Неотвратимость

Всю следующую неделю Варгас сходил с ума от безделья. Первые несколько дней он много времени проводил с Краксом, протрезвевшим Брентом и их спутниками, но потом все они разъехались. Кракс отправился по контракту в Грантем, откуда потом собирался в Лондон, чтобы лично доложить сенешалю о том, что происходит на западе — как и Варгас, здоровяк не очень доверял письмам. Брент, который после вести о смерти Эдмунда резко помрачнел и даже перестал пить, задержался ещё на пару дней, дожидаясь, когда Старк закончит со своими делами в Честерфилде. Эти двое были знакомы ещё с поступления в Орден, и, видимо, хорошо ладили. Варгас не пытался вникнуть, а Брент не распространялся, но в Лондон они со Старком выдвинулись вместе. Оставшись в гостинице без друзей, Хантер общался с другими охотниками, тем, кто отправлялся на запад, приказывал предупредить крупные города в округе Шрусбери, чтобы те на всякий случай были настороже. Нахцереры несли даже бо́льшую опасность, чем твари вроде вендиго. Последний был очень силён, но убивал по одному, нахцереры же, которые разваливались от пары ударов, способны были уничтожить целый город. Они поглощали собственную плоть и так заражали тех, кто оказывался рядом, чумой или ещё какой-нибудь быстро распространяющейся болезнью. Подходить к ним без защиты было запрещено, сражаться в ближнем бою — нежелательно, и поэтому к встрече с целой стаей монстров необходимо было как следует подготовиться. Когда плечо перестало болеть каждую секунду, Габриэль стал выбираться в город. Продал часть трофеев на чёрном рынке, хотя это было запрещено правилами орденского устава, затем получил законную плату, предоставив остальные когти и клыки монстров в администрацию города в качестве доказательства своих трудов. Мимо борделей и пабов он проходил с раздражением и досадой, но сдерживался. И вовсе не потому, что мог потом нарваться на очередную лекцию от спутника, а потому, что святоша в чём-то был прав. Варгас не хотел просто немного выпить — он хотел напиться в хлам. А руку всё же стоило поберечь. С Даниэлем Хантер почти не общался, и первая неделя прошла тихо, если не считать пары коротких споров из-за каких-то глупостей. Священник задевал охотника, это бесило, но Габриэль ничего не мог поделать. Он пытался не обращать внимания, игнорировать, как делал с прошлыми спутниками, стоило им только раскрыть рот, но с Даниэлем не получалось. Варгас неминуемо натыкался на непонятное противоречие, расшатывающее нервы. Марлоу будто намеренно его выводил одним своим видом, даже когда просто сидел рядом и молчал. Раздражал взглядами, жестами, навязчивым вторжением в привычный для Габриэля распорядок дня. И с каждым днём это неясное терзающее чувство становилось всё сильнее. А потом, как-то ночью проснувшись от надоедливой боли в плече, Варгас впервые по-настоящему пожалел, что забрал святошу из церкви. Охотник лежал в темноте, пытаясь снова задремать, и вдруг услышал, как Даниэль тихо стонет и вздыхает во сне. И вроде бы ничего примечательного. Кто-то во сне вопит, кто-то разговаривает, кто-то шипит и просыпается от удушья, сжимая собственную шею, а кто-то стонет. Но священник делал этот так, будто бы ему не страшно, не больно, а стыдно. И Варгас отдал бы все деньги, лишь бы это прекратилось, потому что наводило на совершенно безумные мысли. Из-за захвативших его тогда эмоций Габриэль ещё долго не мог заснуть. И преобладала в этой гамме чувств злость на самого себя. А ещё жалость. И что-то неясное, вроде нерастраченного отцовского инстинкта — слишком уж Даниэль был похож на ребёнка в этот момент — или застоявшейся человечности. Варгас не знал и знать не хотел. Они так упорно избегали друг друга, что Габриэль даже оставил всё жалование на столике у кровати священника, вместо того, чтобы отдать лично. За эту неделю охотник с Голиафом общался больше, чем с собственным спутником. Но Даниэля это совершенно не задевало. Время в Честерфилде для него летело незаметно. Ему здесь нравилось, не мешало даже то, что нельзя было выходить после наступления темноты — у него просто не было такой потребности. Марлоу быстро освоился в госпитале. Там работали хорошие люди, которые радушно его приняли — для них каждый работник был бесценен. Особенно рад был хирург, ведь у него появилось чуть больше выходных, во время которых его не перестали выдёргивать из тёплой постели посреди дня. Теперь для срочных дел в госпитале был Даниэль. Он понимал, что хирург-недоучка нагло спихивал на него свои обязанности, пользуясь случаем, но был совсем не против. Чем больше времени он проводил в госпитале, тем меньше — рядом с Варгасом. Каждое утро Даниэль просыпался на рассвете, долго молился, завтракал, будил недовольного охотника, быстро менял повязки и уходил до вечера. Ему было неуютно с Хантером, и он не знал, как это изменить. Габриэль будто отравлял его душу одним своим присутствием, а Марлоу не хватало уверенности в себе и своих силах, чтобы противиться этому ощущению. И для того, чтобы обрести стойкость, он ежедневно перед сном долго читал Библию, находя в ней успокоение. Даниэль надеялся, что постепенно он выстроит стену, сквозь которую Варгас не сможет пробиться, и со стороны укрепление выглядело всё надёжнее. В начале второй недели Варгас решил, что пора отправляться дальше. Рука теперь отзывалась болью не на каждое движение, а только если он пытался её поднять, и этого было достаточно, чтобы прервать заслуженный отдых, который для Габриэля превращался в сущий ад. Сидя в трактире очередным вечером, он планировал дождаться Даниэля, сказать ему собирать вещи и отправиться на прогулку, чтобы хоть последний вечер в Честерфилде провести приятно, но карманные часы показывали почти восемь вечера, а Марлоу всё не возвращался. Габриэль ощущал непривычное беспокойство, глядя, как секундная стрелка делает очередной круг. Судя по алому небу, солнце почти село, — на улице уже сейчас было опасно. А ведь Хантер говорил ему не задерживаться. Накинув новый плащ, который на днях забрал из лавки, охотник решил, что если не найдёт Марлоу, значит, не судьба. Потерять нового спутника так скоро было бы досадно, тем более когда внутри навязчиво скреблись непонятно откуда взявшиеся ответственность и чувство вины, но если священника утащили Пауки, можно было сразу отправлять похоронку. Покинув «Орлан» и погрузившись в какофонию пения, криков и подзаборной брани, наполняющей улицы Честерфилда, Габриэль поднял воротник плаща и свернул в сторону церкви, игнорируя зазывал, наперебой приглашающих в разные сомнительные заведения. Кивнув по дороге знакомому торговцу оружием, Хантер прикинул, у кого можно будет поспрашивать, если спутника в церкви не окажется, и про себя вяло порадовался тому, что Марлоу был весьма примечательным благодаря своему белому воротничку. Вряд ли во всём Честерфилде можно было отыскать другого священника. Лавируя между вонючими палатками беженцев, Габриэль наконец добрался до госпиталя. Взбежав по лестнице и толкнув массивную дверь, он прошёл в забитый пациентами неф. Почти все койки были заняты ожидающими своей очереди шлюхами и пьяными офицерами в драных камзолах. Должно быть, Даниэль просто заработался и решил остаться тут до утра. С него бы сталось. Оглядевшись, Варгас заметил священника за алтарём и решительно направился к нему, особо не глядя по сторонам, из-за чего едва не столкнулся с резко подскочившей с кровати проституткой, затянутой в корсет и разукрашенной хной. — Ты! — она яростно ткнула пальцем Габриэля в грудь и влепила ему звонкую пощёчину. — Мерзавец! Оглушённый и совершенно не желающий общаться с «бывшей», Варгас хотел оттолкнуть шлюху, но краем глаза заметил, что Марлоу смотрит в их сторону, и сдержался. Выслушивать потом очередную лекцию о терпении и прочих добродетелях совершенно не хотелось. — Ты обещал, что увезёшь меня в Лондон! — взвизгнула девушка и замахнулась для ещё одной пощёчины, но Хантер перехватил её руку и под ошарашенным взглядом засунул в довольно объёмное декольте несколько купюр. — Не мешайся под ногами, — бросил он. Когда дело касалось денег, истерики шлюх обычно затихали. Так случилось и сейчас — девушка послушно села обратно, с возмущённым и одновременно довольным видом пересчитывая свою добычу. Там было больше, чем она могла заработать за несколько ночей. Проститутка вскинула взгляд, тряхнув рыжей копной волнистых волос, и одарила Габриэля заискивающей улыбкой. Вот так просто. Проигнорировав призывный жест шлюхи, Варгас сделал ещё несколько шагов к алтарю и остановился. Даниэля там уже не было. Приглушённо выругавшись, Хантер решил немного подождать в нефе, надеясь, что спутник уже собирает сумку. Устало поморщившись и прислонившись спиной к стене, он от скуки наблюдал за тем, как рыжая проститутка, надувшись, запихивает деньги себе в корсет. Она, вроде, была ничего, даже симпатичная. Варгас плохо помнил, но смутные образы из прошлого подсказывали, что это не из-за количества оставленных позади борделей, а из-за того, что в тот вечер он был страшно пьян. И что он такого пил, если наобещал пышногрудой красавице отвезти её хоть на край света? Нет, насколько он был не в себе, если обещал отвезти её в Лондон, который уже тогда терпеть не мог? Впрочем, неважно. Это осталось в прошлом. Он заплатил, они переспали и разошлись. Идеальное взаимодействие. Стоило этим вечером провернуть то же самое, только выбирать подходящую шлюху точно нужно было не в госпитале. Если желание развлечься вообще останется после этого томительного ожидания. Варгас несколько раз порывался махнуть на всё рукой и уйти, но одёрнул себя. Не потому, что Марлоу не мог за себя постоять — а ему на ночных улицах Честерфилда точно было не жить. Главная причина заключалась в том, что Габриэль чувствовал себя как побитая жизнью собака, ответственная за непутёвого щенка, и это буквально приковало к месту. Даниэль собирался идти в гостиницу, когда заметил Варгаса. Что он здесь делал? Неужели беспокоился? Марлоу улыбнулся этой мысли и тому, что охотник вместо того, чтобы ударить девушку, осторожно посадил её обратно на койку, но пойти ему навстречу не успел. Мимо него вглубь церкви пронесли на носилках безсознательного мужчину, ужасно бледного, почти одного цвета с простынями. Его одежда была вся залита кровью из правой руки. Точнее, того, что от неё осталось. — Даниэль… — начал плечистый санитар, Оливер, и замялся на мгновение — он всегда выглядел так, будто был чем-то взволнован. — Да, я уже понял, — быстро отозвался Марлоу и подошёл к шкафу за своим халатом, который он убрал всего пару минут назад. — Сколько времени? — Восемь. Мужчина этот на заводе работает, рука в механизм какой-то попала, вроде молотилки. Мне его коллега сказал, а я забыл, как называется, — беспокойно тараторил Оливер, но Марлоу его почти не слушал. Неважно, как это произошло. Значение имело только то, способны ли они помочь пострадавшему. А тем временем на улице уже было слишком опасно, и священник поймал себя на том, что всерьёз раздумывает, дождётся ли его Варгас. А ведь должен был верить только в лучшее. Даниэль отбросил эти мысли и попросил Оливера передать Хантеру, что он занят. У него самого не было времени на объяснения. Рабочий с завода был в ужасном состоянии. От его руки почти до локтя остались одни ошмётки, и крови было потеряно столько, что, когда Марлоу начал подготовку к ампутации, два оставшихся в госпитале санитара — вернувшийся Оливер и Фред, — смотрели на него с большим сомнением. Они явно считали, что пострадавшего уже не спасти, но всё же молча подчинялись, когда Марлоу давал указания. Это была первая подобная операция в жизни Даниэля. Раньше ему не приходилось отсекать людям конечности, но он почему-то совершенно не волновался. Его переполняла уверенность, что с Божьей помощью у них всё получится. И в любом случае — на всё воля Господа. Если мужчина выживет, значит, так Ему будет угодно, если нет — Даниэль будет молиться за упокой души погибшего. Из-за двери операционной долго раздавался доводящий до нервной дрожи звук распиливаемой кости. У Марлоу не хватало сил, чтобы с ней справиться, и достаточно быстро его сменил Оливер. Пила была затупившейся, Фред говорил, что использовали её здесь не так уж часто. А выживали после этого вовсе единицы, но Даниэлю было всё равно. Он готов был бороться до последнего. Когда они закончили, в комнате стоял сильный металлический запах, а пациент, спящий под действием опиума, дышал очень слабо — но всё же дышал. Оставив Оливера бинтовать культю, Марлоу и Фред вышли из комнаты. Вода в операционной закончилась, поэтому, когда они вернулись в неф, руки у обоих были в крови, у Даниэля — едва ли не до локтей, но его это не особо беспокоило. — Если он завтра проснётся, это будет чудо, — произнёс Фред мрачно, доставая себе сигарету. Он всегда был такой — серьёзный и хмурый, но зато добрый. Священник проследил за тем, как коллега прикуривает, и попросил немного заторможенно: — Ты не мог бы… дать мне одну? — Да, конечно, — санитар вставил сигарету Даниэлю в губы и дал огня. — А разве священникам можно курить? — поинтересовался он. — Церковь не одобряет, — туманно ответил Марлоу, с наслаждением выдыхая дым и прикрывая глаза. Он так устал, что едва не валился с ног. — Но не запрещает. — У тебя кровь на щеке, — заметил Фред. — У меня кровь везде, — возразил Даниэль и, подняв взгляд, встретился глазами с Варгасом. Он совсем забыл об охотнике. — За алтарём ещё должна была остаться вода, — подсказал санитар. — Ладно, пойду, помогу Оливеру. Марлоу кивнул и, затянувшись, подошёл к Варгасу. — Я думал, ты не станешь ждать, — Даниэль неуверенно улыбнулся и спросил немного насмешливо: — Неужели волновался? Хантер посмотрел на дымящую сигарету, нахмурился и оглядел спутника так, будто видел впервые. Тон этот неприятно резанул по ушам, и хотелось молча развернуться и уйти, раз Марлоу такой умный, но охотник только закатил глаза и остановил взгляд на рыжей шлюхе. Та угрюмо болтала ногами и строила из себя оскорблённую невинность, которой обещали золотые горы, дорогие платья и духи, но в итоге ограничились ценой за ночь. — Я не волновался, — наконец отозвался Хантер. — Завтра уходим отсюда. Хотел тебе это передать и проводить до гостиницы. Не думаю, что безопасно спать тут. — Да, я сейчас… Даниэль быстро сделал ещё пару затяжек, глядя на то, как дым рассеивается под высоким потолком в свете многочисленных свечей, выбросил окурок и укоризненно покачал головой. В этот раз он осуждал самого себя, хоть и не его вина была в том, что госпиталь располагался в церкви. И курение действительно не было запрещено. В списке относительно доступных удовольствий сигареты у него находились на соседней с вином строчке. То есть были тем, что можно себе позволить, но редко и в малых количествах. Однако под взглядом Варгаса ему всё равно стало стыдно. Неправильно, наверно, было с его стороны медленно рушить образ «святоши». Вряд ли Даниэль когда-либо мог выступать для охотника в качестве примера, но сейчас — явно меньше, чем раньше. Разве можно было ограничивать других, когда и сам так подвержен соблазнам? Этот вопрос требовал всестороннего рассмотрения, на которое Даниэль в этот момент был не способен. Варгас глубоко вздохнул и недовольно повёл плечами, будто его погладили против шерсти. Было тревожно. То ли из-за душного запаха крови и спирта, исходящего от Марлоу, то ли из-за непрерывного галдежа и шумных споров вокруг. — Я тебя предупреждал не задерживаться, — грубо произнёс охотник, однако, заметив застывшую в глазах Даниэля тоскливую усталость, добавил мягче: — Но хорошо хоть, что ты проводил время с пользой. «В отличие от меня…» — подумал Хантер и кивнул в сторону выхода, не желая вести бессмысленные беседы, терпеть на себе взгляд размалёванной девицы и чувствовать, как на язык просятся обычные человеческие слова, от которых блевать тянуло. Мол, да, беспокоился. Но тебе об этом знать не обязательно, праведная монашка. Варгаса передёрнуло. — Я буду снаружи. Он выскользнул из церкви; дверь за ним захлопнулась с лёгким скрипом. Умывшись и более или менее оттерев руки от крови — вычистить всё под ногтями было не так-то просто — Марлоу снял халат и, захватив сумку, вышел вслед за Варгасом. Честерфилд уже наполнялся не только музыкой и топотом, но и звоном битого стекла. «Когда-нибудь от города ничего не останется», — подумал охотник, снимая шляпу и небрежно стряхивая с неё невидимые пылинки и капли. Собирался дождь; мелкая морось раздражала, из-за неё казалось, что в воздухе висит слабо мерцающий туман, за которым не видно тёмные фигуры беженцев, нищих и пьяниц. В такую погоду Честерфилд становился опасным и для таких, как Варгас, тоже. Похоже, всё сегодня ополчилось против него. Нужно было снять напряжение перед отъездом, иначе Хантер мог потерять контроль, и тогда мокрого места не останется от того, кто подвернётся ему под руку. — Хотел экскурсию? — усмехнулся себе под нос Хантер. — Будет тебе экскурсия. Отогнав от себя попрошайку-афериста, он обернулся на скрипнувшую позади дверь. Спиртовой запах мешался с вонью грязных палаток, и от этого сочетания кружилась голова. Поэтому, как только Даниэль оказался рядом, Хантер пошёл вперёд, сдерживая шаг, чтобы спутник не отстал. Передвигаясь по ночному Честерфилду, нужно было вести себя подобающе. Священник поёжился от прохладного вечернего ветра, трепавшего чуть влажные от пота волосы, и пошёл рядом с Варгасом, наслаждаясь свежим воздухом. С ним могли бы поспорить, сказав, что воняет дешёвым алкоголем и помоями, но после пропитанного запахами крови и лекарств госпиталя Марлоу мало что чувствовал. Как только они вышли на шумную улицу, освещённую газовыми фонарями, охотник поманил Марлоу к себе: — Ближе подойди. Даниэль послушно подошёл к Варгасу, подстраиваясь под его шаг. Идти до самой гостиницы в тишине было неуютно, но единственным, что приходило в голову, были слова охотника, сказанные в госпитале. Спорить сейчас совершенно не хотелось, но это было лучше, чем молчать. Да и у священника в очередной раз не было выбора. — Ты сказал, мы уходим завтра, но ещё слишком рано. Можно через неделю, я тогда сниму швы и… Не успел он договорить, как в кабаке, мимо которого они шли, раздались грохот и дребезг, и к их ногам через разбитое окно второго этажа вылетел пьяный солдат в замызганном мундире. Марлоу, запнувшись посреди фразы, испуганно вздрогнул, а охотник от неожиданности привлёк его к себе за талию и едва удержался от того, чтобы пнуть пьяницу. Несколько секунд Даниэль бездумно прижимался к Варгасу, и только после, опомнившись, дёрнулся в сторону, пытаясь освободиться. Но Хантер его не отпустил. Священник напрягся, убеждая себя в том, что ситуация требует, что в этом нет ничего особенного, и всё равно чувствовал, как горят щёки. Опять. Он целую неделю ни о чём таком не думал, и теперь все его старания шли прахом — от одного прикосновения. Даниэль молчал, пытаясь не сосредотачиваться на ощущениях, но тело протестовало, наслаждаясь каждой секундой хоть вынужденной, но всё же близости. Пальцы Варгаса сжимались у него под рёбрами, и Марлоу казалось, что даже сквозь одежду тот может почувствовать мурашки, которые вызывает этим незначительным касанием. Лицо пылало, и Даниэль думал, что сильнее покраснеть уже не сможет, но из заведения, над которым призывно горели разноцветные лампы, вывернули сразу три разукрашенные девицы. Один взгляд на них заставлял алеть даже кончики ушей: все три были довольно симпатичными, с огромными, почти ничего не скрывающими декольте и в коротких, обнажающих колени юбках. Судя по всему, они вышли для охоты на клиентов, и двое проходящих мимо мужчин вполне подходили на роль их жертв. Девицы резво преградили им путь. То, что Варгас держал Даниэля за талию, их совершенно не волновало. — Не хотите заглянуть к нам, джентльмены? — рассмеялась одна, самая высокая. — Какой вы сильный! — льстиво улыбнулась другая, рыжая и кудрявая, положив ладонь на плечо охотника. — У меня таких ещё не было. Хантер, впервые в жизни желающий оказаться подальше от борделя, отдёрнул руку и даже хотел огрызнуться на барышень, но, покосившись на спутника, ощутил лёгкий укол интереса. Было забавно наблюдать, как Даниэль краснеет и пытается извернуться, как он смотрит и напрягается, стоит только сильнее сжать пальцы у него на талии, а теперь ещё и честерфилдские шлюхи так вовремя подоспели… Вот это была достойная месть за отнятую возможность напиться. За таким представлением Варгас даже забыл, что хотел уйти из этой помойки как можно скорее. — Вы посмотрите, какой милашка! — звонко воскликнула самая молодая, блондинка, на вид ей было не больше семнадцати. Она стояла прямо перед испуганным Даниэлем и, заметив колоратку, округлила глаза: — Да ты, наверно, девственник! Девочки, у нас редчайший экземпляр, — соблазнительно улыбнувшись, блондинка положила ладонь на грудь Марлоу и заскользила ею вниз. — Заглядывай к нам, мы обслужим так, как тебе и не снилось. Когда пальцы проститутки оказались уже на его животе, Даниэль решительно, но мягко схватил её за запястье, не зная, что сказать и куда деть себя от смущения. Единственным его желанием было провалиться сквозь землю, и на этот раз не от вожделения, а от стыда за этих девушек, которые старались впустую, вызывая только ужас своим поведением, а самая младшая — ещё и возрастом. Несмотря на то, что от происходящего Варгас испытывал злорадное удовольствие, у любого развлечения был свой предел. Решив сжалиться над священником, Хантер обворожительно улыбнулся рыжей бестии и произнёс с наигранным сожалением: — Дамы. Давайте не будем, у нас уже распланирован вечер, — его ладонь на последних словах съехала ниже к бедру Даниэля. Блондинка отдёрнула руку, высокомерно выгнув бровь, в то время как высокая проститутка усмехнулась, пропев: — Пойдёмте, девочки, мы их не интересуем. — Приятно вам повеселиться, голубки, — рассмеялась рыжая, делая шаг в сторону. Шлюхи удалились, оставив в воздухе стойкий запах парфюма. Хантер зацепил взглядом огненную копну кудряшек и подумал, что с этой девицей он бы с удовольствием позже уединился. Стоило вернуться сюда перед отъездом. Из мыслей его выдернули судорожно вздох и едва слышное бормотание: — Нужно было остаться в госпитале. Посмотрев на Даниэля, Варгас не выдержал и рассмеялся: — Да брось, святоша. Уверен, такого развратного места ты никогда не видел. Наслаждайся. Даниэль поморщился и снова попытался отстраниться, но рука Хантера была словно стальной обруч — не вывернуться. Ну конечно охотнику было смешно. Шлюхи пристают к святоше, где ещё такое увидишь. Варгас наверняка ликовал, глядя на то, как Марлоу отчаянно краснеет. Это чувствовалось в его жёстком взгляде. Священник старался отвлечься на возникшую жалость к проституткам. Скорее всего, они были несчастными жертвами обстоятельств, вынужденными продавать себя за деньги, чтобы выжить. Это было низко и грязно, но осуждать их не получалось — если раньше такие, как они, могли стоять на паперти и собирать милостыню, то теперь времена, когда верующие подавали беднякам у церкви, прошли. Какой у них был выбор? Выживать за счёт единственного ресурса, приносящего деньги, или умереть от голода. Страшнее всего было думать о блондинке, у которой были по-детски пухлые щёки — и развратные глаза. Однако даже ужас, вызванный этим контрастом, не помогал Даниэлю забыть о ладони, уверенно лежащей на его талии и постепенно соскальзывающей ниже. Габриэль оттолкнул от себя навалившегося на них очередного пьяного горожанина, который, будто бы намеренно оступившись, влетел лицом прямо в бюст уличной танцовщицы, и насмешливо хмыкнул, думая, что эта экскурсия для Даниэля станет одним из самых запоминающихся в жизни моментов. Наверняка священник потом будет часами шептать молитвы, пытаясь отмыться от всей той грязи, что неизбежно налипала в Честерфилде — если не к телу, то к мыслям. Однако, сравнивая реакцию спутника на полураздетых симпатичных девиц и прикосновение грубой мужской ладони, Варгас приходил к выводу, что из-за него молитв будет прочитано куда больше. Это всё ещё вызывало смешанные чувства, среди которых самым ярким оказывалось раздражение. Варгас настороженно огляделся и заметил, как из-за поворота на главную улицу вывернули Пауки. Быстро перешагнув лежащего на земле солдата, охотник утянул Марлоу в переулок. В тёмном узком проходе между кирпичными домами страшно воняло помойной кучей, но лучше было потерпеть, чем попасться в паучьи сети. Эти парни работали слаженно и незаметно, выбирая тех, кто отбился от компании, или же внаглую нападали на тех, кто представлял особую ценность для притона. Весёлые огоньки улиц отвлекали жертв, будто блестящая на паутине роса, и цепкие лапы бандитов быстро утаскивали несчастных во мрак. Охотников большинство Пауков предпочитали обходить стороной, но Варгас насчитал в их группе пять человек, а он был один. Ничто не мешало им попытаться обокрасть одного из вечно богатых, по их мнению, орденцев. Или покуситься на святое. В прямом смысле. Краем глаза наблюдая за просветом между домами в ожидании, когда бандиты пройдут мимо, Хантер прижался спиной к стене и обнял Даниэля второй рукой. В Честерфилде, в отличие от остальной Англии, на двух обнимающихся в подворотне мужчин не обращали никакого внимания — тут можно было прилюдно развлекаться хоть с ослом, если приспичит. Но что важнее — мародёры не были заинтересованы в том, чтобы разнимать кобелей. Варгас снова усмехнулся, чуть склонил голову к Даниэлю и тихо заговорил: — Добро пожаловать в ночной Честерфилд, святой отец. Эти ребята, Пауки, могли бы и в госпитале тебя найти. Заявились бы, притворяясь пьяными. Притащили бы своего дружка, попросили помощи… И те санитары даже не попытались бы тебя защитить. Но могли бы присоединиться. Сердце Марлоу громко стучало в ушах, заглушая речь охотника, и священник умирал от желания уткнуться лицом ему в грудь, лишь бы тот не видел выражения его лица. Даниэлю пришлось сильно прикусить губу, отрезвляя себя через боль — он был близок к тому, чтобы прижаться к Варгасу всем телом. А после такого он вообще не смог бы больше посмотреть охотнику в глаза. Чуть хриплый голос Хантера звучал совсем рядом с ухом: — В следующий раз, кто бы там ни умирал в вашем госпитале, не задерживайся после захода солнца. Пауки уже прошли мимо переулка, где они прятались, но только после этих слов Варгас убрал руки, отпуская священника. И успел заметить лишь напряжённо сведённые брови, прежде чем тот отвернулся. Марлоу не поднимал взгляда весь оставшийся путь. После насмешливого тона, которым Варгас говорил о ночном Честерфилде, он был уверен, что охотник делал всё это специально — специально касался так, чтобы Даниэль забывал, как дышать, и не мог ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. Мысли об этом вызывали гнев, но легче не становилось. Любая эмоция подавлялась смущением. До самого «Орлана» Хантер держал спутника рядом, только теперь притягивая к себе не за талию, а за плечо. Темнота скрадывала цвета, но Габриэль был уверен, что после представления в переулке священник буквально пылает от стыда. Наверняка он предпочёл бы провалиться сквозь землю, лишь бы больше не приближаться к Варгасу. Стоило убрать от него руку на пороге гостиницы, как Даниэль ускорил шаг, стремясь оказаться подальше от охотника, вот только бежать всё равно было некуда. — Я оставил на столике деньги за гарпий, — сказал Хантер, когда они оба зашли в комнату. — Все твои. Раздай бедным. Находиться с Варгасом в замкнутом пространстве было невыносимо. Даниэль стоял лицом к кровати и невидящим взглядом смотрел на кошель с деньгами. Он не мог заставить себя повернуться, потому что щёки всё ещё горели и потому что тело жаждало больше прикосновений. Марлоу слегка трясло от сдерживаемого желания, и стыдно было чуть ли не до слёз. Он знал, что это ненормальная реакция на близость с мужчиной. Он должен был так реагировать, когда его трогала симпатичная проститутка, но тогда ему было всё равно. Внутри у охотника осталось какое-то тянущее чувство, но Варгас не стал заострять на нём внимание. Он запер дверь, скинул плащ и шляпу и присел на край кровати, наблюдая за Даниэлем. Это было занимательно — то, как священник дёргался от любого касания, и Хантер с удовольствием повторил бы такую прогулку. Только вот Марлоу вряд ли согласится. — Джимми достал тебе осенний плащ по моей просьбе. Чем ближе к Лондону, тем холоднее. Примерь, — сказал он после паузы, с улыбкой кивнув на стол. — Вдруг окажется мал. Я же тебя не измерял. Обернувшись и не глядя на охотника, Даниэль послушно взял плащ и молча его надел. Хотелось спросить, зачем Варгас это делал — так жестоко смеялся над ним, — но задать этот вопрос значило признать свою слабость. Конечно, бессмысленно было притворяться, будто всё в порядке, тем более что Марлоу не умел этого делать, но спрашивать… это было бы жалко. Так же, как и просить больше не трогать его. Даниэль должен был сам с этим справляться. И если Варгас хотел его мучить — да будет так. — Вроде как раз, — тихо пробормотал священник и добавил совсем неуверенно: — Спасибо… за заботу. Сняв плащ, аккуратно его сложив и повесив на стул, Марлоу опустился на колени рядом со своей сумкой и, нервно в ней покопавшись, достал чётки. И ему стало чуть-чуть легче, когда он привычно, до боли, сжал в кулаке маленький деревянный крестик. Даниэль жалобно приподнял брови и наконец посмотрел на Варгаса. Весь его вид выражал гнев, осуждение и стыд. Настроение под этим взглядом полетело прямиком в ад. Габриэль закатил глаза и глубоко вздохнул. — Я знаю, о чём ты думаешь. Ты прямо ходячая афиша «Девственник». Поведя плечами, он не дождался никакого ответа и добавил: — Но тебе так положено. Поэтому успокойся и перестань строить из себя оскорблённую невинность, я же не полез к тебе в штаны. Усмехнувшись тому, как бледные щёки спутника мгновенно вспыхнули неровными пятнами румянца, Габриэль стащил с себя новый прочный жилет, который защищал от когтей, клыков и ножей. В Честерфилде даже нельзя было предположить, что представляло собой наибольшую опасность: лезвия бандитов или когти шлюх. — А что касается всего остального, то таков этот город. Огромная навозная куча… — Варгас двинул плечом, которое по-прежнему болело от каждого движения. — И раз уж ты настаиваешь, уедем позже, — буднично договорил охотник и вздохнул так, будто для него это означало смертную казнь. — Так что можешь быть спокоен, доктор. — Хорошо, — тихо сказал Даниэль. — Поедем через неделю. Оставив ответ без внимания, Габриэль поднялся с кровати и, придумав себе занятие на остаток вечера, ушёл вниз. Джимми наверняка пришла почта с новыми контрактами, и раз уж охотник застрял в Честерфилде, можно было расспросить, кому в окрестностях нужна была помощь. И чем страшнее был враг, тем лучше. Хантер чувствовал, что без хорошего боя мышцы костенеют, и не понимал, почему уступил спутнику. Даниэль странно на него влиял, и это напрягало. Очень сильно напрягало. Дверь за Габриэлем закрылась, и Марлоу судорожно выдохнул, устало опустив плечи. Он мог лишь надеяться на то, что скоро Варгас забудет обо всём, что произошло этим вечером, и позволит забыть ему. Даниэлю оставалось только смириться с тем, что самое страшное для него искушение теперь постоянно находилось рядом, и он мог это выносить, если охотник его не трогал. Во всех смыслах. Иначе никаких слов не хватит, чтобы замолить все порочные мысли. Марлоу боялся, что скоро придётся раскаиваться не только в помыслах, но и в деяниях. Когда охотник касался его, он ненавидел собственное слабовольное тело едва ли не до дрожи, и это тоже было неправильно, ведь создан он был по образу и подобию Божьему. Вот только Господь вряд ли страдал от подобных соблазнов. Подняв на Иисуса взгляд, исполненный страдания, Даниэль зажёг свечу, чувствуя себя невероятно измотанным. И Варгас был виноват в этом гораздо сильнее, чем долгая операция и прогулка по Честерфилду. Священник тяжело дышал, сжимая чётки, и всё, что он хотел сказать, это: «За что, Господи?» — но вместо этого Даниэль скользнул взглядом по дрожащему на сквозняке огоньку, по открытой Библии, из которой неверный свет выхватывал несвязные друг с другом слова и фразы, и медленно, проникновенно произнёс: — О Иисус, Ты благоволил принять страдания и раны ради нашего спасения. В моих страданиях я подчас теряю мужество и даже не решаюсь сказать Отцу Небесному: «Да будет воля Твоя». Но, уповая на Твое милосердие и Твою помощь, я обращаюсь к Тебе. И хотя временами я падаю духом, всё же я готов принять все те скорби, которые по воле провидения выпали на мою долю… Молю Тебя, Господи, чтобы мои страдания не были бессмысленны, но принесли духовную пользу мне и через меня другим людям — тем, кто еще не знает Тебя, а также тем, кто трудится и страдает для Тебя, — Даниэль опустил голову, глядя на лежащие в своих пальцах чётки, бессильные помочь ему, и закрыл глаза. — Господи, благослови всех, кто мне помогает и делает добро. Благослови всех, кто тоже страдает. Помоги им и мне избавиться от бед и скорбей, а пока длится нынешнее несчастье — иметь утешение и радость в Тебе, Подателе жизни. Аминь. Даже после встречи с мёртвой девочкой в доме лесника ему было легче молиться. Тогда Марлоу казалось, будто он теряет Бога таким, каким всегда Его понимал, и был в ужасе, но теперь он чувствовал себя недостойным того, чтобы к Нему обращаться. Слишком много было грязных мыслей, а взгляд Иисуса, обращённый на него, впервые в жизни казался священнику осуждающим. Да, он заслуживал куда больше осуждения, чем Варгас. Охотник не думал о сохранении невинности, у него не было рамок и правил, которые он боялся нарушить, в то время как всё то, над чем Даниэль так долго трудился, могло рухнуть под давлением первого же встреченного им соблазна. Он был слаб и достоин презрения. На следующий день в госпитале Марлоу рассказал Оливеру, Фреду и хирургу, который неожиданно оказался в церкви, что покинет Честерфилд примерно через неделю или даже раньше. — Вы уверены, что никак не получится задержаться? Или остаться насовсем, вы так хорошо работаете, — заискивающе улыбнулся доктор. — Не устраивай спектаклей, Эммет, — закатил глаза Фред. — Все прекрасно понимают, что ты просто не хочешь возвращаться к прежнему графику. Сколько ты уже не заходил? Дня четыре? Ещё немного, и я забуду, как выглядит твоё лицо, — он бросил на хирурга долгий взгляд и добавил: — И это меня не расстроит. Эммет глубоко, с упрёком вздохнул, покачал головой и поманил за собой в приёмную пожилую даму. Когда они скрылись за дверью, а Фред ушёл вглубь церкви, Оливер, неловко топтавшийся рядом, грустно спросил: — Ты правда не можешь остаться? — Правда. От меня ничего не зависит, все решения принимает Габриэль, — не менее печально ответил Марлоу. — Лучше бы он Эммета взял своим спутником, а тебя нам оставил, — пробурчал Оливер и завернул за алтарь, возвращаясь к работе. Да, возможно, так действительно было бы лучше: для спокойствия Варгаса и душевного равновесия Марлоу. Но Эммет как доктор не вызывал особого доверия, да и подставлять коллегу, предлагая такой вариант Хантеру, Даниэль не собирался. Он не хотел уходить — оказалось, что работать врачом нравилось ему не намного меньше, чем священником, но теперь Варгас был его обязанностью. Марлоу надеялся только, что они не уедут прежде, чем Джек Фарелл — мужчина, которого они оперировали накануне, — придёт в себя. Однако долго этого ждать не пришлось — рабочий очнулся в тот же день ближе к вечеру. Впрочем, это не вызывало у Даниэля ни радости, ни облегчения: мистер Фарелл бредил и горел в лихорадке, не осознавая, что случилось и где он находится. Следующие несколько дней Марлоу присматривал за ним, менял повязку, поил лечебными настойками и молился у его кровати перед тем, как покинуть госпиталь. Забота о мистере Фарелле отвлекла священника от мыслей о себе и своём медленном, но неуклонном падении, и Даниэль отдавал ей всё больше сил. Джек очнулся от бреда на третий день. Выпив большими жадными глотками сразу целую кружку воды, он растерянно осмотрелся, перевёл глаза с санитара на подоспевшего Даниэля и хрипло спросил: — Вы кто? Где я… что случилось?.. Фарелл попытался приподняться, но тут же начал заваливаться на правую сторону. Из горла рабочего вырвался болезненный стон; он опустил испуганный взгляд на культю, оставшуюся от его правой руки и задрожал в ужасе. — Боже, что случилось? Как… — бормотал он, недоверчиво шевеля плечом. — Пожалуйста, не двигайтесь, — попросил Марлоу и присел на стул рядом с койкой. — Я доктор, Даниэль Марлоу, вы в госпитале. Произошёл… несчастный случай на заводе. — Нет, нет, как же так, — Фарелл покачал головой, поднял на Даниэля дикий взгляд и весь затрясся: — Как я теперь? Как я теперь!.. Работать… Зачем вы меня спасли? Бросьте! Джек перевалился на левый бок, собираясь встать, но Даниэль, продолжая говорить какие-то успокаивающие глупости, удерживал его, вызывая всё бо́льшие ярость и панику. Фарелл кричал, чтобы его оставили, что он работать не сможет, а значит, лучше умереть, и замолчал, только когда к ним подоспел Оливер, и Марлоу с его помощью вколол Джеку опиум. Ещё хуже стало вечером, когда в госпиталь пришла миссис Фарелл. Зайдя в палату, она вскрикнула, прижав руки к груди, и в этом звуке и этом жесте было столько горя и отчаяния, что даже на лице Фреда отразилось искреннее сочувствие. После этого посещения Джек впал в апатию, ни на кого вокруг не реагируя, а потом снова начал бредить. Лихорадка не отступала; на четвёртый день жар усилился, и мистер Фарелл только несколько раз приходил в себя и хрипло просил воды. За ним ухаживал Оливер, а Марлоу зашёл вечером, чтобы, как обычно, помолиться за Джека перед уходом. Даниэль успел прошептать лишь первые пару строк, и его прервало слабое похлопывание по предплечью. Открыв глаза, священник встретил неожиданно ясный и спокойный взгляд рабочего. — Не стоит тратить на это силы, — проговорил Фарелл. — Уже нет смысла просить Бога за моё здоровье. — Вы ещё можете поправиться, — возразил Марлоу. — Всё в руках Господа. — И ваших, — хмыкнул рабочий. — Как доктора, да, — улыбнулся Даниэль. — Я делаю всё возможное, у нас есть надеж… — Не надо, — перебил Джек. Усмешка покинула его губы, лицо стало серьёзным и решительным. — Я теперь бесполезен. Как я, калека безрукий, буду заботиться о своей семье? Я стану обузой. — Вам могут сделать протез, — нахмурился Марлоу. — Найдёте другую работу, и всё наладится с Божьей помощью. Нельзя терять веру. И ваша жена ведь вас любит… — А я люблю её, — Джек тяжело вздохнул. — Вы приезжий, не знаете, как у нас всё устроено. Нет здесь другой работы, мы просто умрём от голода. Лили и Закари заслуживают лучшей жизни. Лили нельзя на фабрику, она неуклюжая… А если меня не будет, она найдёт другого мужа, обязательно найдёт, вы ведь её видели. Она красивая, — Фарелл зажмурился, сморгнул слезу и твёрдо добавил: — Она найдёт того, кто позаботится о ней и Закари, и они будут счастливы. Даниэль выслушал, держа Джека за здоровую руку, и хотел сказать, что тот должен бороться за жизнь, что Господь поможет ему и его семье, ведь они были хорошими людьми, но как только он произнёс первые слова, рабочий его перебил: — Жизнь несправедлива, святой отец, — Фарелл впервые назвал его так и, сжав в горячей ладони пальцы Даниэля, спросил: — Могу я… исповедоваться? Марлоу кивнул, и Джек коротко, но с искренним сожалением, рассказал ему о своих грехах. О пьянстве и раздражительности, о пренебрежении к заветам и долгих годах без молитв. Ему было тяжело говорить — утихший жар снова усиливался, Фарелла охватывал озноб, на лбу выступала испарина. Он закончил исповедь совсем тихо, едва шевеля сухими губами и с трудом держа глаза открытыми. — Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа, — с состраданием произнёс Даниэль. Он перекрестил Фарелла и дождался, пока тот неловко перекрестится сам левой рукой. — Господь простил тебя. Иди с миром. — Благодарение Господу, — откликнулся Джек полузабытыми словами и устало закрыл глаза. — Идите, святой отец, уже, должно быть, стемнело. Не нужно со мной сидеть. Марлоу тяжело вздохнул и заставил себя покинуть госпиталь. И не удивился, когда следующим утром Фред, столкнувшись с ним у входа, молча покачал головой. Ночью Даниэль чувствовал, что следующий день будет днём заупокойных молитв. Но приступить к ним Марлоу мог, лишь вернувшись в гостиницу. А пока его ждал бесконечный поток пациентов. Больных с простудой, головокружением, сломанными пальцами брал на себя Фред, а Даниэль занимался мальчиком, который забрёл в какой-то заброшенный дом и проткнул ступню гвоздём, и выслушивал жалобы женщины, которая без конца кашляла в платок. На белой ткани оставались алые брызги, кровь застывала в уголках её рта, но говорила она о чём угодно, кроме настоящей проблемы. За ней последовал мужчина, который умудрился свалиться с телеги — дешёвым пойлом от него несло за милю — и едва мог держаться на ногах. Остальных, тех, кто не попадал на койку в недрах церкви, а, получив помощь, уходил по своим делам, Даниэль даже не пытался запомнить. Ближе к вечеру пришла миссис Фарелл. Услышав, что её муж умер ночью, она поджала губы, судорожно вздохнула, сдерживаясь изо всех сил, но расплакалась, как только Марлоу осторожно её обнял. Утешая вдову, Даниэль передал ей слова мистера Фарелла о том, что он любит её и желает ей и маленькому Закари счастья. Губы женщины тронула тёплая улыбка, осветившая заплаканное лицо, всхлипы постепенно затихли. Немного успокоившись, миссис Фарелл поблагодарила священника за то, что тот был рядом с её мужем, и ушла, оставив Даниэля с ноющим сердцем. Сколько бы он ни наблюдал чужое горе, легче со временем не становилось. В гостиницу Марлоу возвращался под разгорающимся светом редких фонарей — он шёл, не поднимая ни на кого взгляда, ни на кого не обращая внимания и прижимая к себе сумку, под которой держал револьвер. Он носил его с той самой ночной прогулки, на всякий случай, хотя был уверен, что использовать по назначению не сможет. Но так он чувствовал себя менее уязвимым. К счастью, поход до «Орлана» прошёл без приключений, несмотря на то, что Даниэль снова задержался и покинул церковь, когда последний луч солнца уже скрылся за горизонтом. Священник переживал, что в гостинице его ждёт выговор от Варгаса, но ни в комнате, ни в трактире охотника не оказалось. Весь этот день Хантер не знал, куда себя деть от безделья. Чем меньше у него болело плечо, тем тяжелее было выносить застой. Поэтому в итоге охотник, выпив в трактире пару рюмок рома, чтобы разогнать скуку, не выдержал и отправился на поиски развлечений. Он ощущал себя вполне готовым на подвиги, и даже не стал предупреждать Джимми, что вернётся под утро. Марлоу и сам мог догадаться, куда нелёгкая потащила Габриэля в такое время, и каким он, вероятнее всего, вернётся. Да и с чего Хантеру было думать о том, будет ли Даниэль волноваться? Сначала Варгас прогулялся по чёрному рынку, где искал интересные трофеи. Его вело сюда охотничье любопытство — он подмечал, что нового продают и покупают, высматривал когти, лапы, рога или крылья каких-нибудь монстров, о которых он не знал. Порой чёрные рынки были более надёжными и интересными источниками информации, чем пыльные бестиарии. Однако в этот раз ничего стоящего Габриэль не нашёл. Презрительно скривившись, когда один из продавцов предложил ему приобрести клыки верфольфа, Варгас ушёл с рынка и повернул на улицу, где мигали красные фонари. В каком переулке находился бордель, шлюхи из которого приставали к нему и Даниэлю, охотник уже забыл, но зато прекрасно помнил, где найти хорошо знакомых ему девиц — в «Приюте рыжей Дженни». Было время, когда он безвылазно провёл в этом борделе чуть ли не целую неделю. Оставил в нём кучу денег и, вероятно, только чудом не подхватил какую-нибудь заразу. Это было почти сразу после того, как он покинул дом Джонсона. Он тогда перебрал почти всех работниц притона, насквозь провонял резким женским парфюмом, а въедливую помаду с шеи оттирал полдня, не меньше. Прежде чем он покинул «Приют», даже матрона согласилась выпить с ним — на дорожку. Он тогда беззлобно шутил, что она — сущий дьявол, а дама отмахивалась так, словно он сделал ей лучший из возможных комплиментов. Только смех в ответ звучал очень уж натянутый. В этот раз Хантер выпил ещё несколько рюмок дрянного виски и, ощутив, как голова пустеет, а на смену мыслям приходит низменное влечение, перехватил какую-то рыжую леди. Она задорно захихикала, пытаясь изобразить интерес, и Габриэль порадовался про себя, что достаточно пьян и может игнорировать лёгкий отпечаток тоски в несмеющихся глазах. На второй этаж он поднялся с трофеями в виде шлюхи и початой бутылки виски. Варгас не следил за временем — только за тем, сколько горького пойла у него осталось. Девица в перерывах между заходами лежала рядом, цепляя пальцами бинты на плече, и задавала дурацкие вопросы, но работала хорошо. Так хорошо, что за пару часов с ней из Хантера вытравилась заразительная мораль и вернулось привычное ожесточение. В благодарность Габриэль даже накинул шлюхе чаевые — чтобы энтузиазм не пропадал. Не хватало только пьяной драки. Но на это у Варгаса уже не было сил. К тому моменту, как он появился на пороге «Орлана», ему хотелось лишь одного — спать. И, желательно, смыть следы вульгарно красной помады. Однако, представив, что придётся добрых полчаса оттирать эту дрянь, стойкую, будто на лакокрасочной фабрике сделали, Варгас решил оставить это до утра. Сонный Джимми приходу пьяного охотника ничуть не удивился, лишь попросил его не бить посуду, как мистер Брент, но к этому Габриэль был не склонен. Вяло махнув рукой и ничего не сказав, он пошёл на второй этаж, чувствуя себя приятно опустошённым и непривычно спокойным. Думая, что, скорее всего, спутник уже прочитал все свои молитвы и лёг спать, Варгас попытался тихо открыть дверь, но его всё равно покачнуло, и бесшумно проникнуть в комнату не получилось. Едва переступив порог, он наткнулся на растерянный взгляд. Замолчав на полуслове, Даниэль вскочил на ноги и обеспокоенно спросил: — Ты в порядке? В первую секунду он испугался, что что-то случилось. Что у охотника разболелось плечо, что он с кем-то подрался или наткнулся на бандитов на улице и вернулся раненый и истекающий кровью. Но, когда Варгас прошёл в комнату, Марлоу почувствовал запах алкоголя, а в достаточно ярком свете керосиновой лампы заметил след от помады на его шее. И священник даже не попытался скрыть отвращение, отразившееся на его лице. Хантер посмотрел на спутника, скинул шляпу и вздохнул: — Не смотри на меня так. С трудом собираясь с мыслями, он снял плащ и перчатки и бросил их к шляпе. Обогнув Марлоу и чудом не влетев в стол, Габриэль налил себе стакан воды и выпил его залпом, как дешёвое пойло. Сносный виски можно было найти в Лондоне, и это, пожалуй, было единственным достоинством столицы — города, в котором вот уже десять лет «всё хорошо». Аж тошнило. — Если тебе помогает молитва, то мне — выпивка. Не стоит отнимать у меня то, что спасает от этого дерьма. Даниэль знал, что не имел права судить, знал, что была тысяча причин судить его самого, но ничего не мог с собой сделать. И слов подобрать тоже не мог, поэтому просто медленно покачал головой, что было хуже всех возможных ругательств, и сделал шаг назад, чтобы не чувствовать сильного запаха алкоголя. Варгас тоже больше ничего не сказал. Его хватило только на то, чтобы стянуть с себя рубашку и сапоги и упасть на кровать. Последнее, о чём он успел подумать перед сном — о том, что к чёрту всё, пора уходить из этого грязного города. Уйдут из Честерфилда, и больше не придётся выносить укоризненные взгляды, слышать бессонными ночами приглушённые стоны с соседней койки, делить одну маленькую комнату на двоих. Варгас обретёт прежние отстранённость и неразговорчивость, а Даниэль перестанет упрекать его в каждом неправильном шаге. Они вернутся к тому, как всё было раньше, до того, как Марлоу решил, что может осуждать и высказывать своё мнение. Священник долго не мог заснуть — мешали гнетущие мысли и мерзкий запах алкоголя и шлюх. Дешёвый ром, дешёвый парфюм, дешёвый, ничего не стоящий секс. Даниэль скривился, невольно представив Варгаса с той маленькой блондинкой. Вряд ли он церемонился с этими несчастными девушками, а неделю назад в госпитале Марлоу видел то, как он обманывал их ожидания. Хантер был далёк от идеала, но видеть лишние тому подтверждения Даниэлю было неприятно. И в который раз оставалось только смириться. Он не стал ничего говорить ночью, потому что охотник был пьян, и ничего не сказал утром, потому что в этом не было смысла. Их отношения становились для Даниэля всё более невыносимыми — он не мог постоянно находиться рядом с Варгасом в таком напряжении и вечной борьбе с самим собой. Не мог постоянно задаваться вопросом, что правильно: оставить его в покое или и дальше раздражать попытками сделать его хоть немного лучше. И при каждой следующей попытке становиться от него всё дальше. У Марлоу была только одна надежда — что, когда они снова окажутся в дороге, всё вернётся на свои места. Он даже не отказался бы от возвращения к тому, с чего они начали — когда ему было почти всё равно, что Варгас делает со своей жизнью. Но на это рассчитывать не стоило. Даниэль даже подумал, что зря охотник дал ему почувствовать некоторую… власть. Зря начал с ним в чём-то соглашаться, потому что теперь, когда священник знал, что может влиять на ситуацию, он не имел права оставаться в стороне. Лучше бы Варгас влепил Марлоу пощёчину или ударил его, когда тот впервые высказал своё мнение. В Ашбурне. Он должен был не просто схватить Даниэля за воротник, а сделать ему по-настоящему больно. Или просто проигнорировать. А теперь, из-за того, что охотник проявлял снисхождение, всё стало слишком сложно.