Искупление

Небо над Лондоном сегодня было серым и тусклым, но все же здесь ей дышалось намного легче, чем в пронизанном морским воздухом Брайтоне, где облака и посеревший снег напоминали ей о пепле несбывшихся надежд, и Кэролайн, запрокинув голову, наблюдала за тем, как тучи тяжелеют и темнеют, а все небо окрашивается в глубокий и темный цвет синего. В воздухе уже пахло предстоящим дождем, и Бонни уже просила хозяйку вернуться из сада в дом, но Кэролайн, кротко улыбнувшись, предпочла остаться среди уже начинающих расцветать цветов и кустов. Возвращение в Лондон, такое резкое и внезапное, пошло ей на пользу: это, может, и не был ее родной город, здесь не было близких друзей, но все же это был город, где она была в своей стихии, где, в отличие от тихого Брайтона, она не умирала в холодной тишине собственного дома. Здесь все было громче, ярче, шумнее, и это странным образом придавало ей сил. Знакомства, которые она завела в Брайтоне, сложно было назвать дружескими или даже приятельскими. Это были лишь знакомые, старше нее, душные — иного слова описать их не было, — за бездушными улыбками которых скрывалось равнодушие, и Кэролайн едва выдерживала то обязательное чаепитие, что она устраивала по средам, а часы до ужина пережидала в тишине своей спальни, пытаясь прийти в себя. И вместе с этим ей безумно не хватало хоть какого-то общения. Она тосковала по родителям, и ее письма к ним участились; впрочем, ей приходилось приукрашивать свою жизнь — она не могла так их разочаровать и расстроить их, потому просиживала часы над письмами, в которых щедро делилась тем, насколько же она счастлива и как же сильно ее любит муж. Не сказать, что ей это давалось легко: первое письмо от матери, на которое следовало написать ответ, она получила на следующее утро после того кошмарного вечера, когда Клаус произнес те жестокие слова и всю ночь ей снилось, словно ее хоронят живьем. В тот же день она села писать ответ, но стоило вывести имя мужа, как она сорвалась в слезы. 
В итоге письмо, в котором она заверяла маму в том, насколько она счастлива, было написано лишь через несколько дней, а Кэролайн чувствовала лютую зависть к этому написанному миру выдуманной Кэролайн, у которой все было идеально. Но надо сказать, что каждое последующее письмо стало даваться ей все проще и проще, и она стала воспринимать это не как вранье даже, а как… своего рода творчество, которым можно было занять дни, превращая свои одинокие и серые будни в прекрасный, художественно оформленный текст. 
С Ребеккой было сложнее. Кэролайн уверена была в том, что подруга знает Клауса если не лучше всех, то достаточно близко к этому, потому не могла что-либо голословно придумывать, и по той причине лишь смягчала слова и поступки, произнесенные Клаусом в реальности, придавая им немного романтичного флера. Да и Ребекка не так уж требовательна была к деталям, взахлеб рассказывая ей о солнечной Италии и о том, как красивы все эти места, которые они со Стефаном посещают, и, конечно же, о том, насколько прекрасен, восхитителен, потрясающ Стефан и как же сильно он ее любит. Эти рассказы подтачивали Кэролайн изнутри, и она читала их, чувствуя, как проворачивается в сердце метафорический кусочек стекла. Она никогда никому не завидовала, никогда не жаждала чего-то чужого, но читая письма Ребекки, чувствовала себя нищенкой перед витриной, что должна довольствоваться лишь видом и запахом хлеба. Это было так неправильно, и Кэролайн лишь сильнее ненавидела себя за это, но с каждым описанием искреннего и настоящего счастья, в противовес ее выдуманному и насквозь фальшивому, она лишь сильнее скатывалась в бездну мрачных, раздирающих ее эмоций и сомнений. «Что со мной не так?» — спрашивала она саму себя, придирчиво изучая свое лицо в тусклом зеркале. Пытаясь найти причины столь изменившемуся отношению к ней, она видела одну из них в самой себе. Она не выдержала в один из тех вечеров, когда Бонни расчесывала ее волосы перед сном и тихо промолвила: — Я недостаточно хороша? Ее наперсница мигом поняла, о чем ее спрашивает леди, и изумрудные глаза Беннетт потемнели от ярости и беспомощности, оттого что ей приходилось наблюдать за тем, как ее леди себя поедом ест, пытаясь понять, в чем ее вина, хотя вины даже не было. — Вы ангел, миледи, — покачала она головой и убрала расческу, любуясь тем, как блестят серебристые волосы в свете свечей. — Любой мужчина был бы счастлив, будь вы его женой. Кэролайн горько улыбнулась: — Кроме того, чьей женой я оказалась. — Милорд — тяжелый человек, — сухо произнесла Бонни. Меньше всего на свете ей хотелось оправдывать его, но она сама не могла разгадать его самого до конца, несмотря на то, каких только людей она не успела увидеть. И Бонни видела, что милорд — не изощренный садист, получающий удовольствие от душевных терзаний леди Кэролайн. Ему это не доставляло никакого удовольствия, эта холодная пустота читалась в его взгляде каждый раз, когда она становилась незаметной свидетельницей его отстраненности и холодности в те разы, когда Кэролайн сама тянулась к нему, пыталась поговорить. И то, что холодное молчание тяготит его, Бонни тоже видела: его странная, беспомощная злость отравляла воздух, а она чутко такое чувствовала. Видела его взгляды в сторону леди Кэролайн, когда он думал, что никто этого не видит, и удивлялась тому, что он смотрит на нее с какой-то затаенной тоской. Несчастный человек, решила она для себя, которого мучили принятые им же решения. Сначала он беспощадно хлестал словами, что оставили вечный рубец на сердце Кэролайн, и Бонни слышала, как плачет ее хозяйка, устоявшийся мир которой рассыпался осколками в тот же час, а на следующее утро заплаканная Кэролайн нашла на будуарном столике потрясающей красоты гарнитур из сапфиров, призванных оттенить цвет ее глаз, как гласила записка, приложенная к бархатной коробке. Это противоречивое поведение не могло не сводить с ума. Потому новость о возвращении и была воспринята с таким потаенным энтузиазмом. Наивно, но она словно надеялась, что город, один раз уже так изменивший ее жизнь, снова это сделает. И если втайне, даже от себя самой, она была готова смириться с тем, что Клаус никогда больше не потеплеет, не смягчит своего отношения к ней, в Лондоне у нее была возможность узнать, почему так случилось.

 Мэтт продолжал игнорировать ее письма, но он совершенно точно не сможет проигнорировать ее, когда она появится на его пороге, решила Кэролайн. 

Кроме того, в Лондоне были многочисленные приятельницы и Деймон Сальваторе, с которым у нее сложилась странного рода дружба. Она знала, что он также был другом Клауса, и надеялась выпытать что-то и из него тоже, хотя не представляла, как сделать это и не сгореть от стыда. Здесь у нее появилась реальная возможность действовать, и Бонни, заметив, как ожила хозяйка, лишь вознесла молитвы своим богам, смирившись с тем, что натура у нее — неугомонная и что месяцы вынужденной спячки — или накапливания сил, как посмотреть, — вскоре дадут знать свое. Кэролайн, увлекшаяся своими воспоминаниями, даже не заметила, как начался дождь, и сначала растерянно даже подняла взгляд наверх, к мрачному небу. Но дождь, несмотря на грозовые тучи, все же был теплым, а в саду тут же появился сладкий травяной запах, и она на несколько минут замерла, прикрыв веки и наслаждаясь тем, как теплая вода омывает ее лицо. Послышались причитания Бонни, и она расплылась в улыбке, ощущая себя шкодным ребенком и наконец подчиняясь просьбам Беннетт вернуться в дом. — Вы же заболеете, миледи, — осуждающе проговорила Бонни, набрасывая на ее плечи одно из пушистых полотенец. — Гроза все равно теплая, — беспечно отмахнулась Кэролайн и прямо в холле сняла с себя окончательно промокшие домашние туфельки, прошлепала босыми ногами мимо гостиной, откуда внезапно донеслись мужские голоса. В этот момент она почувствовала что-то вроде неловкости, что кто-то посторонний застанет ее в таком виде, и изумленно замерла в проходе, сталкиваясь взглядами с Деймоном Сальваторе. — Куколка, — лениво протянул он, с довольной усмешкой замечая, как напряглись плечи Майклсона. — Выглядишь так, словно решила принять ванну прямо в этом очаровательном платье. 
Клаус, до этого сидевший спиной к Кэролайн, обернулся, враз потемневшим взглядом отмечая завитки волос, прилипшие к шее, мокрое домашнее платье, что было сшито из легкой ткани и плотно облепило ее фигуру, более чем очерчивая изгибы ее тела. Кэролайн, в присутствии мужчин, внезапно почувствовала себя не в своей тарелке, и вся ее радость улетучилась, хотя видеть Деймона она была рада. — Еще и босая, — покачал головой Деймон, замечая изящные ступни ног. — Я попала под дождь, — почему-то охрипшим голосом отозвалась Кэролайн, нервно сжимая края полотенца и пытаясь им закрыться, хотя это было так глупо. Но тяжелый взгляд Клауса не обещал ей ничего хорошего, и при мысли об очередном резком замечании ей захотелось разреветься прямо здесь, хотя такое поведение, безусловно, было неприемлемым. Она в отчаянии взглянула на Деймона, и он чуть нахмурился, правда ничем не смог ей помочь. — Мисс Беннетт, — рявкнул Клаус, и, замечая, как даже эта сумасбродная ведьма дергается под его свирепым взглядом, Деймон решил, что куколка обладает куда большей силой духа, чем показывает это окружающим. «Но сколько на тебе уже сколов, фарфоровая девочка?» — крутилось в его голове. — Приготовьте ванну для леди и проследите за тем, чтобы она не заболела, — произнес Клаус, замечая, как Кэролайн поджимает босые пальчики ног. — Я не ребенок, — запротестовала Кэролайн, чувствуя, как щеки начинают алеть под заинтересованным взглядом Деймона, который с удовольствием наблюдал за этой семейной сценой четы Майклсонов. — Судя по твоему поведению, безответственному и безрассудному, ты самый настоящий ребенок, — отрезал Клаус и отвернулся, ознаменовывая этим конец разговора. Кэролайн обессиленно и обиженно замерла, чувствуя укол боли от того, что он так ее воспринимает и обращается с ней на глазах у Деймона, и, чувствуя подступающие к глазам слезы, скомканно попрощалась и поспешила подняться к себе. 
Деймон проводил светловолосый вихрь задумчивым взглядом и посмотрел на Клауса, который опрокинул в себя бокал со скотчем. — Тебе стоило быть с ней помягче, — осторожно заметил он, пытаясь прощупать почву, и столкнулся с мрачным взглядом Майклсона. Его глаза потемнели и приобрели цвет предгрозового неба, и Деймон отлично знал, что это значит. — Тебе не стоило так плотоядно смотреть на мою жену, — в ответ произнес Клаус, и уголки губ Деймона дернулись в подобии улыбки. Собственничество, присущее каждому из этой семьи, но Клаусу особенно, никуда не делось. Резкость, обусловленная защитой своей территории, такое ревностное, при этом, в своей степени, заботливое отношение к Кэролайн абсолютно не вязалось с тем, как Клаус только что на его глазах говорил с ней, и Деймон, как ищейка, почуявшая след, понял, что загадка, над которой он бился еще с тех пор, как Клаус решил жениться на леди Кэролайн, завязалась еще более тугим узлом. — Я известный ценитель женской красоты, ты же знаешь, — пожал плечами Сальваторе. — Не мог удержаться, она прелестна. — Деймон, — предупреждающе протянул Клаус, откидываясь в своем кресле и наблюдая за давним другом подобно зверю, готовящемуся к атаке. — Молчу. — Но ухмылка его была весьма плотоядной, и он вновь глянул в сторону лестниц, намеренно провоцируя его. — И раз твое гостеприимство исчерпало себя, я поспешу по своим делам. К тому же тебя наверху в ванне, полной горячей воды, ждет такой лакомый кусочек… *** Замечания Деймона, похабные и пошлые, как и его взгляды в сторону Кэролайн, не прибавили Клаусу хорошего настроения, потому, когда он поднялся в спальню проверить, как эта ведьма, вечно бормочущая что-то на креольском, выполнила его поручения, он был на взводе. Вид Кэролайн, все еще раскрасневшейся и с влажными волосами, но на этот раз уже от пара, что еще более важно, обнаженной и в прозрачной воде, обрести спокойствие не помогал. — Вон, — сухо велел он горничной, которая посмела бросить вопросительный взгляд на Кэролайн и удалиться лишь после ее кивка. Уже подогретые полотенца стопкой лежали на ближайшем стуле, так что он, схватив махровую ткань, молча взглянул на Кэролайн, которая сначала вжалась в стенки ванны, но поднялась под его требовательным взглядом. Поднялась медленно, словно зная, что он изучает каждый сантиметр обнаженного тела, от капель воды и света кажущегося мерцающим. Влага испарилась из его рта в тот же миг, и он опустил на ее плечи полотенце, лишь когда она, смущенная донельзя, чуть кашлянула. Обернул ее теплой тканью и, не в силах отказать себе в удовольствии, провел ладонями по соблазнительным изгибам, а затем поднял на руки, чтобы отнести к постели. — Твой вид сегодня был неприемлем, — тишина стала слишком вязкой и напряженной для него, так что он попытался разбавить ее, не убирая рук с обнаженных плеч. — Я просто попала под дождь, — вновь слабо запротестовала Кэролайн, чувствуя, как от его интенсивного взгляда у нее сводит низ живота. — Это не повод так себя… демонстрировать, — процедил Клаус и насмешливо улыбнулся, когда она вцепилась в узел на груди, пытаясь удержать полотенце на месте. Это, уверил он себя, это ребяческое поведение заставило его чуть сильнее дернуть край ткани, чего она не ожидала, и обнажить навершия полных грудей, а затем и вовсе отбросить его куда-то в сторону, любуясь тем, что по праву принадлежало ему. — Признаться, несмотря ни на что, у нашего брака есть свои преимущества, — он наклонился, шепча эти слова ей прямо в губы. — У меня есть свои преимущества и мне, напротив, нравится лицезреть тебя в нашей спальне такой. — Его ладонь легла на ее грудь, и она шумно выдохнула, начиная ерзать под ним. — Но это также значит, что я не потерплю от тебя распущенного поведения… sweetheart. — Неожиданное ласковое слово застало ее врасплох, и она растерянно замерла. — Не позволю кому-либо еще видеть тебя в таком виде, — повторил он, и она прикусила губу. — Я и не была в гостиной в таком виде, — пробормотала она, чувствуя себя одурманенной его голосом и пальцами, которые знали, как и где ее коснуться. Это заставило почувствовать ее себя слабой, но она не могла оттолкнуть его от себя. — Твое платье не оставило простора для воображения, и я видел, как Деймон смотрел на тебя, — покачал головой Клаус, нависая над ней так, что она оказалась вынуждена откинуться на подушки, так сладко распростертой под ним. Действительно, преимущество, подумал Клаус, в том, что она оказалась такой чувственной натурой. Это вносило разнообразие в его ночи, когда он не мог отказаться от удовольствия — или слабости — любоваться белоснежной кожей и тем, как она металась под ним с искусанными губами и задыхаясь от удовольствия. — Я не виновата в том, как он смотрел на меня, — Кэролайн всхлипнула, чувствуя его пальцы между бедер. То, как он касался ее, каждый раз было для нее откровением, но, так как Клаус ни разу не причинил ей физической боли в их спальне, она доверяла ему во всех вопросах их близости и каждый раз, несмотря на стыд, что все еще оставался в ней, она получала и колоссальное удовольствие. Какие-то вещи и были невообразимыми для нее прежде, иногда она просыпалась от острого возбуждения из-за его ласок глубокой ночью, но она остро осознавала, что все это ей очень нравится. — В следующий раз ты будешь осмотрительнее, — отрезал Клаус, вынуждая себя сделать шаг назад, хотя сейчас, когда она была так распалена и была готова принять его, сладко стонала, это было сущей пыткой и для него тоже. — Считай это своим наказанием, love. Ее изумленный, а затем тотчас же разъяренный взгляд стал ему наградой, но он лишь ухмыльнулся, и, протянув, что если у него будет настроение, он вернется к ней ночью, Клаус ее покинул. Его маленькая, пылкая девочка, подумал он, все еще ощущая сладкий аромат ее возбуждения. Только он совершенно упустил из внимания момент, когда начал думать о ней, как о своей.