Дикая Пустошь

Безумие и колдовство очень схожи. Колдун — это художник безумия Новалис (Фридрих фон Гарденберг)

      Нора блуждала по узким улочкам старого Норт-Энда, пытаясь выйти на галерею Пикмана, но всякий раз возвращалась к перекрестку, который уже проходила. Казалось, стоило лишь отвернуться, и улица за спиной менялась, словно здания могли самостоятельно передвигаться. В хитросплетениях не отмеченных на карте улиц все попытки сориентироваться лишь заводили в очередной тупик.       Пикман говорил, что старый Бостон — идеальное место для тех, кто ищет живые, еще дышащие отпечатки древности. Не довоенной Америки, жителем которой была Нора, а вещи намного более глубокие, забытые еще при закладке первой станции метро. Древние здания хранили память десятков поколений, впав в великолепную неподвижную дрему, и тайны, свидетелями которых они были, занимали все мысли Пикмана. Он часто бродил ночью по узким улочкам старого Бостона, заглядывая в зияющие проемы окон и спускаясь в самые опасные катакомбы, возвращаясь с рассветом в глубокой задумчивости. И сразу приступал к работе.       Не успела Нора запаниковать, что галерея каким-то образом переехала, как Пип-бой известил о прибытии к месту назначения. И что за глупости не померещатся в темноте! Она аккуратно прикрыла за собой дверь, вслушиваясь в тишину. Без рейдеров, заполонивших дом, здесь было слишком пусто. Нора усмехнулась своим мыслям: никогда бы не подумала, что будет по ним скучать.       На входе ее поприветствовала скульптура с отрезанной головой Плиты — Нора узнала рейдера только по впалому от сифилиса носу — в окружении десятка отрубленных кистей с растопыренными пальцами; две ладони были прибиты к черепу наподобие оленьих рогов.       Нора, надеясь, что голос не дрогнет, громко позвала Пикмана, но никто ей не ответил. Либо хозяин работал внизу, либо не вернулся с прогулки по окрестностям. Зловещая тишина обрушилась на гостью, словно лавина. Монстры с развешанных картин, словно цепные псы, проводили ее пристальными взглядами. Уставившись в паркет под ногами, Нора проследовала в маленькую мастерскую, где в последний раз виделась с Пикманом, и захлопнула дверь. По крайней мере здесь она чувствовала себя в безопасности. Нора повесила куртку на вешалку, а плазменную винтовку положила на пол подле правой руки — в таком месте нельзя быть до конца уверенным в собственной безопасности, — затем сама села на пол перед мольбертом.       Сквозняки гуляли по коридорам, врываясь в галерею, словно к себе домой. Лоскуты темно-зеленых тканей лизнули воздух над головой и послушно легли на место. Нора вздрогнула и зябко повела плечами, оглядываясь по сторонам. Подумать только, ее испугали всколыхнувшиеся шторы! Она сделала еще один штрих на холсте — на этот раз пользуясь кистью. Для того, что она задумала, требовался точный инструмент. Рубашка, которая была ей не по размеру, сползла, оголив плечо, однако Нора, казалось, этого не замечала.       В ее картинах полно острых углов. Нора сама состояла из углов: лишнее слово — и набьешь синяков. Работы все еще далеки от совершенства — о чем не переставал распространяться Пикман, — но за наброски вполне могли сойти. Нору не волновало качество или то, что на холсте изображено, важны лишь эмоции, которые она вкладывала в каждый штрих.       Картины высасывали из нее жизнь, будто кровь на кончике кисти была ее собственной. Инстинктивное беспокойство тревожило каждый раз, когда она перешагивала порог галереи, но чувства мигом размывались, словно воздух был наполнен эфиром. Кейт бы понравились эти ощущения. Уставший мозг, что бился над ежедневными, сбивающимися в снежный ком, проблемами, отказывался трезво воспринимать действительность, отличать хорошее от плохого, а ложное — от настоящего. Уставшие от созерцания реальности глаза с готовностью вновь и вновь ее обманывали.       Короткий поцелуй коснулся плеча — такой же ледяной, как и ее кожа, — рука Пикмана заботливо поправила рубашку, затем провела по растрепанным волосам. Она вновь не заметила, как он подошел. Для человека его комплекции, Пикман двигался на удивление тихо. Ни одна старая половица не скрипнула под его ногами, когда как Нора не могла пройти двух шагов, чтобы не поднять шум. Будто сам дом ревновал к посторонней женщине и всячески действовал на нервы, чтобы гостья скорее покинула сей тихий оплот недопонятого искусства.       Нора смотрела на Пикмана украдкой, сосредоточенно закусывая губу, каждый раз гадая, что у него сегодня на уме. Он никогда не работал при ней, а Нора никогда не стремилась лезть в его жизнь, справедливо рассудив, что о некоторых вещах знать не следует и лучше сохранить остатки разума.       — Как успехи с пробой цвета? — поинтересовался Пикман, усаживаясь на единственный стул в углу комнаты, предназначенный для рисовки с натуры. Норе было интересно, все ли натурщики были безнадежно мертвы, когда занимали это почетное место, и многие ли доживали последние часы, слушая тихое пение Пикмана?       Его гостья усмехнулась, указав пальцем на банки с краской, расставленные справа полукругом.       — Небогатая у вас палитра.       — Это цвет Содружества. Иного не требуется.       Нора с любопытством заглянула в банку из-под обычной эмали, в которой находилась ярко-красная краска. Рядом стояла банка, в которой цвет был чуть темнее, навевая воспоминания о спелых вишнях. О составе краски она знала ровно столько же, сколько понимала в нюансах палитры — почти ничего. И любопытство, зародившееся еще в первый визит, подтолкнуло к расспросам.       — Здесь не может быть одна лишь кровь, — неуверенно начала Нора, разглядывая выпачканные пальцы на вытянутой руке. Как и любой убийца, она знала, как выглядит подсохшая кровь на одежде, руках, земле, но на холсте цвет и фактура оставались в идеальном состоянии. Между пальцев, собираясь вместе, стекали крупные капли — слишком густые, чтобы быть чистым материалом. Также она заметила паутину трещин на старых картинах Пикмана, что говорило об изъянах состава, но, по словам изготовителя, он постоянно совершенствовался.       — Разумеется, — подтвердил Пикман. — На самом деле рецепт не менялся со времен, когда наши предки малевали сцены охоты на стенах пещеры. Я опущу скучные подробности подготовки, выпаривания, высушивания и аккуратного смешивания. Чтобы добиться уникальных оттенков, нужно подмешивать дополнительные красители, к примеру, медь. Сами понимаете, как порой ее сложно достать. Скажу лишь, что подготовка занимает более половины времени, но результат не перестает меня удивлять до сих пор.       — Выглядит довольно… обыденно, вы правы, — несколько разочарованно пробормотала Нора.       — А вы рассчитывали услышать знаменитую байку о том, что я брожу по кладбищам и заговариваю кровь на шабашах? Или что я высасываю кровь людей, чтобы связаться с дьяволом? — Он фыркнул, сощурив глаза. — Домыслы фермеров, не разбирающихся в подлинном искусстве.       Пикман покачал головой и коснулся кончиками пальцев аккуратно подстриженной бороды; от его презрительного смешка кровь Норы мгновенно вскипела, а бледные щеки налились краской.       — Может, они в чем-то правы? От ваших методов веет безумием.       Нора прикусила свой глупый язык, с которого фактически слетело обвинение в безумии в адрес человека, который лепит из рейдеров скульптуры для фонтанов и выставляет их в парках на пустующих постаментах. Опасность пряталась за каждой рамой, на каждой стене, выглядывала с листов карандашных зарисовок. Кошмарные твари, одушевленные Пикманом, внимательно следили за каждым ее словом. Но здесь, в этой комнате, отгороженные от кошмаров галереи, они оба выглядели простыми собеседниками. Он словно раздваивался на глазах, и кто будет сейчас сидеть перед Норой — знал один господь.       — Безумие — заразная болезнь. — Пикман откинулся на высоком стуле и оперся головой о кулак, внимательно всмотревшись в свою гостью. Будто не услышав резкого выпада, он буднично произнес: — Переболейте им, и тогда вам откроется иное видение.       — Психиатры называют это галлюцинациями, — снисходительно ответила Нора.       Она сама не понимала, почему решила поспорить с Пикманом. Может, недоставало острых ощущений, или же она и вправду давно от него заразилась?       — Любая истина познается лишь разумом. — Пикман пожал плечами. Кажется, разговор начал его забавлять — в доселе безразличных глазах блеснули искорки веселья. — Когда безумец открывает рот, он вещает то, чего знать не может — это ли не откровение? Не сомневаюсь, что некоторые встретили возвращение Моисея несколько прохладно, решив, что старик слегка перегрелся в пустыне, — а сколько таких пророков сейчас по Мохаве ходит?       Нора обреченно вздохнула и примирительно подняла вверх руки, призывая хотя бы религию не трогать.       — Ладно, если вы предпочитаете вести параллель с краснухой, то должны учитывать и возможные осложнения, и летальный исход…       Пикман снова громко фыркнул и отвернулся от Норы. Обшарпанные обои с изображением бутонов лилий стали для него важнее гостьи, которую сам же и пригласил.       — Если вы заранее настроились спорить по любому вопросу, то ничего не выйдет, мадам. Мир не терпит полумер — или делайте, или даже не пытайтесь, — сказал он резким приказным тоном.       Нора вымученно вздохнула, раздув щеки, словно старая мерзкая жаба, уже не заботясь о том, что про нее подумает хозяин галереи. Она не понимала, что пытался сказать ей Пикман, если он вообще что-то имел в виду, а не страдал от резкого приступа шизофрении — к этой версии Нора склонялась все больше.       — И как же мне это сделать? Просто сесть и впустить в себя безумие? — Она нервно улыбнулась, вскинув брови, затем зажмурилась и развела руки в стороны, будто приглашая невидимую силу к ней явиться. Не почувствовав изменений, Нора приоткрыла один глаз, уставившись на Пикмана.       — Боюсь, для вас уже слишком поздно решать, или же вы способны найти ту незримую линию, мадам? — Чуть насмешливая улыбка коснулась его губ. Нора продолжала растерянно смотреть на него, а остроумный ответ, как назло, никак не шел в голову. Пикман вздохнул, оглядев убогое убранство комнаты, и продолжил после паузы: — Фермер посмотрит на красный цвет и не заметит разницы, для него все едино: кровь, значит кровь. Я же отличу тысячи оттенков и загляну так глубоко, насколько позволит мой несовершенный разум.       Пикман что-то недоговаривал — Нора это чувствовала. Судя по всему, хотел, чтобы она догадалась сама. Параноидальные мысли, словно рой ядовитых пчел, кружили в голове, отдавая эхом мигрени. Нора в очередной раз медленно выдохнула, припомнив пару уроков йоги, которую быстро забросила после родов, призывая себя успокоиться: может, так Пикман и пытался склонить ее на свою сторону?       Резко оттолкнувшись, он поднялся на ноги с необычайной легкостью и прошелся по комнате, сцепив пальцы за спиной. На лице отпечаталась глубокая задумчивость, словно ему бросила вызов какая-то внезапная мысль. От неожиданности Нора вздрогнула: все не могла привыкнуть к эмоциональным порывам человека творчества. Неожиданно он замер. Пикман не спрашивал разрешения, не приглашал, а ставил перед фактом:       — Я нарисую ваш портрет.       Он взял Нору за руки и аккуратно помог подняться. Ноги отекли от долгого пребывания в неудобной позе на ледяном полу и едва ее слушались, спина ныла от напряжения. Она плюхнулась на стул перед мольбертом и попыталась выпрямить уставший позвоночник. Пока Пикман готовился к работе, собирая краски и инструменты, Нора ерзала, не зная, как лучше устроиться на расшатанном стуле. Чувство ожидания было невыносимо — одновременно томительное и нервное, с примесью нехорошего предчувствия, словно она ожидала своей очереди на прием к дантисту. Нора сгорбилась, вцепившись ладонями в колени так, что костяшки пальцев побелели.       — Вам же требовалась моя помощь? — Нора сделала последнюю попытку слезть с этого стула для смертников, но Пикман, казалось, нашел себе дело поважнее.       — После, мадам. — Он задумчиво почесал подбородок, бросая быстрый взгляд то на мольберт, то на свою гостью. — Это последняя возможность что-то нарисовать в моей любимой мастерской.       Впервые Пикман казался Норе таким уставшим и… чем-то расстроенным? Его внешний вид всегда был обманчив: на первый взгляд Пикман казался вялым и неповоротливым, размеренная речь соответствовала этому образу, но рейдеры, что нашли здесь свой покой, могли бы рассказать об обратном. Его фраза о «последней картине» не давала покоя, но подробности, как он недвусмысленно дал понять, не последуют.       — Мне нужно что-то делать? — растерянно спросила она.       — «Бескровным краска яркая нужна. Твоя же кровь и без того красна», * — нараспев произнес он вместо ответа. Нора непонимающе на него уставилась, и Пикман вздохнул. — Прошу вас, мадам, расслабьтесь.       — Ладно.       Щеки покраснели от смущения, и все же ей было как-то не по себе, когда Пикман выглядывал из-за холста, словно одним быстрым взглядом снимал с нее кожу, мышцы — слой за слоем, — пытаясь проникнуть в суть.       — Вам даже не придется называть свое имя или рассказывать о прошлом. Слова людей лишены веса, а мысли о самом желанном могут ослепить не хуже светошумовой гранаты, — говорил Пикман, быстро выводя кистью по холсту короткие линии. Его голос шелестел страницами обугленной книги, впитывался в кожу, ее мысли, оседая по венам ядом, которому Нора не могла противиться. Огонек масляной лампы слегка наклонился, но устоял. Сквозь полуопущенные веки ей виделось, будто тени из темных углов медленно сползались к мольберту.       Каждый день она думала о Шоне. Ее несчастном маленьком сыне, ради которого Нора была готова пройтись по головам, пожертвовать жизнью любого встречного и безропотно толкнуть каждого члена Братства Стали в ад, если дьявол предложит обменять их на информацию. Это ли не материнская любовь? Хотя бы узнать, что сын в порядке — разве она о многом просит?       — Разве мы не очерняем тех, кого любим? Не оскверняем их души своей жадной волей, мешающей им жить свободно? А к чему привела любовь господа нашего? — Пикман издал то ли стон, то ли смех. — Любовь — исконный источник безумия, самое деструктивное чувство, придуманное людьми ради оправдания контроля. Вы ведь сполна насытились ее кровью?..       Нора не могла понять, произносила ли свои мысли вслух — в голове образовалась какая-то путаница. Тело пронзила усталость, будто она была на ногах несколько суток. Нет, словно из тела тянули соки! Слова Пикмана наотмашь били по лицу, не позволяя отключиться, и Нора вспыхнула неконтролируемой ненавистью за всё им сказанное… Особенно за то, что он был прав. Тем временем лицо Пикмана менялось под скудным освещением масляной лампы: вытягивалось, словно таяла восковая маска, черты заострялись. Рот растянулся в улыбке, демонстрируя ровные белые зубы с слегка удлиненными клыками. Нора мотнула головой, отгоняя иллюзию. Конечно же, все эти изменения были игрой света и тени, или отпечатком страха враждебной атмосферы галереи. Но глаза Пикмана остались прежними — холодными и безразличными. Погрузившись в бездну легенд и мистицизма, он вполне мог перестать считать себя человеком.       — …Это жадное чувство так огромно, что за ним не видно вас. А существуете ли вы вообще?       Почему-то Норе вспомнился паладин Данс: если задуматься, то как часто он игнорирует ее, уходит по-английски, будто с ним никого и не было? Правильный ответ: постоянно.       Мысли метались в ее голове обезумевшими птицами, от тока крови шумело в ушах. Нора приложила похолодевшую ладонь ко лбу, затем медленно провела пальцами по горящим щекам — кажется, с этими сквозняками она умудрилась подхватить легкую простуду. Пикман выглянул из-за мольберта, чтобы снять с Норы мерки и поместить их на холст. Она успела заметить лишь стальной взгляд исследователя, изучающего очередной экспонат — пока интересный, но до той поры, пока его тайна не разгадана.       — Такое ощущение, что вместо вас должен жить кто-то другой, более достойный, а вы остались по какой-то глупой ошибке. — Пикман в задумчивости пожевал губами, что-то промычал, но от работы не отрывался. — Нет, не ошибка, нечто иное…       Внезапная мысль пронзила тихий шелест его слов, словно острой раскаленной иглой: ее портрет будет висеть в галерее в одном ряду с теми порождениями кошмаров. Нора почувствовала, как кровь стынет в жилах, образуя вязкое желе; сердце на мгновение замерло, лишившись жизненно важного тока, затем последовало несколько гулких ударов — таких громких, что, казалось, перебивали бормотание Пикмана. Вместе с очередным сквозняком из галереи прилетел тихий смех монстров с портретов, и даже Плита пытался хихикать через зашитый рот.       Рука Пикмана продолжала создавать слепок с ее души на холсте. Хотелось вскочить, прекратить это безумие немедленно, но где гарантия того, что он не закончит сюжет, довольствуясь ее мертвым телом? И не она ли так целеустремленно искала загадочного Пикмана, кропотливо собирая каждую зацепку с трупов рейдеров? Нора сама выбрала этот путь и на этот раз зашла слишком далеко, чтобы иметь возможность далеко убежать.       Повисла тишина. Пикман рисовал уже с нейтральным выражением на сосредоточенном лице. Нора разомкнула с силой сжатые губы, выпустив едва заметные клубы пара — неужели в комнате было так холодно? — и спросила:       — У вас было какое-то дело ко мне?       — Я задумал небольшую экспедицию — свежий воздух так полезен для вдохновения! — и мне бы пригодился опытный проводник с винтовкой, — Пикман вновь говорил легко и непринужденно, гримаса злобы исчезла с его лица, да и тени, отбрасываемые лампой, больше не испытывали воображение на прочность. Норе даже показалось, что в комнате стало заметно теплее, а ей — чуточку легче. — Но, к моему глубочайшему сожалению, придется на некоторое время отложить мою прогулку.       Прежде чем на него посыпался бы град вопросов, Пикман поднял вверх указательный палец, испачканный в краске, призывая свою гостью помолчать — он должен был закончить начатое. После получаса томительного молчания Пикман вновь заговорил:       — Осталась еще пара штрихов. — Он бросил на Нору быстрый взгляд, будто проверяя, все ли успел запечатлеть, затем сдержано произнес: — Вы можете идти, мадам.       — Портрет нельзя посмотреть? — с легкой обидой произнесла она, пока здравая часть ее рассудка вопила о немедленном побеге.       — О, прошу простить, но картина не для вас. — Пикман внезапно рассмеялся, будто задумал какую-то шутку или розыгрыш, составил план и даже вообразил предположительный эффект, но потенциальной жертве ничего рассказать не мог.       Нора соскочила со стула, словно с раскаленной сковороды, и вышла из галереи, оставив дверь нараспашку и даже не захватив оружие. «К черту все, — думала она, — это ли не самое безопасное место во всем Содружестве?» Ей просто хотелось немедленно уйти. Снаряжение — всего лишь вещи, найдет другое. К тому же, многие ли модели Пикмана выживали после того, как обретали бессмертие на холсте? А были таковые вообще?       Внезапно вспомнился первый разговор с Пикманом в подвале, когда он без тени сомнения назвал ее членом Братства Стали, хотя не говорила она откуда пришла и одета была как гражданский. Тогда Нора не придала этому значения, но сейчас, вкупе со всеми сомнениями, стало ясно, что Пикман знает о ней намного больше, чем хотел показать.       Можно взять паладина Данса и, не распространяясь об отношениях с Пикманом, вычистить галерею. Глазам нормального человека предстанет логово безумного маньяка, без которого в Содружестве станет немного спокойнее, и все пройдет как по учебному плану Братства. С одной стороны, Данс был закаленным солдатом, но он не видел, как Пикман голыми руками расправляется с вооруженными рейдерами. Этот человек — если он вообще человек — питался безумием своих жертв, чьи мозги давно спеклись от наркотиков, радиации и болезней. Так что не стоило вдаваться в детали странного поведения и списать все на безумие отшельника, раз и сам Пикман не против так называться.       Постараться уничтожить то, что ты не понимаешь, но до смерти боишься — Старейшина бы ею сейчас гордился. Может, даже повысил.       Закусив губу, Нора пыталась оценить все «за» и «против». В поисках ответа она подняла взгляд в почерневшее небо и не увидела там звезд. Ни машин, ни фабрик — так почему их до сих пор не видно? Многие верили, что более двухсот лет назад свет звезд заслонил поднявшийся прах людей, одновременно сгоревших в атомном огне. Серая пыль была везде. Она оседала в волосах, на плечах и пробиралась в легкие, придавливала к земле, пыталась придушить. Она покрывала собою всю Пустошь.       Дышать стало тяжело, и Нора закашлялась. Гигантские тени лениво ползли по кирпичным стенам домов и тянулись к Выжившей со всех концов Норт-Энда. Они формировались в силуэты людей, выжженные в стенах атомным огнем — грифельные наброски какого-то безумного бога! Тени высоки; они потянулись вверх, пытаясь коснуться холодного и безразличного к их горю небосвода. Как и Нора, они видели звезды своими глазами и жаждали раствориться в их мертвом свете.       — Хватит с меня этого дерьма!       Слова вырывались из горла сами по себе, рвали тишину, а вместе с ней — наваждение. Внезапная вспышка отчуждения, хоть и на считанные мгновения, толкнула Нору за грань сумасшествия, но все это останется в прошлом. И не было больше сомнений в том, что Пикман использовал Нору в каких-то темных, ведомых только ему, целях. Возможно, выпытывал информацию о Братстве Стали, а она, словно деревенская дурочка, с радостью раскрыла перед этим чудовищем душу.       Свежий воздух прочистил мозги (и что только не померещится в темноте!). Нора начала дрожать от холода, ведь куртка осталась в галерее. И винтовка. Представляя, какой нагоняй получит от Данса, Нора обхватила руками плечи и поспешила вниз по улице. Она очень надеялась, что ножа и припрятанного пистолета достаточно, чтобы протянуть до Кембриджского полицейского участка.