Искупление

Три месяца спустя — Кэролайн, я так скучала! — Надия повисла на ее шее, стоило ей выбраться из кареты, и Кэролайн, впервые за долгое время звонко рассмеявшись, прижала девочку к себе, чувствуя странного рода облегчение, когда малышка крепко обняла ее. — Я тоже скучала, милая, — призналась она, поглаживая тёмные кудри и улыбаясь Элайдже, который вышел из дома, чтобы их поприветствовать. — Надя, — мягко пожурил он дочь, которая и бровью не повела, и поприветствовал брата и его жену. — Готов поспорить, Кэролайн, тебе наскучил Брайтон и ты рада вернуться в Лондон? Кэролайн слабо улыбнулась и неопределённо пожала плечами. Брайтон с его серыми дождями и вечно суровым иссиня-чёрным морем, ветром, пронизывающим до самых костей в любую погоду, у неё теперь ассоциировался не с детскими тёплыми воспоминаниями, но с разочарованием и холодом, поселившимися в ее доме и в ней самой. Даже подступившее было лето, которое разогнало тучи над городом и обнажило лазурное небо, не могло пробраться сквозь каменные стены особняка и растопить жгучий лед отчуждения и боли, созданный человеком. После того разговора, после которого она сумела удержать при нем лицо, но провела весь день и большую часть вечера в слезах, Кэролайн все казалось, что и в ее сердце, подобно сердцу сказочного Кая, появился острый осколок, проворачивающийся в ее сердце каждый раз, когда Клаус смотрел на неё или прикасался к ней. Его поведение продолжало сбивать ее с толку. Безразличный, отчуждённый и отстранённый от неё мужчина днём, внимательный и предупредительный муж при посторонних и умелый любовник по ночам — Клаус Майклсон носил столько масок, что сейчас, наблюдая за тем, как Элайджа говорит с братом и поддразнивает его, говоря о молодой жене, которую он увёз как можно дальше от света Лондона, Кэролайн поняла, что даже его семья не знает о всех тех ипостасях, которые скрывались за дьявольскими морскими глазами. И даже столько времени спустя Кэролайн слабо представляла себе, как вести себя с ним. Она едва осмеливалась говорить с ним за завтраком или обедом, и обычно все заканчивалось сухими приветствиями или молчаливым кивком с его стороны, терялась, когда на приёмах он ласково приобнимал ее или целовал ее ладонь и улыбался, обнажая ямочки, заставляя ее сердце пропускать удар. Наверное, это были самые мучительные для Кэролайн моменты, когда она позволяла себе урывать эти краткие моменты близости, которая была рассчитана лишь на публику. Но не менее тяжёлыми для неё были и ночи, когда он приходил в ее спальню и ей не хватало ни духа, ни достаточного желания выставить его вон, и вместо того, чтобы проявить достаточную гордость, она забывалась под прикосновениями его пальцев и горячих губ. Он всегда оставался в ее постели до самого утра, и, разрываемая противоречивыми желаниями, она засыпала на его груди или прислушивалась к его мерному дыханию, позволяя себе скользнуть пальцами по его острым скулам и затылку. Словно вся ее жизнь состояла из моментов, что она крала под покровом ночи или на глазах у публики. А теперь внезапное возвращение в Лондон, которое ее несколько пугало и вместе с тем вселяло надежду, что, быть может, рядом со своей семьёй он вновь станет тем мужчиной, которым он был когда-то. Клаус сухо бросил, что дела требуют его присутствия, и только когда они уже подъехали к городу, соизволил сообщить ей, что приобрёл для них отдельный дом, и она испытала и облегчение, от того, что никто из его семьи не станет свидетелем ее унижения, и очередное разочарование. — Я скучала по Лондону, — согласилась она, рассматривая небольшой, но очаровательный особняк. Прежняя Кэролайн влюбилась бы в него и бросилась бы обставлять его, но был ли в этом смысл? В Брайтоне, где она так и не смогла обзавестись ни подругами, ни каким-либо хобби, она возненавидела дурацкие чаепития, а от разговоров о выборе нового сервиза или мебели ей лишь сводило зубы. — Уверен, тебе будет чем заняться здесь, — кивнул Элайджа. — К тому же Ребекка скоро вернётся, вам точно не будет скучно. — Это верно, — пробормотала Кэролайн. Встречи с Ребеккой она боялась, страшась того, что будет люто завидовать бывшей леди Майклсон, и опасаясь, что проницательная Ребекка догадается о том, что ее жизнь далека от идеала. Кэролайн вошла в холл вслед за мужчинами, без особого интереса рассматривая внутреннее убранство, и лишь когда прислуга, среди которой была и Бонни, вышла поприветствовать хозяев, она почувствовала облегчение. Ее верная горничная, которая знала о всех радостях и горестях своей хозяйки и которая крепко держала язык за зубами, по-своему пытающаяся скрасить тусклые будни Кэролайн. Клаус не раз замечал, что темно-зеленые глаза, напоминающие позднюю зелень, смотрят на него с холодной неприязнью, но маленькая дикарка готова была сделать ради своей хозяйки все, потому он закрывал глаза на ее иногда вызывающее поведение, а Кэролайн задумывалась о том, что Деймон Сальваторе знает куда больше, чем ей кажется — ведь совершенно не случайным был его подарок. — Ваши покои уже готовы, миледи, — сообщила Бонни, и Кэролайн кивнула в ответ. — Прошу прощения, господа, но я передохну с дороги. — Клаус даже не взглянул в её сторону, тогда как Элайджа тепло улыбнулся, и она поднялась к себе, чувствуя, как раскалывается голова. — Принесёшь мне чаю, Бонни? — попросила она, и американка, отмечая про себя усталый вид и без того хрупкой хозяйки, ушла выполнять ее просьбу, шепча себе под нос креольские ругательства в сторону хозяина, который словно и не замечал того, что леди Кэролайн страдает. Впрочем, ее хозяйка была слишком мягкой женщиной, думала она, слишком любящее и нежное было у неё сердце. Но по своему опыту Бонни знала, что даже у самого нежного сердца бывает свой предел: оно или стынет и застывает в итоге бесполезным камнем в груди, или же разбивается вдребезги. Она заварила чай из сбора, который ей пришлось искать по всему городу, но травы которого обещали ее хозяйке как минимум крепкий и здоровый сон, и поднялась обратно. Леди Кэролайн все ещё стояла у окна, рассматривая небольшой, начинающий цвести палисадник. — Вам здесь нравится, миледи? — Бонни осторожно опустила серебряный поднос на круглый столик у мягкого дивана, и Кэролайн, отойдя от окна, присела, с неуверенной улыбкой пожимая плечами. — Время покажет, Бонни, — отозвалась она, и горничная придвинула к ней тарелку с маленькими пирожными. — Может быть, здесь будет лучше, чем в Брайтоне, — продолжила она, и в ее голосе, несмотря ни на что, все же звучала такая надежда, что Беннет даже стало ее жаль. В отличие от своей хозяйки она видела жестокость, таившуюся в лорде. Видела зверя, что скрывался за маской аристократа, и хотя иногда ее саму приводила в замешательство странного рода… нет, она не решилась бы назвать это нежностью, быть может, своего рода странной привязанностью, которую Майклсон питал к жене и которую она пока ещё не замечала, Бонни знала, что у ее хозяйки слишком мало сил для того, чтобы приручить волка. — Все может быть, миледи, — отозвалась она все же и после того, как Кэролайн улыбнулась ей, покинула ее, решив дать ей отдохнуть. Кэролайн же грустно усмехнулась: даже собственная горничная считала ее слишком слабой и наивной и пыталась поддержать ее пустые чаяния, хотя в изумрудных глазах давно читалась лишь жалость к глупой девчонке, которая жила одними воздушными замками. Осушив чашку одним глотком, она решила, что ей лучше немного подремать до ужина, но усталость и переживания взяли свое — она заснула так крепко, что проснулась уже только ранним утром. Когда Клаус, почему-то обеспокоенный ее состоянием, злящийся на самого себя за то, что ему не все равно, поднялся в покои жены, он замер, разглядывая ее усталое, все ещё такое юное лицо. Будить ее не было смысла, решил он, против воли поправляя одеяло, цепляясь взглядом за обнаженное острое плечо, с которого сползла ночная сорочка. Его пальцы, скользнувшие по нежной коже, словно обожгло от удовлетворения обладания ею, и он расправил ткань, возвращая ее на место. Проснулась она, почти привычно, в собственническом и властном кольце его рук.