Отражения

      Люси смотрела в его глаза и понимала, что почти ничего не чувствует к этому когда-то безумно любимому мужчине. Почти. Не. Чувствует. Только в этом "почти" уместилось слишком много оттенков: горечь, обида, счастье. Только самый главный оттенок ли? - стоял отдельно. Обособленно от остальных. Бросаясь в глаза грязно-серым цветом - недосказанность. Именно недосказанность всегда витала между ними. И тогда - в самом начале их романа, и сейчас при случайной встрече шесть лет спустя после его окончания.       Молодая женщина с каким-то нездоровым интересом разглядывала стоящего перед ней мужчину, отмечая, что он почти не изменился. Стал строже. Виски начали отливать ранней сединой, практически не заметной на фоне золота волос. Глаза стали мудрее и глубже. Но ей почему-то казалось, что он всё так же не видит дальше того, что ему хочется. Или не хочет видеть. Была у него такая черта, она помнила...       Кажется надо заговорить, да? Ведь чертой Люси всегда была вежливость. Почти всегда. Только он умел выводить её из себя. Только с ним она могла срываться на крик. Потому что?.. Что? Потому что он любил, как ей тогда казалось, почти любую её. Наверное. Не узнать. Недосказанность.        - Ну, здравствуй, Лексус. Сколько лет, - улыбнуться. Вежливость. Недосказанность.       - Здравствуй. Много. Пять, кажется? - и он тоже не знает, о чём говорить. Какие у них теперь могут быть общие темы? После всего произошедшего?       После недосказанности шесть лет назад. В прошлом. Где оба были моложе и, кажется, счастливее. Впрочем, теперь это не важно, да? Она за прошедшее время лишь похорошела, приобрела мудрость, приходящую к женщинам с годами, и, возможно, не только это. Зачем сейчас портить объяснениями и выяснениями этот миг встречи?       - Шесть. Впрочем, не важно. Как дед? - нет, она прекрасно знала, как его дед, ведь Люси общалась с ним на протяжении всего этого времени. Она не могла и не хотела прерывать общение с ним. А потому Макаров знал всё. От начала и до конца. Только молчал, огорчённо качая головой на её просьбы.       - Хорошо. Наконец-то сделал Полюшке предложение, - усмешка пробежала по лицу мужчины. А она до сих пор помнила, как Лексус улыбался. Ярко. Нежно. Ей одной.       - Я рада. Хоть теперь разобрались, - это совершенно не важно, кто совершил ошибку. Люси ли, не сказав всего, что испытывала тогда к нему, или Лексус, испугавшись. Теперь бессмысленно. Теперь почти не важно. Недосказанность прошлого всё так же витала в воздухе, опутывала липкой паутиной, медленно и неотвратимо отравляла кровь. И отравила.       - Лекс, я... беременна, - карие глаза девушки светились счастьем. Ребенок от любимого. Это же так... волшебно. Он же тоже должен быть рад, да?       - Поздравляю. Но причём здесь я? - жёсткая усмешка исказила лицо. - А, впрочем, конечно, денег на аборт я дам. Когда в клинику?       Золотоволосый мальчишка пяти лет маленьким ураганчиком несётся сквозь людское бушующее море к маме. Карие, цвета гречишного мёда, глаза лучатся любопытством, азартом, весёлостью и искренностью.       - Мама! Посмотри! - и на ладонях у мальчишки раскрывает свои крылья бумажный журавлик, готовый вот-вот вспорхнуть в стылое небо недосказанности.       Люси подхватывает ребёнка на руки, расцветая яркой улыбкой, которую так любил когда-то Дреер. Как будто повеяло ярким маем с цветущей сиренью, как будто показалось синее небо счастья, но... не для него. Над ним всё так же - бездонное грязно-серое небо.       - Какая красота! - а женщина улыбается, смотря заинтересовано и так же, как мальчик, с любопытством. - Откуда он у тебя?       - Сам сделал! Папа совсем-совсем немножко помогал! Я молодец?       Люси счастливо кружит малыша и целует в лоб:       - Конечно, молодец! Я горжусь тобой! Беги к папе, я сейчас приду.       И мальчонка, резко спрыгнув с рук, побежал куда-то сквозь толпу, туда, где стоял высокий золотоволосый мужчина и протягивал к нему, улыбаясь, руки. Подхватил и, внимательно посмотрев в их сторону, кивнул каким-то своим мыслям и полушутя-полусерьезно прокричал:       -Госпожа Лор, извольте почтить нас своим присутствием! - Люси же взмахнула рукой, как бы говоря, что сейчас придёт.       - Сын? - Дреер внимательно смотрел на враз посерьёзневшее лицо Люси. - Сколько ему? Замужем?       - Сам же видишь, сын, - при упоминании ребёнка глаза молодой женщины наполняются гордостью и любовью. - Замужем, конечно. Мне пора. Меня ждут.       А недосказанность продолжала витать в воздухе, заставляя этих двух людей захлебываться невысказанными словами, давиться почти забытыми чувствами и как тогда - бояться. И прятаться в тень грязно-серого неба.