Еще некоторое время спустя
Открыв дверь кузену, я вскинул брови.
В одной руке Луи сжимал несколько пакетов с продуктами, среди которых я благодарно разглядел большую трехлитровую банку с плескавшейся в ней кровью, а другой рукой держал поперек туловища маленькую девочку в бледно-розовой балетной пачке.
— Луи, ты ее пережал, — сказал я, заметив, что племянница надула щеки, алеющие, как два граната.
Луи, поставив пакет на столик, тряхнул девочку, как будто держал манекен. Девочка жадно вдохнула ртом воздух и снова надулась.
— Это, Ал, акция протеста, — сказал Луи, усадив дочь на диван. — Бонни сказала, что не будет дышать, пока я не разрешу ей сделать микроблейдинг бровей.
Бонни мотнула головой, отчего ее густые огненно-рыжие волосы взметнулись назад, метнула в нас суровый взгляд и скрестила руки на груди.
— Что такое микроблейдинг бровей? — поинтересовался я, раскладывая продукты по полкам.
— В душе не ебу, — шепнул Луи.
Вдруг я вспомнил, что оставил сына на Альдо, и мне стало страшно.
— Ты даже не знаешь, что это такое! — взвизгнула Бонни с дивана.
— Это проделки Сатаны, — возразил Луи.
— Неправда.
— Послание к Петру 3:3 «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом», — многозначительно проскороговорил Луи.
— Я буддистка! — зашипела Бонни.
— Иди в чулан, и молись.
Девочка в балетной пачке принципиально уселась по-турецки и сложила ладони вместе.
— Нет, ну какой противный ребенок, — вздохнул Луи. — Тогда никакого Рождества и елки, буддисты его не празднуют.
Бонни вспыхнула.
— Спорить с ребенком о религии, — протянул я. — Как же скучно я живу.
— Да не скажи, — хмыкнул Луи, глядя, как Бонни гневно фырча, поднимается на второй этаж. — Ты сам родитель. Сколько твоему сыну? Три?
— Да, — не очень уверенно протянул я.
— Готовься, еще пару лет, и твой мальчик поймет, что он — личность. Вот тогда начнется.
Я никогда ни с кем не говорил о сыне, и уж тем более ни разу не общался с Луи, как отец с отцом.
И вдруг понял, что ни разу не воспринимал Луи, как человека (ну почти человека), у которого есть ребенок.
— Ты любишь ее? — вырвался у меня глупый вопрос.
— Кого?
— Бонни.
Луи взглянул на меня, как будто я заговорил с ним на китайском.
— Конечно, люблю, — пожал плечами он. — Да, мы иногда собачимся, но как без этого. Она слишком на меня похожа, такая же упрямая.
Я закусил губу.
Кузен одарил меня внимательным взглядом.
— Я не люблю своего сына, — сокрушенно признался я. — Я редко брал его на руки. Не учил ходить и говорить, свалил на нянек. Вот и сейчас, он находится на другом конце мира, а я не чувствую ничего.
Не знаю, зачем начал откровенничать о наболевшем, тем более с хорошим, как по мне, отцом. Сейчас Луи, как я думал, раскроет рот и начнется: «Ах ты гребаное животное, это же издевательство над ребенком, бесчувственная мразь, а ну подойди, я тебе сейчас морду бить буду».
Луи сунул в холодильник овощи и хлопнул меня по плечу.
— Это нормально, — сказал он.
— В смысле? — раскрыл рот я. — Нормально не любить своего ребенка?
— Все мы любим своих детей. Это на уровне инстинктов, — произнес Луи. — И ты своего тоже любишь, иначе бы не переживал.
Я нахмурился.
— Когда Бонни родилась, я был… ну наверное рад, — туманно сообщил Луи. — Потом начался трэш: она верещала, как сирена, ее нужно было кормить по часам, постоянные горы стирки, разбросанные вещи, а я понятия не имел, что со всем этим делать.
Я понимал, о чем он говорит, поэтому перебивать не стал.
— Как я мог полюбить это вопящее существо, которое меня обременяет? Я думал, что никак. Поэтому, когда Джейд забрала ее и ушла, я был даже как-то рад, — признался Луи. — Ровно два дня, этого времени мне хватило, чтоб отоспаться.
— А потом?
— А потом до меня дошло, пусть не сразу, но дошло, что могу ее больше никогда не увидеть, потому что очень обидел и ее, и ее мать своим поведением. И только тогда, когда я понял, что могу потерять Бонни, выяснилось, что я очень ее люблю. Мы распиздяи, Ал, — заключил Луи. — Мы привыкли к своей зоне комфорта, и когда в нее втискивается ребенок, мы теряемся, бесимся и кажется, что готовы убежать на край света, лишь бы быть подальше.
— Я убежал на край света, фактически, — фыркнул я. — Но почему я не волнуюсь за него?
— Наверное, потому что твой сын под присмотром и ты знаешь, что с ним все хорошо. Он же с твоей женой, значит, ты уверен.
— Ну да.
Я настолько погрузился в свои мысли, машинально помешивая в высоком стакане густую свиную кровь, словно чай, что заметил Скорпиуса, лишь когда тот оказался совсем рядом, плюхнув на стол большой минерал, похожий на кирпич, неровно вытесанный из исполинского валуна из рубинов.
— Кто-нибудь, помогите мне распилить эту хрень, — обессиленно задыхаясь, взмолился Скорпиус.
Мы с Луи переглянулись, и, молча, достав волшебные палочки, проскандировали:
— Диффиндо.
— М-м, вы такие умные, — сухо сказал Скорпиус. — Вы думаете, я не пробовал?
Философский камень действительно оставался целым.
— Девять разрушающих заклинаний и циркулярная пила, — пожаловался Скорпиус. — Я отпилил себе три пальца, это хорошо, что они сразу же отросли обратно, а если бы нет?
Я повертел камень в руках. Теплый, будто внутри него горел неугасаемый огонь, шершавый, удивительно легкий для своих размеров — не таким я себе представлял легендарный артефакт, наверное, история слишком его приукрашала золотым свечением.
Скорпиус сел рядом, опустив голову на сложенные руки, лениво наблюдал за тем, как Луи, пытается вклинить в трещину на камне нож, чтоб ударить молотком по древку и расколоть артефакт хотя бы так, и неожиданно повернул лицо ко мне.
— Ты никогда не говорил о своей жене.
Я невольно сжал ладонь в кулак.
— Ее зовут Камила, — произнес я.
Скорпиус и Луи переглянулись.
— Ее зовут Камила, — повторил Скорпиус. — Минус одна тайна.
— Тайна? — фыркнул я. — Вам так интересно, на ком я сдуру женился?
На меня взглянули, как на придурка.
— Мы уж думали, ее личность под грифом «секретно», — хмыкнул Луи, занося руку с молотком над камнем. — Кстати об этом… ты делал из жены такую тайну… она в розыске?
— Сомневаюсь.
Скорпиус усмехнулся и толкнул меня плечом.
— Какая она? — поинтересовался он. — Камила.
Я замялся и закусил щеку.
Так уж сложилось, что ничего хорошего о Камиле Сантана я сказать не мог. Наши недолгие отношения были построены на взаимной неприязни, приворотном зелье, алкоголе и чувстве долга, вдобавок, Камила стала для меня олицетворением всего самого плохого, что может быть в женщине: высокомерная, заносчивая, ветреная, эгоистичная, озлобленная… этот список я мог продолжать вечно. Да, у старика Сантана дети странные и довольно неприятные оба, но тот же Альдо, как бы я на него ни нарекал, был мне ближе и приятнее сестры. В Альдо, несмотря на огромную пропасть отрицательных качеств, было так же непоколебимое чувство долга, уважение и элементарная любовь к отцу, которой у Камилы я не наблюдал.
Что я могу хорошего рассказать о своей жене? Что ее силиконовые имплантаты стоят, как три острова в Карибском море? Что она может в два счета просадить миллион долларов за полчаса? Расскажи я правду о своей жене, у друзей возникнет вопрос о моей вменяемости: нет, ну это же надо жениться на таком экспонате!
Я почти отчаялся и собрался даже переводить тему, как вдруг вспомнил, что не всегда Камила Сантана была мне неприятна. В памяти всплыла Камила, ненадолго «восставшая из мертвых» с помощью Оборотного зелья и самоотверженного Финна, рискнувшего выпить это малоприятное варево.
Сознание быстро вцепилось в то воспоминание, и вот уже я вспомнил, как красива была та, другая Камила, без тонны косметики на лице, с веснушками на смуглой коже и заметными порами, с лохматыми черными волосами, скрученными в неряшливый узел. На ней не было ни дорогих украшений, ни искусственных ресниц, придававших образ глупой куклы, даже пышные формы скрывались за моей клетчатой рубашкой — эдакая простушка, не более того. Вспомнил, какие у нее мягкие и теплые оказались губы, будто и не они когда-то скупо одарили меня поцелуем, похожим на клевок, у алтаря.
— Она красивая, — то ли заторможено, то ли смущенно произнес я, цепляясь за тот образ жены, которым наградило Оборотное зелье Финнеаса Вейна. — Очень красивая, правда, я никогда ей об этом не говорил.
— Ал, женщин надо хвалить, — изрек опытный женовед Луи. — Даже за самые мелкие подвиги. Да даже если и не за что, просто лишний раз надо сделать комплимент, иначе женщина начнет чахнуть.
— Я никогда не говорил ей, какая она, — протянул я. — Она не только красивая. Она… глупая, иногда просто по-детски наивная, но это ее не портит, скорее наоборот.
Глядя куда-то в стену, я усмехнулся.
— А еще она отлично справляется с ребенком. Куда лучше меня, я тот еще папаша. Да вообще она молодец, мне повезло, очень повезло, что я ее встретил, — признался я. — Столько раз меня выручала… не сосчитать.
— Закрывала своей грудью от града пуль? — фыркнул Скорпиус.
Я усмехнулся.
— Скажешь тоже.
Луи снова ударил молотком по философскому камню, но потерпел сокрушительную неудачу: на камне не осталось ни единого скола, зато молоток словно окунули в чан с жидким золотом.
Портрет Николаса Фламеля при виде наших озадаченных лиц ехидно захохотал.
— А что будет, если камень переехать поездом? — Глаза Скорпиуса загорелись очередной «гениальной идеей».
— Будет золотой поезд, — сказал я, забрав у Луи драгоценный молоток. — Скорпиус, это тот редкий случай, когда твоя идея мне нравится.
— А что будет, если погрызть философский камень? — Все, в Скорпиусе проснулся изобретатель — Золотые зубы?
— Сомневаюсь, — покачал головой Луи. — Зубы не из металла.
— Почему? — полюбопытствовал Скорпиус.
— Потому что зубы состоят из чего-то твердого, но точно не из металла.
Всякий раз, когда я осознавал, что Луи работает хирургом, я терял доверие к медицине еще больше, чем когда вспоминал, что его малолетняя бывшая жена протиснулась в эту же отрасль исключительно посредством своей наглости и заклятия Конфундус.
— Почему зубы не из металла? — снова полюбопытствовал Скорпиус.
— Такова воля Божья.
Идея рубануть по камню тесаком также не увенчалась успехом, и в тот самый момент, когда мы с Луи принялись наперебой отговаривать Скорпиуса от безумной идеи «А что будет, если потереть философский камень о подъемный кран?», в гостиной послышались хлопки трансгрессии.
— Конфискуйте у этих неучей бесценный артефакт! — вопил Фламель, первым разглядев незваных гостей.
Мы выглянули из кухни так, словно нас только что застали за ограблением этой самой квартиры.
— Какого черта? — первым спохватился Скорпиус, когда отряд мракоборцев разбрелся по квартире. — Частная собственность.
— Помолчи, это, во-первых. — Последним в гостиной появился мой отец и развернул перед лицом Скорпиуса свиток. — Есть ордер, это, во-вторых.
Наши взгляды с отцом пересеклись. Я выплюнул в раковину жвачку и демонстративно сделал глоток крови из стакана, который держал в руке.
Отец промолчал и отвернулся.
— Он знает? — одними губами шепнул Луи.
— Знает. Или думает, что семь лет назад Карл Моран ударил меня колом в спину в припадке.
Скорпиус тем временем перешел в активное нападение.
— То есть, мне никто не скажет, что здесь в очередной раз ищут? — сверкнул он карими глазами. — Для справки, чертежи атомной бомбы — в первом ящике комода, мертвая сербская проститутка — в ванне, штамм сибирской язвы — в чайничке.
Один из мракоборцев действительно отправился проверять чайничек, явно не зная, что такое штамм сибирской язвы, а Луи поспешно сунул философский камень в холодильник.
— Пока идет обыск, каждый из вас ответит на ряд вопросов, — сухо сказал Гарри Поттер. — По одному.
— Я не буду отвечать, — тут же сказал я.
— С какой радости?
— Я твой сын, ты можешь быть необъективным.
— Тебя опросит другой мракоборец.
Я вскинул бровь.
— Пока здесь не будет моего адвоката, я и рта не раскрою.
Отец будто ослышался.
— Твоего адвоката?
— Да, моего адвоката, — раздраженно повторил я, достав мобильный телефон.
И попутно наблюдал за мракоборцами.
Перспектива пугающая: в холодильнике лежит философский камень, на втором этаже, в спальне Скорпиуса Малфоя покоится Доминик Марион Уизли, свежевыкопанная из собственной могилы.
— Я тоже не буду отвечать, — поднял ладони Луи.
— Это еще почему? — Отец потихоньку свирепел.
— У меня психологическая травма, мне недавно выстрелили в голову, а потом хотели кремировать, — протянул Луи.
— Не нужно тратить время на бред, я…
— Минуточку! — шагнул вперед Скорпиус. — Бред? То есть, у Луи не может быть психологической травмы? Это потому что он оборотень?
Отец закатил глаза, и только раскрыл было рот, как Скорпиуса понесло:
— То есть, эпидемия этого расизма, ущемления прав и свобод оборотней добралась и до вас, мистер Поттер?
— Я совсем не это хотел…
Скорпиус метнул в меня быстрый взгляд, и я, едва заметно кивнув, просочился на второй этаж, пока отец был занят, а мракоборцы стояли в ожидании приказов.
— Кто разрешил ходить по комнатам? — уничтожающе проскрипел я за спиной у молодого мракоборца, опустившего ладонь на дверную ручку.
Мракоборец повернул ко мне свое лицо с квадратным подбородком.
— Ордер и приказ мистера Поттера, — сообщил он.
Я внимательно осмотрел мракоборца. На вид он едва старше двадцати, скорей всего стажер.
— Давно в отделе? — поинтересовался я.
— Какая разница?
— Значит, недавно. Сколько получает молодой мракоборец? Больше двадцати галлеонов в месяц? — протянул я.
Мракоборец словно назло приоткрыл дверь.
— Дай мне три минуты, и я дам тебе твою месячную зарплату, — шепнул я. — Да не смущайся ты так. Я по роду своей деятельности часто даю возможность нужным людям немного заработать.
Я даже не успел использовать основной аргумент в пользу того, что лучше немного посотрудничать, чем корчить из себя честного и неподкупного правоохранителя, когда мракоборец отошел в сторону и сделал вид, что его очень интересует потолочный плинтус.
Я просочился в комнату и машинально закинул на плечо легкое тело полумертвой кузины. Вдруг одолела идиотская мысль, что дерни я ее резко, у нее отвалится какая-нибудь часть тела, но трансгрессировал я до того, как стал паниковать.
Опустив Доминик, непонимающе хлопавшую глазом (вторая глазница, пока пустовавшая, была скрыта копной нечесаных волос) на припорошенную снегом крышу, я махнул ей рукой и трансгрессировал обратно.
— Захочешь сменить род деятельности и получать больше, напиши мне, — хлопнув мракоборца по плечу, посоветовал я и прикрыл дверь.
Спустившись в гостиную, я поймал взгляд Скорпиуса и прикрыл глаза. Не знаю, понял ли Скорпиус по этому лаконичному жесту, что все в порядке, но заметно расслабился даже когда мракоборцы принялись обыскивать ванную.
Как и полагалось, кроме моих кадок с коноплей, которые я саркастично выдавал за алоэ, играя на отрицании отцом моей возможной причастности к не совсем законной деятельности (несмотря на море очевидных улик и фактов), в квартире на Шафтсбери-авеню ничего найдено не было.
Даже на ворованный портрет Фламеля никто не обратил внимания, так усердно искали что-то потустороннее.
Скорпиус поднялся на второй этаж, заявив, что еще нужно проверить, не сперли ли чего в процессе поиска чего-то, что мракоборцы там искали, и вежливо попросил нас проводить гостей.
— И как назвать этот необоснованный визит? — с издевкой протянул Луи, когда обыск был закончен.
— Это, друг мой, называется производной нашей правоохранительной системы, — пояснил я, указывая мракоборцам на дверь. — Видишь ли, Луи, прослеживается интересная и не поддающаяся логике тенденция отдела мракоборцев — разворачивать бурную деятельность там, где это не нужно. Тебе ли не знать, что когда нужно было арестовывать Карла Морана, который детские шкуры оборотней продавал за тринадцать галлеонов без упаковки, отдел мракоборцев пил чай с печеньками у себя на этаже…
Мой отец даже не обернулся на меня.
Откуда у меня это мерзкое желание задеть его, ткнуть носом в свою истинную сущность? Больной я, наверное.
— Но другое дело — обыскать квартиры честных налогоплательщиков, — кивнул я. — Это да, это решает. Вот что я тебе скажу, Луи: при Фадже такого беспредела не было.
Гарри Поттер замер и резко обернулся ко мне.
Я состроил невинное выражение лица, хлопая глазами.
Пусть делает выводы и раскроет, наконец, глаза.
* * *
Чем ближе свадьба Скорпиуса, тем острее становилась проблема приглашения на эту свадьбу моей жены и сына. Посвящать друзей в то, что я на самом деле вдовец, мне очень не хотелось, так как обязательно столкнулся бы с потоком неуемной жалости и траура, а тащить на эту свадьбу Матиаса из другой страны не хотелось вдвойне, поэтому, надо сказать, я очень мастерски отнекивался.
Нет, дело даже не в том, что такой путь может быть утомительным для ребенка.
Во мне снова заиграло раздвоение личности, как бы это не звучало. Альбус Северус Поттер: саркастичный ботаник, друг, сосед, участник всевозможных упоротых авантюр Скорпиуса… за год или чуть больше, не помню, сколько я пробыл тогда в Англии, вытеснил личность Джимми Старлинга: наркоторговца, махинатора, алкоголика и бабника. Вскоре все, что осталось во мне от Старлинга — лишь фиктивный паспорт на дне чемодана, а все то, что случилось со мной не так давно, казалось мне фантазией, пересказом какого-то фильма или книги, чем-то нереальным, кто знает, может я все это выдумал?
Все эти события, люди, даже Матиас — они казались мне нереальными. Как я мог жить той жизнью? Я же Альбус, просто Альбус.
Поэтому когда атташе Сильвия потребовала в письме встретить ее в аэропорту, я даже растерялся. Так и ходил по залу ожидания, задумчивый и почему-то взволнованный, ведь эта женщина — осколок жизни Джимми Старлинга, напоминание того, что мир криминала — не фантазия.
И только я увидел Сильвию, как Джимми Старлинг вернулся.
— Выглядите довольной, — протянул я, без приветствий взяв у нее чемодан. — Снова изнасиловали толпу матросов?
— Зато у тебя рожа кислая и грустная. Проститутки не согласны работать за еду и «ну пожалуйста»? — вскинула брови Сильвия, шаги которой сопровождались цокотом каблуков.
Когда традиционный обмен любезностями был окончен, мы некоторое время молчали, следуя к стоянке такси.
— Сделка в силе? — поинтересовалась Сильвия таким тоном, что водитель и заподозрить-то не мог, что мы говорим не о покупке, скажем, холодильника.
Я взглянул в ее непроницаемое лицо.
— В силе, — кивнул я. — Но без фанатизма.
«Обожаю обсуждать планирование групповых убийств, глядя на то, как кружат в воздухе снежинки» — подумал я почему-то.
Снова помолчали.
— Альдо вежливо интересуется, где тебя носит, и передает тебе послание, — сказала атташе.
— Какое послание?
В ту же секунду в мой нос врезался небольшой кулак, обтянутый черной кожаной перчаткой.
— Ничего личного, это цитата, — произнесла Сильвия, потерев кулак.
— Да уж, Альдо очень своеобразно скучает, — буркнул я.
Таксист усиленно делал вид, что ему нет дела до происходящего.
— Что нового? — безо всякого интереса поинтересовалась Сильвия.
— На свадьбу пригласили.
— Официантом?
— Сильвия, хотите я с первого раза угадаю, почему вы никогда не выйдете замуж? — проскрипел я.
Сильвия усмехнулась.
— Так, что ты наденешь на свадьбу? — ехидно спросила она. — Если скажешь, что клетчатую рубашку, я лично подарю молодоженам огнестрельное оружие.
Я вымученно улыбнулся.
Когда такси остановилось у отеля, я снова сжал ручку чемодана.
— Надену неряшливый костюм, надеюсь, у Флэтчера осталось что-то подходящее, — фыркнул я. — Чтоб сразу было всем ясно, что я пришел один.
— Ты придешь без пары? Как это грустно.
— Раз вы такая умная, придумайте отмазку, по которой моя жена не смогла приехать, если учитывать, что по легенде она жива, — сказал я, открыв перед Сильвией дверь.
Сильвия развязала пояс пальто и стянула длинные перчатки.
— Ты не покажешь родителям сына? — спросила она.
— Смеетесь?
— Я серьезно.
— И как я, по-вашему, объясню, откуда у меня ребенок?
— У твоих родителей трое детей, мне кажется, они поймут, откуда у тебя ребенок.
Я закатил глаза.
— Дело твое и решать тебе, — отмахнулась Сильвия. — Но ты не имеешь права лишать родителей внука, а Матиаса — дедушки и бабушки. Тем более что с материнской стороны у него их нет.
Когда мы зашли в номер Сильвии и я опустил чемодан на паркетный пол, в голове все еще крутились ее слова. Опять же, Ал, она очень неглупая женщина и, сам знаешь, плохих советов не дает.
— Может вы и правы, — нехотя признал я. — Насчет Матиаса.
— Не «может», а права, — улыбнулась Сильвия. — Как только закончу с людьми Флэтчера, попрошу его привезти.
— Хорошо, — без благодарности кивнул я. — Могу идти?
— Берешь чаевые винишком?
— Спрашиваете.
* * *
— В смысле, он не крещенный?
Как меня иногда веселила набожность Луи, ну никак не вяжущаяся с его извечно похотливым взглядом и периодическими подработками в эскорте.
— Вот уже, благочестивая куртизанка, — фыркнул я, когда мы с друзьями маячили в аэропорту: Скорпиус, все еще одетый в униформу гувернера, в которой производил весьма странное впечатление на людей, вслух изучал расписание рейсов, а Луи вовсю боролся за мое духовное просвещение.
— Почему ты не крестил сына? — поинтересовался он таким голосом, будто я рассказал ему о том, что продал одной женщине банду преступников.
— Потому что он наполовину вампир, а на другую — латиноамериканец.
— Тем более! Латиноамериканцы очень набожные.
— Я не против религии, Луи. Но даже не думал, почему-то, крестить сына. Может, кто знает, он пастафарианец…
Луи вздрогнул.
— … или буддист, — подмигнул я.
— Луи, не оскорбляй чувства неверующих, — усмехнулся Скорпиус, все еще пялясь в расписание рейсов. — Слушайте, а если потереть философским камнем самолет, который летит, что будет?
— Заберите у дебила артефакт, — воскликнул Луи, поймав Скорпиуса за капюшон.
— Мозгов — что карась нарукоблудил, — буркнул я. — Да, давай, маши здесь философским камнем, давно к нам мракоборцы не заходили.
Пока мы утихомиривали очередной поток глупых вопросов («А что если потереть философским камнем спутник Земли?»), мало того, что рейс 614 Сан-Хосе — Лондон приземлился, так еще и наши вопли в адрес любознательности Скорпиуса стихли, лишь когда первые пассажиры показались в зале ожидания.
— Тихо всем! — рявкнул я так, что Скорпиус, перепугавшись, начал икать. — Матиас скоро будет.
«Матиас скоро будет» — пронеслось эхом в голове.
Внутри все затрепетало.
— А как мы его узнаем? — вырвалось тут же у меня. — Лично я практически не помню, как он выглядит, а за год он мог вырасти…
— И жениться, — фыркнул Скорпиус, порывшись в сумке. — Ой, чтоб ты без меня делал, Ал.
И, выудив свернутый вшестеро огромный лист бумаги, развернул его.
«МАТИАС» — было написано на листе.
— Он сам нас найдет. Круто я придумал?
— Бедная Доминик, — горько покачал головой Луи. — Бедная Доминик.
— Что?
— Ее жених долбоеб.
Скорпиус поджал губы и закатил глаза.
А я нервно разглядывал поток прибывших людей в поисках няни Матиаса. Няня — женщина средних лет, мексиканка, постоянно ходит с волосами, убранными в хвост. Отзывается на имя Мария.
Улыбчивые стюардессы, нервные туристы, кричащие подростки, футбольные фанаты, пожилая пара — я заглянул в лицо практически каждому, даже решил было проверить информацию о рейсе, которую прислала Сильвия: не перепутал ли я день, время, аэропорт?
Как же странно я, наверное, выгляжу. Кручу головой, смотрю в лицо каждому, кто проходит мимо, тяну шею, стараясь заглянуть за каждый угол. Хотя, нет, Скорпиус размахивающий огромным листом бумаги со словом «МАТИАС», выглядит еще страннее.
Люди мелькают, спешат, толкают тяжелый багаж, всех так много, все казались такими одинаковыми, только верхняя одежда разноцветными пятнами мелькает перед глазами. Я даже устал вертеть головой, когда почувствовал, как что-то толкнулось мне в ноги.
Я чуть рефлекторно не оттолкнул это движением умелого футболиста, как опустил взгляд и с замиранием сердца увидел маленькое нечто в бордовом пальто и огромном сером шарфе, покрывающем голову. Осторожно поддев пальцами шарф, я стянул его с макушки ребенка и узнал, черт возьми, маленького спиногрыза! Да я бы и так узнал, только Альдо Сантана догадается одеть ребенка так, словно без пальто от топового модного дома и рюкзачка в форме мохнатого зайца Матиаса не пустят на борт самолета.
Наверное, в тот момент, когда я увидел ребенка, стало ясно, что, конечно, я люблю его, скучал по нему и мне стыдно за то, что отец из меня вышел не очень хороший, эдакий я сентиментальный оказался.
И Матиас узнал меня, вот что было вершиной моего крохотного счастья. Несмотря на то, что видел меня редко, а потом год вообще не видел, он все же узнал, мелкий хитрец. А может всему виной Скорпиус, размахивающий плакатом с его именем, кто знает.
Но, когда здравый смысл все же постучал в дверцу моего сознания, я понял, что, скорей всего, Матиаса направила ко мне няня, увидев меня в толпе людей, иначе бы ребенок просто-напросто заблудился бы и начал голосить на весь аэропорт. Я, рассеянно поглаживая сына по черным, как смоль, волосам, поднял взгляд, чтоб благодарно кивнуть няне, но так и замер на месте, глупо приоткрыв рот.
Он стоял метрах в пяти от нас, наверное, внимательно следил за тем, чтоб ребенка не сбил поток людей, когда он бежит ко мне, и я увидел его не сразу, но когда узнал, все перестало существовать. Люди в аэропорту снова превратились в быстрые разноцветные точки, звуки и голоса отошли на второй план, я забыл о том, что я здесь делаю, один я или нет, даже имя свое не уверен, что вспомнил бы: я видел только его перед собой, смотрел как на икону, не иначе, а в голове билось: «Финн! Финн! Финн!».
Джимми Старлинг в неравном бою одержал венценосную победу над Альбусом Северусом Поттером. Я приблизился медленно, с каждой долей секундой убеждаясь, что моя жизнь не ограничилась квартирой на Шафтсбери-авеню, что семь лет жизни под ярлыком Старлинга — не сон и не вымысел, а Финнеас Вейн, который чуть улыбается мне, не ангел-хранитель из моего воображения.
Я жадно смотрел на него так, будто сейчас кто-то отодвинет его в сторону и скроет за ширмой. Смотрел и не понимал, как же я мог раньше не замечать того, насколько дорог мне этот человек. Как я мог грубить ему, зло шутить, обижать, подставлять, насмехаться — он же… да я ни на кого никогда не смотрел с таким упоением. Смотрел на острые скулы, на лисий разрез глаз, на копну дредов, пахнувших табаком, на блестящее кольцо в носу — я видел это все раньше, но, наверное, мне понадобился год вдали от всего, чтоб завороженно смотреть на эту дикую красоту и понимать всю необходимость Финна для себя.
Финн явно смутился, что я так на него смотрю, приоткрыв рот, и щелкнул пальцами у меня перед носом.
Звонкий щелчок отрезвил меня и я, моргнув, так сильно стиснул Финна в объятиях, будто опять боялся, что его от меня заберут.
Ей-богу, будто сто лет не виделись.
— Да хуле ты, — совсем смутился Финн, похлопывая меня по спине.
Хотя, знаю, он тоже рад меня видеть.
Если бы не тикали часы и не существовало такой категории, как «время», я бы, будь моя воля, простоял бы так вечно, ну или хотя бы не отпуская его от себя дальше, чем на метр.
Я даже забыл, что позади стоят мои друзья-соседи и, возможно, в голове у них сотни и тысячи вопросов к тому, откуда и почему у меня такой порыв. Но я не хотел даже думать о них, вообще думать не хотелось.
Наверное, каждому человеку нужен свой Финнеас Вейн.
