Ученик афериста

Впервые я встретил Скорпиуса в две тысячи четырнадцатом году, когда нам обоим было по восемь лет. Ну как встретил — я видел его издалека, с верхней трибуны стадиона, и лишь со слов родителей понял, что это отпрыск знаменитых Малфоев. Позже, в Хогвартсе, когда мы встретились на третьем курсе, я понял, что уже тогда между нами была одна общая черта, которая разительно отличала нас двоих от девяноста процентов волшебного мира. Мы оба ненавидели квиддич, но оба присутствовали с семьями на грандиозном финале Кубка Мира, в Патагонской пустыне, что в Аргентине. Мой папа радовался, как ребенок, когда держал в руках стопку билетов. Он бредил Чемпионатом, подготовка к которому в нашей семье началась за месяц до самого матча. Мне и Джеймсу предстояло выучить историю квиддича от зарождения и до нынешних дней, в совершенстве знать правила и различать команды по форме, талисманам и знаменитым игрокам. И если Джеймс «заболел» квиддичем, то я не проникся, но уже в лагере Патагонской пустыни атмосфера чемпионата меня поглотила. Это было самое грандиозное зрелище, сам лагерь болельщиков. Фейерверки, живые постеры сборных, которым предстояло столкнуться в финале — болгарской и японской, многочисленные лавки с сувенирами, игрушками, инвентарем для квиддича, едой, крохотные палатки, похожие на разноцветные пятна на фоне кирпично-красной пустыни, громкие болельщики, снующие туда-сюда министерские служащие, отвечающие за порядок. Наша ярко-оранжевая, похожая на мандарин палатка с виду была не более метра на метр, но запросто вместила нас пятерых, Тедди Люпина и семью дяди Рона, притом, что у каждого была своя просторная кровать, а в палатке имелась небольшая кухонька, огромный круглый стол и ванная комната. Но лучшее в магической палатке — прохлада, потому что снаружи дышать было просто нечем. В палатке мы прожили два дня, дожидаясь матча. Не скучали — семья у нас огромная, веселая, да и лагерь скучать не давал, чего только стоили драки болгарских фанатов против японских болельщиков. Папа подметил, что матч будет грубым: болгарская сборная вообще славилась жесткой игрой, а японцы, хоть и не били морды противникам в процессе захвата квоффла, но часто не гнушались обманными маневрами, нацеленными на то, чтоб покалечить игроков в процессе не очень честной игры. Ну и, конечно же, не обошлось и без горячих споров. — Японцы возьмут кубок, — заверил дядя Рон, когда мы стояли в очереди за креветками и овощами, жаренными на огне. — Их охотники самые сильные из всех, кто прошел в полуфинал. — Так уж и самые, — усмехнулась мама. — Ни один японец не свалился с метлы, в то время как играющая с ними до этого Польша растеряла половину команды, — уперся дядя Рон. — У болгар есть Крам, — напомнил папа. Дядя Рон фыркнул. — Крам уже не звезда, — сказал он тихо, чтоб болгарские болельщики не слышали. — Он военный, какого черта ему взбрело в голову вернуться в квиддич? Тем более что он, давайте прямо, староват. — Он всего на три года старше тебя, папа, — напомнила Роза, моя кузина. — Так я в квиддич и не лезу, — пожал плечами дядя. — Хоть бейте меня, я ставлю на японцев. — Не будь Крама в сборной, он болел бы за Болгарию, — одними губами прошептал папа, а мама звонко рассмеялась. Дядя Рон повернулся к очереди, но мы видели, как он, почему-то, раскраснелся. На стадионе мы встряли в еще одну очередь — японцы и болгары снова устроили побоище, на этот раз даже без мракоборцев не обошлось. Хорошо, что папа был в отпуске и не кинулся разнимать болельщиков. В ложу поднялись спустя полчаса, держась друг за друга, чтоб не потеряться. — Какие места! — восхищалась мама. — Какие? — спросил я. — Отличные. Вот увидишь, бладжеры будут пролетать на расстоянии вытянутой руки от нас. Бладжер, умело запущенный, способен раздробить кости. Сомнительная характеристика наших мест. Пока Джеймс листал программку, а еще совсем маленькая Лили тыкала пальцами в пролетающие перед зрителями объявления от спонсоров матча, дядя Рон с братьями толпились в новой очереди: игроки раздавали автографы. Вообще-то игроки просто пытались пройти в раздевалку, но фанаты оцепили их со всех сторон, поэтому пришлось устраивать внеплановую автограф-сессию. — Смотри. — Тетя Гермиона, сидевшая рядом с мамой, подозвала к себе папу. — Малфои. Я невольно повернул голову в ту же сторону, что и папа, чтоб разглядеть каких-то давних «друзей» родителей. Мистер Малфой выглядел тогда точно так же, как и сейчас, выражение лица ну просто один в один, складывалось впечатление, что у этого человека жизнь стабильная, как курс галлеона в лучшие годы. Миссис Малфой (хоть позже Скорпиус и говорил, что она перестала носить эту фамилию, когда сыну исполнилось три года) — красивая, статная, одета немного неподходяще — ступеньки высокие, а она на высоких каблуках и в узком черном платье до середины икры. — Я тебе сказала, нельзя колдовать на стадионе, — раздраженно произнесла она, ударив по рукам мальчика восьми лет, который явно не хотел подниматься на трибуну, в ложу для особых гостей, расположенную на два ряда ниже нашей. Вот уж кто был на тот момент совершенно непохожим на себя повзрослевшего — это Скорпиус Малфой. Я увидел его мельком, через стекла очков, при мигающем разными огоньками освещении, но у меня в голове отложился этот образ невероятно красивого ребенка. Мы встретились взглядами случайно, когда мать заталкивала (иначе не назвать) его на трибуну, а он жалостливо взглянул вверх, словно ожидая от кого-то помощи. И тогда я увидел его лицо: тонкие черты лица, совсем еще не длинный нос, не было острых малфоевских скул. Волосы до плеч, зачесанные назад, как у отца, и только глаза остались теми же — большие, ясные, светло-карие. Взрослые что-то тихо говорили о Малфоях, зачем-то сплетничая. А я смотрел на белокурого мальчика, хорошо его понимая в том, что он тоже явно не любил квиддич. Не любил настолько, что когда его родители, вновь собрались вниз, чтоб приветствовать какую-то важную шишку, Скорпиус цепко ухватился за отцовскую руку и умоляюще взглянул на него. — Успокойся, — процедил мистер Малфой, разжав пальцы сына. — Ну чего ты ноешь постоянно? Ноешь и ноешь, чего тебе еще не так? Может тебя домой отправить? На кухню, к домовику? Скорпиус закивал. — Ты пять минут нормально можешь посидеть? — вскинулась миссис Малфой. — Чтоб тебя японцы потом на другом конце пустыни не находили. Они спустились вниз (и как миссис Малфой не убилась на лестнице, в своих туфлях), а Скорпиус крепко зажмурился и глубоко вздохнул. Он боялся высоты, до сих пор боится, а родители оставили его в ложе одного. Впрочем, боялся Скорпиус недолго. Я видел, как он запустил в карман черной жилетки руку и вытащил золотые карманные часы, которые, оказавшись в его ладони, тут же превратились в юркую желтую канарейку. Тогда я почувствовал укол зависти: в Малфое, моем ровеснике, магия уже била ключом, я же пока был совершенно маглообразен. Пока он играл с канарейкой, отвлекаясь от страха высоты, Малфои-старшие уже, видимо, со всеми поздоровались, потому как поднимались к сыну. Астория, придерживая юбку, громко жаловалась на что-то. Скорпиус, услышав ее голос, встрепенулся и подкинул канарейку. Птица взлетела в воздух, что-то довольно щебеча, и тут же обратилась в золотые карманные часы, которые упали Скорпиусу прямо в руку. Он поспешно сунул их обратно в карман. Мистер Малфой, сев рядом, поймал парящее перед его носом золотое перышко и уничтожающе покосился на сына. — Нет, ты тупой или издеваешься? — прошипел он достаточно громко, чтоб наш ряд услышал. — Нельзя колдовать на стадионе, для кого там огромными буквами написано?! Матч начался на этой свирепой ноте, и Малфои умолкли. И началось великое болгаро-японское побоище, в результате которого половина игроков оказалась на носилках еще в первом тайме, талисманы команд: прекрасные вейлы болгаров и огромная огненная птица японцев сцепились в схватке, вратарю одной из команд разбили голову о его же ворота, а ловцы обеих сборных, побитые в воздухе друг другом, бладжерами и пропахавшие несколько раз землю, выглядели так, словно их головы окунули в чаны с бутафорской кровью. Я потерял кто есть кто, кто ведет, кто нет сразу же, настолько быстро разворачивались события, даже омнинокль — магический бинокль, замедляющий события, не помог, поэтому ориентировался на комментатора. Но все же пялился в омнинокль, когда комментатор заорал, что видит снитч. Болельщики словно озверели, так они взревели и запустили фейерверки, запрещенные правилами стадиона — все стали выискивать взглядом снитч, и я, смотря в омнинокль, тут же понял, кто обнаружил снитч одним из первых. По стадиону парила золотая канарейка, явно сбив с толку обоих ловцов. — СКОРПИУС! — зарычали оба Малфоя, развернувшись к сыну. — Я случайно, — пискнул Скорпиус, закрыв голову руками. Словно внемля его тону, канарейка снова обратилась золотым снитчем, а Виктор Крам, не поняв, что это только что было, устремил метлу вверх и на сто восемнадцатой минуте матча победно стиснул в руке крохотный крылатый мячик. Трибуны взревели так, что у меня уши заложило на два дня. Когда залитый кровью из разбитого лица ловец болгарской сборной, принесший своей стране долгожданную победу, торжественно демонстрировал болельщикам снитч, зажатый во вскинутой вверх руке, мячик снова обернулся канарейкой и, возмущенно пискнув, клюнул Крама в палец. — Я тебя сейчас тресну, — громыхал Драко Малфой. — Не позорь нас. — Оно само! — оправдывался Скорпиус. Канарейка снова обернулась снитчем. Не знаю, каким образом потом бывший военный, он же легендарный ловец болгарской сборной, а после — не менее легендарный тренер, стал Скорпиусу Малфоем довольно неплохим отчимом, потакающим любой прихоти пасынка: от исполнения мечты всей жизни Скорпиуса — котенка, до «конечно, милаш, ты можешь спуститься в торпедный отсек дурмстрангского корабля и пальнуть из пушки по маяку».

* * *

Пятый курс Одетый в зеленую мантию и высокие резиновые сапоги профессор Долгопупс вошел в теплицу и приветственно поднял руку. — Доброе утро, профессор, — проскандировал класс. Утром по пятницам травология у гриффиндорцев была совместно с пуффендуйцами, поэтому в теплице нас было около двадцати — негде развернуться, плюс все стояли с огромными глиняными горшками. — Сегодня сдаем индивидуальный проект, — весело, словно ждал этого момента весь год, сказал профессор Долгопупс. — Пять минут на каждого. Итак, кто у нас… о, мистер Поттер, пожалуйста. В принципе, проект профессор придумал очень круто. В начале семестра каждому раздали по крохотному саженцу мандрагоры, а задача состояла в том, чтоб самостоятельно вырастить взрослую мандрагору и записывать за ней все изменения, а так же свойства, проявившиеся в процессе. Вот мы все и стояли с горшками, в которых томились и орали мандрагоры, похожие на уродливых сморщенных младенцев с ручками — ножками, ртами и щелями вместо глаз. Задача докладывать сложная. Плач взрослой мандрагоры мог запросто убить, поэтому профессор раздал нам плотные наушники, а чтоб докладчика было слышно, приходилось орать, не жалея голоса. — Спасибо, мистер Поттер, — кивнул профессор. — Уносите мандрагору в ту теплицу. Оставив свой образец в теплице, защищенной Заклятием Глухоты, я вернулся к классу, слушать доклад пуффендуйки, мандрагора которой почему-то была покрыта белыми пятнами. Чем меньше мандрагор оставалось, тем тише было в теплице, зато, чую, в той, что под заклятием, стоял ор невообразимый. — Мистер Малфой, завершайте, — сказал профессор. Скорпиус кивнул и вытащил из своего горшка мандрагору, корень которой был словно жирный ребенок в розовом чепчике с отверстием для зеленых листьев на макушке. Перехватив мандрагору, как грудничка, Скорпиус, покачав ее на руках, не сумел сделать так, чтоб растение перестало кричать, но ко всеобщему изумлению, сунул в беззубый рот этого травологического ужаса детскую соску-пустышку. Мандрагора затихла. — Это гениально, мистер Малфой, — восхитился профессор Долгопупс. — Плюс десять очков Гриффиндору. Скорпиус, продемонстрировав всем свою пузатую мандрагору, произнес: — Это Франсин. — Что, простите? — Франсин. Ее зовут Франсин. Я заметил, как какой-то пуффендуец покрутил пальцем у виска. — Какие свойства мандрагоры вы выделили в процессе ее роста? — Я научил ее петь арию Плавалагуны из «Пятого элемента». Никто ничего не понял. Профессор Долгопупс нахмурился. — Хорошо, мистер Малфой, относите мандрагору. Скорпиус вытаращил глаза и прижал растение к груди. — Отдать Франсин? Бедный профессор Долгопупс растерялся. В классе послышались смешки. — То, что произошло на уроке травологии, не является чем-то страшным, — сообщила профессор МакГонагалл, декан нашего факультета. — Но это лишний раз уверило меня в том, что нам есть что обсудить, мистер и миссис Малфой. Я прижал ухо к двери кабинета профессора, пропихивая в щель гибкий Удлинитель ушей, похожий то ли на шнурок телесного цвета, то ли на длинную плотную макаронину, а Скорпиус, рявкнув на проходивших мимо второкурсников, поправил другой конец этой штуки в ухе. — Стоп, так нормально, — шепнул он, и я перестал вертеть Удлинитель ушей в поисках лучшей слышимости и тоже прильнул к этому магическому аналогу наушников. — Вы хотите сказать, у него проблемы с учебой? — услышал я голос миссис Малфой. — Проблемы определенного рода. — Он тупой? — Драко, — возмутилась миссис Малфой. — Профессор, — произнес мистер Малфой. — Скажите честно, он тупой? Даже не видя лица профессора трансфигурации, я по интонации уже представил, как ее тонкие губы сжались. — Мистер Малфой, — сказала она чуть холодным тоном. — Ваш сын… не глупый мальчик. — Не волнуйтесь, мы примем эту горькую правду. — Мистер Малфой! — возмутилась профессор. По ту сторону двери Скорпиус закатил глаза. — Да, Скорпиуса нельзя назвать самородком, — снова завел свою шарманку Драко Малфой. — Я понимаю, что у него трудности с учебой, нужно было изначально предупредить вас о том, что он аутист. — Мистер Малфой, спасибо, я вас услышала, — презрительно сказала профессор МакГонагалл. — Спасибо, папа, — сухо кивнул Скорпиус за дверью. Я покачал головой. — Ну я все понимаю, — протянул я шепотом. — Но обозвать тебя аутистом при декане… И поймав взгляд Скорпиуса, смутился. — Прости, но ты, правда, аутист? — Никому не говори, — взмолился Скорпиус. — Никогда бы не подумал, серьезно. - Ну, это как сказать... обычным Скорпиуса не назовешь. А в кабинете, как передал нам Удлинитель ушей, мистер Малфой зачем-то доказывал профессору какой-то бред. — … это нормально, что у него проблемы с учебой, мы его читать с трудом научили. Вы просто не обращайте внимания, магловский целитель, к которому его водил гувернер, заверял, что аутизм не опасен, это… что-то генетическое, хотя я уверен, наш сын вырос слабоумным, потому что всю беременность его мать перед сном пила по три бокала Шардоне. Судя по звуку, профессор МакГонагалл громко захлопнула классный журнал. — Мне следовало написать вашему отцу касательно проблем Скорпиуса, мистер Малфой, — жеманно произнесла она. — Не смею больше вас задерживать. Стул скрипнул — мистер Малфой поднялся на ноги, но был усажен супругой обратно (мы услышали его недовольное фырканье и снова скрип стула). — В чем дело, профессор? — все же перешла к сути миссис Малфой. Скорпиус закусил губу. — Сейчас расскажет, как я пытался провести в Гриффиндорскую башню интернет, чтоб заказать на «eBay» одеяло с покемонами, и случайно снял с Хогвартса на сутки заклятие ненаносимости, — взвыл он. — Мне конец. Но об этом никто и не вспомнил. — … он потратил половину учебного года, чтоб научить мандрагору петь оперную арию, но не задумался о том, чтобы понаблюдать за ее магическими свойствами. Скорпиус не в первый раз понимает задание учителя не так, как требуется, несмотря на всю ясность его звучания, — сообщила профессор. — С Защитой от Темных Искусств у него тоже определенные сложности — он не в состоянии справиться с боггартами и водяными чертями, зато в совершенстве знает теорию и боюсь, что практику применения Непростительных Заклятий. — Это гены твоей безумной тетки, — прошипела мисс Гринграсс. Профессор продолжила, сделав вид, что не услышала. — Я еще раз повторю специально для вас, мистер Малфой, ваш сын совсем неглупый. Его очень хвалит профессор Слизнорт, у него определенные успехи в астрономии и истории магии, признаюсь, это единственный студент за последние двадцать лет, который может на С.О.В. по истории магии получить Превосходно. Более того, это единственный студент, за последние сто лет, которого профессор Бинс знает в лицо и помнит по фамилии. Уход за магическими существами тоже дается ему легко, профессор Хагрид отзывается о нем исключительно хорошо. — Тогда в чем проблема, если он такой молодец, профессор? — В том, что когда дело доходит до практического использования волшебной палочки, ваш сын значительно отстает от своих однокурсников. — Я же объяснял, он ау… Профессор просто взорвалась, крикнув так, что мы со Скорпиусом лбами стукнулись, когда услышали это в Удлинитель ушей. — Скорпиус — необычайно добрый и светлый ребенок! — с вызовом сказала она. — Да, на моих уроках он так и не сумел выполнить простейшие чары, превращающие спичку в иголку, но на том же занятии он одним случайным взмахом палочки наводнил класс, а затем и весь этаж кроликами, исполнив это настолько четко, что весь педагогический коллектив несколько часов пытался снять заклинание. Это единственный студент на своем курсе, способный оживить картинку из книги одним прикосновением. Магия вашего сына на уровне инстинктивной, как это бывает у детей, еще не поступивших в Хогвартс, а вы, вместо того, чтоб помочь Скорпиусу стать талантливым волшебником, а у него для этого все задатки, тыкаете его носом в неполноценность, на мой взгляд, совершенно неоправданную! — Она меня похвалила, — смутился Скорпиус. — Не зря я ей на Рождество канарейку подарил. — Прошу прощения, — с легким вызовом произнесла миссис Малфой. — Это каким же образом мы должны помочь сыну, если для этого есть школа? — Вы контролируете выполнение каникулярного задания? — ядовито спросила профессор. Вопрос был явно риторическим. — Даже осмелюсь спросить, открывает ли ваш сын летом хоть какие-нибудь учебники? — Ему пятнадцать, — произнес мистер Малфой. — Он достаточно взрослый, чтоб самостоятельно заниматься. — Но он этого не делает. — Ну не стоять же мне над ним! Послышался скрип стула и шаги, поэтому мы со Скорпиусом быстро свернули Удлинитель ушей и отскочили на несколько метров от кабинета, приняв совершенно непринужденные позы, словно забрели на этаж случайно. Когда же Малфои вышли из кабинета, вернее были «вежливо вытолканы» деканом Гриффиндора, Скорпиус чуть вскинул брови. — Зачем ты подслушивал? — спросил мистер Малфой, когда его бывшая супруга несмотря на попытки сына увернуться, чмокнула его в лоб. — Потому что это бесплатно, — протянул Скорпиус. — Я бы еще с тобой поговорил, но нам с Альбусом пора планировать круциатусный теракт в Большом зале, который я думаю осуществить в ближайшие выходные, потому что я опасный аутист. — Скорпиус, не начинай все перекручивать. — Слишком много сложных слов, — свел глаза к переносице Скорпиус. — Я ведь слабоумный. Ал, пошли, мне давно пора напомнить Гриффиндору, что я из семьи Пожирателей смерти и устроить в башне побоище.

* * *

Не знаю, зачем я это все вспомнил. Может из жалости, может, уверяя себя в том, что Скорпиус стал таким необычным не по своей прихоти. Может, и скорей всего, потому что на часах — десять утра, а я уже пьян, задумчив и склонен к глубоким рассуждениям на вечные темы. Я сидел на кафеле, облокотившись на ванну, в которой принимал формалиновые процедуры труп моего заклятого друга. Потягивая бренди из бутылки, я выглядел, наверное, сонно, устало и жалко одновременно. Краем глаза я видел экран телевизора, но картинка перед глазами плыла, тем более, что очки лежали рядом на кафеле, поэтому выпуск утренних новостей, повторяющихся каждые полчаса, я слушал уже в третий раз. — Мистическая трагедия в самом центре Лондона сгрудила у дома номер семнадцать по Шафтсбери-авеню всю полицию округа, — вещал диктор. — Полиция обнаружила на крыше дома тридцать девять тел, половина из которых до сих пор неопознанны. С подробностями моя коллега, Нора Пейдж. Нора, как слышно? — Спасибо, Эдвард, — заговорила корреспондент. — То, что сейчас происходит на Шафтсбери-авеню нельзя назвать иначе, как тихий ужас. Напомню, что все началось со звонка жительницы дома, Дебби Милтон в полицию в связи с человеческой ногой, свисающей у нее над окном. Полиция приняла звонок за шутку, но когда полицейские все же прибыли, чтоб успокоить женщину, шутки закончились, потому как на крыше было обнаружено тридцать девять тел! Повторяю, тридцать девять тел оказалось на крыше дома в самом центре города! Что удивительно и пугающе, никто из жильцов не слышал шума, выстрелов, криков и прочих подозрительных звуков… — Что говорит полиция, Нора? — Полиция прорабатывает сразу несколько версий: от серийного убийцы до теории заговора, исходя из того, что тела могут нести некий скрытый смысл и являются посланием. Подробности мне не сообщают — на месте работают эксперты и выход на крышу строго запрещен. — Спасибо, Нора, держи нас в курсе дела. Свою версию произошедшего высказал и глава Скотланд-Ярда… Я вздохнул и снова откинулся назад, стукнувшись головой о ванну. — Это все из-за тебя, — прошептал я, стряхнув в чайное блюдце сигаретный пепел. — Даже мертвым ты создаешь нешуточные проблемы, Скорпиус. Это твоя карма. Мне не ответили. — И на все это я иду ради тебя. Цени это. «Ал, ты идешь на все это ради себя. Ради Луи, которого жалеешь, которому тебе стыдно в глаза посмотреть, которому так нужен кто-то, кто поймет его. Ради гробовщика, который разровняет пустую могилу Скорпиуса и заселит в нее нового покойника. Ради кого угодно, но не ради Малфоя» — заверил внутренний голос. «Заткнись, не порти момент, тупая совесть» — подумал я. Снова прижался затылком к холодному чугуну ванны. Ванна красивая, как в старых фильмах — большая, широкая, на позолоченных ножках. Пахла формалином и затхлостью. В ней часто лежала Доминик, а ее рыбий хвост, казавшийся мне всегда громоздким и негибким, свисал с бортика ванны. С него стекала вода, удивительно, что мы соседей ни разу не затопили, иногда кафельный пол был усыпан красивыми перламутровыми чешуйками размером с человеческий ноготь. Сейчас в ванне лежал Скорпиус, далеко не такой сказочно красивый, как рыжая русалочка, моющая длинные волосы шампунем. И снова мысли в тупик зашли, поэтому я, все еще слушая новости, сделал глоток из бутылки. — Моя жизнь как эта ванна, — протянул я, обращаясь к покойнику. — Ты в ней развалился, никому, кроме меня не нужный, гниешь в ней, такой омерзительный, а выкинуть тебя никак нельзя, несмотря на реакцию общества и проблемы с правоохранительными органами. — Это очень глубокая фраза, Поттер, — послышался знакомый голос. Я лениво повернул голову. — Трансгрессировать в чужое жилье неэтично, — сказал я, нацепив дрожащей рукой очки на переносицу. — Неэтично во время чаепития хозяйку коровой назвать, — сказал Наземникус, забрав у меня бутылку. — Ты спал сегодня? — Да куда там. У меня в ванной — труп, на крыше — трупы, если об этом узнают — труп я. Попробуй уснуть. Сев на кафель рядом со мной, Наземникус вытащил из внутреннего кармана сложенный номер «Ежедневного Пророка». — Почитай-ка. Я развернул газету. И первое, что увидел — огромные мерцающие на странице буквы заголовка «ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ». Статью написала Рита Скитер. — Ой все, — не став даже читать, сказал я. — При всем уважении к твоей престарелой любовнице, ее статейки читать невозможно. — А ты почитай. Я снова развернул газету. Девяносто девять мертвых тел на крыше дома в самом центре Лондона — вот что сгрудило вокруг себя все средства массовой информации, как магические, так и магловские. Что же произошло ночью? Является ли эта ужасающая головоломка результатом беспредела магловской правоохранительной системы или же свидетельствует о возрождении Геллерта Гриндевальда, который… Я скомкал газету и швырнул что есть силы в коридор. — И когда она успела это настрочить и пустить в печать? — Вчера ночью. Главное, сидит в ночнушке и с сигарой, что-то перу своему шизанутому надиктовывает… Я закрыл лицо рукой. — Что, старый, никак не мог посодействовать, чтоб эта дрянь в печать не вышла? — прошипел я. — И подставиться? — фыркнул Флэтчер. — Да хуй там плавал. Кстати про плавал, как там спящий красавец? — А ты в ванну загляни. Аферист, к моему удивлению, послушно одернул шторку. И критически осмотрел труп. — Слышь, чернокнижник, вчера он как-то посвежее выглядел. — Ты вчера тоже посвежее выглядел, — огрызнулся я. Наземникус снова опустился на кафель. — Да кто бы говорил. Поттер, ты страшный, твои синяки под глазами размером с Юпитер, — критически сказал он. — А что это за красные пятна? Если драконья оспа, то надо сжечь твою одежду и тебя заодно, эта зараза не лечится. — А это аллергия, — сухо сказал я, почесав щеку. — На формалин. — Чего-чего? — Реакция организма на формалин. — Господи-Боже. — Наземникус отсел. — Это не заразно? — В отличие от алкоголизма — нет. Старый, а ты чего пришел? Наземникус взглянул на меня, как на идиота. — Волнуюсь за тебя, ты мне как сын, Поттер, своих законнорожденных деток у меня нет, Бог не дал, вот, на старость лет, появилась отрада очкастая, хоть стакан воды подашь, когда совсем тяжко станет… — Старый, — протянул я. — Ты сам-то веришь в то, что сказал? Флэтчер откашлялся. — Короче, — сразу перешел к делу он. — На работе тебя требуют. Спрашивают, когда ты выйдешь в магазин. — Тебя повысили в звании до почтовой совы? Тогда передай картелю это, — сказал я, продемонстрировав средний палец. — Поттер, ты подставляешь обоих. Я закатил глаза и поднялся на ноги, чтоб выключить назойливый телевизор. — Вернись к хозяину, — сказал я. — Скажи, что я выйду в магазин, но требую больший оклад. Скажи, что с деньгами туго, кузину хоронил один, плюс моральный ущерб. Поторгуйся, как умеешь. — Поттер, — неуверенно позвал Флэтчер. — Тут такое дело… — Какое? — нашарив пульт, спросил я. — Денег не будет. Я замер. — В смысле? Аферист опустил взгляд. — Ты им должен, — тихо сказал он. — Должен отработать то, что продал без их участия. — Разве убийство Доминик не было отработкой? — поинтересовался я. — Мне кажется, было. — Денег не будет, — повторил Наземникус. У меня задергался глаз. Наземникус отвернулся. — Не об этом сейчас думай, — сказал он. — У тебя весь дом в трупах. К тебе еще отец с проверкой не приходил? — Скорее с требованием собирать вещи и съезжать, — буркнул я. — Кто ко мне только не приходил. — Ты съедешь? — И бросить красавца одного в ванной? — Резонно. Я в очередной раз закурил и вынес из ванной пустую бутылку. — Я не выйду в магазин, — сообщил я. — Пока мне не заплатят. — Поттер, ты сейчас вообще не в том положении, чтоб торговаться! — воскликнул Флэтчер. — Мне двадцать лет, Наземникус, — горько напомнил я. — И я неудачник. И моя жизнь — полный трэш. На крыше, прямо у меня над головой — тридцать девять трупов. В ванной разлагается мой лучший друг. Все, что обо мне знают мои родители — мое имя. Из-за меня умерла моя блядо-кузина, а если об этом узнает ее христианутый брат-близнец, он сожрет мне лицо. Я безответно влюблен в тридцатилетнюю нимфоманку. А еще я общаюсь с тобой, что само по себе безумие. Два года назад моя жизнь пошла по пизде, и вряд ли картель сделает мне еще хуже. Наземникус даже не возразил ничего. И сказал бы что-то, возможно, но в дверь требовательно постучали. — Если это снова журналисты, я за себя не отвечаю, — прорычал я, схватив со стола нож. И распахнул дверь, приготовившись выкрикнуть парочку крепких словечек, как замер, догадавшись хоть спрятать нож за спину. — Дядя Дадли, — холодно улыбнулся я. Дядя Дадли, на лбу которого красовался огромный пластырь после удара лопатой, по-хозяйски оттолкнул меня и переступил через порог. — Здравствуйте, дядюшка, — громко сказал я. — Здравствуй, Джеймс. Хрен с тобой, пусть будет Джеймс. — Меня уже опрашивали, — сообщил я. — Или вы думаете, что я в одиночку, имея какую-то мотивацию перетаскал на крышу своего дома трупы? — Не умничай, засранец, — рыская по кухне, сказал дядя Дадли. — Что ты вчера делал на кладбище, а? Думаешь, я забыл? Нет, сэр, я таких прожженных преступников запоминаю, как молитву. — Каком кладбище? — улыбнулся я. — Не надо под идиота косить, я знаю, что ты сейчас будешь все отрицать, не первый день работаю. Клянусь Богом, сейчас увезу тебя в участок и отец тебе уже не поможет. Так, а второй где? — Кто? — Который был на кладбище. — Каком кладбище? — Врать я не умел особо, поэтому, думаю, было видно, что я занервничал. Наземникус, скрытый за Дезиллюминационными чарами, покачал головой. Дядя вел обыск довольно странно: заглядывал в кухонные шкафы, под лестницу, в кладовку, где Доминик хранила стратегический запас сушеных трав, под диван, за шторами. Что искал? Неясно. — Черт-те что? — запыхвашись, пробубнил он. — Откуда этот запах? И принюхался к резкому запаху формалина, который заклинание как могли, скрывали. Видимо, не до конца. Мое сердце сделало сальто от ужаса. — Здесь никого нет, дядя Дадли, — сказал я. — Тебе больше нечем заняться? — Помолчи, паршивец, — гаркнул дядя, толкнув ногой дверь в ванную. — Какого черта… Я понял, что он увидел, из-за незадернутой полиэтиленовой шторки. Наземникус закрыл лицо руками, а во мне словно что-то перемкнуло. — Вышел, — тихо сказал я. Круглые глаза дяди Дадли, казалось, сейчас из орбит выскочат. — Господи-Боже, что ж вы творите, — ужаснулся он, достав из чехла на поясе старый мобильный телефон. — Ну, племянничек, ну… — Если ты будешь звонить, то отсюда не выйдешь, — все так же тихо сказал. Дядя Дадли обернулся. — Ты еще будешь мне… — Поттер, не смей! — крикнул Наземникус. Кровь залила стыки между кафельными плитками, теперь только заклинанием очистить. Я откусил еще, выплюнув жесткую кожу. Наземникус, бледный, как полотно, прижался к стене и хватал воздух ртом. — Успокойся, — оторвавшись от толстой руки, сказал я. — Живой, вон как брюхо вздымается. — Сынок, хорош уже, — выдохнул аферист. Я послушно отпустил дядюшкину несколько обглоданную руку и, выпрямившись, включил воду. — Ты напал на магла… — Он вошел в ванную, — напомнил я, умыв лицо. — Старый, не бледней, ты сам меня кормил. — Но не человечиной же! — На вкус как свинина. Особенно дядя Дадли. Наземникус вздрогнул и спросил что-то про бадьян. Я вытер лицо полотенцем и заглянул в ванную. — Без изменений, — констатировал я. Залив руку дяди бадьяном, который приманил из кухонного шкафчика, Флэтчер на меня и не глянул. Когда рука дядюшки более или менее приобрела вид руки, аферист молча трансгрессировал, явно испугавшись всего, что произошло. С дядей Дадли я поступил немного не по-родственному: перенес его на парковку больницы, предприняв попытку стереть память. Удачно или нет — не знаю. Ведь даже если бы дядя поднял шумиху и рассказал обо всем, никто бы ему не поверил. Особенно мой отец, который, по словам покусанного полицейского, очень меня разбаловал.