***
— Старый, а почему наркотики? — поинтересовался я. Наземникус, бережно отмерив ложечкой горсть белого порошка, одарил меня таким проникновенным взглядом, словно вечность ждал этого вопроса. Мы сидели в довольно большом подвале, который, как я понял, мой учитель использовал как своеобразный склад. Мешки, клянусь, мешки веселящих веществ, довольно странного вида колбы, пробирки и горелки, замусоленная клеенка с прожженными дырами, яркая лампочка без абажура на потолке и все тот же старенький патефон Наземникуса с заезженными пластинками джаза. Именно в этом помещении мы с аферистом приводили в исполнение мою давнюю стратегию по получению дополнительной прибыли, а именно мешали кокаин с толченым мелом. План был прост, как все гениальное: смешав половину дозы с толченым мелом, мы продавали сэкономленный (и тоже разбавленный) кокаин в другом месте, а картель, на который мы работали, не получал ни копейки от нашего заработка на стороне. Правда, к самому процессу смешивания двух белых порошков меня Флэтчер не подпустил. Мне доверили протирать тряпочкой листики конопли, горшками с которой были заставлены практически все горизонтальные поверхности. — Это очень правильный вопрос, Поттер, — кивнул Наземникус. — Помнится, был на дворе год две тысячи восьмой, когда наша хваленая капиталистическо-хуестическая система дала очередную трещину… Я не сдержал смешок. Понимая, что сейчас старый жулик начнет ностальгировать по былым временам, я уже не удивлялся. — Кому нужны те котлы с гниющим днищем, когда денег нет даже на портвейн? Вот и нужно было вертеться, а у маглов на стороне безопаснее было, как раз тогда твой папаша меня чуть не посадил в очередной раз, — отрывисто вещал Флэтчер. — А тут еще Морана из тюрьмы выпустили… Далее рассказ чудеснейшим образом перетек в заверения о том, что капитализм нас всех погубит, при Фадже было лучше, молодые волшебники совсем стыд потеряли, жизненных ориентиров у них нет. Как это все было связано с заданным мною вопросом я мало понял, потому как очень увлеченно полировал нежно-зеленые листья конопли в кадке. — … и вот сейчас, Поттер, в твою необремененную интеллектом и шрамом, как у твоего папаши, голову влетел немыслимым дивом путь обогащения с помощью старого доброго мела, — тянул Наземникус, отпив что-то из грязной кружки. — А значит это, Поттер, что ты, не смотря ни на что, развиваешься и за год наших совместных стараний эволюционировал от розовощекого очкастого школьника до кровопьющего барыги. Посчитав это не иначе как комплиментом, я усмехнулся и намочил тряпку. Надо сказать, что заткнулся Наземникус очень вовремя, потому как спустя чуть более минуты после нашего диалога (а вернее его монолога), железная подвальная дверь душераздирающе заскрипела, а Моран, толкнув ее плечом, вошел внутрь, сжимая под мышкой довольно большую коробку. — Что, за два дня почту никто забрать не может? — буркнул он, поудобнее перехватив коробку. — Почтальон маглов уже четыре совы увидел, пока пытался найти адрес для посылки. Поттер, подорвись и помоги пожилому человеку. — Нет, у меня слабая поясница, — хмыкнул я. Моран, прищурившись, выпустил из рук коробку, которая тут же глухо ударилась об пол и, ногой пнув ее с лестницы, выложил на шкафчик конверты из кармана. — А если там фарфор? — поинтересовался Наземникус, указав на коробку. — А ты ее пинаешь. — Тогда Поттер возьмет в руки клей и вернет все к первозданному виду, — сказал Моран, стянув одной рукой с себя плащ. — Кстати, Поттер, что это за происшествие с оборотнем? — Какое происшествие? — Ну как, — протянул Моран, усевшись на продавленный диван. — Мол оборотень твой — совсем Малфоя не убивал, денег нам не видать и вообще обманул ты нас бессердечно. Наземникус взглянул на меня таким оскорбленным взглядом, словно я в голодный год лишил его последнего куска хлеба. Выудив из кармана длинную серьгу леди Тервиллигер, я швырнул ее браконьеру и тот, завидев блеснувшую на свете штуковину, ловко поймал ее. — В расчете, — кивнул я. — Выучил на свою голову, — буркнул Наземникус. — Решил откупиться этой дрянью. — Глупый ты старый хрыч, это же чистейшая гоблинская работа, — покачал головой Моран, безошибочно оценив серьгу по достоинству. — Если считаешь это хламом, отдай мне. Эта фраза подействовала на Флэтчера лучше любых фактов и уговоров. — Убери свою загребущую руку, — буркнул он и рука его, унизанная перстнями, скользнула во внутренний карман пиджака, проверить, на всякий случай, цела ли его серьга гоблинской работы. — Поттер, — позвал Моран. — Уважаю. Выкрутился божественно. — У меня были хорошие учителя, — кивнул я. Наземникус ухмыльнулся и снова вернулся к фасовке кокаина. Я же присел на корточки перед коробкой, которую принес Моран, и, сорвав с нее упаковочную ленту, открыл. И тут же отшвырнул со всей силы и зажал рот и нос рукой. В коробке, на куске плотного полиэтилена покоилась самая, что ни на есть, настоящая человеческая голова.***
— Ну, узнаешь? — спросил Моран. Этот человек, напрочь лишенный брезгливости, за липкие волосы вытащил голову из коробки и продемонстрировал мне. — Моран, убери, — прошипел Наземникус, капая в кружку с водой какую-то настойку. — Глянь, студент сейчас в обморок упадет. И это мягко сказано. Я ожидал увидеть в коробке что угодно. Я до последнего не могу отделаться от мысли, что посылку доставил самый обычный почтальон, что коробка стояла под дверью не час и не два. А премерзкий запах гниения чувствовался мне куда острее, чем моим учителям, поэтому каждый вдох был пыткой, борьбой с тошнотой и отвращением. Тот факт, что это голова человека, меня, почему-то не так заботил. Не было ни страха, ни дрожи. Лишь омерзение и желание выйти на свежий воздух. — Ну, узнаешь или нет? — допытывался Моран, сунув мне голову чуть ли не под нос. — Да как я ее узнаю?! — рявкнул я. — Почему я должен ее узнать?! — Потому что этот подарок от вышестоящего руководства. И просто так такое не присылают. Набравшись смелости и быстро зыркнув на голову, я, к своему удивлению, узнал худое скуластое лицо и небритый подбородок несчастного. — Он приходил в книжный каждые пару дней, — бросил я опустил взгляд вниз, лишь бы не смотреть на голову. — Я как-то даже стер ему память. — Почему ты стер ему память? — поинтересовался Моран и, завернув голову в пакет, опустил на дно коробки. Только я открыл рот, как Флэтчер поспешил заговорить. — Совсем обнаглели шишки из картеля: головы клиентов присылают. Что за месяц: сначала Скорпиус Малфой откинулся, теперь этот торчок обезглавился… мрут главные потребители, как мухи мрут. Обанкротимся, ей-богу. Если так дальше будет, придется Поттера садить в Лютный переулок, куклами вуду торговать. — Почему ты стер ему память? — требовательно повторил Моран. Наземникус закусил губу и, встретившись со мной взглядом, едва заметно покачал головой. От зорких глаз Морана это не укрылось. — Так, во что он тебя втянул? — Это была идея Поттера! — возмутился Наземникус, вдребезги разрушив и без того хлипкую тайну и, мгновенно поняв свой прокол, закрыл лицо руками. — Мы мешали кокаин с мелом и этот вот, обезглавленный пронюхал, — вздохнул я. Воцарилась мертвая тишина. Моран обескураженно смотрел на мешки, из которых Флэтчер формировал партию разбавленного кокаина, затем на меня, затем на Флэтчера. — Вы что, идиоты? — только и произнес он. Флэтчер оскорбленно скрестил руки на груди. — Между прочим, прибыль очень даже… — Зачем нам прислали голову? — прервал его я. — Ну, видимо, потому что вас скоро убьют, — задумчиво протянул Моран, почесав небритую щеку. — За ваш подпольный конвейер. Если честно, угроза была на троечку с минусом, поэтому я даже не дрогнул. Наземникус же думал явно иначе. То ли слишком верил беспечному тону Морана, то ли был хорошо знаком с системой наркоторговли. — Моран, ну как скажешь, — все же гоготнул он. — Если меня прижмут, я молчать не буду, — пожал плечами браконьер. — Без обид, но я в этом не участвовал. — Это не честно, — вскинулся я. — Зато справедливо. — Значит, уходи, ты же не участвуешь, — буркнул Наземникус. Впрочем, Моран и не собирался задерживаться и трансгрессировал быстрее, чем Наземникус швырнул в него грязную кружку. Коробка с головой так и осталась стоять посреди помещения. — Ты знал, что так будет, — произнес я, сев на диван. — Почему позволил нам в это влезть? — Риск — дело благородное, — вздохнул Наземникус. — Идеи? Минут пятнадцать мы молчали. Разве что Флэтчер вполголоса сказал что-то про «уничтожить улики», но так и продолжил сидеть, пристукивая пальцами по бедру. — Я расскажу все отцу, — недолго думая, сказал я. — Да, себе дороже, но от картеля защитит. — Дурак совсем? — Нет, по-моему — единственный вариант. — Вариант для тебя? — сверкнул глазами Наземникус. — Ну прости, старый, но я собираюсь дожить до двадцати. Наземникус видно что заволновался, поняв, что я говорю на полном серьезе. — Поттер, у меня с твоим папашей теплых отношений никогда не было. Ты понимаешь, что малейшее дело, в котором звучит мое имя, отправит меня в Азкабан? — Мне очень жаль. — Это прозвучало довольно цинично. — Но ты же втянул меня в это. — Никто не требовал от тебя занять вакансию старшего специалиста в области наркоторговли! — Но никто и не помешал. Аферист раскрыл рот в желании все мне высказать, но то ли захлебнулся потоком собственных слов, то ли напрочь лишился дара речи. — Старый, ничего личного, — сказал я. — Но пойми и меня: я не планировал умереть от рук вышестоящих барыг, и если для безопасности необходимо открыть отцу все карты, я готов это сделать. — О, я представляю, — выплюнул Флэтчер. — Гарри будет в восторге. — Но я выживу. Наземникус поджал губы и поднялся с просевшего дивана. — Ну, оно, конечно, и правильно, — согласился аферист. — Знаешь, будь у меня родственник-мракоборец, я бы и не объяснял ничего, сразу б жаловаться побежал. Всех бы выдал. А у тебя не просто родственник, у тебя папа мракоборец, причем самый главный. Но ты, студент, вот о чем подумай: я тебя Морану не сдал и не сдам. — Потому что я тебе нужен, не по доброте душевной, — хмыкнул я. Флэтчер невесело усмехнулся. — Потому что я поверил в тебя, балбес. Потому что увидел в тебе не зеркальную копию твоего папаши, которую мне было в радость гонять по притонам, а одного из лучших представителей беззакония. Только я, Поттер, слышишь, только я вижу в тебе не сына Гарри Поттера, а самостоятельную личность, какой бы дерьмовой она не была. Скажи мне, скажи, Поттер, многие верили в тебя? Только я. Скажи мне, что ты умеешь вообще делать в своей жизни лучше других? Правильно, продавать наркотики. Кто тебя этому научил? Ну конечно я. Кто не дал тебе сдохнуть от сраного заражения, когда тебя покусала кровопьющая шлюха? Опять я! Благодаря кому ты сидишь сейчас на диване, живой, здоровый, богатый и с занебесной самооценкой? Благодаря мне, Поттер, только благодаря мне. И сдать меня с потрохами своему папаше — не лучшая благодарность, задумайся над этим. — Благодарность? — разъярился я. — Ты год делал на мне деньги. Ты заставлял меня врать семье и друзьям, ты заставил меня работать в книжном магазине, где я оттирал чьи-то мозги от стены, прежде чем работать, ты заставил меня пойти на ограбление особняка Тервиллигеров, ты заставил меня поверить в то, что мой кузен — хладнокровный убийца. Так что не строй из себя заботливого покровителя, тебе совершенно не идет этот образ. Наземникус круто развернулся, да так, что на нем чуть не треснул пиджак. — Делал на тебе деньги? А разве я мало тебе платил, скажи, Поттер?! Заставлял врать? А сам ты не шибко стремился всем рассказывать о своей профессии. Или я ошибаюсь? В книжный тебя, бедного, загнал? Да чтоб ты, неблагодарная свинья, по переулкам не шатался и тебя не прирезали конкуренты, или, что хуже, не застукал никто. О, а ограбление особняка Тервиллигеров — главный ужас! — орал Наземникус. — Не благодаря ли этому ты обзавелся любовницей из Визенгамота, а, студент? — И теперь из этой сомнительной благодарности я должен умирать с тобой за компанию? — Можно и умирать. А можно просто спросить совета у человека, который все шестьдесят лет своей жизни занимается тем, что мешает мракоборцам, магловской полиции, преступникам и недовольным клиентам себя сцапать, да, Поттер, это я на себя намекаю, — прошипел Флэтчер и, ринувшись ко мне, явно в желании залепить пощечину, споткнулся о ту самую коробку. Голова, внутри коробки, ударилась о картонные стенки, и чуть выкатилась на пол, как самый настоящий резиновый мячик. Секунду мы оба смотрели на голову. — А знаешь, что? — устало сказал Наземникус, опустившись на диван. — Что хочешь делай. Флаг в руки. — Не сказать, что я ждал твоего «благословения». — Тогда почему ты все еще здесь? Отвернувшись, я подхватил рюкзак и, поднявшись по лестнице, покинул злополучный подвал. Флэтчер что-то съязвил мне вслед, но мысли мои были уже далеко.***
Жизненный опыт подсказывал, что приходить на работу к отцу в разгар рабочего дня — себе дороже: тот будет занят настолько, что от силы скажет мне пару слов, усадит куда-нибудь в уголочек и каждый час будет говорить, что поговорит со мной через «пять минуточек». Но мое упорство, разгоряченное склоками с Флэтчером и элементарными волнениями за свою жизнь, все же привели меня на этаж Отдела Мракоборцев. Работа, как помню, кипела: снова кто-то куда-то бегал, кто-то кричал, впрочем, все как и в тот день, когда я и та мелкая девчонка-оборотень проникли в камеру к Луи, разве что взмыленные мракоборцы уже и не пытались разгонять репортеров. Чем и пользовалась престарелая Рита Скитер, возглавившая толпу журналистов. — Свободу прессе! — кричала она, расталкивая тростью, щедро украшенной фальшивыми драгоценными камешками. — Кто убил Скорпиуса Малфоя?! Покосившись на Риту, как на идиотку, я беспрепятственно толкнул двери в отдел и, поздоровавшись с мракоборцами, дошел до конца довольно широкого коридора, сплошь уставленного письменными столами, и, остановившись у двери с позолоченной табличкой «Г. Д. Поттер», робко заглянул в кабинет отца. Отец, встрепенувшись, убрал руку, которой подпирал лоб, и удивленно на меня взглянул. — Альбус. — Папа. Словно впервые друг друга увидели. Кипы бумаг, которые были сложены на массивном ясеневом столе, стопка нераспечатанных писем, три перекрикивающих друг друга Громовещателя — все это говорило о том, что рабочий день папы достиг своего зенита. — Журналисты еще не отступили? — не дав мне объяснить цели моего визита, поинтересовался отец. — Старуха Рита сегодня достала всех. Три раза ловил ее на своем столе. Я, представив эту гламурную старушенцию на столе, заваленном бумагами, вскинул брови. — Она анимаг, — пояснил отец, заметив мое недоумение. — Ал, что-то случи… — Мистер Поттер, весь выпуск гриффиндорцев двухлетней давности опрошен. — Незнакомый мракоборец заглянул в кабинет и, не утруждая себя любезностями, прямо доложил. — Ничего. — Как и следовало ожидать, — отозвался отец, на миг забыв о моем присутствии. — Опросите отчима. — Опрашивали. — Ну еще раз опросите. Позови кого-нибудь, пусть найдут его четвертую мачеху. — Что-о-о?! — громко протянул я, когда мракоборец скрылся за дверью. — Что у вас происходит? — Дело Скорпиуса остается открытым, — очень скомкано пояснил отец. — Версия о самоубийстве еще не считается официальной. Я на миг растерялся. — Поэтому в отделе аврал? — Именно, — лаконично ответил отец. По одному виду было ясно и понятно, что сейчас его отвлекать не следует. Но я все же решил рискнуть. Честно говоря, я понятия не имел, что ему сказать. Нет, ну вы только представьте, что ваш родитель, блюститель закона и ходячая эмблема справедливости, сейчас должен узнать от вас о вашей тайной жизни, напрямую связанной с криминалом. Меня это очень пугало, но помня о том, что вскоре именно моя голова может оказаться в коробке, на манер того утреннего подарка картели, я, краснея, бледнея, синея, стуча зубами и чуть ли не заикаясь, был готов рассказать все. Но удача обходила меня стороной. — Поттер, что там с расследованием? — Бойкая Рита Скитер, вцепившись пальцами в дверной косяк, заглянула в кабинет, а трое мракоборцев пытались вытолкать ее прочь. — Увести! — рявкнул отец так, что я от неожиданности упал в рядом стоящее кресло. Недовольные вопли Риты Скитер были слышны даже когда ее в очередной раз выгнали за двери. — Ал, так что ты… — Мистер Поттер, вдова Малфоя не сказала ничего нового. — В кабинет снова заглянули. — Потому что ее расспрашивают уже седьмой раз, — злился Гарри Поттер. — Ищите связи на стороне. Не поверю, что Скорпиус Малфой ограничивался только одной девушкой. Мракоборец быстро кивнул и трансгрессировал. — Так, Ал, только давай быстро, — снова вспомнил обо мне отец. — Сам видишь, здесь просто дурдо… — Мистер Поттер! — На сей раз мне помешала молодая короткостриженая ведьма в короткой синей мантии — секретарь. — Пришло письмо от магловской полиции по поводу дела Малфоя. — Что? — вскинулся отец. — Какой-то умник, обнаруживший тело Малфоя первым, зачем-то вызвал полицейских, и сейчас они интересуются, каким образом у них забрали громкое дело и почему никто не знает деталей расследования. — ДА ОНИ ЧТО ТАМ, ПОДУРЕЛИ?! — взревел главный мракоборец. Я снова чуть не начал заикаться. — Я им устрою «детали расследования», — с остервенением захлопнув папку, гаркнул отец и широким шагом поспешил к двери. Но затем, удосужившись вспомнить обо мне, обернулся. — Ал, сам видишь, что здесь творится, — устало сказал он. — Слушай, давай вечером, я приду домой и мы поговорим спокойно. Не знаю даже: это успокоило меня или напрягло еще больше. Но я кивнул и покинул кабинет вслед за отцом. — Пап, — протянул я, когда мы вышли в коридор. — Кроме Доминик у него не было девушек. Папа посмотрел на меня так, словно впервые узнал, что у него есть сын. Интересно, а почему никто не догадался опросить меня, лучшего друга этого покойного несчастья? Отец, кажется, задумался о том же. — Ну, это сужает круг, — пробормотал он. — Значительно сужает, кто бы мог подумать, что Скорпиус был однолюбом. — Парней ищите, — хмыкнул я и направился к выходу. Рабочий день в Отделе Мракоборцев заканчивался ровно в восемнадцать ноль-ноль, а значит, у меня было ровно четыре часа на то, чтоб придумать разумные и спокойные слова, которые убедят Гарри Джеймса Поттера не убить меня на месте за то, чем я занимался в течение года.***
В Годриковой Впадине было тихо всегда. Даже единственный в округе паб не собирал возле себя стереотипно громких завсегдатаев. Я ночевал дома впервые за долгое время и тишину чувствовал довольно остро: на Шафтсбери-авеню постоянно было довольно шумно, как-никак центр города, а в Паучьем Тупике каждую ночь звучали единой симфонией возгласы: «Круцио!» и выстрелы, уже не говоря о постоянных воплях и завываниях. На кухне все еще пахло ужином: премерзкий запах жирных жареных сосисок и картофельной запеканки. Да, маму нельзя было назвать поваром от Бога, но раньше, помню, я любил запах еды. Сейчас же меня тянуло на тошноту, а сама еда хоть и оказалась вполне съедобной, но голода не утолила ни на крупицу. Все окна на кухне открыты, надо проветрить. На часах — за полночь: часы тикают так громко (или мне казалось), что чудом не перебудили маму, Джеймса и Лили. И только я не сплю. Упорно сижу за кухонным столом и стряхиваю сигаретный пепел в блюдце. Дома никто не курит, поэтому пепельниц нет. К идиотской привычке курения меня приучил сначала Скорпиус, который сунул первую сигарету в рот раньше, чем взял в руки волшебную палочку, потом, когда я с легкостью бросил, поддался на искушение вечно пыхтящего самокрутками Наземникуса и снова вернулся к никотиновому потреблению. Интересно, что скажет папа, когда, наконец, вернется с работы и застукает меня посреди ночи на кухне с полным блюдцем окурков? Хотя, если он сегодня надумает вернуться с работы и вспомнит о том, что я очень хотел с ним обсудить в буквальном смысле вопрос жизни и смерти, я торжественно клянусь никогда больше не смотреть в сторону сигарет. Вот на лестнице послышались тихие шажочки и я, не оборачиваясь, уже знал, что это Лили — от нее пахло каким-то сладким кремом. Точно, Лили спустилась на кухню, и, не включая свет, прокралась к холодильнику. — Ал? — завидев меня в темноте, позвала она и все же включила торшер. Тощая, маленькая, нескладная, одетая в пижамные шорты и огромного размера футболку, короткие рыжие волосы стянуты в немыслимо лохматый пучок. Лили. — Ты куришь? — А ты жрешь? — вскинул брови я. Лили насупилась. — Когда тебя уже убьют сигареты? — злобно прошептала она. — В тот самый день, когда посредством ночных зажоров твоя задница станет похожа на желе и вывалится из шорт, — отозвался я. — Придурок. — Это все, на что способен твой запас ругани, а, жертва неудавшегося подпольного аборта? — Надо бы попросить Луи объяснить мне, почему он любит свою сестру, а я свою — нет. — Давай, Лили, сэндвич в зубы и обратно к сериалу. Лили, выхватив что-то из холодильника, как-то обозвала меня на прощание и вернулась в комнату. А я снова закурил. Часы все так же громко тикали, а входная дверь все так же не открывалась. И, о чудо, в начале восьмого утра (а это две пачки сигарет, три ночных перекуса Лили и ровно шестьдесят восемь раз как я глядел на часы) колокольчик на входной двери тихонечко зазвонил и отец, на ходу послабив галстук, вошел на кухню. — Ну и ночка, — устало сказал он, взглянув на маму, которая уже готовила завтрак. Ужас, снова что-то жаренное и резко пахнущее. — Репортеры озверели. Восемь раз отрывали меня от работы, а мой кабинет просто завален письмами, клянусь, ими можно обклеить стены коридора. Мама что-то сказала, без малейшей нотки неудовольствия, мол, понимаю, работа, и налила ему кофе. — Спасибо, — поблагодарил отец и сел за стол. — Нет, Джинни, на завтрак не останусь, я буквально на полчаса. В девять я должен быть у министра. — Люциус снова грозится уволить половину мракоборцев? — поинтересовалась мама. — Вроде того. — Раз такой умный, пусть сам разбирается с делами бедного Скорпиуса. — Доброе утро, — взглянув на отца, который и не удостоил меня взглядом притом что я сидел все это время напротив него, произнес я. Папа, сделал глоток кофе и слабо улыбнулся. — Привет, Ал, не знал, что ты ночевал дома. «Ну так спросил бы меня хоть раз, где я ночевал все это время!» И, поймав мой ледяной взгляд, щелкнул пальцами. — Черт, я же забыл, ты хотел мне что-то сказать. Слушай, Ал, прости, совсем замотался с этим убийством Малфоя, не помню даже, как меня зовут. Сегодня вечером, обещаю, поговорим, идет? Как бы описать вам мои чувства в тот момент? Злость, обида, раздражение, страх… не то. Мой отец-трудоголик напрочь проигнорировал мою редкую просьбу, нет, даже мольбу о помощи. Забыл… как забыл купить что-то к ужину, как забыл написать кому-то не особо важное письмо. Конечно, тогда во мне говорил исключительный эгоизм. «Черт, Ал, ну ты же видел, какой бедлам у него в отделе, он работал всю ночь» Обидно было не это. А то, что виной того, что отец не помог мне советом, действием, да чем угодно, стал мой заклятый друг Скорпиус, который, даже будучи мертвым, действовал мне на нервы и отравлял жизнь. Скорпиус. Скорпиус! Это мерзкое имя ключом билось у меня в голове. Из-за него я был тенью, никем, в Хогвартсе. Из-за него я попадал в идиотские, а часто и опасные ситуации. Из-за него меня дважды чуть не исключили. Я прикрывал его курение в закутках замка. Я прикрывал его перед Доминик, в те самые моменты, когда его бушующие гормоны требовали срочного удовлетворения некоторых потребностей. Он стравил меня с Луи, который, по сути, оказался совсем неплохим. Он обманул меня, обвинив все того же Луи в собственной смерти и едва не отправил того в Азкабан. Он косвенно виноват в том, что я работаю на Наземникуса Флэтчера: именно его кокаиновая зависимость и привела меня в компанию к двум аферистам. А сейчас он виноват еще и в том, что забрал у меня отца в тот самый момент, когда мне так нужна была его помощь. Знаю, звучит так, словно я в бреду. Но осознание всего этого и построения параллели — словно яркий свет, ослепивший меня после долгих скитаний по темному туннелю. — Ал. — Из мыслей меня вырвал голос отца. — Уснул что ли? Я взглянул на него широко раскрытыми глазами и улыбнулся уголками рта. — Работай спокойно, пап, — сказал я с легким сердцем. — Проблема решилась. — Точно? — нахмурился отец. — Точно. Мама все же поставила перед ним тарелку с яичницей. Я, пожелав папе приятного аппетита, вышел из кухни. Возможно, святой отец, я был несправедлив в своих суждениях. Но в тот момент я был зол на обоих: и на родного отца — хорошего, правильного отца, и на друга — лучшего друга… единственного друга. Но я отходчив. Обида на отца прошла вскоре, впрочем, я больше никогда и ни о чем его не просил. А Скорпиус Малфой… Именно в то августовское утро у меня возникло к нему новое чувство. Сильное, жгучее, которое не проходит со временем, от него, наверное, нет лекарств, чувство, которое перечеркивает образ человека и начинает все с чистого листа. Имя этому чувству — Ненависть.