалась меланхолия. Становилось так плохо и так грустно, что хотелось заплакать, тоскливо подвывая. В такие моменты Кир готов был говорить о своих чувствах не из желания быть понятым или нарваться на сочувствие, нет! Признаться, он и сам не понимал истинных мотивов, да и не было желания разбираться, ему всё равно. Хочет знать обо мне? Ну что ж, пожалуйте! Потом Кириллу станет стыдно, он пожалеет, но сейчас кто-то, кому он симпатичен, хочет знать о нём больше, и это немного радовало. – Ты сейчас слов больше, чем за всю жизнь, сказал. – Кнакл ухмыльнулся, как всегда посмеявшись не столько над Кирилловой тирадой, сколько над собственной серьёзностью. – Спасибо. – Он потрепал друга по голове. – Знаешь, – Кирилл грустно улыбнулся, – однажды, впервые в своей жизни сбегая из лаборатории, я залез в чужую квартиру, чтобы немного поесть. Когда пришла хозяйка, я связал её, а она предложила мне остаться. Она была моим первым другом и первой соломинкой. Вероника. У неё была своеобразная философия. Она считала, что, чтобы жить, стать человеком, нужно страдать морально: искупить вину, понять боль. Мне очень хотелось стать нормальным. И я страдал. Постоянно напоминал себе, что я урод, который убивает и ворует. – Это помогло тебе стать нормальным? – Ну, как видишь, я так и не сумел остановиться, хотя и очень пытался. Я не нормальный, но и не чудовище. Остался где-то на середине. Философия страдания Вероники помогла мне лишь удержаться на плаву. А что делать дальше, я не знаю. Что ты думаешь о философии? – Что я думаю о философии? Ну… от неё нет прока, если ты не знаменит. Все эти умные мысли о том, как надо жить, в итоге просто остаются мыслями, потому что реальность сложнее теорий. Вот иной раз сидишь, думаешь, в голове вопросы всякие: «Как, зачем да почему?» Начнёшь размышлять о конкретном, а затем и на весь мир перейдёшь. Мыслю какую надумаешь и красиво её преподнесёшь. Сидишь да удивляешься своей эрудированности: «Вот какой я умный! Вот до чего додумался! Вот как глубоко копнул!» А если ещё подумаешь, то и поймёшь, что суждения твои поверхностны – начал-то ты о конкретном. Из-за расплывчатости и поверхностности они и точны. Блин! Что-то меня на твою философию потянуло. Тьфу! Если б не остановился, то пошёл бы мир спасать! – И это говорит революционер? Сегодня день откровений какой-то! – Лучше эту фигню о вечном в башке держать. – Кнакл постучал кулаком по голове. – А то посмотрят, как на дебила. Губы Кирилла растянулись в улыбке, но на этот раз во рту не чувствовалась та противная горечь. Тепло как-то, но печально. Наверное, что-то подобное чувствовал и Кнакл. Сегодня он отклонился от своего шаблона. Да что там Кнакл! Все люди придумывают себе шаблоны поведения и пафосно заливают о принципах. Вот того же Кнакла взять: избрал роль быдловатого качка с неугасающей верой в светлое будущее. Не положено ему размышлять, не положено бояться, НЕ ПОЛОЖЕНО. Он же оптимист! А Юлэджи? Добрый, милый юноша с обворожительной мордашкой, который просто не может сорваться, не может ненавидеть, НЕ МОЖЕТ. О чем вы вообще?! Он же добряк! «А я?» – Кирилл презрительно скривился. Каждый человек считает себя героем, который непременно преодолеет все, пускай и надуманные, трудности; который спасёт мир внешний, внутренний, свой, чужой, да неважно чей! Люди всего лишь массовка, в то время как «Я» спасает «Мир» словом или действием. Вот и Кирилл, чего уж греха таить, стал для себя таким же героем, который бежит куда-то, но сам не знает, куда и зачем, лишь бы не оставаться одному. Шаблонный молчун с великими мыслями, непробиваемым телом и непременным пониманием мира. Да вот только ни черта он не понимает! Ни людей, таких одинаковых, но таких разных, ни балаган, по ошибке названный миром. Вот что за поганая у человека натура?! Искать везде смысл – значит ли это быть человеком? – Трава не думает о смысле жизни. – Вот и правильно! Ты сдохнешь, я сдохну, и смысл вместе с нами тоже сдохнет. – Прямо безысходность, – вяло пошутил Кирилл. Только сейчас он понял, насколько плохо разбирается в людях, как мало знает о друзьях, и ведь неизвестностью он был вполне доволен. Эгоистично! Кирилл не желал знать по той лишь причине, что знание порождает ответственность. Ему не нужна была ответственность там, на Земле, где каждый его новый знакомый рисковал попасть за решётку, где привязанность обременила бы его и заставила страдать ещё больше. Но Кнакл и Юлэджи, открывшиеся сегодня с неожиданных сторон, заставили пересмотреть взгляды. Кирилл стал более открытым, чувствуя, что эти люди не осудят его, так как у них есть шкафы со своими скелетами. Юлэджи… Нельзя приписывать человеку мысли и чувства, основываясь лишь на впечатлениях и размышлениях. Так что же заставило его так поступить, что вынудило его врать, и почему он рассказал об этом только сегодня в такой форме? Кирилл хотел знать всё, он устал бояться боли. Единственный, кто способен дать ответ ушёл, да и придёт ли? Кирилла охватило беспокойство. А что, если он и вправду не вернётся? Кир направился к дверям, намереваясь дождаться друга у входа в здание и поговорить с ним наедине. Если он вернётся, конечно. Кровь. Она везде. Её так много, что можно сойти с ума. Интересно, а хватит ли крови людей, которых он успел убить, чтобы наполнить море? Кровавое море стало привычным образом в мыслях Четвёртого. Алая вода, мягкое дно из кишок, скалы из костей, сам Четвёртый – небо, которое пожирает людей и изрыгает в свою ненавистную лужицу ещё немного ярких капель. А в море купаются другие двуногие, нарушая покой водной глади слезами. Четвёртый упал на мокрый диван. Он устал. Устал от предательств, войн, устал убивать, устал от разума. Никому не интересны его желания, мысли и чувства, им всем нужны только действия. И Четвёртый научился жить чужими мечтами и чужими идеями, но только теми, которые его разум находил полезными для других. Только один человек в мире понял его. Один. Один из миллиардов! Только он заставлял Четвёртого чувствовать, за что и поплатился жизнью. – Мама, – произнёс убийца, переворачиваясь на спину. Его глаза сверлили потолок, словно надеялись увидеть её светлый лик. Мама стала его привязанностью, мама мешала убивать, мама превратилась в обузу для светлого будущего, но мама всё понимала и с нетерпением ждала, когда отрава окажется в её пище. – Скажи, зачем люди устраивают войны во имя мира? – спросил как-то Четвёртый свою няню, будучи ещё ребёнком. – Зачем доводят всё до войны, если знают, как всем будет плохо? – Ну… – задумчиво протянула Фанни. – Если я скажу, что люди дураки, ответ тебя не устроит? – Звучит банально и высокомерно. – И то верно! Мы же с тобой тоже люди! – Я не… – Человек. Ты человек. Продиджумы тоже люди, просто усовершенствованные. Не слушай их. – Так почему люди делают такие нелогичные вещи? – Люди эгоисты, но они не виноваты. Все наши чувства устроены так, чтобы удовлетворять лишь самих себя, и это не так плохо. Будь иначе, мы бы не выжили, чтобы там не заливали всякие философы. – А любовь? – Тоже, я думаю. ТЫ добиваешься человека не потому, что ему так хочется. ТЫ даришь ему подарки, потому что так хочешь ТЫ, потому что ТЕБЕ нравится наблюдать, как он радуется, и так далее. – Звучит ужасно. – Но лучше всего объясняет человеческое дерьмо, извини уж за выражение. – И ради этого я должен умирать? В ответ Фанни поцеловала ребёнка в лоб. – Нравится? – улыбнулась она. – Нравится. – Четвёртый тоже смущённо улыбнулся. – Это и есть ответ на твой вопрос. Четвёртый глухо застонал, закрывая лицо руками. И почему он вспомнил это именно сейчас? «Ради чего эта женщина издевалась надо мной, заставляя чувствовать?! Ради чего?! Ради этой боли?! Ради того, чтобы сдохнуть в тюрьме?! Глупая, глупая мама!!!» – кричал в мыслях убийца, охваченный детской обидой. Ему хотелось заорать, но ком в горле помешал. Ему хотелось заплакать, но он не смог выдавить и слезинки. Хочу, но не могу – его жизненное кредо. – Синяя звёздочка очень храбра, Решила бежать, свою горечь неся. В бездну сорвавшись, жалела звезда, Сомненьями жертв тьма кормила себя», – пела Фанни, когда её ребёнку было особенно плохо. Последний куплет песни больше всего любил Четвёртый, поэтому он часто вспоминал его. – И взрослый сжимает крепче звезду, Последнюю вспышку подарят ему. Уж звёздочки нет, осталась лишь пыль, Один только он да лишённый тьмы мир, – вторил Четвёртый так тихо, словно его мог кто-то услышать. Уже давно трупы для него превратились в иконы, песня – в молитву, а последняя её строчка – в напоминание о рае. Кирилл переминался с ноги на ногу в безуспешной попытке согреться. Уже ночь, а Юлэджи так и не объявился. «Может он испугался из-за того, что сказал, и убежал? А что? Он сильный. И один протянет», – подумал Кир, уже теряя надежду, но из упрямства не уходя в здание. Искать товарища он не решился, так как понятия не имел, куда он мог направиться. Но, наконец-то, в тусклом свете фонарей показался силуэт. Кирилл сразу обратил внимание на то, что Юлэджи нёс чемодан и не хромал при этом. Не сдержавшись, Кирилл побежал к нему навстречу. – Дебил! Кирилл ударил Юлэджи. Юноша, не ожидавший подобного выпада от друга, не успел увернуться и отлетел вместе с ношей. – Какого хрена?! – продолжал кричать Кирилл. – Никогда, никогда больше никогда не делай так! Не смей угрожать мне, откровенничать и убегать! Я думал, ты не придёшь!!! С удивлением Юлэджи смотрел на Кирилла. Агрессия – редкое явление для него. Но на этот раз она не заставляла трястись от страха, а напротив, даже умиляла. Кир явно замёрз. «Неужели он меня все это время ждал?» – подумал юноша и виновато улыбнулся, ничуть не злясь на удар. – Прости. – Где ты был? – У знакомого Рюджи. – Юлэджи встал и кивнул на чемодан. – Он дал тёплую одежду, деньги и идентификаторы личности* вроде тех, что остались в квартире. – Мог бы и предупредить, вообще-то! – Я, правда, сожалею. – А твоя нога? – Я под обезболивающим. И мне оказали помощь… – А по поводу… – Как насчёт того, чтобы для начала одеться? – Юлэджи стало жалко замёрзшего Кирилла, который так трогательно пытался не дрожать и не шмыгать носом. Юлэджи сидел на чемодане рядом с Киром, который наслаждался долгожданной теплотой. Встрепенувшись, видно, вспомнив что-то, юноша запустил руки в карманы. – Извиняться за угрозы не буду. Глупость за глупость. Мы в расчёте. Юлэджи протянул Кириллу пачку со знакомым дизайном, прежде достав из неё одну сигарету. – Ты куришь? – Нет, но теперь буду. – Юноша затянулся и тут же закашлял. – Или не буду. Кирилл улыбнулся, но улыбка сползла с лица, стоило ему вспомнить, сколько в этой дымящейся крохе никотина. Сочувственно смотря на скрючившегося друга, Кирилл искренне надеялся, что тот не вырубится, но после того, как его вырвало, Кир не выдержал и побежал к автомату, находящемуся недалеко от убежища. Даже не отблагодарив, юноша вырвал из рук бутылку воды и жадно присосался к ней. – Ты совсем идиот? – Отстань, – выдавил Юлэджи, жалея, что его попытка завязать разговор не удалась, а тут ещё Кирилл со своими комментариями. С момента первой и последней затяжки Юлэджи стало заметно лучше. Несколько раз Кирилл поворачивался к нему, открывал рот, силясь что-то сказать, но, так и не найдя нужных слов, вновь отворачивался. Забыть произошедшее ранее Кирилл не смог, да и не захотел. Он мог плюнуть, не желая ворошить прошлое и сыпать соль на рану, но на деле прикрыть заботливостью малодушие. Однако сейчас единственным препятствием стала его необщительность, из-за которой Кирилл никак не мог завести разговор, просто не зная, как это сделать. – Могу я хоть раз в жизни пожаловаться? Кирилл вздрогнул. Уж не ослышался ли он? – К-конечно. – Мне страшно, – сказал Юлэджи и тут же зажмурился, то ли ожидая кары, то ли боясь, что глаза, как назло, такие большие, выдадут его. Кирилл не сразу подобрал нужные слова. А нужны ли они вообще? – Если разговор о чувствах ты называешь жалобами, то мне жаль. Вряд ли Юлэджи нуждался в жалости вместо простого понимания, но эта погоня за правильностью необратима настолько, что один жест, одно движение может разрушить дружбу. Они вдвоём в своём одиночестве, но одни в своей боли. Первый не хочет терять, второй не хочет находить – для одиночества только одно оправдание на душу, а не несколько миллиардов, как воображают самовлюблённые болваны. Но теперь в их маленькой команде никто не должен быть один, иначе поддержки и доверия лишатся все и, словно домино, попадают на холодный пол, да так и останутся валяться в пыли. Кирилл хотел помочь Юлэджи, но для начала ему нужно было услышать суть проблемы. А Юлэджи поклялся не говорить о прошлом больше ничего: в его голове не так много светлых воспоминаний, а те, что есть, выставляют его ещё большим уродом. Попытка рассказать о чувствах не увенчалась успехом, и он нарвался на унизительную жалость, но Кирилл быстро понял прокол. – Прости, мне не следовало так говорить, я о тебе совсем ничего не знаю. – А хочешь узнать? – Да. – Кириллу казалось, что он загоняет Юлэджи в угол, выдавливая из него слова просто потому, что ему так хочется. – Плохая идея. – Попятился. – Тем более хочу. – Наступал Кирилл. – Может, когда-нибудь… – Ловко вывернулся в самый последний момент, но оставил право догнать. – Тогда не надо было начинать. – Я же трус. – Неправда. – Я опять соврал. Я знаком с Капучером. – Откуда? – В «Грэмдразе» есть предатель, который снабжает меня информацией. Несколько раз на встречи приходил и Капучер, мы много говорили. Рюджи хочет, чтобы я забрал его, когда придёт время. Рюджи, Капучер, Кнакл… Теперь мне не кажется это простым совпадением. Наверное, Рюджи взялся мне помогать, когда узнал, с кем я бегаю по штатам, а затем похлопотал насчёт перевода Капучера в отряд «Грэмдраза», чтобы тот убил Кнакла. – Зачем же тогда ты соврал?.. – Испугался, что придушу Кнакла! А в итоге отыгрался на тебе! – Понимаю. – Не понимаешь! И никогда не поймёшь! – вспыхнул юноша. Его гнев породил страх быть понятым. Если бы хоть кто-то разделил с ним его ношу… – Верно. Я не могу понять человека, о котором ничего не знаю. – Не надо обо мне ничего знать. Я правда ужасный человек, – уговаривал Юлэджи. – Тебе этого мало? – Все мы ужасные люди, если говорить о наших поступках, но забывать о чувствах. Что заставило тебя так поступить со своей мамой? Что ты чувствовал? – Скажу одно: так надо было. Я сделал это не для себя. Что я чувствовал? Я плакал, мне хотелось умереть. И я пойму, если ты станешь относиться ко мне хуже, это нормально. Кирилл не знал, что и думать. Как доверять ему теперь? Сколько таких ужасов он ещё скрывает? Что с ним творилось, если он убил самое дорогое существо на свете просто потому, что «так надо было»? Что это ещё за «надо», ради которого Юлэджи пошёл на такие жертвы? Отношение изменится? Но Кирилл не испытывал ничего, кроме жалости. Той трепетной жалости, когда ты готов отдать всего себя, лишь бы облегчить чьи-то страдания. – Честно? Понятия не имею, как реагировать. Я не говорил Кнаклу о том, что ты сделал, разговор останется между нами. Мне надо всё обдумать. Понимаешь, ты пугаешь меня. Твои перепады настроения, боевые навыки, знания, хладнокровность в сочетании с твоим характером и улыбками. – Раз уж ты заговорил об этом… – Юлэджи встал. – Скажи, ты веришь в судьбу? – Чего? – Кирилл с непониманием уставился на друга. Но лицо Юлэджи оставалось серьёзным. – Шутишь? Конечно, нет. – В самом деле? А я начинаю верить. В карму и прочую чепуху. Юлэджи улыбнулся, но улыбка оказалась такой горькой, будто её владелец хотел упасть и расплакаться, но вместо этого продолжал убеждать себя в забавности происходящего. – На Земле ты основательно подпортил жизнь товарищам, а сейчас мы с тобой поменялись ролями. Ненавидишь меня? – Нет. – А Кнакла? – Юлэджи навис над Кириллом, отчего последний начал нервничать, но не от близости: их носы едва ли не соприкасались. Глаза. Снова эти жуткие глаза. Тени, что залегли на веках, делали их ещё больше, ещё безумнее. Безумие. Сама мысль о том, что Юлэджи ненормальный, помешанный, псих! пугала Кирилла. Но разве у здорового человека может быть такой взгляд? – Нет! – Кирилл дёрнулся, но руки лишь сильнее сжали его плечи. – Кирилл. – Будто зазывал юноша, медленно бредя за жертвой. Лишённый эмоций голос. Пустой. Совершенно. Кирилл перевёл взгляд на лицо Юлэджи, надеясь найти на нём хоть остатки здравого смысла, хоть немножко привычного озорства в забавных глазах. Но они так же пусты, скрывают тьму за блеском, отчего кажутся ещё более зловещими. – ВСЕ ВРУТ. ОБМАНЫВАЮТ, ПОНИМАЕШЬ? АБСОЛЮТНО ВСЕ ОБМАНЫВАЮТ ТЕБЯ. НИКОМУ НЕ ВЕРЬ. ТЫ НИКОМУ НЕ НУЖЕН. НО ТЫ ЕЩЕ МОЖЕШЬ УБЕЖАТЬ. ПОКА НЕ ПОЗДНО. Пустота глаз гипнотизировала, а блик лишь добавлял азарта. Всё это время Кирилл тянулся к свету, чтобы в итоге, прикоснувшись к нему, ослепнуть, а потом и вовсе запутаться в сетях безумия. Последний рывок, и он, слепой, запутавшийся и отравленный страхом, смог оттолкнуть это существо. Но что дальше? Опять позорно убегать?