Взрывы

      Мое несчастное израненное сердце — вернее то, что от него осталось после взрывов, — разлагалось, усыхало, каменело, — все сильнее, все больнее с каждым последующим ударом. И я боялся одичать, боялся окончательно превратиться в безжизненную серую статую, в овоща, совершенно бесполезного для своей семьи.       Если я и предпринимал попытки бороться, то только ради мамы, братьев и малышки Пози. Рори было почти пятнадцать — вроде совсем взрослый, однако я считал, что не имею права взваливать всю ответственность на его хилые нескладные плечи. Я был главой семьи, без меня бы они не справились. Я знал, что не должен бросать их и что мама не переживет еще одной потери — а ведь моего отца тоже убил взрыв — и старался улыбаться как можно чаще, игнорируя подступающие к горлу крики отчаяния. Только благодаря мыслям о семье мне удавалось держаться наплаву, хотя жестокие, неподатливые воды в океане бесконечного самокопания так и норовили стать моей могилой. Меня нещадно тянуло ко дну, и порой даже наступали такие моменты, когда казалось: ни за что не выплыть, не хватит сил, не хватит воздуха, но я запрещал себе сдаваться. Смотрел на нездоровую улыбку матери, обнимающей своих сыновей — слава богу, целы и невредимы! — на забавные кудряшки Пози и с новыми силами колотил руками по проклятой тяжелой толще, рассекал ее ногами и хватался за все подряд, ища спасение.       А спасения нигде не было. От себя не убежать.       «Вернись! — звал я Мадж целыми ночами напролет. Умолял простить меня, сжимая в кулаке холодную ткань простыни и представляя, будто это ее рука. — Прошу, вернись, я не могу без тебя».       Тоска по девчонке, которая осталась погребенной в развалинах собственного дома, по девчонке, которую я не смог уберечь, взяла меня в заложники и сделала своим самым преданным рабом. Чувство вины надело на меня кандалы, приковало стальными наручниками к самому себе и заперло в темнице моей же черепной коробки. Нескончаемые «если бы я…» душили меня, жалили ядовитыми осами-убийцами до волдырей, до выступающей крови, и я был близок к тому, чтобы взорваться. Таймер бомбы активировался: до самоуничтожения оставалось всего ничего.       Внезапно я снова ненадолго сблизился с Эвердин. Нас объединила общая потеря, а также потери личные — мы догадывались о них, но предпочитали молчать. Она приходила ко мне несколько ночей подряд и, не произнося ни слова, ложилась под бок, а я обхватывал ее — одну из немногих уцелевших частичек Двенадцатого дистрикта и прошлой жизни — изнывающими по объятиям руками и прижимался лбом к выпирающим обнаженным ключицам, надеясь почувствовать любимый аромат.       Но Китнисс не пахла ни земляникой, ни лавандой. И ее поцелуи по-прежнему были безвкусными, бесстрастными, безрезультатными; вымученные и фальшивые, они делали только хуже. Во взгляде ее я по-прежнему не видел той искры, что была у Мадж, не видел нежности и любви. Она шептала, что будет рядом, сыпала обещаниями, а смотрела при этом как-то странно: отрешенно, будто находясь в трансе. Я не верил ей и я не верил в свое спасение.       Однако спасение пришло. Таймер, будучи практически на нулях, остановился — так резко и внезапно, что я перепугался. Он застыл. Как застыло на мгновение мое сердце, прежде чем перевернуться и, собравшись воедино из многочисленных осколков, забиться в новом, не знакомом прежде темпе.       Это она. Она вернула меня к жизни, буквально оттолкнула от пропасти, стала моим кислородом. Девочка с глазами цвета чистого-чистого неба. Она подменила истлевшую почти до самого основания свечу в моей груди на абсолютно новую: стало гореть ярче, чем когда-либо раньше, а капающий воск больше не причинял боли, не выжигал дыр.       Идеально чистая лазурь — вот какие у нее были глаза. И я не прочь был в них утонуть, не прочь был захлебнуться этой теплой синевой. Она вытащила меня из моего злополучного океана, а я, не успев обсохнуть, уже готов был затеряться в пучинах другого — океана ее прекрасных блестящих глаз.       То была опасная игра. Я знал, я осознавал и действительно боялся. Я рисковал потерять навсегда не только ее, но и Китнисс, и миссис Эвердин. Меня могла не понять и осудить собственная семья, да только стоило мне как следует разглядеть эту ее лазурь, как я увяз в чувствах по уши, а все существующие пути назад оказались перекрыты.       Да, я был готов к риску, — а иного выбора и не было. Игра непростая — на кону стояло почти все — но она определенно стоила свеч. Я готов был бороться за нее — за девочку, что стала моим светом в конце тоннеля, за девочку, которой удалось включить маяк, указавший мне дорогу к спасению.       Напрасно разыскивая избавление в холодных объятиях Китнисс, я и не подозревал, что меня может согреть ее сестра.