Просто улыбаться

Из больницы Юлю выгнали, хотя она, в старших классах с увлечением смотревшая "Скорую помощь", готова была держать мужа за руку и ночевать на стульях в коридоре. Медсестра посмотрела на нее с умилением и сказала: - Девушка, ну что вам тут делать, сейчас охранники уже двери запрут... идите домой, лучше отдохните. - А можно, - Юля облизнула внезапно пересохшие губы, - а можно к нему? Медсестра поджала губы и стала похожа на строгую школьную учительницу: - В реанимации посещения запрещены. - Я очень быстро. Медсестра оглянулась, посмотрела в отделение, будто решала, есть ли внутри что-то такое, что Юле видеть нельзя. - Бегом, - посторонилась она. - Халат надень. И не пугайся, он без сознания, но живой. Палата была просторной, белой и чистой, неуютной, словно зал ожидания на вокзале. Две койки пустовали, три был заняты. Юля замешкалась, не узнавая Вадима среди этих голых и неподвижных тел, и медсестра легко коснулась ее плеча, направляя. Его глаза были закрыты, а изо рта торчала пластиковая трубка, небрежно прификсированная широкой полоской пластыря. Мерно шумели какие-то аппараты, на экранах монитора сменяли друг друга цифры, на коже Вадима расплывались синяки - на локтевых сгибах и на запястьях, и Юля поморщилась, легко коснувшись одного из них. - Вены плохие, - сказала медсестра. - Но поставили, теперь все в порядке. Раздышится. В палату заглянул молодой реаниматолог, мотнул головой, медсестра шепотом выругалась и поспешила в коридор. Юля погладила Вадима по ладони. Провела пальцем по дорожке вены, которая расплывалась темным, страшным синяком, суеверно, словно школьница, вгляделась в переплетение линий на внутренней стороне, стараясь убедить себя, что ни одна из них не обрывается раньше времени. Вадим казался неживым и совсем чужим. Словно он не человеком был сейчас, не мужем ее, которого она знала и любила, а странной, чем-то неуловимо похожей на него декорацией, муляжом на съемочной площадке, манекеном, куклой, страшной куклой с человеческим лицом, восковой фигурой, роботом, пупсом пластмассовым... Мысли и страхи метались в голове, как загнанные, а потом один из аппаратов вдруг перестал мерно шуметь, и Юля, не успев еще испугаться, услышала разговор медиков за тонкой белой стенкой: - ...ее пустили? Сейчас как даст остановку, и что будем... - Не паникуй, молод еще паниковать...Жена же, кто знает, как она мужика пилила, что он от нее на тот свет захотел. Не пустила бы, ее бы следующей к нам привезли, тебе надо? И аппарат снова включился, зашумел, и Юля уже не услышала, что ответил строгий молодой врач. К горлу наконец-то, в первый раз за все время пребывания в больнице, подкатили слезы, она всхлипнула и крепко сжала руку Вадима, впилась в нее ногтями, будто хотела разбудить его, чтобы он защитил ее, как всегда, от обвинений и пересудов... Она очень давно была его женой, но до сих пор нее могла перестать удивляться тому, насколько болезненный интерес проявляют поклонники мужа к его личной жизни. Вадим был максимально тактичен с фанатами, даже если те были совсем безумными, даже если предлагали вечную любовь и проходящий секс, даже если малолетние, даже если юноши. Вадим улыбался и отшучивался, расписывался на плакатах и частях тела, обнимался и позировал для камер, он отдавал себя на растерзание толпе, стараясь быть каждому в ней другом, и обожающая его толпа терзала его нежно и с любовью, лучась восторгом. Возвращаясь домой, Вадим не прикасался к Юле, только кивал ей издалека, будто вообще больше не хотел общаться с людьми, шел в душ, смывать с себя постконцертную усталость, и часто засыпал прямо там, привалившись спиной к кафельной плитке, а Юля стучала в дверь и будила, протягивала чистое белье, расстилала постель, и ничего не говорила, и не трогала, пока он сам не протягивал к ней руки. В обмен на все это Вадим просил поклонников везде и всегда лишь об одном - не лезть в его личную жизнь, и это, как ни странно, работало. Он был так любезен с каждым из них в отдельности, что даже сливаясь в толпу, девочки и мальчики в черном относились к нему с уважением. О Юле почти никогда и нигде не судачили, хотя белье женщин Глеба ворошилось так тщательно, что какие-то самые грязные слухи долетали даже до Юли, которая никогда и ничего не читала о людях, близких ее мужу - просто для того, чтобы спокойно спать. Юлю не знали в лицо, Юлю никогда не беспокоили журналисты, никогда ее имя не мешалось со всей той грязью, которой было предостаточно наляпано вокруг "Агаты Кристи". Вадим, безукоризненно вежливый и любезный, умел быть беспощадным, когда дело касалось его близких. Его жена и его дочь могли быть твердо уверены в том, что в какой бы скандал и безумие не был втянут Вадим, их это не коснется. Юля была бесконечно благодарна мужу за такую уверенность, но сейчас, в реанимации, сжимая в своей ладони его холодные пальцы, она понимала, что совсем не знает, кому и что можно будет говорить, когда начнутся звонки. В том, что звонки начнутся, она была абсолютно уверена. Если не бригада скорой помощи, то молодой полицейский, который расспрашивал ее об обстоятельствах случившегося в тот момент, когда она сидела под дверями реанимации, не зная, жена она все еще, или уже вдова - кто-нибудь из них обязательно сольет информацию журналистам, в Москве подобное уже давно поставлено на поток. Через пару часов акулам пера будет известно гораздо больше, чем самой Юле, и начнутся статьи и звонки, и все будут обязательно спрашивать, что же случилось, что толкнуло Вадима на этот шаг, а многие просто сразу решат - как это уже сделала медсестра, - что это Юля довела мужа до самоубийства; и что самое страшное, они же будут правы, пусть самую малость, но правы, потому что в тот самый миг, когда Вадим поворачивал ключ, чтобы умереть, она качалась на качелях, стараясь не думать ни о нем, ни о его проблемах. - Ну все, все, хватит рыдать, - неслышно подошла медсестра, положила ей на плечо теплую и мягкую руку. - Ты лучше запомни, что принести завтра, или запиши... Значит, пеленки одноразовые, лучше несколько пачек, воду негазированную, лучше в бутылке с поильником, знаешь? Ну разберешься... Вот вещи, - она протянула Юле шуршащий темный пакет. - Нечего им тут делать, забери. Еще... Юля кивала и писала на невесть как оказавшемся в ее руках листочке в клеточку, а по щекам текли слезы, капали на бумагу и расплывались, оставляя вместо слов лишь нечеткие их очертания. - Иди домой и ложись спать, - сказала медсестра, когда сложенный вчетверо лист хрустнул в кармане Юли. - Он живучий у тебя, ошибся один раз, бывает... Юля благодарно кивнула, посмотрела на Вадима - он оставался безучастным, - и вышла из отделения в гулкий, словно пустой вестибюль метро, холл больницы. Она шла по длинным коридорам, стуча по полу каблуками, нарушая странный покой этого места. Несмотря на совсем детское время - часов десять или около того, - свет везде был приглушен, а тишина стояла такая, словно люди не уснули, а вымерли. Только иногда вдали раздавался осторожный стук резиновых тапочек, и мимо Юли проходил кто-то в белом, ни дать ни взять, призрак. Призраки мяли в пальцах пачки сигарет, сосредоточенно кивали и угукали в телефоны, и на Юлю смотрели так, словно она была пришельцем из другого мира. На первом этаже было лучше, гораздо спокойнее и привычнее. Пациенты в пижамах и тапочках боролись с хмурым охранником за право выйти на улицу покурить, телевизор, спрятанный за вешалками в гардеробе, плевался рекламными кричалками. - Девушка, вы забыли! - крикнула гардеробщица, потрясая черным пакетом. Телефон звонил, когда Юля вышла и душа, и она сначала бросилась к нему, теряя полотенце, и лишь потом поняла, что Вадим ей позвонить не может. - Алло? - сказала она устало, глядя, как капли воды с ее волос прозрачными кляксами растекаются по полу. - Ну как ты? - Сказали, живой, - Юля даже не заметила, что Глеб спрашивал не о Вадиме, а о ней. - Меня пустили... Она поежилась, снова вспомнив аппараты и капельницы, а потом вздрогнула, чуть ли не закричала в трубку: - Глеб, а что мне говорить, если позвонят журналисты? - Блядь, - отозвался Глеб и задумался. Потом сказал: - Ничего не говори, комментариев не даешь и все. А лучше телефон отключи вообще. - Не хочу, - сказала Юля, и Глеб почему-то все понял. - Ладно, не отключай... просто трубку не бери, если увидишь незнакомый номер. Я матери ничего не говорил, она звонить не будет. - А если... - Юля зажмурилась, боясь произносить это вслух. - А если врачи... - Юля, бля, - тяжело и явно пьяно выдохнул Глеб. - Не накручивай. Подружку позови к себе переночевать... или хочешь, я приеду? Юля на минутку представила, как любая из ее подруг будет охать, округлять глаза и выспрашивать подробности. Можно соврать, что Вадим в туре, но не сможет же притворяться, разрыдается... потом снова отвечать на вопросы, почему сразу не рассказала, оправдываться, как на допросе... - Лучше ты. - Хорошо, - Глеб, видимо, не очень хотел приезжать, но предложив, отказаться не смог. - Черт, вы же в гребенях каких-то живете, да? Он только присвистнул, когда Юля назвала адрес. - Ну, жди часа через два... Через полтора часа таксист, матерясь, звонил в их ворота. - Забирайте муженька, - сказал он вместо приветствия. Оказалось, чтобы скоротать время в пути, Глеб захватил с собой бутылку виски, и теперь спал с ней в обнимку на заднем сиденье. Юля поджала губы и подумала, что лучше было переночевать одной или выслушать причитания подруги. - Эй, Глеб, вставай, - в автомобиле было темно и неуютно, пахло сигаретами и какой-то страшенной химией от картонной елочки, болтающейся на зеркале. Глеб не просыпался, и в какой-то момент Юле вдруг показалось, что он умер, и она вполне готова была в это поверить, потому что день был сегодня безумным и страшным, и он вполне мог продолжиться такой же страшной и безумной ночью. - Глеб! Она наклонилась к нему совсем близко, чтобы понять, дышит ли он вообще, и Глеб распахнул глаза. - А, Юлька... Бутылку он так и не отдал и долго шарил по карманам одной рукой, расплачиваясь с таксистом, а Юля стояла рядом, запахнувшись в вязаный кардиган, который все равно со всех сторон продувался ночным ветром, словно действительно была его уставшей от таких вот возвращений и очень несчастной женой. Когда машина отъехала, осветив Юлю и Глеба тревожно-красным, он повернулся к дому и присвистнул: - Нихрена себе замок. Вы что, усыновили восемь несчастных украинских сироток? - Пойдем, - Юля взяла его за предплечье и потянула за собой. Оказавшись на кухне, Глеб поставил на стол бутылку: - Доставай посуду. - Глеб... - Давай-давай. Я не умею разговаривать за жизнь с трезвыми женщинами. - Почему? - глупо спросила Юля, доставая стаканы. Глеб покосился на нее светлыми, почти прозрачными глазами: - Думают слишком много. Опьянение расплывалось по телу медленно и коварно, почти незаметно. Они молчали, и сидеть просто так было очень некомфортно, поэтому Глеб курил, топя окурки в пепельнице Вадима, и его оранжевые фильтры казались там чужими, а Юля пила. Небольшими глотками, гомеопатическими дозами, она осушила свой стакан и не возразила, когда Глеб придвинул ей свой. - А ты? Глеб усмехнулся. - Я намного пьянее тебя. И Юля рассмеялась, хотя было совсем не смешно, а Глеб удовлетворенно кивнул головой. - Скажи, - он взял бутылку, с подозрением посмотрел на стакан и сделал большой глоток прямо из горла. - Вадик что, никакой записки не оставил? Юля вытаращила на него глаза: - Вроде нет. - Странно, - задумчиво проговорил Глеб,разглядывая этикетку на бутылке. - Он же весь такой правильный у нас... я думал, завещание накатал целое. Евангелие от Вадима. Юля фыркнула: - Мне отдали его вещи, давай посмотрим! - она поймала себя на странном азарте и тут же осеклась, укоризненно посмотрела на Глеба. - Я пьяная, да? Глеб серьезно кивнул. - Вот же блядь, - огорчилась Юля, отпивая еще. - Не волнуйся, я никому не расскажу. - Это просто... ну, он в больнице сейчас... - А ты пьешь, - сказал Глеб. - Все правильно. - Все правильно, - эхом отозвалась Юля. - Вещи-то где? - Там, в коридоре... черный мешок. Глеб прошуршал черным целлофаном по полу, волоча мешок за собой, совсем как дед Мороз в каком-нибудь из советских мультфильмов. - Ну-ка, посмотрим, - он скрылся в нем почти полностью. - Давай я, - сказала Юля, но Глеб ее проигнорировал. - В такие мешки обычно трупы кладут, - его голос звучал глухо, как будто из-под земли. - Повезло, что тебе его дали пустым... Юля хмыкнула. Тревога пробивалась даже сквозь хмель, липкий и душащий страх, застилающий собой все на свете. Чтобы прогнать его, она протянула руку к бутылке. - Это фигня всякая, - из мешка появился растрепанный Глеб, положил на стол телефон Вадима, смятую пачку сигарет, ключи от дома, носовой платок - видимо, все, что было у него в карманах джинсов. Юля взяла телефон в кожаном чехле, спрятала его между ладонями, покачала ласково. Все эти вещи было так странно и неуютно видеть лежащими кучей на столе, не в руках Вадима, что она невольно всхлипнула, зажала рот ладонью. - Ну еще чего не хватало, - проворчал Глеб. Он вытащил из мешка джинсы Вадима, положил на стол еще и фиолетовую зажигалку. - В штанах ничего, странно. А, вот оно! Из нагрудного кармана футболки-поло выпали сложенные белые листы. Юля и Глеб нагнулись за ними одновременно, но Глеб оказался быстрее. - Отдай! - потребовала Юля сквозь слезы. - Глеб, отдай! Он увернулся от ее рук. - Надо же, он еще зануднее, чем я думал... Яне, - он приподнял листок с написанным именем на нем. - Юле, естественно... и... - Кому? - Угадай, - сипло отозвался он и швырнул через стол два белых прямоугольника. Юля медленно, словно он мог улететь, накрыла ладонью тот, на котором было написано ее имя. Почерк у Вадима был неровным, несколько слов были густо вымараны черным. "Я очень люблю тебя" было написано крупными печатными буквами и подчеркнуто несколько раз, Юля снова не смогла удержаться от всхлипа. - Что он тебе написал? - ревниво спросил Глеб. Юля осторожно сложила записку: - Чтобы я его простила и не плакала. - Ты не слушаешься, - мрачно заметил Глеб. - А он не умер, - Юля на мгновение представила, как читала бы это, будучи уже вдовой, и новый поток слез хлынул из ее глаз. - Он не умер! - выкрикнула она и рассмеялась почти истерически. - Могу рыдать, сколько хочу! - А что у Яны? - Глеб покосился на лежащую на столе записку, но Юля успела раньше, перехватила ее. - Не надо, он писал это ей. - Следаки бы все равно все прочли, - Глеб с хрустом сжал в кулаке адресованный ему листок. - Что, - осторожно спросила Юля, - что там у тебя? Бумага снова хрустнула под пальцами Глеба, а он улыбнулся: - Ну что там может быть у меня? Ненавижу тебя, мудак, иди нахуй. Юля прикрыла глаза. Представила себе эти слова, написанные почерком Вадима. Черные чернила въелись в бумагу, не стереть, не исправить, не забыть, потому что... - Правильно, - сказала она. - Чего? - не понял Глеб. - Правильно, говорю. Наконец-то он тебе это сказал, не пожалел младшего братика... - Юля, - осторожно сказал Глеб изменившимся голосом. - Да отстань ты, Юля! - она махнула рукой, сделала большой глоток из стакана. - Знал бы ты, как ты меня достал своими выходками... да у него руки тряслись, он ночами спать не мог, думал, как же так, что же теперь делать, чтобы не дай бог твою психику ранимую не задеть, сам в итоге чуть не свихнулся! Как я мечтала о том, чтобы он тебя послал и жил спокойно! - Не жил, - усмехнулся Глеб. - Да иди ты... Глеб вытащил сигарету из пачки Вадима, задохнулся дымом и закашлялся так, что слезы выступили из глаз. Вытерев их тыльной стороной ладони, он спросил: - Что делать-то с ними будем? Выбросим? - Сожжем, - предложила Юля, допивая то, что оставалось в стакане. - Я затоплю камин. Огонь весело затрещал, облизывая поленья, и Юля оглянулась на Глеба, словно ожидая команды: - Бросать? - Бросай, - оранжевые языки пламени отражались в его светлых и усталых глазах. - Пошло оно все... Бумага вспыхнула моментально и сгорела в одну секунду. Юля вытерла ладонью последние слезы. - А ты? Глеб кивнул и ловко метнул в огонь белый скомканный шарик. Он упал между поленьев, туда, где пламени не было, остался лежать. - Поджечь? - спросила Юля, щелкая зажигалкой, но Глеб помотал головой. - Доберется, не переживай. Все сожжет к хуям... Юль, а машина, в которой он... она в гараже стоит? - Ну да, - кивнула она, не понимая, к чему клонит Глеб. - Пойдем посмотрим? Определенно, менее безумной эта ночь становиться не собиралась. - Чего я там не видела, - поежилась Юля. - И тебе плясать на костях не дам. - Почему же? - Ты некрофил, Глеб. - Надо же, какая новость, - усмехнулся он. - Я могу пойти сам, но споткнусь о камень, расшибу мозги, утоплюсь в пруду... - У нас нет пруда, - перебила его Юля, поднимаясь и забирая с собой бутылку. Они ушли из гостиной и не увидели, как огонь добрался до последней из записок, как скомканный листок развернулся от высокой температуры и пламя одну за другой стерло все строчки, даже последнюю: "Что бы ни было, я люблю тебя, Глеб." Глеб уселся на место водителя, позвенел брелком на ключе зажигания и прикрыл глаза. Улыбнувшись, он стал настолько похож на Вадима, что Юля испугалась. - Зачем ты это делаешь? - спросила она. - Он прав, - ответил Глеб. - Этого я не пробовал. - Ты о чем? - О самоубийствах, конечно. Глеб попробовал покрутить руль, совсем как ребенок на детской площадке. Юля обошла автомобиль и уселась на пассажирское сиденье. - Что будет дальше? - спросила она. Глеб покосился на нее: - С кем? - С Вадимом. Что чувствуешь, когда приходишь в себя и понимаешь, что жив? Глеб положил подбородок на руль, посмотрел сквозь лобовое стекло туда, где в фильме должна была тянуться длинная неосвещенная дорога, а в жизни была кирпичная стена. - Сначала вообще не понимаешь, - сказал он. - Просто просыпаешься, словно утром... а потом вспоминаешь. И тошнит сразу почти физически, когда думаешь, что не получилось, и злишься на всех, кто помешал, а на себя особенно. Даже с такой херней не справился... - он прикрыл глаза. - А запал прошел, на вторую попытку сил нет, значит, тянуть дальше... Юля протянула ему бутылку, но он не увидел, тогда она коснулась стеклом его плеча. Он покачал головой: - Я так прямо здесь вырублюсь. Потом еще хуже, потому что приходят те, кто тебя нашел полумертвым. Любовницы, жены... мама один раз. Вадим, - Глеб криво усмехнулся. - Раз двести по ощущениям. А у них глаза... я на глаза всегда залипал почему-то. Красные такие, знаешь, воспаленные... сухие, потому что они слишком много рыдали, пока ты спал. И смотрят. Ждут. Пока я прощения просить начну, потому что исправился и осознал, теперь стыдно. А мне не стыдно совсем, только гадко как-то. И никакого чувства вины я не испытываю. И тогда почти как у Квартета, - Глеб улыбнулся. - Я чувствую вину за то, что не чувствую вины. Пиздец, на самом деле. - Спасибо, - откликнулась Юля. - Да не за что. Утром было плохо, и голова болела даже от шума закипающего чайника. Юля сидела на кухне, сжимая ладонями виски, и надеялась, что все это пройдет до того, как она приедет в больницу и будет вынуждена разговаривать с медиками. Когда чайник, наконец, закипел, вошел Глеб. Взял бутылку, оставшуюся на столе, одним глотком допил то, что в ней оставалось. Юлю замутило, и она отвела глаза. - Можно с тобой в больницу? - спросил он. - Хочу знать, как это выглядит по ту сторону интубационной трубки. - Наговоришь ему там гадостей, убью, - Юля засыпала в чашку неразумное количество заварки. - Буду молчать и скорбно кивать, - откозырял Глеб. Передвигаться по Москве получалось медленно и понемногу, Юля нервно барабанила пальцами по рулю, и то и дело меняла одну радиостанцию на другую. Знакомые голос диджеев были все такими же радостными, и она перебивала их на полуслове, точно боялась, что они начнут спрашивать о Вадиме. - Юль, - Глеб вынырнул из полудремы. - Ты вчера так улетела, а журналюги-то как? Звонили? Юля бросила на него уничижающий взгляд сквозь темные стекла очков. - Не знаю, не смотрела, - она выгнулась, пытаясь найти в кармане кардигана телефон. - Ой, а это же Вадика... Воспоминания о том, как она положила телефон мужа в карман, расплывались в алкогольном тумане. - Ему не звонили, - Юля посмотрела в журнал вызовов. - Последний разговор с... тобой, Глеб. Глеб усмехнулся. - Он звонил тебе? - Юля вгляделась в дату. Вадим звонил Глебу вчера ранним утром, как раз перед тем, как Юля ушла гулять. Они о чем-то говорили девять минут, а вернувшись с прогулки, Юля нашла мужа без сознания в запертой машине. Сигнал светофора сменился на красный, Юля резко вдавила в пол педаль тормоза, сзади недовольно загудели, но она не обратила на это внимания. - Что ты ему наговорил? Глеб фыркнул: - Я не говорил, что ему стоит немедленно убить себя. - А что говорил? - Юль, мы не обсуждали ничего, кроме хуеты с авторскими правами. Я, может, намекнул пару раз насколько близки его отношения с партией-правительством, но поверь, Вадим от меня и не такое слышал. - Он же собирался в тур, - сказала Юля. - Да, и я сказал, что он может катиться хоть в Магадан с теми тремя песнями, которые написал без моей помощи. Автомобили сзади снова протестующе загудели - так резко Юля свернула руль в сторону и приткнулась к обочине. - Выметайся. Кажется, Глеб не удивился. - Вадим спросит, почему я не пришел. - Не спросит, - ее руки мелко дрожали, на Глеба не хотелось смотреть, не то что говорить. - Приду я, я его жена, все, вон отсюда, ты... Он вышел. Хлопнул дверцей автомобиля, достал из кармана пачку сигарет и огляделся с таким видом, словно пытался понять, на обочину какой планеты его высадили. Юля встроилась в ряд автомобилей, увеличила громкость радиоприемника. Не повезло - оттуда зазвучали последние аккорды какой-то очень старой песни, а потом бодрый голос сказал: - А пока некоторые ждут примирения братьев Самойловых, мы будем просто слушать их музыку! Это была "Агата.... Юля выключила звук. В реанимации дежурила другая медсестра, молодая и будто все время напуганная. С ее лица не сходила приклеенная улыбка, она молча забрала у Юли пакет со всем необходимым и только кивнула, когда Юля спросила, можно ли пройти. Вадим был в сознании и без трубки, он не узнал ее, когда она вошла, в халате, шапочке и маске, скользнул равнодушным и усталым взглядом. - Вадик... привет. - Юлька, - его голос был хриплым и слабым, он подался ей навстречу, но удержали провода и трубки капельниц. Сесть было негде, и Юля просто встала рядом, провела ладонью по его волосам, по небритой щеке, вновь и вновь убеждаясь, что он здесь, что он жив, и, кажется, даже рад ее видеть. - Как ты себя чувствуешь? - Ужасно, - отозвался Вадим. - Но не переживай, пройдет. Юль, прости меня пожалуйста, все это так... "Я чувствую вину за то, что не чувствую вины." - Не надо, Вадик, - сказала она, силясь улыбнуться. - Все хорошо. - Ты меня нашла? - спросил он. Юля кивнула: - Хорошо, что дождь начался, вернулась раньше. - Хорошо. Молчать было приятно и спокойно под писк аппаратов, просто держа его руку в своих ладонях. - Юль, - окликнул ее Вадим, и она вздрогнула, будто проснулась: - Что? - А Глеб... не пришел? - Нет, - Юля сильнее сжала его ладонь, - Глеб не пришел.