***
Печальная тенденция хоронить друзей стала очередной причиной того, что на похоронах Доминик я был немного выпивший. Не так, как у могилы Скорпиуса (когда еле стоял, опираясь то на отца, то на Флэтчера), в то утро я был адекватен, разве что воспринимал происходящее как-то отстраненно. Словно не знаю никакой Доминик Марион Уизли, никаких многочисленных родственников, и вообще я забрел сюда случайно. Страшное зрелище, когда родители хоронят детей, поэтому рядом с тетей и дядей я не стоял. Рядом с Луи стоять было просто невыносимо, но я не мог отойти в силу того, что чувствовал необходимость быть рядом. Нервная система Луи представляла собой по прочности что-то среднее между чугунным котлом и титановым сплавом: он не рыдал, не причитал, не говорил ни с кем, не истерил, не винил всех и все. Он молчал и невидящим взглядом смотрел на могильную плиту. Сейчас я понимаю, что это был тревожный симптом, особенно зная, в какие крайности впадал Луи, два года пытаясь пережить смерть сестры. Но тогда, на кладбище, его состояние было мне удобным. Родственники, многочисленные родственники, пришли проститься с девушкой, которая умерла настолько несвоевременно, что в голове не укладывалось, бесконечным потоком двигались по направлению к воротам, и, что интересно, среди рыжеволосой по большей части родни, я заметил, как вдали мелькнули чьи-то блестящие черные локоны. И мне очень сложно передать то удивление, которое я ощутил, когда Астория Гринграсс, присев у могилы, опустила на нее охапку ярко-белых лилий. Поймав мой заинтересованный взгляд, она выпрямилась (оказавшись на удивление выше меня) и запахнула рукой, обтянутой длинной перчаткой, подбитую мехом мантию. — Мне жаль, — бесцветно произнесла она, взглянув карим взглядом на Луи. — Правда? — так же бесцветно спросил Луи. — Я не любила ее, — произнесла ведьма, никогда не скупившаяся на колкую правду. — Но она была частью не только твоей семьи. Ее выбрал мой сын, она такая же Малфой, как и он. Даже при моем, чего уж там, богатом словарном запасе, слов не нашлось. На секунду присмотревшись к красивому лицу Астории, я заметил, что отнюдь не на отца был похож Скорпиус: тонкие черты и теплые глаза он унаследовал от матери. Более того, та чуть надменная манера речи и сам факт того, что ведьма, пересилив неприязнь к невестке, пришла проститься, заставили вспомнить о Скорпиусе. Она не задерживалась, не разговаривала больше ни с кем, трансгрессировала практически сразу, как пропала из виду. Не знаю, сколько Луи собирался стоять у могилы, вероятно, невзирая на лютый холод, простоял бы сутки, если бы высокая фигура Билла Уизли не застыла рядом. Отец и сын переглянулись, чуть повернув головы друг к другу. Я никогда не интересовался тем, что происходит в семьях моих многочисленных кузенов и кузин, поэтому точно не могу сказать, когда именно между Луи и Биллом пробежала черная кошка. Но, став оборотню другом, мог прослеживать, что их отношения с каждым годом становились все более приближенными к вражде, в которой ни одна сторона в силу упрямства уступать не собиралась. С чего все началось? Почему Луи действительно покинул дом в четырнадцать лет? Почему его перестали искать? Уже никто не ответит мне на этот вопрос, да я и не стремился узнавать правду. Зачем лишний раз доказывать себе и кому-то, что лучше моего отца, Гарри Поттера, никто не может быть? — Ты зря приехал, — тихо сказал Билл. — Не тебе это решать, — глухо ответил Луи. — Ты ведь понимаешь, что не сможешь уйти дважды? — Понимаю. — Я потерял дочь, — произнес Билл, не в силах оторвать взгляд от жены, рыдающей в объятиях его матери. — Не дай мне окончательно потерять тебя. В больнице помнят о моем запросе… — Делай что хочешь, — отмахнулся Луи. — Что твоей душе угодно… — Луи, — вмешался я. — Не надо тебе сейчас принимать решений… — Пусть делает, что хочет, — громко сказал Луи. — Может меня действительно смогут вылечить, и он сможет смотреть в глаза тем, кто называл его «отцом оборотня». И зашагал прочь. Сойдя на тропу, Луи обернулся. — Это все, что ты можешь сказать мне на похоронах Доминик? — спросил он. — Что тебе не нужен сын-оборотень? Кажется, даже рыдания и скорбь стихли в тот момент. — Да, это все, что я хочу тебе сказать, — горько сказал Билл. Луи скованно улыбнулся уголками губ. — Римус Люпин, — произнес вдруг он. — Просто помни это имя, если считаешь таких, как я, уродами. Мы трансгрессировали, как мне показалось, раньше, чем нужно было.***
В Больнице Святого Мунго я бывал лишь раз, много лет назад, когда навещал дедушку в больнице после того, как тот провел свой знаменитый, но печально окончившийся опыт с Веселящими чарами и седьмым айфоном. И этого раза мне с головой хватило для того, чтоб отказаться побывать здесь снова, уж тем более в качестве пациента: прогорклый запах зелий, вечные взрывы, сонные или нервные (в зависимости от загруженности) целители, бесконечные очереди из самых разных больных (у кого, помню, вместо головы — мандрагора, распевающая рождественские гимны, у кого — драконья оспа, которая передается мгновенно прочим людям). И, мое любимое, живые плакаты, изображающие страшную смерть в несметных мучениях от тех или иных недугов, висящие на лимонно-желтых стенах дабы подбодрить пациентов. — Луи, не надо пороть горячку, — шептал я, едва поспевая за кузеном. — Ты сам говорил, что проект твоего отца — экспериментальный, предыдущие подопытные или померли, или того хуже. Луи лучезарно улыбнулся ведьме в приемной, которая, разомлев, пропустила нас без очереди. — Я понимаю, — все еще шептал я. — У тебя стресс, боюсь представить, что ты чувствуешь. Но это… давай лучше забухаем. Нет еще такой душевной раны, которую бы не лечил алко… — Второй этаж «Ранения от живых существ», — проскороговорила белокурая ведьма, всучив Луи свиток пергамента и перо. — Вам туда. — Нет, мне не туда, — улыбнулся Луи, продемонстрировав острые волчьи зубы. — Я по проекту лечения от ликантропии, как видите, сегодня мне выть на луну, и у вашей больницы есть ровно десять часов до того, как я перегрызу здесь всех к чертовой матери, съем внутренности и выложу из костей и хрящей слово «миролюбие». Улыбку ведьмы словно ветром сдуло. — Заполните формуляр, — ввернула она и громко подозвала следующего. — Мистер Уизли к вам подойдет с минуты… — Я понял. Мы сели на длинную лавку, подальше от бедного волшебника, икающего пламенем, и Луи развернул свиток пергамента с вопросами. — Луи, подумай, — в очередной раз прошептал я. — Тебе действительно это нужно? — Мне это нахрен не нужно, — ответил Луи, что-то начав писать. — Но это возможность сорвать проект и напомнить шраморожему о том, что он сраный банковский клерк, который в этой жизни может только рассматривать в зеркале творчество Сивого на своем лице и ненавидеть всех, кто хоть отдалено похож на волков. — Это в тебе говорит твой стресс. Давай забухаем. — Это во мне говорит здравый смысл. Ал, я знаю, что это за человек. Это для вас он был крутой байкер с женой-вейлой, а я с ним жил. — Одумайся, — твердо сказал я. — Ты будешь об этом жалеть. — Неа, — отмахнулся Луи. — Жена рожает — он думает об оборотнях. Брат и сестра лишают друг друга невинности — он думает об оборотнях. Семнадцатилетняя дочь выходит замуж за наркомана — он думает о том, как ненавидит оборотней. На похоронах Доминик тоже думает об оборотнях. — Луи, — серьезно повторил я. — Давай забухаем. Тебе сразу легче станет. А он снова отмахнулся. Плотину ярости прорвало, что называется. Ведь единственная, кто удерживал отношения отца и сына в холодной гармонии, погибла по моей вине. Переключив внимание на вопросы в пергаменте, я мигом повеселел. — «Есть ли в вашем роду китайцы?» Китайцы! — хохотал я. — То есть, китайцы-оборотни неизлечимы? — Как думаешь, есть во мне китайская кровь? — фыркнул Луи. — Литра три, не меньше. — А это, смотри. «Верите ли вы в Бога?». Нет, серьезно? Луи, рассмеявшись, нацарапал ответ и прочитал следующий «важный» вопрос. — «Ведете ли вы половую жизнь? Если да, укажите количество партнеров», — сухо прочитал оборотень. — Женщина, а это к чему? Ведьма у стойки, повернувшись к нему, прищурила подведенные тушью глаза. — Мистер Уизли, отвечайте честно и не задавайте глупые вопросы. Луи одарил ее ледяным взглядом и повертел в руке перо. — Заканчивай быстрее и пойдем, — без приветствий произнес Билл Уизли, сев рядом. — Привет, Ал. — Здравствуйте, — кивнул я. На лице Луи мелькнула тень насмешки. — Насколько честно отвечать? — поинтересовался он у отца. — Предельно честно, — ответил дядя Билл, прочитав вопрос, вызвавший некоторые затруднения. И немного смутился. — Луи, ты уже взрослый и я допускаю возможность того, что ты уже познал… — Отлично, — кивнул Луи, в глазах которого так и плясали огоньки насмехательства. — Честно так честно. Давайте считать…***
— … еще был один раз со студенткой из Эфиопии в общественном туалете при метро. После нее была мексиканка, которая учила меня испанскому и открыла мне мир мазохизма, помню, отличное было шестнадцатилетние… — Хватит, — закрыв лицо руками, прошипел Билл. — Но еще три года охватить, ты же сам сказал, отвечать честно, — напомнил Луи. — Ал, пиши дальше. — Я последние полтора часа просто слушаю, — признался я. — Не заставляй меня завидовать. — А меня — краснеть за тебя. — Дядя Билл был очень недоволен тем, что о похождениях его сына уже слышали не только мы: пациенты тоже навострили уши. Луи умолк и коротко улыбнулся. — Интересно, а если оборотень занимается сексом, это зоофилия? — протянул он. — А те, кто не знали о том, что я оборотень, получается, латентные зоофилы? Этого вопроса вполне хватило, чтоб Билл потерял всякое терпение, вскочил с лавки и, потянув Луи за предплечье, потащил за собой. Я хотел было поспешить за ними, но Луи, обернувшись, покачал головой. В том, что отца он доведет если не до нервного срыва, то до белого каления, я не сомневался, но перспектива того, что в квартире я останусь один, наедине со своими терзаниями, чего уж там, пугала. Там, в Больнице Святого Мунго, Луи и начал кардинально меняться, потому что, как я и предполагал, смерть сестры, наконец, вписалась в его картину мира, и он понял, что увидит ее в следующий раз разве что на фотографиях. Не знаю, что произошло с ним за первый месяц, проведенный на экспериментальном лечении, но с тех пор он редко выпускал из рук крохотную карманную Библию. Думаю, это будет как минимум неуважением к вам, святой отец, описывать, как мой кузен за месяц не просто уверовал, а помешался на листании крохотных страниц, чтении шепотом, полном игнорировании окружающего мира, в том числе и меня, бесконечных молитвах и проповедях пациентам, в те редкие дни, когда его выпускали из отдельной палаты. Скажу лишь, что эта ситуация пугала не только меня, даже дядя Билл был несколько озадачен такими метаморфозами. Последней каплей, заставившей меня поставить душевному состоянию Луи неутешительный диагноз, стало его желание посвятить себя церкви. Услышав это признание, сказанное радостным голосом, я понял, что Луи нужно было просто спасать, пока тот, чего доброго, не стал вашим коллегой. — Чем плохо раскаяние молодого человека и желание посвятить себя вере? — поинтересовался преподобный. — Тем, что оно было принято человеком нездоровым, в состоянии предсуицидальной скорби. Стокс, чувствую, закатил глаза. Либо покачал головой. — И вы, как истинный друг, решили ему помочь? — Я? Боже упаси! — ответил я. — С больным человеком, уж простите, я считаю состояние религиозного фанатизма патологией, должен говорить больной человек. Такой же психопат. В такой же ситуации. Тот, кто поймет все, что чувствовал Луи, потеряв самого дорогого человека. — И что же вы сделали? Я, не удержавшись, закурил. — Короче говоря, я воскресил Скорпиуса Малфоя...