Догонялки

Для Кнакла поезд всегда нёс какую-то сказочную атмосферу, напоминавшую ему о детстве, о семье и о счастье. Вот сидишь ты в купе, скучно тебе, а колёса все стучат и стучат, но отчего-то совсем не раздражают. Ждёшь с нетерпением остановки, чтобы вырваться на волю и побродить по станции, прицениваясь к ягодам и вяленой рыбе. С волнением выискиваешь бойкую торговку, которая непременно прокричит: «Жареные шарбашки*!» И ты со всех ног побежишь к ней. После пойдёшь к ларьку купить какую-нибудь газетёнку, постоянно озираясь на поезд: «Кабы не опоздать…» А затем, довольный, побежишь в купе – наслаждаться шарбашками с семьёй. Кнаклу поезд казался чем-то светлым, в отличие от Кирилла, который впервые оказался его жильцом, а не заключённым. Всё казалось странным и непонятным. Ресторан, кинотеатр, душ… Такие мелочи оказались способны выбить его из колеи. Неужели эта мини-квартира с телевизором, мягкими кроватями и холодильником – купе для обычных людей, а не VIP-персон?! Кирилла словно выдернули из грязи и усадили на трон, на котором он замер, чтобы случайно не облажаться перед высшим светом. Юлэджи, приметивший такие разные реакции друзей, не знал, что и думать о такой привычной штуке, как поезд. Транспорт и транспорт, что с него взять? Поезд никогда не возил Юлэджи ни в ад, ни в сказку. Лишь в непроглядную рутину обязательств и долга. Кирилл приоткрыл окно и закурил, стараясь ничем не выдать беспокойств. Оно разрасталось в его груди от одной мысли, что это их последний путь втроём. В Пафо́рисе Кнакл покинет их, убежит вместе с революционерами восстанавливать справедливость. Юлэджи предлагал Кириллу пойти вместе. Они останутся вдвоём, но радости от такой новости Кир не испытывал. Казалось, он терял время, но как его не растерять окончательно? Остановка. Кирилл бросил взгляд на Юлэджи. С того случая в Кэтч-Йорке они почти не разговаривали. Юлэджи извинялся и просил забыть всё сказанное им, оправдываясь наркотиками. Именно их подразумевал он, когда говорил: «Я под обезболивающим». Но Кирилл знал, что этот сукин сын слишком расчётлив для того, чтобы ляпнуть такую странность под веществами. Осознание этого удручало Кира и отталкивало Юлэджи. Посмотрев вновь в окно, Кирилл едва не подавился дымом. Полицейские заполнили станцию и гнали зевак обратно в вагоны. Неужели их выследили?! Паника мгновенно сменилась облегчением, стоило Кириллу взглянуть на поезд чёрного цвета. Его пассажиры внушали тихий ужас. Долго они провожали прохожих глазами, не выражавшими ничего кроме безысходности и ненависти к существам свободным. Последние смели смотреть на заключённых, как на каких-то диковинных животных, им не интересно, какого жить в «зоопарке», дай только повод посплетничать, вдаваться в причины и ставить себя на место других они уже не умеют. Да и не хотят учиться. Чудовища – они и есть чудовища. Зачем их понимать? – Странно, – протянул Юлэджи. – Поезда с преступниками не делают остановок. Сломалось, что ли, что-то? – Хер знает, – пожал плечами Кнакл. – Знаете, раньше я не думал, не хотел думать, но сейчас… В общем, куда везут продиджумов потом? Где находятся лаборатории? – спросил Кирилл. Вопрос неожиданно напугал товарищей, но, помолчав, Юлэджи всё-таки прошептал. – Об этом нельзя говорить. Но… – Юноша закусил губу, раздумывая, стоит ли выдавать такую опасную тайну. – Думаю, ты должен знать. Раньше их отвозили в штат Шенохо́л. Там процентов девяносто всех лабораторий Дьоддафуза. Сейчас – в местные лаборатории и тюрьмы. – Разве есть такой штат? – Кирилл тоже зашептал. – Я думал, их восемь. – Это остров. О нём только избранные знали. Его даже на картах нет. – Раз острову присвоено звание штата, то у него, должно быть, есть и губернатор, и города? – Там всего три города. – Но на самом острове их называют зонами, – уточнил Кнакл. – Значит, ты там был, Кнакл? – Конечно. Сбежал я благодаря революционерам. Они захавали остров. – А Капучер? – На начало революционных действий он был уже в армии. – Юлэджи? – Я там… практику проходил. – А мирные жители? Не одни же там лаборатории. – «Мирные»? – Юлэджи криво ухмыльнулся. – В Шенохол свозят опасных преступников. Конечно, не всем дано жировать в тёплых лабораториях. Население зарабатывает преимущественно грабежами, проституцией и убийствами друг друга. Там даже вместо денег металлические монеты. Ну, ты знаешь, бумага ведь не любит влагу. Раньше на острове был полноценный мегаполис, но после того, как на нём построили очень крупную и оснащённую по последнему слову техники лабораторию, он превратился в одну большую тюрьму. Нельзя сбежать: роботы-стражи поднимаются из воды, стоит им засечь объект без пропуска, а затем начинают пальбу. Нельзя жить мирно: тебя убьют. Там нельзя ничего, кроме как ненавидеть. Милая мордашка вновь исказилась безумием и злобой. Кирилл со вздохом потрепал Юлэджи по голове, большего он позволить себе не мог. Но и этого оказалось достаточно, чтобы друг пришёл в норму и, коротко извинившись, отвернулся. Кириллу стало невыносимо тошно. Сама мысль о том, что Юлэджи видел тот ужас, рождала в душе лишь грусть. Более того, Юлэджи участвовал в нём. Он был всего лишь ребёнком, и вместо того, чтобы учить теоремы, он учился убивать. Кирилл хорошо его понимал, потому что штат Шенохол так напоминал ему Землю. Чтобы выжить там, приходилось убивать, воровать, пытать, привязывать людей к стульям и нагло ходить, потроша шкафы и холодильники, извиняясь за каждое неудобство. «Валя, знаете, вы очень вкусно готовите. Серьёзно. Мне так неудобно…» Боже, как же это мерзко! Наконец, зловещий поезд покинул станцию, и от взора Кирилла не укрылся тот факт, что последний вагон оказался бронированным, в то время как другие довольствовались лишь решётками или обходились вообще без них (если вагон принадлежал полицейским). – В последнем вагоне кто? Очень опасные? – Дети. Та обречённость, та простота, с которой Кнакл сказал это… Что-то похолодело внутри Кирилла. Сейчас он ясно вспомнил, как его, маленького и напуганного мальчишку, подобно зверушке, показывали публике, изучали, мучали, заставляли есть какие-то таблетки, обматывали проводами. Этих детей постигнет участь намного худшая, если революционеры не успеют. Кир вздохнул и осмотрел пачку сигарет. Пусто. В последнее время он особенно налёг на свою табачную слабость. Хорошие сигареты ему Юлэджи принёс, и картинка интересная. Кирилл взял нож и принялся аккуратно вырезать изображение изуродованной конечности. – Что ты делаешь? – Юлэджи с недоумением наблюдал за этими манипуляциями. – Картинку вырезаю. – Нахера тебе картинка? Делать нефиг, что ль? – подключился Кнакл. Кирилл замялся. Ему не хотелось говорить о такой своей странности. – Коллекционирую… – И много уже собрал?.. Кир слегка улыбнулся. Юлэджи хоть и удивился, но вполне адекватно отреагировал на чужой неадекват. Кирилла воодушевил интерес юноши, и он, порывшись в карманах, достал вырезки и принялся раскладывать их на столике. – После тюрьмы заново пришлось собирать, но я не сдаюсь. У меня уже есть «страдание», «бесплодие», «рак» и… – Кирилл, – выдал, наконец, Кнакл, – ты, конечно, извини за то, что я предаю твоё доверие, но это самое ебанутое хобби, которое я видел в своей жизни. В ответ Кирилл безразлично пожал плечами, решив, что обижаться на это заявление недостойно его спокойного характера. – А у тебя какое хобби? – У меня? Лепка! С дочерью мы часто лепили вместе, а потом я как-то и сам втянулся. – Ты никогда ничего не рассказывал о ней. – А вы хотите, чтобы я рассказал? – Почему нет. – Хм… – Кнакл почесал затылок, думая, что бы ему такое рассказать о семейной жизни. – А́вили смешная была: волосы красные, кудрявые, а на голове хохол. Как ни зачёсывали, ни приглаживали, всё равно на голове ирокез такой, отцовская кровь! Как и все дети, Авили любила сладкое. Бывает, говорила: «Пап, кушать!» Я ей: «Что будешь?» А она хитро так улыбалась и выдавала: «Ты предлагай!» Вот и садились мы с Витио гадать: «Картошку?» Авигаиль всегда мотала головой в разные стороны. Бывало, так увлекалась, что голова кружиться начинала. Когда нам уже надоедала угадайка, Витио говорила: «А я знаю, что ты хочешь!» Да ещё радостно так! И Авигаиль тоже радовалась и смотрела на маму с надеждой. «Ты определённо хочешь… рис!» Видели бы вы, как Авигаиль кривилась и в отчаянье кричала «нет», готовясь зарыдать. – Издеваются над ребёнком, как хотят, – засмеялся Юлэджи. Кнакл тоже засмеялся, и Кириллу почудилось, будто до сегодняшнего дня он никогда не слышал настоящего смеха Кнакла. Такого тёплого и искреннего. Удивительно, как быстро летит время. Казалось, буквально только что ты общался с друзьями, а вот теперь уже лежишь под одеялом и вслушиваешься в храп. Кирилл бы и рад последовать примеру Кнакла, да только Юлэджи… Кто знает, как долго Кир разглядывал его силуэт, пытаясь выловить из тьмы лицо юноши. А что сам Юлэджи надеялся высмотреть в ночи? Вряд ли его интересовала жизнь на станции. Кирилл до сей поры не утруждался отгадыванием чужих эмоций, а потому делал это не слишком хорошо. Но тоска Юлэджи слишком ощутима. Хотелось утешить, но Кирилл бы только унизил его; хотелось сказать, что даже если Кнакл уйдёт, они всё равно не будут одиноки. Как донести это, когда слова все испортят, и выставят Кирилла не совсем другом? Но, как уже говорилось, Кирилл плохо понимал чувства людей и, следовательно, интерпретировал их не совсем верно. Быть может, кто-то найдёт подобную искренность, граничащую с наивностью, милой? Говоря откровенно, Юлэджи был рад избавиться от Кнакла. Особенно теперь. Но он не смог. Как не смог и сам Кнакл. Невозможность убить друг друга – не этим ли измеряется крепость человеческих чувств? Бедный Кирилл! Знал бы он обо всём, что творится у него за спиной! Как открыть ему правду и сохранить его здоровье душевное и физическое? Нет уж! Пусть живёт в счастливом неведении где-нибудь в Пьеруже, пусть забудет это путешествие, как страшный сон, и наконец, заведёт жену. Или даже мужа! Удочерит девочку, такую же прикольную, как Авили. Он забудет. Он сможет. Разве он не делал так уже много раз? Кирилл ведь сильный! Или слабый? А, не важно! Если уж говорить об этом с позиции самого Кирилла, то нет ни сильных, ни слабых. Есть только обстоятельства, формирующие характер и ломающие его соответственно. Но Юлэджи мало интересовали подобные истины, поэтому он вполне удовлетворился решением проблемы, а не вынесением морали. Юлэджи глянул на друзей: Кнакл храпел, Кирилл развалился своей фирменной звёздочкой. Хотелось бы и ему спать так же сладко и без кошмаров. Разумеется, при всей крутости Юлэджи всё-таки оставался человеком, вот почему он, так и не поняв, что один из спящих не спит вовсе, тихо запел. – Ребёнок, не плачь, не надо обид, Довольно улыбки, чтоб мир осветить!» Звёздочка, тьму развевая, горит, От счастья ей хочется дольше пожить. Юлэджи пел так тихо, как только мог, но всё же пел, а не шептал. Он не посмел изуродовать песню шарканьем и шипением. Эта песня – его маленькая тайна. Однако Юлэджи дал шанс услышать её ещё кому-то. – Годы проходят, кончилась дружба, Взрослеет ребёнок, печали в том нет. Явились взамен сильные чувства, Которым однажды приходит конец. Петь отчего-то резко расхотелось. А вот Кириллу стало досадно. Как можно вырвать из песни часть?! Не то чтобы текст цеплял, Кир познал лишь кусочек блюда, но исполнение и специи вызывали интерес. – Я бы хотел услышать её полностью, – рискнул Кирилл, о чём тут же пожалел. Юлэджи вздрогну, а потом встал и поспешил на выход. Кир быстро оделся и последовал за ним. – Прости, я вовсе не хотел подслушивать. Юлэджи посмотрел на Кирилла с удивлением. – Глупо петь песню при людях и обижаться на их уши. – Просто ты вдруг так встал и ушёл… – Ага. Побежал плакать. – Юлэджи ухмыльнулся. – Честно? Просто на душе скверно, вот и решил прогуляться. – Значит, я могу услышать..? – Нет. – Но почему? Ты же сам сказал… – Она моя, – вновь отрезал Юлэджи. – Можешь называть меня жадным ребёнком. Хочешь, я спою тебе что-нибудь другое? Про колбасу или золотые купола? – Иди ты! – Кирилл улыбнулся. – Должно быть, эта песня много для тебя значит. – А у тебя есть что-нибудь такое? – Типа сокровенное? – Да. Вот у Кнакла – семья, у меня – песня. У всех оно своё, знаешь ли. – Хм… Мечты о семье? – Ты когда-нибудь любил? Кириллу вдруг стало смешно. Говорить о любви с Юлэджи!.. – Возможно. А ты? – Вряд ли. – То есть ты не уверен? – Как и ты. – А как же та девушка? – Какая ещё девушка? – Юлэджи нахмурился. Он что-то пропустил? – В тюрьме надзёр говорил о ней. Ты ещё заплакал. – А! Ты о ней! Да, я любил её, но не был влюблён. – А твоя заколка? Ты никогда её не снимаешь. Даже во сне. – Это её. На память. – А в принципе? Тебя никогда не влекло ни к кому? – Если ты говоришь о ебле, то меньше всего для такого дела подходит жопа. Если ты говоришь о любви, то нет. Я никогда не думал об этом. – Это не нормально. – Разве? Из меня всю жизнь готовили убийцу, ещё в раннем детстве я понял, что не доживу до двадцати. А мне уже двадцать два, между прочим! – Что?! Тебе?! Двадцать два?! Юлэджи так сильно засмеялся, что едва не упал. – Кирилл! Боже! Ну конечно нет! – Тогда зачем врать? – Мне нравится, когда ты удивляешься. – Да? Почему? – Как тебе объяснить? У тебя лицо такое: пухлые щеки, рот, как у недовольного кота, а глаза раскосые, посажены далеко и будто бы полуприкрытые. А ещё они смотрят немножко вместе, на нос… – Косые? – Нет. Это сложно объяснить, но выглядит забавно. У твоего лица два состояния: кирпич и моська. – Если уж говорить о внешности, то ты похож на какающую белочку. – Кирилл не сдержался и хихикнул. – Что это такое? – Серьёзно? Ты никогда не видел этих животных? – На Дьоддафузе другие звери. – Но в зоопарках они наверняка есть. – Зоопарк? Никогда не ходил туда. – Никогда?! – А зачем? Знания о белочках не нужны для моей… профессии. – Ещё в детстве тебя начали готовить? – Да. Уже в младенчестве мою жизнь распланировали по часам. Так что времени на животных не хватало. – Но ты же говорил, что у тебя были родители. Или они настолько ужасны? – Отца я видел всего пару раз в жизни и с удовольствием бы не видел его вообще. Про мать ты знаешь. – Тогда зачем враньё? – Кирилл бессильно опустился на скамейку. Юлэджи сел рядом. – Хотелось побыть нормальным. Но, глядя на тебя, я понимаю, что нормальным можно быть и без родителей. В этом плане я восхищаюсь тобой. Несмотря на весь ужас, ты вырос хорошим парнем. Кирилл вздрогнул. Итак, он добился своего. Кир всегда завидовал обычным, нормальным людям, и вот теперь он стал одним из них. – Я… нормальный? Ха! Ну да. Быть может, если бы Кирилл болтал чуть больше и не стремился к тотальному контролю над лицом, то прослыл бы каким-нибудь психом? А кто его знает! Характер уже сформирован, поздно метаться. – И что, всю жизнь тебе диктовали что делать? – Из меня растили машину с мозгами. Я должен был безропотно подчиняться, но при этом оставаться умным. – А ты? – И я подчинялся. Даже теперь. Всё, что я делал, делаю и ещё сделаю – это ради других. Просто запомни и постарайся понять. – А как же дружба с нами? Юлэджи замер, явно пребывая в состоянии шока. До этого момента он считал себя тем возвышенным существом, лишённым главного людского порока – эгоизма. И вот теперь один единственный вопрос заставил почувствовать себя человеком. Значит ли это, что он, как и подобает человеку, может делать и другие вещи? Нет!!! Восемнадцать лет он не думал о себе и делал омерзительные вещи ради тех, кто ненавидит его. Может, всё на самом деле ради себя, а не дру… Нет! Нельзя об этом думать! – Даже не знаю, злиться или радоваться, – юноша грустно ухмыльнулся. – А злиться зачем? – Грустно будет покидать тебя и смотреть, как Кнакл покидает нас. – Это неизбежно? – Увы. – Странно. Вроде как я всё ещё с вами, а уже чувствую себя одиноким. – Нечасто тебя пробивает на откровения. – Просто у меня печальки в последнее время. – Тебе становиться легче от разговоров? – Пожалуй. – В отличие от твоих слушателей. – В смысле? – Доверие сковывает. Тем более таких людей, как ты. Кирилл не нашёл что ответить. Вот так. Молчишь – отталкиваешь. Говоришь – обременяешь. Но так даже лучше. Никто из-за него не обязан страдать. Но Кирилл, понимая это, все равно накидывал одну из цепей на друзей и тянул за собой. В этом смысле он как маньяк. «Эй, ты мне приятен! Давай поговорим? Давай я расскажу тебе, как мне плохо, а тебе станет жаль меня, и ты добровольно сожрёшь содержание вон того пакетика? Давай! Отрави себе жизнь!» Почему эта дружба приносит только боль? На Земле он смотрел, как его близкие умирают: Вероника, Лёша – они не были единственными в жизни Кирилла, просто самыми значимыми… Кир подставил их своей ненормальностью. Испортил им жизнь! А они не посмели его ненавидеть! Простили! Можно сказать, погибли счастливыми, вершащими справедливость. Это неправильно. – А почему какающая? – вдруг спросил Юлэджи, перебив весь настрой у Кирилла. – Э? – Ты сказал, что я похож на какающую белочку. – Анекдот есть такой. Идёт волк по лесу и видит белочку, которая сидит, вытаращив глаза. – Кирилл сделал страшное лицо, чем развеселил юношу. – «Белочка, что с тобой?» – Придал голосу нотки испуга и удивления, а затем, пародируя белочку, сдавленно выдавил. – «Я какаю». Вопреки ожиданиям, Юлэджи оценил такую глупость, а Кирилл поддержал его. Они весело захохотали. – Пойдём спать? – улыбнулся Кир, просмеявшись. – Пойдём. Забавно. Теперь Кирилл точно не уснёт, а будет сверлить тот кусок тьмы, в котором должно быть лицо Юлэджи, занимаясь самопожиранием. Так и случилось. Странно Юлэджи спит. Руки по швам и поверх одеяла. Наверняка, он спит таким образом, чтобы в случае нападения ничто не помешало сжать горло обидчика. Впрочем, проверять Кирилл не решился. И всё-таки ему определённо нравится Юлэджи. Но способен ли он сам привлечь кого-нибудь? Действительно ли он интересен друзьям как личность, или их удерживает рядом нечто иное? Если честно, Кириллу казалось, что он скучен и сух, и даже красивые речи, кои он иногда выдавал, не заглушали бессмысленности его существования. Кирилл понимал, что в нём нет никакой изюминки вроде неугасаемого оптимизма или холодной расчётливости, которыми он так восхищался в своих друзьях. У него была лишь доброта, которая, однако, могла раздражать других. Богатая событиями жизнь вынудила его стремиться к скуке и повседневной обыденности. Кирилл не желал спасти мир, Бог не наделил его ни упорством, ни оптимизмом, нет в нём никакой загадки. Кир почувствовал себя безликой вещью, которую друзья просто таскали с собой, чтобы в один прекрасный момент так же просто оставить где-нибудь и забыть. «Хочу ли я семьи?» А мог ли он требовать столь драгоценное чувство от других? Что ему делать? Чего пожелать? Как измениться? Полюбить. Любовь меняет людей. Итак, он полюбил. Но кого? Теперь, когда первичная похоть отступила, когда Кирилл хоть немного понял себя, можно поговорить о том сокровенном, что вдруг заставило почувствовать себя живым. Юлэджи плохой человек. Лживый, двуличный, псих. Что так влечёт Кирилла? Их схожесть в одиночестве и собственной пустоте? Или, быть может, различия в жизненных приоритетах: Юлэджи, всё это время думавший о других, и Кирилл, всё это время думавший о себе? Кирилл не знал с чего начать, но жар в его груди продолжал расти. Кир должен успеть измениться, хватит терзать себя страданиями, страхом и сожалениями. Он просто хочет быть рядом с дорогими ему людьми, и он не позволит им страдать. Ничего более.