Ученик афериста

Кровать была очень пружинистой, скрипучей, со старой, изъеденной молью периной, колючим одеялом и пыльной подушкой, из которой лезли перья, то и дело тыкаясь в щеку, но спать было настолько удобно, что казалось, ни единая сила не сможет заставить меня проснуться. Конечно, я ошибался, разбудила меня сова Флэтчера: лохматая птица с чуть косыми глазами (сова с косыми глазами, можете себе представить?), вдобавок не отличающаяся особыми манерами. — Иди ты, — сонно буркнул я, когда птица взгромоздилась на одеяло и принялась бесцеремонно клевать меня в лицо. Попытка согнать сову ленивым взмахом руки увенчалась тем, что птица испустила душераздирающий вопль и захлопала крыльями. Все же привстав, я смахнул сову с кровати и, не дав ей взлететь, цепко схватил рукой ее мягкое тельце. Сова, видимо почуяла, что если я сейчас хоть чуть-чуть сожму пальцы, она окажется продырявленной в пяти местах, и замерла, тихонечко ухая. С остервенением отцепив от ее лапы письмо, я выпустил сову, которая, взлетев на шкаф, подальше от меня, обижено нахохлила перья. Разорвав конверт и развернув пергамент, я тут же узнал почерк Наземникуса. „Если ты читаешь это письмо, значит сова сумела тебя разбудить, в отличие от меня. Пока ты спал, прошло три месяца“. — Я проспал три месяца? — ужаснулся я и снова взглянул на письмо. «Сейчас ты спросишь себя, проспал ли ты три месяца. В принципе, да, но, к чести, надо сказать, что иногда ты просыпался, чтоб выпить. Меня, конечно, неимоверно радует, что ты приобщился к корпоративным нормам, освоив великое искусство запоя, но некоторые люди очень хотят видеть тебя на рабочем месте. Поэтому, как сказала мне моя матушка в семьдесят четвертом году: „Кончай бухать и пиздуй работать, тупой мудак“. — Окей, — простонал я, на негнущихся ногах поднявшись с кровати. „Сейчас на календаре август (календарь — такая хреновина с циферками и днями). Приведи себя в порядок, ибо выглядишь так, словно не просыхал три года, и позавтракай перед выходом — в кладовой (ну, там где мы прятали заспиртованную голову гиппогрифа) найдешь трехлитровую банку со свиной кровью. Выпьешь два стакана и постараешься не заблевать весь дом“. — Понял, — повторил я. «Если надумаешь сачковать, свалив все на то, что „я же вампир, я же горю на солнце, я не могу работать“, то огорчу тебя до невозможности. Пока ты спал, я открыл в комнате все окна и наблюдал за тем, как солнце на тебя не действует, так что попробуй только не явится в книжный магазин, студент, иначе, клянусь Богом, приставлю к тебе Морана. У него, сам видел, с такими, как ты, разговор короткий». Не сказать, что я собирался перечитывать письмо еще раз, поэтому безжалостно скомкал его и точным броском отправил в открытое окно, не думаю, что от этого и без того ни разу не видавшая сапки и грабель лужайка жулика станет еще грязнее. В комнате было омерзительно светло, мерзко пахло чем-то затхлым, ощутимее, чем обычно, и вдобавок где-то жужжала назойливая муха. Ругаясь себе под нос, я задернул шторы, подняв при этом целую волну пыли, и, перестав щурится, потопал в ту самую кладовую, где хранился мой завтрак. Перецепившись через какой-то сверток у порога, я, сохранив равновесие, вцепился в хлипкие на вид полки, в три ряда нагруженные невообразимым мусором, который, по-хорошему, надо сгрузить в пакеты и отправить на помойку, и, посветив палочкой себе под ноги, нашел заветную банку, накрытую грязным лоскутным одеялом. — Срань Господня, — констатировал я, но, послушно подняв банку, отправился на кухню. Увидь эту кухню моя мама — упала бы в обморок, притом что педантичной чистюлей она не была. Таракан, гордо восседающий на чистых (относительно) стаканах, под моим презрительным взглядом мигом юркнул в щель между полкой и стеной, и я, почувствовав себя в этой кухне главным, откупорил банку и, стараясь не принюхиваться, осторожно начал наливать себе густой тягучий напиток животного происхождения. Хуже коровьей туши быть ничего не могло, это и успокаивало, и я бесстрашно поднес стакан к губам, как вдруг мой слух поразил ужасно резкий звук, напоминающий что-то среднее между сверлением толстой стены и грюканьем чего-то тяжелого по полу. Чуть не вылив на себя содержимое стакана, я, быстро опустив его на стол, инстинктивно прижал ладони к ушам. Звук снова повторился, теперь он напоминал грохот штанги, которую со всей силы атлет бросил на бетонный пол. Открыв окно, я прищурено взглянул на пустую улицу, выискивая источник шума, ожидая увидеть все что угодно: от нашествия драконов до ремонта ухабистой дороги, но не ни того, ни другого не обнаружив, крайне удивился. А звук в очередной раз нещадно ударил по барабанным перепонкам. Я чуть не взвыл и, опустив голову вниз, тут же наткнулся на неожиданный источник шума. Курносый паренек лет шести, одетый в старый джинсовый комбинезон и кепку, стоял прямо на заросшей бурьяном лужайке в метре от окна, из которого я оглядывал окрестности в поисках источника шума, и бросал в стену дома баскетбольный мяч. Нет, я что-то краем глаза читал в книгах об обострении зрения, слуха и обоняния у вампиров, но принять безобидное набивание мяча за грохот, равный рокоту дракона и дорожным работам! — Мальчик, — прошипел я, чувствуя, как дергается глаз. — Что ты делаешь в этом дворе? Мальчик моргнул, но, не ответив, снова бросил мяч в стену. Я, снова содрогнувшись от грохота, вцепился в подоконник так, что оставил на нем вмятину, как заметил позже. — Мальчик, — уже прорычал я. — Уходи. — Мне мамка разрешает здесь играть, — отозвался мальчик. Протянув руку, я схватил противного ребенка за лямку комбинезона и, подтянув к окну, высунулся на половину туловища и прижал лоб ко лбу гостя. — А твоя мамка разрешает тебе действовать на нервы тем, кто здесь живет? Если да, то скажи ей, чтоб не удивлялась, если однажды ты заболеешь, пропадешь или умрешь в страшных муках. Хочешь, мы пришлем твоей мамке в коробочке твой глазик? Или язык? Или палец? — Нет, — пропищал мальчик. — Тогда иди отсюда со своим мячом, пока я не засунул этот мяч тебе в прямую кишку. Отпихнув мальчика, я напоследок зыркнул на него ненавидящим взглядом и закрыл окно. — Мерзкие дети, — шипел я, взяв в руки тяжелую банку с кровью. — Мерзкие люди. Чтоб вы все сдохли. И, всерьез задумавшись над тем, что у меня явно проблемы с нервной системой на фоне постепенного перехода к вампирскому образу жизни, поймал себя на том, что безо всякого отвращения пью свиную кровь прямо из банки, поднимаясь при этом на второй этаж по скрипучей лестнице. Стоило об этом задуматься, как мне сразу поплохело. Но жрать-то хочется поэтому, зажмурившись, я сделал еще один глоток, стараясь не особо смаковать свое малоприятное пойло. Как вдруг уже знакомый грохот разразил округу. От неожиданности я выплюнул кровь прямо на стену. — Ах ты мелкая сука, — прошептал я, утерев подбородок. Опустив банку на подоконник, я открыл окно, уже на втором этаже и, высунувшись, зарычал, к своему удивлению, вполне себе диким рыком. Мальчик, снова бросив мяч в стену, поймал его и приготовился к новому броску. — Да пиздуй ты уже домой, жертва неудачного аборта! — проорал я на весь Паучий Тупик. Но мальчик, задрав голову, продемонстрировал мне средний палец и снова швырнул мяч в стену. Новая волна громких звуков ударила по моему слуху и я, взбесившись так, что невольно задумался о том, где можно спрятать детский трупик, машинально схватил банку с кровью и вылил ее содержимое вниз. „Захлебнись моим питательным завтраком, ебучая теплокровная мразь“ — с наслаждением подумал я. Но здравый смысл победил и я, тут же перепугавшись, высунулся из окна и взглянул вниз. Бедный ребенок, облитый свиной кровью, хлопал глазами и ловил ртом воздух, не в силах пошевелиться. Струйки густой крови стекали с козырька его кепки и капали прямо на нос. — Молись, чтоб в следующий раз это была не серная кислота, — проскрежетал я, чувствуя себя на удивление счастливо. — А теперь пошел отсюда, уродец. Дважды повторять не пришлось. Но вскоре, когда мелкий паршивец уже унесся прочь, я поймал себя на мысли, что совершенно потерял счет времени: уже двадцать минут как я должен был быть в книжном магазине. Наскоро переодевшись и плеснув в лицо ледяной воды, я взглянул на свое отражение в зеркале (не пойми, на кого я был похож: то ли на запойного Эдварда Каллена, то ли на зубастого алкоголика со стажем) и пулей вылетел из дома. Не знаю, август это был или нет, но погода стояла ноябрьская. Чугунно-серое небо было устлано тяжелыми грозовыми облаками, непрекращающийся дождь лупил по асфальту, который напоминал островки среди огромных луж, а от завываний ветра и низкой температуры люди спасались отнюдь не августовскими ветровками и пуловерами. И это почему-то раздражало. Меня раздражало все. Даже в книжном магазине, разрываясь между ролями угодливого продавца-консультанта и безликим барыгой для „особых клиентов“, я не чувствовал себя занятым настолько, чтоб не думать о том, что я сейчас просто сорвусь и поубиваю половину из тех, кто сейчас топчется в магазине возле стеллажей с открытками и детскими книгами. Слишком громко ходят, цокая каблуками, слышу даже, как трутся друг о дружку чьи-то джинсовые штанины, слышу приглушенные разговоры клиентов, которые звучат в голове как через рупор. Но хуже — запахи. Я остро чувствовал удушливый парфюм дамы у полки с учебной литературой, перегар от кого-то в другом конце магазина, запах сигарет, унюхал даже запах картошки и рыбы с улицы, а так же непонятную тошнотворную палитру другой жирной уличной еды. Даже книжный запах типографской краски, казалось, витал по всему магазину, вытесняя запах мятного освежителя воздуха. Противно скрипел стул, на котором я сидел, вдобавок кто-то очень громко листал страницы, а это подзадоривало мою нервную систему дать первую трещину. Не знаю, как я выглядел со стороны: бледный, худой юноша со следами недавнего запоя на лице сверлит всех тяжелым взглядом, скрипит зубами и сжимает кулаки. Видимо, довольно интересно. Наконец, пришел тот звездный час, когда я исполнял именно свою функцию, а не играл роль продавца книжек и открыток. Уже знакомый мне парень, тощий, небритый и глазастый (честно, только таблички „Я — наркоман, подайте на косяк кто чем может“ не хватало), подозрительно оглянулся и, уперев руки в столик, за которым я сидел, навис надо мной, как грозная туча. — Ну? — буркнул я. — Унцию, — шепнул наркоман. — Господи, ну хоть не пались так, — закатил глаза я и поднялся на ноги. — Момент. И хотел было удалиться в кладовую, в которой обычно отсыпал нужные дозы из запасов, как потенциальный клиент перегородил мне путь. — Я с тобой пойду. — Нахер ты мне там нужен? — вскинул брови я, раздражаясь еще быстрее. — Чтоб ты мне всю партию снюхал, пока я отвернусь. Дождавшись, пока мимо нас пройдет женщина к выходу, наркоман зашептал еще яростнее: — В последний раз то, что я у тебя брал — дерьмо редкостное. Ты, сдается мне, порошок с чем-то мешаешь. — Что? — оскорбленно протянул я. — Я честный человек, и честно выполняю свою работу, повышая ВВП страны своим вкладом в экономическую среду, пусть и посредством теневого бизнеса. Не стыдно меня в таком обвинять, а? — Вот я и гляну, какой ты честный, — кивнул клиент. — Давай-давай. Нехотя толкнув дверь кладовой, я жестом пригласил его войти и, скользнув следом, закрыл нас в прохладном помещении, освещенном лампочкой без абажура. — Смотри, — буркнул я, выставив перед парнем контейнер с белым порошком. — Это ж не кокаин, это же белое золото! Но бдительный наркоман со знанием дела приоткрыл крышку и, макнув палец в порошок, решил распробовать товар на вкус. Я, с замиранием сердца, запустил руку в карман, где своего часа ждала волшебная палочка. — Так это же мел, — медленно повернулся ко мне наркоман. — Ах ты… — Обливиэйт, — перебил я, приставив палочку к переносице дотошного клиента. Не знаю, что мне будет за использование магии против магла, но тогда мне была дороже моя репутация и безопасность. Тем более что все прошло без сучка и задоринки притом что заклятие забвения я использовал впервые, несмотря на то, что теоретические аспекты вызубрил задолго до сегодняшнего дня. Наркоман рухнул на пол, скосив глаза, в принципе, у меня все получилось, если эффект был таким. Оттащив его вглубь кладовой, я спрятал товар и, закрыв кладовую, вернулся за прилавок.

***

— И куда ты его дел потом? — поинтересовался Наземникус, усердно подливая мне портвейн. — Вытащил на улицу и оставил в переулке. Может, мне повезет, и полиция подумает, что он просто пьян. — Толково, — кивнул аферист. — Да что ж так холодно? — Трещину в окне заделай, — посоветовал я, укутавшись в джинсовую куртку. Несмотря на твердое решение и совет Наземникуса о завязывании с запоями, мы опять пили. Я вообще ловил себя на мысли, что мы постоянно пьем. И говорим о том, что при Фадже было лучше. Но я не жил при Фадже… откуда я знаю, как было при нем? Но разве это важно, когда со слов моего учителя я уже составил подробное описание жизни в тот период? Морана не было видно уже месяц, по словам Наземникуса, кажется, он выслеживал грифонов где-то в шотландских лесах. Поэтому ничего не мешало мне беспрепятственно расхаживать по дому, не пряча бледность и клыки. — Ну, за Фаджа, — поднял стакан Флэтчер. — Святой мужик был, не помню, рассказывал ли тебе… Но не успели стаканы звякнуть, как на крыльце послышался хлопок, сопровождающий трансгрессию, и в ту же секунду в дверь коротко, но настойчиво постучали. — Мамаша, если ты из-за того, что кто-то вылил на твоего дауненка три литра свиной крови — то нехрен было его сюда пускать, — гаркунл Наземникус, закурив. — Пошла отсюда! Частная территория! В дверь снова постучали. — Да ёб же ж твою мать, — прорычал Наземникус и потопал к двери. Я, допивая портвейн, видел, как он поднялся на носки, чтоб глянуть в глазок на гостя, и заметил, как даже при тусклом свете побледнело лицо афериста. — Иду-иду! — мигом сменил интонацию на участливо-дружелюбную Наземникус. — Я не одет! И пулей залетел в гостиную. — Там папаша твой, — шепнул Наземникус. У меня аж стакан из руки выпал. — Что ты сидишь, дебил? — тряхнул меня за плечи учитель. — А что делать? — пролепетал я. — Бегом в шкаф! — Я могу трансгрессировать. — Ты пьян, мальчик мой. Чтоб часть тебя нашли на Карибских островах? Не надо, отсидишься. Бегом давай. Я и одуматься не успел, как меня уже заперли в шкафу вместе с бутылкой портвейна. Рухнув на груды какого-то тряпья, я слышал, как гремят артефакты и ворованное барахло, которое на ходу прячет Флэтчер, слышал, как бьется его сердце и, спустя минуту, наконец, услышал знакомый голос отца. — Проветри, Наземникус, — снисходительно сказал Гарри Поттер, шагнув в гостиную. — Перегаром на весь квартал несет. Дай пройти. — Не пущу, — пискнул Наземникус. — Ордер где, а? — Прошу, — кивнул отец. В следующий момент я слышал, как зашуршал пергамент. — Разрешение на обыск, печать, подписи. Видишь, я лично пришел, так хотел посмотреть, что ж ты прячешь, что весь Лютный переулок слухи страшные пускают. — Да что ты им веришь, Гарри! Ты вспомни, как мы с тобой весь Орден Феникса держали в узде, мы же друзья старинные, ты ж мне как отец родной! — Значит, не врут люди. Показывай, что у тебя. — Я честный коммерсант, — упирался Наземникус. — Как все. Шаги отца стали громче. — Поговаривают, ты по Лютному переулку то с коровьей тушей прогуливаешься, то кровь крупного рогатого скота каждую неделю носишь. Это что же ты здесь такое выращиваешь? Это был провал. Более идиотской и страшной ситуации и представить страшно. Я нашел у себя все симптомы инфаркта, но Наземникус до последнего отбрехивался: — Колбасу кровяную делаю, ты ж меня знаешь, люблю я своими руками продукты без всяких там отходов делать. Мы – то, что мы едим. Вот ты, Гарри, что ешь? Уж больно цвет кожи у тебя нездоровый. — Ну что ты заливаешь? — Ты что, не веришь мне? Гарри, ты куда в шкаф полез, там не прибрано! „Господи, если ты есть, прости мне грехи мои и помоги, прошу тебя“ — сцепив руки в замок, начал действительно молиться я (а что делать?). — „Клянусь, если поможешь, я завяжу с криминалом, буду жить честно, праведно и по совести“. И Всевышний услышал мои молитвы. Я слышал, как стукнула дверца рядом со мной, слышал, как отец уже шарил на верхних ящиках, в щелочку видел, как его рука уже метнулась к ручке того шкафа, в котором еле дышал я. Как вдруг, все в ту же щелочку увидел, что в комнате определенно стало светлее, серебристое свечение, пронеслось, напоминая какое-то крупное животное: то ли тигра, то ли пуму. Кажется, Телесный Патронус, но обзор у меня был очень ограничен, и утверждать было бы глупо. Но догадка подтвердилась, когда я услышал незнакомый мужской голос — тягучий, низкий. — Бросай все, министр рвет и мечет. Малфой мертв, в отделе — аврал. Смысл слов до меня доходил медленно, как через толщу воды. Я даже не услышал, как отец, не сказав ни слова Наземникусу, будто напрочь забыл о его существовании, трансгрессировал с характерным хлопком. Наконец, когда дверь шкафа распахнулась и Флэтчер вытащил меня за локоть, я, осознав, что угроза миновала, присел на подлокотник дивана. — Что там было? — медленно спросил я. — Патронус? — Ага. — Кажется, чтоб удивить Наземникуса, нужно было прыгнуть выше головы. Он снова налил нам портвейн и протянул мне стакан. — Малфой мертв? Он сказал: „Малфой мертв“? Аферист беспечно пожал плечами. — Небось, старина Драко копыта откинул, — вздохнул он. — Раз министр рвет и мечет. Ну, помянем. Наши стаканы звякнули, но я так и не смог сделать глоток — замер с пойлом у рта. — Ты так спокоен, — произнес я. — Да все б они пускай в аду горели, аристократы чертовы, развалили страну своими Черными метками, а сейчас добивают самодержавием, — отозвался Наземникус. — Помяни мое слово, по Драко Малфою ни одна живая душа плакать не будет. Хотя, честно, думал, Люциус раньше того… Я все же сделал маленький глоток. Отца Скорпиуса я особо не любил. Да, честно говоря, отца Скорпиуса даже Скорпиус особо не любил. Но так спокойно говорить о том, что „слава Богу, он помер“, я не мог, не по-людски же это. Но у Наземникуса свое понятие о людском. — Боже, бедный Скорпиус, — наконец сказал я, осознав масштаб трагедии. — Надо бы заглянуть на Шафтсбери-авеню. — Ой, купи ему мягкую игрушку и пакетик травки — он сразу успокоится, — посоветовал Флэтчер. – Он, конечно, мальчик хороший, его бы изолировать от семейки, глядишь, нормальным человеком бы вырос, но тупенький. На этой позитивной ноте мы осушили стаканы, и я преспокойно отправился спать, еще даже не догадываясь о том, что на Шафтсбери-авеню отныне повиснет большая мрачная туча.