I am the Lizard King I can do anything The Doors – The Celebration Of The Lizard
Когда Уэйд просыпается, Питер лежит на нем и тихо дышит ему в шею. Уэйд высвобождает руки из складок одеяла, накрывает ладонями спину Питера. У него очень гладкая, мягкая кожа – так чудно это чувствовать неровными, изъеденными шрамами подушечками пальцев. С этой штукой на руках – на всем его теле – каждое прикосновение кажется неправильным, не таким, как он помнит. Словно все это сплошной обман. Уэйд осторожно нащупывает дуги ребер, потом опускает руки Питеру на поясницу и ниже, ведет к аккуратным ягодицам, которые так удобно ложатся в ладони. Охуенно. «Какая же у Пити миленькая задница, да? – исполненный умиления Желтый нарушает радиомолчание. – Две половинки офигительного совершенства!..» «Тихо, ты, разбудишь − он сбежит от нас и будет жалеть о вчерашнем до конца своих дней!» − вносит Белый отрезвляющую ноту паники. − Мы можем запереть его здесь, − говорит Уэйд шепотом, потому что, серьезно, самое время вмешаться. – Тогда он останется со мной навсегда. Я буду ухаживать за ним… Ладно, ладно, мы будем. Правда же?.. И нет, мы не станем кормить его кошачьим кормом, ты, дебил. Питер ерзает на нем, просыпаясь. − М-м-м? «О, мои поздравления, ваше жопоголовое величество! Ты все-таки его разбудил!» − шипит Белый. Все это уже начинает смахивать на внутреннюю семейную драму. Уэйд гладит большими пальцами зад Питера, не так давно провозглашенный совершенным – и удивительным, конечно же, это же зад Человека-Паука, − выписывая на нем широкие полукружия. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. И чтобы продлиться долго. − Открой глазки, Паучок, время проснуться и прийти в ужас. Питер поднимает голову так резко, что успевает со всей силы засветить Уэйду в подбородок лбом. Уэйд от неожиданности клацает зубами. «Хух, это было сильно! – восторгается Белый. – Только что у тебя был реальный шанс потерять дар речи! Навсегда-а-а-а!» − О Боже! – стонет Питер, одной рукой ощупывая свою голову, а другой – многострадальный подбородок Уэйда, с которым, по правде говоря, все не так уж и плохо. – Уже вечер? Сколько мы проспали?.. – его растерянный, немного сонный взгляд задерживается на окне, в котором виднеются дом напротив и кусок яркого утреннего неба, после чего Питер вновь стонет и роняет голову Уэйду на плечо. – Еще так рано! Какого черта? Что происходит? Это гребаный будильник прозвонил, да? Всегда забываю отключить эту машину пыток в выходные. Уэйд осуждающе цокает языком, прижимая Питера к себе, стискивает его с такой силой, что это должно выдавить весь воздух из его легких. Нет, он совсем не хочет задушить Питера, просто тот должен быть ближе, еще ближе, если бы Уэйд мог, он бы впаял его в себя, чтобы дурная Паучья Башка больше никуда не делся и чтобы какой-нибудь Дэймос случайно его не грохнул. − Ты все делаешь не так, Паутиноголовый! Милая тетушка совсем ничему тебя не научила. Какой просчет! Что за роковая ошибка! Когда просыпаешься утром рядом со странным типом, который выглядит подозрительно и вполне может оказаться маньяком, ты должен тихонько собрать все свои паучьи вещички и прошмыгнуть за дверь, а не бить хозяина квартиры лбом. Твои крохотные косточки что, налиты адамантием? А теперь ты так бездарно потерял свой последний шанс свалить отсюда! Питер смеется в его объятиях, и Уэйд чувствует движение его губ на своей коже, как едва ощутимый поцелуй. − О нет, нет! И какой же из вариантов кошмарного будущего меня ждет? − Я прикую тебя к батарее и буду трахать дни напролет. Потому что теперь я могу трахать тебя, да, и нам нужно наверстать столько всего! – на самом деле, ночью они успели только отдрочить друг другу – дважды! – но черт побери, если Уэйд остановится на этом. К тому же, во время второго раунда он успел пощекотать Пити его маленькую девственную дырочку, просунув внутрь палец на какие-то полфаланги, и то, как его Паучка выгнуло от этого, обещало новые горизонты и грандиозное будущее. Уэйд не может это так просто оставить. Не теперь, когда ему реально интересно, как Питер отреагирует, если протолкнуть ему в задницу язык, издавая при этом звук, имитирующий шум моторной лодки. − Сделать это на диване и в ванной, и на кухонном столе, и на крыше, и на другой крыше! И опробовать позу «Подвешенные ножницы»! Так, план с батареей пошел по пизде, но ведь пока ты с нами, все отлично, верно, тыковка? Поэтому я просто тебя запру. Стоп, но мы же взрослый, состоявшийся член общества! Нам нужно работать, что же делать? Нашему маленькому Паучку будет очень скучно сидеть тут одному. Придумал, придумал! Я возьму тебя с собой. Просто не смотри ни на кого другого, если не хочешь, чтобы его распополамили, как какую-нибудь печеньку «Орео», которую намного вкуснее есть по частям… Питер трется виском о его плечо, скользит носом и губами вдоль линии челюсти. Это чертовски отвлекает, так что хитрющему Паркеру удается высвободиться из захвата Уэйда и лечь, как ему хочется – набок, рядом. Его худые коленки утыкаются Уэйду в бедро. Питер сопит так, будто собирается снова заснуть, его рука медленно двигается по груди Уэйда, вырисовывая непонятные фигуры. Кончики пальцев обводят шрамы от ожогов – у них нечеткие, странные контуры, чем-то напоминающие очертания барханов в пустыне. Уэйду почему-то вспоминается детство, когда еще никакой дряни на его коже и в помине не было. Тогда, лет в десять, он сильно болел и несколько дней лежал с высоченной температурой, галлюцинируя, − размеренный ритм рисунка на обоях вдруг начинал искажаться, а убогие цветы принимали пугающие очертания чего-то зубастого. Если хорошенько нажраться, то все эти рубцы могли бы быть похожи на что-то другое: световые пятна перед глазами умирающего от кессонной болезни или на потоки лавы, растекающейся после извержения какого-нибудь исландского вулкана с непроизносимым названием. − Пити наверняка считает, что мы урод… − говорит Уэйд, хотя Желтый с Белым изо всех сил убеждают его не поднимать эту тему. По их мнению, он просто рок-звезда, как Джим Моррисон или Фредди Меркьюри. Кто-то такой же харизматичный, безумный и мертвый. Мертвый?! − Но постойте, шрамы украшают мужчину! Я прямо-таки ебаная Мисс Вселенная!.. Эй, Паучок, что скажешь? Рука Паркера прекращает рисовать на зарубцевавшейся коже что-то, похожее на огромного мутировавшего бронтозавра. Даже странно, как красиво она – едва тронутая загаром кожа, длинные пальцы, остро проступающие костяшки − может смотреться на чем-то настолько отталкивающем. «Современное искусство?» − предполагает Желтый, но Уэйд не успевает выразить свое отношение к его замашкам воображалы: Питер поднимает на него взгляд, полный наигранного изумления: − Это шрамы?! Вот черт, чувак, а я-то думал, что это карта сокровищ, и мы крупно разбогатеем! Уэйд ухмыляется. − Хе, конечно же, так и есть! Это карта сокровищ! Давай, малыш, ты найдешь что-то очень большое, если будешь двигаться на шесть часов. Питер приподнимает брови, словно бы спрашивая: «И почему ты такой придурок?», после чего неожиданно расплывается в улыбке и следует его совету. «Завтрак в стиле мексиканской фиесты всегда можно отложить на неопределенное время», − тянет Желтый с преисполненными снобизма интонациями, а потом резко переходит на междометия.*** *** ***
Уэйд будит Питера среди ночи. Тот бормочет что-то, хватает его за руку и засовывает ее себе под щеку, но Уэйд непреклонен. − Эй, Паучок? Сладенький, вставай, это о-очень важно. Давай же, скоро мы услышим жужжание вертушек, и кто-то начнет орать в рупор, что их послал Пентагон. Питер стонет что-то непечатное, приподнимает голову. На улице еще темно; они и заснули-то всего какие-то три часа назад. − Уэйд, ты чего? Уэйд переворачивается набок, облокачиваясь на подушку над плечом Паркера. − Давай сыграем в игру? – шепчет он, перекидывает ногу через ноги Питера, на мгновение вжимая их в раскаленные простыни. Потом находит новые точки опоры, упирается в матрас коленом и рукой, нависает сверху. – Ты будешь хорошеньким маленьким супергероем, а я – чудовищем, которое вылезло из самого гребаного ада, чтобы оттрахать тебя. Лицо Питера тонет в тенях, но Уэйд придвигается так близко, что видит все – как ресницы сонно опускаются и тут же взмывают вверх, как губы растягиваются в заговорщицкой усмешке, жаркой, как сама преисподняя. − И что мне нужно делать? – шепчет Питер срывающимся голосом, будто ему не хватает дыхания, будто вокруг океан, он захлебывается, и все, что ему остается – цепляться за Уэйда. Это просто финальная сцена из сраного Титаника, но все будет не так, совсем не так, пусть Кэмерон утрется. Уэйд склоняется к лицу Питера и выдыхает ему в губы: − Кричи.*** *** ***
− Уэйд! – вскрикивает Питер и тут же повторяет сдавленно, − А-а-а, Дэдпул! Я… я больше не могу. Я сейчас упаду! Конечно же, он не упадет, Уэйд держит Питера под ягодицы, раздвигая их, растягивая самыми кончиками пальцев края ануса, который сейчас так охуительно полон его члена. Питер легкий, и да, он прекрасно цепляется за плечи Уэйда и очень правильно обхватывает его талию ногами, так что ему почти ничего не грозит. Ну, разве что быть затраханным до смерти. Хотя Уэйд должен признать: развлекаться вот так, стоя без всякой опоры – адски неудобно. Под вопль Желтого: «Равновесие!» он расставляет ноги шире, немного отклоняет корпус назад и поддает бедрами вперед и вверх с большей силой. Висящего на нем Питера подбрасывает, он с силой жмурится, приоткрыв рот. − Хватайся за стены! − восклицает Уэйд, но из-за сбивающегося дыхания его голос звучит странно, с шипением. – Стены – твои друзья! Питер открывает глаза – какие же они у него пьяные, он почти не здесь, − и пытается пнуть его пяткой в поясницу. Тут же он чувствует, что начинает соскальзывать, и вновь прижимается, такой горячий, что Уэйд может чувствовать это через костюм. О да! Теперь все по канону: он трахается в своем восхитительном супергеройском костюме, и да, ему наплевать, что совсем скоро тот будет весь в пятнах от спермы и смазки. Это того стоит. Кроме того, его безумно заводит то, как член Питера трется о его обтянутый спандексом живот. «В этом есть что-то трогательное, − признает Белый таким голосом, будто сейчас пустит слезу. – Скрытая поэзия пениса!» − Заткнись! – бормочет Уэйд, хотя нудный Белый только что выдал ту еще непыльную шутку и теперь будет гордиться собой до скончания веков. Питер начинает сползать, его пальцы вдавливаются в плечи Уэйда до синяков, пока сам он дрожит и безуспешно пытается замереть и в то же время подвигать бедрами, чтобы словить еще немного кайфа. Уэйд, с шумом выдохнув, заставляет себя перестать вбиваться в него и, когда с губ Питера срывается короткий звук неудовольствия, просто приподнимает его руками, почти позволяя своему члену выскользнуть из него, а потом опускает обратно. Страшно хочется сделать это рывком и посмотреть, как Питер потрясенно распахнет глаза, вскрикнув, но если ему не понравится этот аттракцион, Уэйду потом не оправдаться перед Белым и Желтым. И – ладно, ладно, только без нотаций на этот раз! – он просто хочет, чтобы его Паучку тоже было круто. − Когда придет твой костюм, мы сделаем все правильно, − шепчет он на ухо Питеру, приподнимая и опуская его. Руки наливаются тяжестью, воздух начинает густеть, с трудом проталкиваясь в легкие. − просто не могу дождаться, когда сдеру его с тебя. Не надевай белье, ладно? Сто пудов, Человек Паук его не носил. Ты вообще видел эти комиксы? – вместо ответа Питер стонет, запрокинув голову, и Уэйд прерывается, чтобы облизать его кадык. − Он же выглядит, как потенциальная жертва изнасилования: тонкие запястья, хрупкие щиколотки, попка, за которую хочется укусить. Когда я увидел твой зад, все сразу понял. Он просто нечто. Конечно, если защищаешь мир от зла, будь готов, что кто-нибудь очень злой – или неопределившийся, мы еще не определились со своей позицией, но нам нравится быть сверху, − просто стащит с тебя эти облегающие штаны и засунет тебе в задницу язык. В лучшем случае. Но почему бы и нет?.. Мы так и сделаем. Прямо сейчас? А-а-а, нет, я хочу кончить. Ему едва хватает дыхания, легкие жжет, Белый и Желтый в его голове размазываются, превращаясь в полосы цвета – никаких реплик, никакого звука. Внутри как будто разрастается вакуум, снаружи малейшие шумы превращаются в какофонию. Он слышит стук сердца Питера, слышит дыхание Питера, чувствует его запах, распадающихся на множество простейших элементов: апельсиновый сок, шампунь, чистая кожа, проступивший пот. Он не знает, почему из этого складывается что-то настолько крышесносное. Ему и не хочется знать: он кончает, и это почти как если бы ему вышибли мозги, и он за мгновение от смерти до возрождения увидел врата гребаного рая.*** *** ***
Любое дерьмо межгалактических масштабов начинается обычно с чего-то незначительного, вовсе не предвещающего беды. На этот раз все начинается с того, что у Уэйда ломается дверь холодильника. Ничего серьезного – просто она закрывается не так плотно, как раньше, из-за чего лампочка в холодильнике горит все время, а не только когда его откроют. Так как дверца немного отходит, холодильник удивительным образом светится в темноте, наводя на мысли об одержимости демонами и о том, что кто-то постоянно ищет в нем еду. Питер говорит, что с этим можно разобраться самим, уходит в спальню и долго ищет там хоть что-нибудь полезное для ремонта. Он роется в шкафу, где находится самая пыльная и захламленная Нарния во всех девяти мирах, с грохотом выдвигает и задвигает обратно ящики прикроватного столика… А потом шум поисков стихает так внезапно, что это невозможно проигнорировать. − Сладенький, обнаружил что-нибудь подходящее? – интересуется Уэйд. Ответом ему служит тишина, а тишина – это всегда плохо. Самые плохие вещи случаются в тишине. − Сладенький?.. – переспрашивает Уэйд громче. Из спальни доносится едва слышный шорох. «Ну, по крайней мере, Бугимэн не затащил его в то измерение, что начинается у нас под кроватью», − философски замечает Желтый. Уэйд заставляет себя подняться и тащится в спальню, чтобы проверить, что стряслось, потому что вот это молчание на всех частотах Паучка – совсем, даже отдаленно не круто. − Ты не мог найти мою коллекцию трусиков бывших, мой маленький Шерлок, потому что недавно мы решили пожертвовать ее на благотворительность, Фонд активно мастурбирующих сопляков выразил нам бесконечную благодарность, но пожимать их отвратительные потные ладошки я отказался, кто знает, когда в последний раз они мыли руки и все такое. Исходя из всего этого, найти пакет с секретами, объединившими меня и Викторию, ты не мог, так что… − Уэйд обрывает себя, потому что Питер, ссутулившись, сидит на кровати и перебирает его старые рецепты на лекарства. Потертая жестяная коробка для завтраков с изображением Скуби-Ду, в которой хранятся обезболивающие, стоит у его ног и – черт, только полного кретина не навела бы на подозрения эта гора шприц-тюбиков и банок с таблетками. Но все эти медицинские бумажки!.. Он должен был сразу же разорвать их и сжечь то, что осталось, или, может, засунуть в банку с камнями и отправить на дно Ист-Ривер. Зачем только он хранит это дерьмо?.. Блядь. Бляяяяяядь. − Сладенький, послушай… Питер медленно поднимает голову. − Когда ты собирался мне сказать? Взгляд у него страшный. Такой взгляд должен заставлять землю разверзаться прямо под ногами грешников, чтобы те с визгами и воплями «Но я же еще не прошел последний «Ассассинз Кри-и-ид»!..» проваливались в бездну, на дне которой кипятят в больших котлах фритюрное масло не первой свежести и слушают Тейлор Свифт. «Никогда», − говорит Желтый. Он честный, и джентльмен к тому же. Во всяком случае, сегодня. Белый выбирает тактику игнорирования проблемы и отмалчивается. Уэйд засовывает руки в карманы черных тренировочных штанов. Там, в карманах, тепло и просторно. Он бы и сам хотел уменьшиться и отсидеться в каком-нибудь кармане. Сейчас будут слезы, а он ненавидит слезы. Серьезно, не плакать же из-за него, ебанутого мудака, который выглядит так, будто отплясывал ритуальные танцы вокруг четвертого энергоблока атомной электростанции в Чернобыле, пока над ней кружили пожарные вертолеты. − Завтра? Послезавтра? В последний день среды?.. − Идиот, − говорит Питер устало. Его голос звучит надтреснуто, будто у него воспалено горло, и каждое слово дается с усилием. – Среда – это тоже день. − Ты загоняешь меня в угол, Паутинник. Рушишь мой хрупкий мир, − говорит Уэйд. Голос его сначала взлетает до визга терменвокса, а потом снижается, становится хриплым. Хочется прокашляться. «Если он начнет разводить сырость, мы уходим, − встревает Белый, который тоже считает слезы проблемой. – Нужно было предвидеть такой уебищный поворот событий, ты, болтливая задница. Теперь он будет нас жалеть. Теперь в его глазах мы будем еще большим ничтожеством, и это просто бьет все рекорды высшего пиздеца». − Ну, знаешь… − Питер обхватывает себя руками, как будто мерзнет, и начинает раскачиваться на краю кровати взад-вперед. – Мой хрупкий мир тоже рухнул. И мне, кажется, нехило врезало одним из его кусков… «Он сейчас заплачет! – взвывает Желтый. – Дурья башка, да сделай ты что-нибудь!» «Уходи! Проваливай отсюда и никогда не возвращайся! – пытается переорать его Белый. – Он проревется и забудет! Сколько в его возрасте надо, чтобы прореветься и забыть? Две недели, месяц?..» Питер вновь наклоняет голову и зарывается пальцами в волосы. Рвано выдыхает. Уэйд чувствует, что если сейчас услышит что-то похожее на рыдание, то не выдержит и уйдет. Или обнимет Питера, слижет слезы с его глаз, вдохнет напоследок сладкий воздух у него за ухом, потому что где-то там начинается волшебство, а потом уйдет? Гребаное блядство, никто не говорил ему, что будет так тяжело. Что такое дерьмо вообще может произойти. Ну да, он забыл про свой ебаный неоперабельный рак, но разве не к этому все стремятся? Типа, сделайте все возможное, чтобы больной чувствовал себя нормальным, реализовавшим себя членом общества. И ведь никто не предупреждал, что, когда Уэйд мать твою Уилсон, которому везет как новобранцу, наступившему на противопехотную мину, прислушается к какому-нибудь из пиздецки тупых советов по социализации, случится просто-таки эпическое говнище. И ведь да, он может регенерировать и все такое, но вдруг что-то пойдет не так?.. «Твой онколог, доктор Мэттьюс, считал, что все пошло не так, когда та мерзкая родинка начала расти», − вспоминает Желтый. − Ах, это все мои голубые глаза, светлые волосы и розовые веснушки, − говорит Уэйд, неприятно ухмыляясь своим словам. Теперь ни волос, ни веснушек. От глаз избавиться не удалось, но он еще может одолжить у соседки миксер. − Никто никогда не болтался со мной целыми днями, − тихо начинает Питер, продолжая слегка раскачиваться, − знаешь, я иногда думал, что со мной не так, у меня ведь всегда были проблемы с тем, чтобы заводить друзей… Не то, чтобы я не общительный, тетя Мэй говорит, что меня не заткнуть, но всем обычно плевать на мою болтовню. Знаешь, как это бывает? Они просто пропускают твои слова мимо ушей, да, и никто из них тебя не замечает, − он распрямляется, делая глубокий вдох, его грудь поднимается и медленно опадает. – Но, понимаешь… Ты. Ты подарил мне эту чертову утку! И явился той ночью в своем крутом супер-геройском костюме! Боже, я подумал тогда: «Этот парень шизофреник! И он прирежет меня катаной из сувенирного магазина!» − Питер сдавленно хихикает, прежде чем зажать себе рот руками. Мотает головой и отнимает ладони от побледневших губ. – Ты постоянно таскаешь мне какую-то еду, и хотя от нее к тридцати годам я заработаю ожирение сердца, я не могу просто отказаться от чертового тако в сырной тортилье с хрустящими кусочками курицы, потому что это просто преступление! И ты делаешь ради меня все эти дурацкие скучные дела, которые мне поручает тетя Мэй! А однажды ты целый день не давал мне наступать на пол и носил на руках!.. − Вокруг была лава, а ты не умеешь восстанавливаться, − начинает оправдываться Уэйд, но Питер перебивает его: − И каков прогноз? − Хех, я почти уверен, что будет солнечно, но если тебя интересует, с какой скоростью крохотные раковые клеточки делают новых раковых клеточек на курорте под названием «Уэйд Уилсон», то мы понятия не имеем, потому что просто забираем у доктора Дулиттла рецепты на лекарства и сбегаем в закат. Он нам не понравится, от него пахнет тигровым бальзамом и средством от моли. Фи, тигровый бальзам! – Уэйд картинно передергивается, чтобы продемонстрировать все свое презрение к изыскам тайской медицины и ментолу, когда Питер вдруг подается вперед, хватает его за низ футболки и тянет к себе. Уэйд делает шаг вперед, случайным пинком отправляя коробку с лекарствами под кровать, и замирает между раздвинутых ног Питера. «Что предпримет он? Что сделаешь ты?» – нагнетает обстановку Желтый. Как он только обходится без попкорна? − Не смей умирать, − говорит Питер едва слышно, обхватывая Уэйда руками за талию. – Я просто… запрещаю тебе. Какого хрена?.. Не смей умирать, ты слышишь? – он утыкается лицом Уэйду в живот, и, судя по тому, как сильно Паучок в него вжимается, он поставил перед собой цель задохнуться самым нелепым образом. Уэйд ждет, когда же на его футболке начнут расплываться мокрые пятна, но Питер не плачет. Правда, трясет его как при лихорадке. Конвульсии накатывают и накатывают. Уэйд сдается. Опускает руки на плечи Питера, водит по ним ладонями, дожидаясь, когда дрожь начнет стихать, гладит короткие волоски на шее, нежно трет большими пальцами за ушами. Белый напоминает ему, что он это зря, что надо уйти – чем раньше, тем лучше, − но Питер так близко, такой печальный, как только можно его не коснуться?.. − Тс-с-с, малыш. Паучок, ты там не задохнешься? Или ты отрастил жабры? Никогда не слышал о пауках с жабрами, но, солнышко, давай, тебе лучше все-таки вдохнуть немного воздуха, вот увидишь, это только пойдет на пользу. Питер мотает головой, даже не думая отстраниться. − Почему ты так расстроился, пирожок? Все хорошо, − Уэйд принимается ворошить его волосы – сначала мягко, а потом так, будто ставит ему ирокез. − Я совершенно точно не умру. Я тебе обещаю. О, хочешь, я даже принесу тебе клятву? Я могу поклясться. Хм, именем своей матери? Не уверен, что помню ее имя. Ей нравилось, когда ее называют Карамелька… Ладно, похрен. Я не умру, и точка. Я же дал тебе слово! А еще я умею регенерировать. С такой примочкой нельзя так просто взять и отбросить ласты, малыш, это целое искусство, полное веселья и вдохновения! − Ты всегда так говоришь, − бубнит Питер ему в живот, и вибрация от звуковой волны вкупе с горячим дыханием заставляют Уэйда прикрыть глаза. − М-м-м, да. И я никогда не вру, слово Дэдпула. − Ты как-то рассказывал, как спас Нью-Йорк от целой армии зомби-президентов США, успев при этом подружиться с призраком Бена Франклина. И еще про безумный мир, где были другие зомби, не те, которые приносили присягу на Библии перед всем американским народом… − И это все правда! – со знанием дела кивает Уэйд. – Кстати, у Вудро Вильсона (1) тоже вполне супергеройское имя. И откуда я вообще о нем знаю? Я же канадец… Чертовы зомби-президенты!.. − Серьезно, почему это всегда зомби? − Не всегда, малыш. Не стоит забывать о скруллах. А еще я видел Моби Дика! − Да, я тоже. На обложке книги про Моби Дика, − Питер нехотя разжимает руки, отпуская Уэйда. − О, твое неверие ранит нас сильнее, чем падение цен на нефть, − тянет тот обиженно. – Но мы можем доказать тебе! «Знаешь, в чем разница между достопочтенным мистером Вильсоном, надравшим зад Рузвельту, и тобой? – встревает Белый. – У него были его «Четырнадцать пунктов», а у тебя нет даже достойных аргументов!» Уэйд дергает головой. − Неправда, у меня есть аргументы! Поразительное волшебство регенерации, призываю тебя! – восклицает он, взмахивая воображаемым магическим жезлом, и, стремительно развернувшись, выскакивает из спальни, потому что у него есть идея, и ей не хватает совсем чуть-чуть до того, чтобы называться восхитительной! В конце концов, у Уэйда все еще есть его исцеляющий фактор, есть молоток, есть гвозди, есть пальцы, и одним из этих малышей он даже готов пожертвовать, чтобы доказать свою правоту – и сделать так, чтобы Питер перестал расстраиваться. Потому что когда Паучок расстроен, Уэйд чувствует себя так ужасно, будто у него в душе несварение и ей по-настоящему сильно хочется проблеваться. − Уэйд! − Питер подрывается с кровати, как по сигналу тревоги. «Паучье чутье», − удовлетворенно отмечает Желтый. − Уэйд! − Глянь-ка, да мы богаты!− с кривой усмешкой говорит Уэйд, вытаскивая ящик с инструментами из-под мойки на кухне. Помимо молотка и гвоздей, половина из которых кривые и ржавые, в нем лежат плоскогубцы, отвертка, несколько монеток, фигурка Плохого копа из набора «Лего» и косточка от персика. – Зачем тебе все это? − испуганный Питер влетает в кухню. − На самом деле ты робот, которого отправили в прошлое, чтобы уничтожить будущее?.. Уэйд протягивает ему один из гвоздей, такой кривой, будто его скрючило от радикулита. − Давай, Пити, нам нужна капелька твоей помощи. Просто подержи вот этого уродца, а я врежу по нему молотком… Нет! Черт! Пресвятое дерьмо, ты можешь пораниться! Если на тебе останется хоть самая крохотулечная, еле заметная царапинка, Белый с Желтым никогда мне этого не простят! – Уэйд зашвыривает гвоздь обратно в ящик с инструментами. – Хуй с ним, обратимся к классике! – он хватает один из ножей, стоящих в деревянной подставке, и рывком вонзает себе в руку раньше, чем Питер успевает его остановить. Удар такой сильный, что нож, разрывая мышцы, входит в ладонь по рукоятку. Больше похоже на какой-то дебильный фокус, если не вдаваться в подробности. На мгновенье воцаряется тишина. Питер смотрит на нож совершенно круглыми глазами, приоткрыв рот, будто хотел что-то сказать, но в последнюю секунду забыл, что. Уэйд тоже смотрит на нож – скорее с интересом, хотя рука болит просто невыносимо. «Ой, ладно, это всего лишь детский пикник на лужайке по сравнению с тем, как ощущаются ожоги восьмидесяти процентов тела», − только отмахивается Белый. От этой заразы не дождешься сострадания. − Твою мать! – наконец отмирает Питер. – Ты продырявил свою долбанную руку! − Без паники, сладенький, сейчас все будет, − фыркает Уэйд и с усилием выдергивает нож из ладони. Кровь из открытой раны тут же начинает лить, как в каком-нибудь низкопробном ужастике. Красные капли одна за другой падают на засаленный кухонный линолеум. − Так, ладно, − говорит Питер медленно, пытаясь, очевидно, последовать совету Уэйда. Протягивает вперед руки, показывая ладони, словно какой-нибудь славный парень из службы спасения, которому неприятности ни к чему. – Не знаю, что происходит у тебя в голове, но, пожалуйста, послушай меня и положи нож. Просто положи и больше ничего не предпринимай, я сгоняю за… чем-нибудь. Простыней. Полотенцем. Надувными манжетами для плавания. Не знаю. Тут же целый кровавый Ниагарский водопад, жизнь меня к такому не подготовила!.. Он разворачивается, чтобы уйти, но Уэйд хватает его за плечо здоровой рукой. − Малыш, подожди, ты пропустишь тот фантастический момент, когда эта штука исчезнет! Питер бросает на него по-настоящему пугающий взгляд. − Клянусь, лучше ей так и сделать к моему возвращению!.. – после этого он выворачивается из захвата Уэйда и выбегает из кухни. Уэйд вновь вперивает взгляд в свою руку. − Ну же, давай, регенеративная магия! Ты ставишь нас в неловкое положение. На самом деле, дыра в руке – это ужас как больно, а самое дерьмовое в ней то, что выглядит она так, будто не собирается затягиваться в ближайшее время – то есть, очень нахально. Уэйд поднимает проколотую ладонь на уровень глаз и около минуты пристально вглядывается в ровную вертикальную рану. От крови, стекающей вниз по запястью, рукав толстовки становится влажным и неприятно-липким. «У нас украли исцеляющий фактор! – ужасается Желтый. – Вот козлины!» «Может, он просто замедлился? – предполагает Белый с надеждой. – Наверно, нам стоит попить витамины, как всем среднестатистическим лохам». − Хьюстон, у нас проблемы, − констатирует Уэйд озадаченно. Потому что – вот черт, он реально надеялся, что его крутое, супер-модифицированное и неубиваемое тело играет с ним в одной команде. − Да-а, Хьюстон на связи, и сейчас мы что-нибудь придумаем, − вернувшийся Питер швыряет на кухонный стол какие-то пузырьки, упаковку бинтов и веселенькое полотенце с утятами. – Чувак, если собираешься и дальше так развлекаться, тебе надо серьезно поработать над содержимым аптечки в ванной, сейчас там только вот это и упаковка «Ментоса» неустановленной давности. − Но я умею регенерировать! − Уэйд, твоя кровь капает на меня! – Питер хватает его за плечи. Он страшно бледный, отчего его глаза кажутся в блеклом кухонном освещении почти черными. – В общем, сейчас мы промываем это, как-нибудь останавливаем кровотечение, а потом едем в больничку, и ты рассказываешь мне веселую историю о том, что это за дерьмо только что было. Потому что, блин, еще никто на моей памяти не протыкал себе руку, чтобы что-то доказать! − Мамочка, мы не хотим в больницу! – канючит Уэйд, позволяя, тем не менее, закатать на себе намокший от крови рукав. – Там холодно, мерзко, воняет хлоркой, и все ужасно злые! То доброе и вечное, что еще сохранилось в современном здравоохранении, − крохотные ванильные пудинги и кровати с регулируемой спинкой!.. − Но сын мой, ты утопил в своей крови всю квартиру, − говорит Питер в перерывах между попытками открутить зубами тугую крышку пузырька с антисептиком. – Еще немного, и мы зальем соседей. Предлагаю сменить твое имя на «Кровавый бассейн». «Паучок так много говорит, когда волнуется, − замечает Желтый с долей умиления. – Прямо как мы! Как мы!». Спустя сорок три минуты и одну очень нервную поездку в такси Уэйд и Питер сидят на неудобных стульях в приемном покое ближайшей больницы. Дежурный хирург занят, но медсестра с лицом печальной мыши обещает, что их пригласят, как только он освободится. В больницах всегда царит угнетающая атмосфера, но по ночам гаже всего. Свет в приемном покое слишком резкий, белый, отчего собравшиеся тут страдальцы немного похожи на трупы с восковой кожей и впалыми глазами. Прямо-таки ночь живых мертвецов. Страдальцев немало, и урожай их диагнозов радует разнообразием. Желтый начинает распевать больничную версию песенки про двенадцать дней Рождества, но когда он доходит до пункта про четырех алкашей с белой горячкой, Питер нарушает тишину: − Мне все кажется, что сейчас откуда-нибудь вылезет толстый лысеющий мужик с камерой и скажет, что мы на шоу «Подстава», а потом я вспоминаю, что эту дурацкую передачу закрыли три года назад, − говорит он, как бы невзначай накрывая здоровую руку Уэйда своей. Больная – по-прежнему больная, что здорово смахивает на предательство, − лежит у Уэйда на груди, плотно обмотанная бинтами и, зачем-то, полотенцем. Полотенце неизменно вызывает живейший интерес у других обитателей приемного покоя. − А мне все кажется, что это − тот мой сон, в котором вдруг начинает играть «Go, Sister», медсестры скидывают с себя халатики, а под ними – такое маленькое развратное бельишко, прозрачные чулки и больше ничего, − с энтузиазмом делится Уэйд. Мимо, грузно ступая, проходит чрезвычайно полная медсестра-латиноамериканка в фиолетовой форме. Питер и Уэйд провожают ее задумчивыми взглядами. − А теперь мне страшно, что это на самом деле твой сон и она начнет раздеваться, − шепотом замечает Паркер. − В своих снах я похож на Дороти, − Уэйд издает мечтательный вздох. – Ну, знаешь, симпатичное личико, маленькая собачка, дорога из желтого кирпича, две катаны за спиной… Приятное тепло в той руке, которую держит Питер, удивительным образом контрастирует с назойливой ноющей болью в другой. По шкале от нуля до хреналиона эта боль тянет всего лишь на жалкую шестерку, что никак не мешает ей оставаться крайне раздражающей. − Дороти-Джуди Гарленд (2)? – изгибает бровь Питер. – Джуди Гарленд с катанами! Хотел бы я на это посмотреть. Наверно, получилось бы что-то вроде «Убить Билла», только черно-белое и рекомендованное к семейному просмотру. − О, Пити! Это охуенно шикарно! У нее бы были красные башмачки и шрамы. Много шрамов. Потому что, как говорит Желтый, всегда нужно чем-то жертвовать. − Даже со шрамами она была бы секси… − Питер выдавливает из себя слабую улыбку, усталую и грустную. Его взгляд скользит по помещению, от одного ожидающего пациента к другому, не задерживаясь ни на ком, будто мысли его где-то далеко. Свободная рука Паркера, лежащая на колене, безотчетно ковыряет дырку на джинсах. – Я видел у тебя направление на томографию. Там, в коробке Великой Тайны. «О-о-о нет, − стонет Желтый. – Нет-нет-нет-нет-нет». «Хм, − высокомерно фыркает Белый. – А ведь мы почти купились…» − Малыш, послушай… − начинает Уэйд. Слова подступают к горлу, такие нелепые, − что-то про раковые клетки, отправляющиеся в круиз по его сосудам. Они еще не знают, что в отеле «Левое полушарие» их ждет отличный отдых с континентальными завтраками, но уже полны надежд и всякого прочего говна. Нет, спасибо, ему не нужно их семейное фото на память. − Мистер Уилсон? – выкрикивает медсестра, похожая на печальную мышь, из-за стойки. − Хирург готов вас принять. «Везучий сукин сын, − присвистывает Белый. – Очень вовремя. А ведь я говорил, что нам надо свалить и дать Пити просто пережить все это. Почему все меня игнорируют? Я требую справедливости!» По дороге к кабинету хирурга Уэйд в красках придумывает, как именно он свалит. Свалить можно по-разному, в основе своей это так же легко как два пальца обоссать. Можно выйти с черного хода, когда добрый доктор закончит зашивать в нем лишнее отверстие. Можно завтра же собрать шмотки и податься в бега. Отправиться в Аризону или в Плайя-дель-Кармен. Можно устроить на Кубе еще одну революцию или навестить скруллов. Можно заявить Питеру, что да, трахаться было весело и зажигательно, но пришла пора сказать «Аста ла виста, бэйби». Хирург – женщина. Супер-крутая сексуальная цыпа. В кабинете так холодно, что ее соски видно даже сквозь форму и лифчик. И грудь у нее похожа на две большие порции желе, которое отлично сохраняет форму и так забавно пружинит. Полный улет. − Мистер Уилсон, так? – говорит она густым, тягучим голосом с хрипотцой. – Сквозная колотая травма кисти? − Здравствуйте, мисс Острые Соски, рад знакомству, ваша корма просто вау, но давайте сразу проясним – вон там, в приемной, сидит мой охрененно горячий бойфренд, и у нас с ним конфетно-букетные моногамные отношения, − выдает Уэйд на одном дыхании. Он и сам не знает, зачем. Это все грудь. Сложно смотреть спокойно на чашечки третьего размера. Хирург – Каролина Лоусон, как указано на ее бейдже, − поднимает на Уэйда взгляд, полный равнодушного недоумения: − Рада за вас. А теперь давайте сюда вашу руку. «Никуда он не уйдет от Паучка, − если бы у Белого были глаза, он бы их закатил. – Никогда. Слабак». «Пу-пум-пи-ду! Пу!» − добавляет Желтый. Из него бы вышла отличная Мерлин Монро.*** *** ***
Они возвращаются в квартиру Уэйда только к трем часам ночи, задержавшись, чтобы поесть пиццы в маленькой круглосуточной забегаловке какого-то итальянца. Забегаловка выглядит так, будто раньше была общественным туалетом, но уж что-что, а пиццу там делать умеют. − Я в душ, − предупреждает Питер, с очаровательной бесцеремонностью достает из шкафа одну из футболок Уэйда, подозрительно принюхивается к ней и, решив, что она прошла проверку, перекидывает ее через руку. − Я с тобой, сладенький! − Тебе только что перевязали рану, − Питер подходит к Уэйду и кладет ладонь ему на грудь. Очень продуманный тактический ход: чертовски сложно перечить человеку, который касается тебя так нежно. – Если намочишь, придется ехать обратно, а я ужасно хочу спать. Может, отложишь очередной акт саморазрушения на завтра? − Обло-о-ом! – выводит Уэйд, когда дверь ванной закрывается. «Мог бы попроситься посмотреть. Мы бы просто подрочили, сидя на унитазе», − подсказывает Белый недовольным тоном. Он невыносим, когда у него плохое настроение, а сегодня определенно не его день. − Дважды обло-о-ом. Дряньство, − Уэйд берет на кухне пиво, потому что пиво все делает лучше, возвращается в спальню, падает на кровать и какое-то время переключает каналы, почти не замечая происходящего на экране. Он прислушивается к шуму воды. Питер, голый и мокрый, совсем близко, и его можно трогать, гладить, облизывать, можно взять в рот его член… «Андорра ждет нас, − встревает Желтый. – Угоним гидросамолет?..» «Нахрен Андорру, ненавижу снег. И гидросамолет нахрен. Пусть это будет поезд. Скинем его с обрыва. Взорвем перекрытия на мосту. Эффектно и изящно, как в мультипликационной «Анастасии», − подключается Белый. – Кто будет исполнять партию Распутина? Что, никто? Ладно, спою я». − Вы там совсем охренели? – не выдерживает Уэйд. – Срываете мне час грязных фантазий. Как-то не по-братански, а? Даже Росомаха так не поступает. Кстати, мы видели его по телеку, такого прилизанного. Говорят, у него рак кожи. Вот так попадос. «Мы работаем над планом побега, − объясняет Желтый. − У нас сперли исцеляющий фактор. Если мы не вернем его себе немедленно, Паучок будет дружелюбно и по-соседски сидеть у нашей кровати, пока мы с хрипом дышим через кислородную маску, не в силах сказать даже: «Люк, я твой отец». «Мы ему не отец. Вот оно, счастье!» − О чем говорите? – Питер выходит из душа. Футболка Уэйда ему велика, но в этом явно что-то есть. − Угон поезда против угона гидросамолета, − ухмыляется Уэйд, ставя полупустую бутылку пива на пол. – Твои варианты?.. Кстати, выглядишь горячо. Просто в пепел. А теперь иди сюда, крошка, и расскажи нам, как вы с капитаном команды по американскому футболу зажигаете под трибунами, когда приходит время отложить твои очаровательные блестящие помпоны. Питер с усмешкой оттягивает низ футболки и читает, что на ней написано: − «Железные Рыси», Университет Стэнфорда… Вперед, Рыси! – он взмахивает кулаком, что, очевидно, должно возродить волю к победе в далекой команде беспробудно бухающих калифорнийских студентов, а после забирается на Уэйда и, склонившись, упирается лбом ему в плечо. − Как твоя рука? – шепчет он, касаясь губами неровно зарубцевавшейся кожи. − Все тип-топ, малыш, − Уэйд кладет руку ему на поясницу. – Приготовься. − К чему? – спрашивает Питер подозрительно. Вместо ответа Уэйд рывком перекатывается, заставляя их поменяться местами. При этом он, конечно же, задевает забинтованную руку, и та отзывается взрывом обжигающей боли. «Интересно, может ли кровотечение снова открыться?» − Желтый задается вопросом безопасности подобных выходок. «Плевать, это того стоило». «Жизнь без регенерации – такой отстой». Уэйд сползает ниже, задирает на Питере футболку, утыкается ему лицом в живот и глубоко вдыхает. По рецепторам бьет запах геля для душа − химически воссозданная морская свежесть, в которой нет ничего от настоящего моря, − и самого Питера, тонкий, почти неуловимый, но и такого достаточно, чтобы завибрировало в солнечном сплетении и страшно захотелось потрогать себя между ног. Или чтобы там потрогал Паучок. Да, этот вариант намного-намного лучше. «Пахнет как выигрышный билет», − мурлыкает Желтый. Уэйд касается губами впадины пупка, запускает в нее язык. Ему совершенно сносит крышу от того, какая у Питера гладкая, нежная кожа, как на ней проступают засосы, если не быть особенно аккуратным с зубами. Нет, он старается не ставить эти симпатичные отметинки специально, но иногда так сложно удержаться. − Действительно, пахнет как билет с пятимиллионным выигрышем, − бормочет Уэйд. – Наш паучий выигрыш. − Оу, спасибо! Это твой гель для душа. − Наше фото разместят в воскресной газете под заголовком «Счастливый победитель», и читателей «Унылого еженедельника для старперов» станет вдвое меньше. Но правительство скажет нам спасибо, Белый Дом всегда радует, когда популяция тянущих налоги стариков сокращается. Может быть, в нашу честь даже устроят прием? На столах будут омары в таких смешных бумажных коронах, главное – не знакомиться с ними, никаких разговоров во время еды, − Уэйд сползает еще ниже и кое-как стягивает с Питера трусы одной рукой. Тот изгибается, приподнимает бедра, помогая раздевать себя. Движение заставляет его стоящий член покачиваться перед лицом Уэйда, и если это не самое дьявольски красноречивое приглашение в мире, то Уэйд – звезда «Чумовых бот». Ах, черт, он почти звезда «Чумовых бот». Но это все равно приглашение. − Подожди, − хрипло просит Питер, приподнимаясь на локтях. – Я… У меня есть предложение. Сделка. Уэйд приподнимает одну бровь… Ладно, у него нет бровей, но он все еще может делать это движение. В конце концов, если бы его разрешалось использовать только людям с бровями, это ущемило бы права школьниц, неудачно поэкспериментировавших с восковыми полосками. − Сделка? – говорит Уэйд задумчиво и проводит кончиком языка по головке члена Питера, словно лижет мороженое. – Мы любим сделки. И даже готовы рассмотреть варианты. Что же Паучок хочет предложить нам? Лицо Питера на долю секунды принимает нечитаемое выражение. Его руки вцепляются в простыни. − Месяц минетов. Каждый день. Где захочешь. Уэйд замирает. Белый и Желтый хором издают такой звук, будто подавились слюной. − И что ты за это хочешь, малыш? Ладно, вот теперь у него по-настоящему плохое предчувствие. − Сделай МРТ. Питер Паркер, надежда Нью-Йорка и своей одинокой старой тетушки, мальчик, который почему-то не носит спандекс, но все еще горит желанием всех спасти. Даже одного болтливого дегенерата с метастазами в мозгу. «И почему нет такой серии комиксов, где Человек-Паук – секс-шпион? – недоумевает Желтый. – Я бы такое почитал… Может, напишем письмо в издательство?..» От него совсем никакой помощи, а ведь, между прочим, тут решается чудовищно важный вопрос. Возможно, от ответа на него зависит судьба вселенной. Нескольких вселенных?.. «Соглашайся, − подсказывает Белый. – У него божественный рот. А мы пока вернем гребаный исцеляющий фактор, который ты, жертва хаотических репликаций хромосом, где-то посеял… В крайнем случае, нет». − Хочешь увидеть Белого и Желтого на снимке? Они такие милашки, − Уэйд дует на влажную от слюны головку. Питер стонет, прикусив губу, и поддает бедрами. − Да-а. Просто сделай это. − Хорошо, сладкий. Видишь, наши отношения достигли тех заоблачных высот близости, когда ты уже хочешь знать, какой я внутри. Но это будет тебе дорого стоить! − Ты правда сделаешь МРТ? − Конечно. Но тебе придется приложить усилия, чтобы мы не передумали. Много усилий. «Ты передумаешь, − обещает Белый. – Уже передумал. Мы-то знаем, как часто ты врешь». «К тому же, мы ненавидим больницы». «И странные процедуры в больших жужжащих машинах». «В таком случае, Андорра». «Конго». «Музыка грохочет! «Восточный экспресс» взлетает на воздух! Зрители аплодируют стоя!..» Уэйд мотает головой. Это помогает сбить голоса с толку. − Так на чем мы остановились? Питер протягивает руку, чтобы дотронуться до его щеки. Прикосновение легкое, почти щекотное. − Ты вроде собирался сделать своим ртом нечто прекрасное… Ну или, знаешь, мы можем объединиться для командной работы… − Командная работа? Поза 69?! Сладенький, ты просто огонь!.. На следующий день Уэйд уходит из своей квартиры и не появляется там в течение двух недель. Его телефон заканчивает свою недолгую жизнь на дне Гудзона. *** *** *** Одна из самых лучших вещей на свете – еда. Во-первых, обычно у нее нет своего мнения, и она молча тебя поддерживает, лежа в желудке. Во-вторых… а, похер. «Нивелирует чувство одиночества?» – участливо подсказывает Желтый. В последнее время он звучит как-то невесело. − Прости, не понял, что это сейчас ты такое сказал? Это было на китайском? – говорит Уэйд, не прекращая жевать. Тут всем все равно насрать, как громко он чавкает и пользуется ли салфетками. Пару минут назад он видел, как какой-то тип стащил бобину туалетной бумаги из толчка, и никто даже не удивился. «Мы можем помочь тебе пережить тяжелый разрыв. Хочешь поговорить? Мы всегда рядом», − напоминает Белый с пугающей заботой. − Думаю, он найдет себе хорошенькую рыжую девушку. Будет заниматься с ней скучным разнополым сексом. Милый, сегодня мы опробуем новую позу – миссионерскую со включенным светом!.. О детка, если бы ты знала, на что способен твой нежный парниша, то немедленно занялась бы растяжкой, чтобы не чувствовать себя жирной коровой. «Ты все драматизируешь, − замечает Белый недовольно. – Съешь еще тако, это заткнет тебя ненадолго». «И купи розовый лимонад, я хочу розовый лимонад», − гнусавит Желтый. − Розовый лимонад? Ты, наверно, был очень популярен в своей школе для девочек. «А ты такой злой, когда не трахаешься». − Не, я всегда такой… − отвечает Уэйд мрачно. Кажется, в последнее время тако делают как-то неправильно. Раньше они не были такими безвкусными, а лепешки из кукурузной муки так приятно хрустели… Теперь все изменилось. Фантастически невероятное разнообразие ощущений − как будто жрешь бумагу. «Это потому, что у тебя депрессия», − напоминает Белый. «Ты все сделал правильно, наш герой, − напевает Желтый. – Теперь можешь продолжать катиться вниз по социальной лестнице. Секс за деньги и регулярное несварение желудка. Черт, мы правда не знаем, почему у тебя все еще есть кубики пресса. Это магия? Ты единорог?..» − Питер занимался с нами сексом бесплатно. Как думаете, ему было противно? «Ну, может быть. Где-то между моментом, когда он стонал «Уэйд, Уэйд!», и моментом, когда он проваливался в посторгазменную кому». − Это больше, чем кто-либо еще может вынести. «Ты сам от него избавился. Нечего теперь скулить». − Ну, ты же знаешь, как это бывает. Сегодня он – весь твой мир, а завтра ты умираешь от рака. «Я как будто на шоу Опры, − замечает Желтый, пытаясь изобразить, что расстроен до слез. – Кстати, весь твой мир сейчас зайдет сюда». В первое мгновение Уэйду кажется, это галлюцинация – потому что да, у него бывают галлюцинации, только на прошлой неделе он вот этими самыми глазами видел, как звезды на небе сложились в слово «fuck», что само по себе вызывает подозрения, потому что над Нью-Йорком не видно звезд. Так что вероятность того, что долговязый парень в темно-серой куртке, который только что прошел мимо панорамного окна этой забегаловки, действительно Питер, ничтожно мала. Но когда тот заходит в зал и крутит головой, становится ясно, что это определенно Питер. «Нужно ли нам залезть под стол, как в каком-нибудь сериале про кучку друзей-свингеров и неловкие встречи? Может, сбежим через окно?..» – паникует Белый. За столиком справа немолодой мексиканец читает «Нью Йорк Пост». Не долго думая, Уэйд вырывает газету у него из рук. − Ло сьенто, я на секундочку. Мексиканец бормочет что-то про «совсем ошизевших», а Уэйд отгораживается таблоидом от внешнего мира. Не то чтобы он верил, что его это спасет от гнева Паучка… Верхний край газеты отгибается назад, и из-за него появляется лицо Питера. Тот выглядит до успокаивающего обычно: умное лицо, совершенно развратные губы, которые хочется покусывать, пока они не станут ярко-малиновыми. Если приглядеться, можно заметить легкие следы недосыпания, но кто в век высоких технологий идет в кроватку в десять вечера?.. − Ке паса, малыш. Ты скучал по нам? Мы скучали. Уэйд уверен, что Питер будет злиться, но тот удивительно, пугающе спокоен, как будто познал какой-то жуткий дзен. Он выдвигает стул напротив, садится, не проронив ни слова, какое-то время смотрит на Уэйда очень внимательно и начинает: − Есть разговор. − Ты следишь за нами, да? Шпионишь? Вот почему сегодня в душе у меня было ощущение, что кто-то за нами подглядывает. Питер берет салфетку, лежащую возле тарелки Уэйда, и начинает складывать ее так усердно, будто от этого зависит жизнь всего мегаполиса. Впрочем, он все равно ничего не смыслит в оригами, и его творение похоже в лучшем случае на смурфа. − Я всего лишь обзвонил все забегаловки с кухней текс-мекс в окрестностях, чьи номера смог найти в интернете, и попросил менеджеров связаться со мной, если в их заведении появится тип в красно-черной маске, − губы Питера странно дергаются, будто он хочет улыбнуться и не может. – Как оказалось, насчет маски нужно было уточнять. Позавчера я познакомился с одним любителем БДСМ, которому партнер не позволяет выходить на улицу без кожаного респиратора и какой-то штуки на член. Нет, я не видел его член, просто этот чувак рассказал. Классный, кстати, парень. Уэйда начинает затапливать дурацким чувством узнавания. О да, это его Питер. Вернее, уже не его. Теперь это Питер Сам-По-Себе. «Сосредоточься!» − кричат голоса, таблички вспыхивают одновременно, и это ослепительно, как рождение сверхновой. Черт, он не может сосредоточиться. Он до смерти хочет засунуть язык Питеру в рот. − Какая трогательная история, тыквочка. Я не из таких, но, думаешь, мне тоже нужна кожаная штука на член? Мне будет приятно и чуточку больно? Питер все-таки улыбается. У него самая грустная улыбка из всех. Маленькие девочки рыдали бы над его изображением в книге комиксов снова и снова, пока не придет время приниматься за домашнюю работу. − Я пришел не для того, чтобы рассказать тебе эту клевую историю. Ну, для этого тоже, но это не главное, − он вздыхает и комкает оригами-смурфа. – Я хотел сказать, что сначала, когда ты исчез, это меня немного… разбило? Честно говоря, я думал, что ты уже где-нибудь в Доминикане, и я никогда тебя не найду, − скомканного смурфа расплющивают пальцем об стол. – Не важно. Наверно я даже понимаю, что произошло. − Инопланетное вторжение? – удивляется Уэйд. – Если земля обречена, я должен знать. Нужно запастись топливом и солеными крендельками. Кстати, хочешь розового лимонада? Интересно, он клубничный? − Нет, − Питер качает головой. – В смысле, нет, лимонад со вкусом жвачки, и нет, я его не хочу, спасибо. Я хочу кое-что сказать тебе. «Что он нас любит?» − предполагает Желтый. «Что он нас ненавидит?» − перечит ему Белый. − Что ты страшно зол на меня и желаешь мне подхватить гонорею? Я понимаю, что могу производить впечатление респектабельного джентльмена, но, малыш, не так уж много людей горит желанием забраться ко мне в штаны, так что тебе придется подождать. О-очень долго подождать. Возможно, за это время ты даже успеешь отправить мне пару приглашений на свои свадьбы, − неприятно оскаливается Уэйд. – Хотя знаешь, мой дорогой Паутинник, я бы так не делал, если невесту и всех ее пьяных подружек вывернет на платья от вида твоей великой минувшей любви, расходы на химчистку будут просто неприличными. За окном очень солнечно, полдень, свет насквозь пронизывает эту мексиканскую забегаловку с липкими столами и меню из пятнадцати пунктов. Беснующееся солнце делает глаза Питера прозрачными, как чай. − Это не то, о чем я хотел поговорить. Есть один человек, который очень сильно мне нравится, − говорит Питер неожиданно мягко. «Узнай, как его зовут и где он живет». Уэйд решительно отодвигает от себя тарелку. − Это кто-то, с кем ты учишься? Кофейная девица из «Старбакса»? Кофейная девица из «Карибо Кофе»? − Нет. Просто один человек, который мне дорог. Но, несмотря ни на что, этот человек еще и страшно меня бесит! Иногда он настолько выводит меня из себя, что я забываю о своей политике ненасилия, и просто хочу его прикончить, − забывшись, Питер громко хлопает ладонями по столу. – К счастью, это все равно нельзя сделать, потому что человек, о котором я говорю, не может умереть. − Это Барак Обама?! Питер прикусывает себе губу, чтобы не рассмеяться. − М-м, нет. − Мадонна? − Подумай получше. Уэйд наклоняется к нему через стол с заговорщицким видом: − Неужели Стэн Ли? На прошлой неделе я видел уборщика, который очень на него похож. Думаю, это его новое камео – убирать лужу блевотины на углу Двенадцатой улицы. Питер щелкает пальцами. − Смотри-ка, ты почти угадал. В общем, этот человек часто говорит о том, что может регенерировать, но сам почему-то не верит в это. А я не знаю, как объяснить ему, что он правда способен на такое. Может, чуть медленней, чем ему хотелось бы, но… Понимаешь, этот человек оставил меня, и если бы он сделал это потому, что дело во мне, я бы смог с этим смириться. Но если он сделал то, что сделал, потому что дело в нем… Мне кажется, это просто несправедливо. − Может быть, этому человеку лучше быть одному? Некоторым не нужно пытаться сделать вид, что они нормальные, сладенький, это только все портит. Особенно если они еще и больны при этом. То есть, больны как «на всю голову», но не только на голову. А уж если они еще и выглядят при этом как Жополицый из «Проповедника» (3)… И так – во всех вселенных. Спроси жителей Земли-615.9, что там произошло. Ах да, ты не можешь, они все мертвы. Питер буравит взглядом стол. − А что, если где-то есть вселенная, где этот человек может быть не болен? Уэйд неопределенно пожимает плечами. «Ну, это вряд ли», − замечает Желтый с сомнением. «В этой вселенной я буду жить в голове у Капитана Америки, − мечтает вслух Белый. – Или даже обзаведусь собственной головой! Знаете, переезды очень утомляют». − У меня есть для тебя новость, Пити. Это не та вселенная. Питер вновь вздыхает, будто принимает очень важное решение, и поднимается со стула. Теперь он смотрит на Уэйда сверху вниз, стоя в ореоле солнечного сияния. Серьезно, Герри Дагган?.. Как драматично. − Я уверен, что та, − заявляет Питер с выводящим из себя подростковым упрямством. − Ну, малыш, на мне не работает эта штука с позитивным мышлением. Мы, конечно, могли бы позабавиться напоследок в постели, или даже заключить пари, по которому ты купишь мне молочный коктейль, если вдруг окажется, что онковечеринку в голове одного очень общительного канадского парня отменили… Но нет, нет, не надевай свои диско-туфли раньше времени, ведь на нем все еще есть эти большие черные пятна, и это не капли чернил на чистовых страницах. Просто кто-то решил, что так будет веселей. Кто? Точно не мы. − В честь отмены онковечеринки я куплю тебе хоть пять молочных коктейлей. Решайся, − говорит Питер и разворачивается, собираясь уйти. Это странно – Уэйду кажется, что они еще не закончили. Хотя, возможно, дело в том, что ему просто нравится говорить с Питером. Он не просит его заткнуться каждые пять минут. − Эй, Паучок! – кричит Уэйд ему вслед. – Про вселенные. Откуда ты знаешь, что эта – та самая? Питер оглядывается. Он очень красивый, очень одинокий и очень уверенный в своих словах. − Не знаю. Паучье чутье?..*** *** ***
Когда дверь в аудиторию с грохотом распахивается, студенты и преподаватель дружно вздрагивают. − Доброе утро, класс! Сегодня я буду учить вас жизни. Правило первое: никогда не грабьте винный магазин без маски. Правило второе: если вы девушка, откройте сиськи. Никто вас по ним не опознает, и не придется тратить усилия на то, чтобы отвлечь старых потных охранников. В крайнем случае, они вас просто облапают. Правило третье: чтобы этого не случилось, надо было вырубить охранников, пока те глазели на вашу грудь. Все вам нужно разжевывать!.. Привет, Пити. Черт, да, Уэйду пришлось явиться в университет, хотя он как-то не ожидал, что переступит порог этого страшно пафосного здания, полного фундаментальных знаний и нереализованной сексуальной энергии. Уэйд хотел увидеть Питера позже, после занятий, может быть, заглянуть к нему домой, он так давно там не был. В комнате Питера все еще пахнет печеньем? Тетя Мэй по-прежнему готовит худший мясной рулет в истории?.. Ладно, у него будет шанс все это выяснить. А сейчас он должен поделиться с Паучком новостями, которые просто сорвут с него носки – и трусы тоже, − такие они потрясающие. Питер вскакивает из-за парты: − Уэйд? − Да, малыш, у меня есть просто умопомрачительные новости! Вся аудитория смотрит на Уэйда: десятки будущих секретарш, автомойщиков, фармацевтов, менеджеров среднего звена, посредственных химиков и алкоголиков. И Питер. Питер хватает рюкзак, несется к Уэйду на крейсерской скорости и выталкивает его в коридор. − Что это было?.. – возмущается он. Уэйд, светясь от гордости, вручает ему большой белый конверт. При виде него у Питера расширяются глаза. Он уже знает, что внутри. Его руки дрожат, когда он достает снимки. Их сложно смотреть на просвет, и Питер прикладывает их в белой стене. Многочисленные черно-белые изображения мозга не слишком четкие без дополнительной подсветки, но разглядеть два небольших пятнышка в левом полушарии можно и так. Уэйд указывает пальцем на одно из пятен: − Это Белый! − Боже, − шепчет Питер. − А это Желтый! – восклицает Уэйд, словно представляет кого-то, кто сейчас выйдет на сцену и будет полвечера отжигать у микрофона. «Я все равно красивее, − говорит Белый. – Хотя то место, куда ты показываешь, всего лишь комок клеток. Мы больше этого. Мы – это мы». − Так. О’кей. Они действительно в твоей голове… − говорит Питер упавшим голосом. – Но чему ты так радуешься? − Описание! Посмотри описание! Добрый врач составил для нас описание! Кстати, меня бесит слово «описание», надо было использовать какое-нибудь другое. Например, чимичанга. Питер достает из конверта врачебную расшифровку, и читает ее долго. Просто немыслимо долго. Возможно, он решил заучить ее наизусть. Наконец, он отрывается от бумаги, успевшей изрядно помяться. − То есть, это были две солитарные метастазы, которые теперь просто зарубцевались? Об этом писали Тринклейр, Чемберлейн и Вессе, но я никогда не слышал о таком в обычной жизни. − Честно говоря, я не понимаю половины слов, которые ты произносишь, так что мы просто покиваем с умным видом, − Уэйд склоняет голову набок. Несомненно, так он выглядит более начитанным. – Да-а-а, все так и есть. Питер издает радостный вскрик и запрыгивает на него. Подхватывая его под задницу, Уэйд думает, что некоторые вещи быстро забываются, но вспоминаются еще быстрей. Например, вес Питера, и то, как руки Питера обхватывают его шею, и как Питер смотрит на него, будто ему действительно нравится то, что он видит. Да, Уэйд совершил подвиг и пришел сюда без маски. Люди в аудитории за стеной тоже совершили маленький подвиг, когда остались на своих местах вместо того, чтобы разбегаться с криками. − Офигенно! Ты это сделал! Твой мозг сам восстановился!.. Ну, как смог. − Да. Я неимоверно крут. Круче меня только капитан Марвел, потому что с ним сложно тягаться! А теперь поговорим о привилегиях, − Уэйд легонько встряхивает Питера. – Пять молочных коктейлей и месяц минетов. Ты обещал, малыш. Мы все записали. − Ладно, опустим тот факт, что сейчас мы в самом центре университета, где мне предстоит учиться еще как минимум год. Свое право на Большой Горячий Месяц ты потерял, когда сбежал от меня. Серьезно, это было так по-мужски! Вот почему некоторые девушки считают всех парней козлами. − Но это ужасно нечестно! Злой, злой Паучок, – жалуется Уэйд. Ладно, он еще найдет способ восстановить свои бонусы. Потом. А сейчас у них целая куча других дел. − Эй, отпусти меня! – ерзает Питер у него на руках, когда Уэйд начинает идти по коридору. – Куда ты меня несешь? − За молочными коктейлями. Тебе не отвертеться. К тому же, сегодня праздник. − Какой? − Наше счастливое воссоединение!.. Типа того. Можешь предложить свое название, мы открыты предложениям. Кстати, Белый и Желтый рады тебя видеть. Уэйд несет Питера большую часть дороги до ближайшего Макдональдса, потому что, как оказалось, именно этого ему и не хватало. Не считая секса, конечно. И возможности смотреть фильмы, комментируя их на пару. Люди провожают их странными взглядами. Невысокая девушка в платье начинает требовать, чтобы ее кавалер тоже начал качаться и носить ее на руках. Вот тогда терпение Питера иссякает, и он спрыгивает на землю. Вернее, сползает, потому что Уэйд держит его довольно крепко. К слову, его раненной руке намного лучше, теперь можно даже шевелить пальцами. Пока отек не спал, вся кисть казалась монолитной и совсем не желала двигаться, а теперь она почти как новая. Уэйд даже может держать в ней полулитровый картонный стакан. − А их нельзя было купить, ну, по очереди? Между прочим, мне неудобно! − кто бы только подумал, что можно так страдать из-за молочных коктейлей. Но Питеру приходится нести целых три, и, кажется, для него это слишком. − Нет. Это молочные коктейли триумфа! Готов поклясться, что чувствую вкус победы. И шоколадного сиропа. Не хватает только маленьких сахарных сердечек. Ништяк, − Уэйд шумно втягивает молочный коктейль через трубочку. Если делать это тихо, то не так вкусно. Питер пожимает плечами и тоже отпивает из одного из своих стаканов. − Эй! – возмущается Уэйд, пихая его локтем в бок. – Спор есть спор, победитель получает все! − Но я тоже хочу ощутить вкус триумфа! К тому же, я тебя спасаю, − со смехом объясняет Питер. – Если ты выпьешь все это, тебе будет очень, очень плохо, а в этой вселенной у меня нет возможности донести тебя до дома на своих сильных мужественных руках… Так что я просто буду тащить тебя по асфальту за ногу. Можно? − Для тебя – все что угодно, малыш, − Уэйд посылает ему лучезарную улыбку. – Кроме коктейлей. Я их честно заработал! Питер качает головой, изо всех сил пытаясь придать своему лицу суровое выражение. − Ну ты и жадина! Обычно Уэйда тошнит от всякой пасторальности, такой же ненастоящей и оставляющей чувство недосказанности, как хэппи-энды в романтических комедиях с Сандрой Баллок, но не сегодня. Сегодня – особый день, и он даже готов ненадолго забыть, что его жизнь похожа на фондю из дерьма, в которое макают другое дерьмо. − Круто, − говорит он, только сейчас до конца осознавая. – Исцеляющий фактор снова со мной. Чудовищно, катастрофически, выбешивающе медленный. Зато я могу регенерировать!.. Питер чуть склоняет голову и смотрит на него из-под полуопущенных век. Мальчик со сверх-способностью верить в Уэйда Уилсона. − Конечно, можешь. Ты же Дэдпул. Дэдпул может все. Пояснения: 1) Томас Вудро Вильсон ( Thomas Woodraw Wilson) – 28-й президент США. Его фамилия на английском пишется так же, как фамилия Уэйда, но в переводческой традиции мы имеем, что имеем : / 2) Джуди Гарленд – американская актриса, исполнительница роли Дороти в фильме «Волшебник страны Оз» 1939 г. 3) «Проповедник» («Preacher») – культовый комикс Гарта Энниса.