Неотвратимость

Габриэль смотрел, как медленно выцветают ночные тени под напором ползущей вниз полосы света, и прислушивался к тишине и неподвижному спокойствию. Это было не то мрачное и холодное чувство, которое охватывало Варгаса накануне сражения, и не умиротворение, которое в их тёмные времена могли испытывать лишь святые и блаженные. Это было чистое и глубокое спокойствие, заключённое в одном мгновении, которое длилось, пока Даниэль прижимался к нему во сне и опалял горячим дыханием его шею. Они едва умещались вдвоём на узкой кровати. Хантер ночью так вымотался, что и не заметил, как отключился. И последним, что он помнил перед сном, был очередной поцелуй Даниэля, полный нерешительной нежности и плохо скрываемого отчаяния. Охотник опустил взгляд на светлую макушку. В прошлый раз Марлоу его едва не возненавидел, что будет теперь? Священник будет в ужасе от того, что произошло? Снова закроется в себе и будет молчать? Или наконец-то примирится с собой? Хантер осознавал, что всё это было ошибкой. То, что он забрал Даниэля из Ноттингема, сблизился с ним, поддался эмоциям и желаниям, позволил ситуации стать необратимой. Такие отношения охотника и его спутника были недопустимы: они мешали мыслить рационально, это могло привести к трагическим последствиям — для них обоих. Но теперь дороги назад не было. Осторожно, чтобы не разбудить, Габриэль крепче прижал к себе священника, но ему тут же пришлось отпустить Марлоу: на лестнице послышались шаги. Варгас поднялся с кровати, поправил сползшее с бледного плеча Даниэля одеяло и открыл дверь, не дожидаясь стука. На пороге стоял тот самый молодой человек, который поселил их в эту комнату. — Срочное письмо из Лондона, — сказал он, передал охотнику конверт и ушёл. Нахмурившись, Габриэль прикрыл дверь и распечатал послание — там был только один лист, исписанный строгим ровным почерком, с печатью и размашистой подписью в нижнем правом углу. Приказ от Ордена. Это не предвещало ничего хорошего. Конверт, возвестивший вторжение тревожной реальности в их уютную тишину, упал на пустую кровать — Варгас не собирался будить Даниэля, чтобы скорее услышать содержимое письма. Орден, война, монстры, культисты — всё это могло подождать ещё час или два. Надев рубашку, Хантер выглянул в окно и с уколом лёгкого сожаления отметил, что небо безоблачно и нет ни малейших признаков приближающейся метели, а значит, как только священник проснётся, они смогут позавтракать и отправиться в путь. Габриэль вышел из комнаты, намереваясь посетить душевую, но туда было не протолкнуться из-за вездесущих торговцев и их семей, и в итоге охотник вернулся с табуретом, а затем принёс наверх таз с водой. Нужно было хоть немного привести себя в порядок перед дорогой, а в Манчестере можно было сходить в публичные бани. По крайней мере, Хантер мог, а вот насчёт Даниэля он сомневался — вряд ли стеснительность позволила бы священнику раздеться под любопытными и равнодушными, насмешливыми и оценивающими взглядами чужих людей. Габриэль оглянулся на спящего Марлоу и поймал себя на мысли, что скорее он сам не позволил бы этого спутнику. Даниэлю достаточно было пристальных взглядов самого охотника. Стерев с себя следы прошедшей ночи, Варгас провёл пальцами по коротким розовым полосам на плечах, оставленным ногтями священника, накинул чистую рубашку и услышал прерывистый вздох. Даниэль наконец-то, спустя долгие недели непрерывных кошмаров, проснулся спокойно, не подскакивая на кровати в безуспешных попытках справиться с тяжёлым загнанным дыханием. Глубокий сон без сновидений медленно рассеялся, но священник продолжал за него цепляться, избегая возвращения в реальность. Он лежал, не открывая глаза, чтобы не видеть, как на него посмотрит Габриэль, и не двигаясь, чтобы собственные ноющие мышцы не напоминали о его окончательном восторженном падении. Марлоу вздохнул и услышал приближающиеся шаги. Край кровати прогнулся под весом охотника, пружины неприятно скрипнули. Сердце священника забилось где-то в горле. — Даниэль? Ты ведь не спишь, — тихо позвал Варгас. Его ладонь легла на бедро спутника, ощутимо горячая даже сквозь тонкое одеяло. Открыв глаза и прищурившись от яркого света, Марлоу перевёл на Варгаса настороженный взгляд. Он всё ещё считал, что всякий, кто знал о его ужасных грехах, должен был терять к нему всякое уважение, и Габриэль — тем более. Потому что, разделяя этот грех вместе с Даниэлем, он не заботился о вопросах морали, но знал, что они заботят его спутника. Знал, что священник предаёт сам себя и свои идеалы, и что такие люди, неважно, каких убеждений они придерживаются, заслуживают лишь порицания. Скажи Марлоу об этом, и Варгас наверняка снова будет закатывать глаза и фыркать. Снова будет считать его наивным и глупым. Даниэль робко улыбнулся и произнёс немного хрипло после сна и громких ночных стонов: — Привет. Во встречном взгляде священник не увидел ни осуждения, ни презрения, ни безразличия. Губы охотника едва заметно дрогнули в ответной улыбке. — Как себя чувствуешь? Порядок? — Кажется, да, — Даниэль хотел добавить, что гораздо лучше, чем в прошлый раз, но решил отныне делать вид, что прошлого раза не было. — Только голова болит. Подай мою сумку, пожалуйста. В висках ломило, и стоило священнику сесть, как заныло всё тело. Но боль в руках, ногах и пояснице затмевало смятение в душе. Нет, Даниэль не жалел, пусть даже часть решений за него принимало вино. Теперь, сидя с Варгасом на одной кровати, чувствуя его тёплое прикосновение, он понял, что мог отдать последнюю надежду на вечную жизнь, но не за близость, а за возможность открыто смотреть на Габриэля и улыбаться ему, не разбиваясь о стену показного равнодушия, выстроенную их общими усилиями. Но это не избавляло от горького привкуса отчаяния, которое порождала навязчивая мысль, что Господь не хотел для него счастья и потому заклеймил это чувство печатью раскаяния. Нежность омрачалась виной, желание быть рядом отравлял стыд. Но, несмотря на все запреты, в глубине души Даниэль не верил, что такие светлые чувства могли быть противны Богу. Поёжившись от остывшего за ночь воздуха, холодившего голые плечи, священник достал из сумки небольшой пузырёк, выпил содержимое и подумал, что, наверно, нужно вставать, но упал обратно на кровать. — Надеюсь, что следующего раза не будет, но вдруг… — Даниэль усмехнулся тому, как недоумённо взлетели брови Варгаса, и продолжил: — Если я снова попытаюсь выпить больше одного бокала — останови меня. Если бы я не знал, насколько тяжёлый это грех — пьянство, — то посчитал бы, что головная боль — достаточное наказание за него. Лекарство должно было подействовать достаточно скоро, а до этого нужно было сохранять состояние покоя, хотя по мере того, как Даниэль окончательно просыпался, росло желание умыться и привести себя в порядок. Насколько это было здесь возможно. — И почему у охотников нет выходных?.. Хотя это явно не может считаться уважительной причиной. Ни подобная головная боль, ни… всё остальное. Священник залился краской и, не глядя больше на ухмыляющегося Варгаса, забрал у него конверт. Достав письмо и пробежав его глазами, Даниэль вздохнул. Это было не срочно, но по масштабам напоминало Шрусбери. — Тебе не понравится, — сразу предупредил Марлоу и снова сел на кровати, потирая виски кончиками пальцев. — Похоже, мы должны будем отправиться в Глазго. Пишут, что этот приказ не обсуждается, потому что им нужны светлые умы для командования, — немного приукрасил Даниэль без тени сарказма и улыбнулся: — Ну, не совсем так, но суть ясна. Там сейчас выстраивают укрепления, потому что дошли сведения, что на севере Шотландии открылось сразу несколько крупных крипт, и тьма наступает, — Марлоу зевнул, прикрыв рот ладонью и испортив мрачный эффект от письма. — Я тебе за завтраком полностью прочту. Варгас кивнул и глубоко вздохнул. Да, ему не понравилось то, что он услышал. Даже тон Даниэля не скрасил момент, мир в одно мгновение окрасился в чёрное и белое, растеряв все оттенки. Вряд ли Марлоу понимал, что значило письмо с подобным требованием, какое сражение оно предвещало, или просто не хотел понимать, охотник же не мог позволить себе такую роскошь. Сбылось его дурное предчувствие — если Шотландия падёт так же, как и Уэльс, то вскоре тьмой накроет и Англию. Накроет с головой, каждого. Что их там ждало? Нахцереры, ведьмы, вендиго? Что-то страшнее, что-то, существование чего они даже боялись представить? Была вероятность, что всё сразу. Несколько крипт там, где раньше было более или менее спокойно — у могильных огоньков должен был быть большой выбор из промёрзших трупов. И если укрепления в Глазго падут, тьма уничтожит жизнь в и без того наполовину опустевших северных землях Британии. — Ладно. Одевайся, поедим и будем собираться. Священник на секунду сжал одеяло в пальцах, но, поняв, что стесняться уже нечего, поднялся с кровати и охнул от резкой боли, которая, к счастью, быстро стихла. Потому что после он двигался более осторожно. Подойдя к тазу с водой, Даниэль отвернулся от Варгаса и начал вытирать шею, грудь, живот. Спускаясь тряпкой ниже по спине, он чувствовал, как горят уши, хотя даже не знал, смотрит ли Хантер. — Хочешь, я как-нибудь научу тебя читать? Это совсем не сложно, — предложил священник. Он был уверен, что Варгас откажется, а жаль. Это было бы забавно. — А то вдруг у тебя однажды будет неграмотный спутник? Голос Марлоу звучал мягко, слова вылетали легко, будто это была шутка, но Габриэль, позволив себе секундную слабость, пока священник не видел, всё равно страдальчески свёл брови. Он так часто представлял свою смерть, что мысленно успел погибнуть десятки и сотни раз разными способами, — и воскреснуть, очнувшись от наваждения. Он не боялся умереть. Но если это Даниэль попадёт в когти какой-нибудь твари, а Хантер не успеет… Ему придётся искать другого спутника, который будет уметь зашивать раны и читать. Но наверняка не будет знать ни одной дурацкой молитвы, не будет говорить о добродетелях и наивно убеждать Варгаса в том, что тот лучше, чем хочет казаться. Поднявшись со своего места, охотник медленно подошёл к Марлоу, положил руки ему на плечи и прижался губами к макушке, молча вдыхая и выбрасывая из головы все эти мысли. Он будет защищать своего спутника. И сам Даниэль может за себя постоять. Они справятся. — Мне нравится, когда ты мне читаешь, — хрипло произнёс Хантер. — К тому же есть более приятные вещи, на которые можно потратить время. Развернув к себе Даниэля и приподняв его голову за подбородок, Варгас поцеловал спутника и погладил его по щеке большим пальцем. Хотелось запомнить это утро, этот момент уютного тихого спокойствия. На случай, если потом что-то пойдёт не так. Марлоу едва не выронил тряпку, когда Варгас оказался неожиданно близко, и замер, не понимая, что делать. Теперь, когда ночь и вино не подпитывали его порывистую храбрость, он растерялся, не зная, отстраниться или податься навстречу. При холодном, безжалостном свете он, обнажённый и неспособный скрыть стыд и желание, чувствовал себя слишком уязвимым. Но он зря думал об этом: прикосновения Габриэля стёрли все волнения, наделяя уверенностью, а поцелуй оказался целомудренным и чувственным. Как обещание и признание. Даниэль накрыл ладонь охотника своей, легко сжал и коснулся губами клейма Ордена. Варгас опустил взгляд и обвёл пальцами красный след на плече священника. Такие же были у него на груди и бедре — Габриэль ночью не церемонился, оставляя засосы. При взгляде на них никому бы и в голову не пришло, что тело Марлоу всё ещё принадлежит Богу. Хантер тихо хмыкнул, подумав, что все эти месяцы он отвоёвывал Даниэля у Господа, даже не замечая этого. Таких соперников у него раньше не было. — То, о чём говорится в письме, это требование прибыть в Глазго… намечается что-то серьёзное, — начал Варгас, с сожалением наблюдая, как с каждым его словом брови Марлоу сдвигаются, а губы сжимаются в жёсткую упрямую линию. Раньше у Даниэля не бывало такого решительного и в то же время скорбного выражения лица. — Не удивлюсь, если туда половина Ордена съедется. Наверняка будет масштабное сражение, страшнее, чем в Шрусбери. Обещай, что не полезешь за мной в самое пекло. Что бы ни случилось. И если помру, а тебе не назначат нового охотника, уедешь в Гилмортон или другое безопасное место, — Марлоу ощутимо вздрогнул в его руках, но Габриэль беспощадно продолжил: — Согласно моему завещанию, от меня и могилы-то не останется, и отпевать будет нечего, так что… Даниэль отступил на шаг, отвернулся к тазу и, больше не краснея, обмыл бёдра и ягодицы. — А если меня покалечат, то сбежим вместе. Попрошу сделать мне протез, как у Джонсона, — Хантер неловко и совсем не весело хохотнул. — Стану совсем седым и ворчать буду в пять раз чаще. Бросив тряпку и прикрыв глаза на секунду, священник сдержанно вздохнул и поднял взгляд на Габриэля. — Не говори так. Пожалуйста. И без объяснений Хантера Даниэль понимал, что значит письмо и что ждёт их в Глазго. Несколько новых крипт — эти слова говорили сами за себя. Но Марлоу не хотел представлять, какие монстры населяют Шотландию, кто не переживёт встречи с ними и что будет, если. Сейчас они были живы, они наконец разрушили стену, преодолели молчание и отчуждение, они были вместе, и этого было достаточно. Даниэль отошёл к своей сумке, достал чистые вещи и сказал, одеваясь: — Я и так слишком часто думаю о том, что мы можем умереть в любой день. И своей смерти я не боюсь, поэтому… — он нахмурился, взяв колоратку, и покрутил её в пальцах, будто раздумывая, надевать или нет. Снова. — Не надо. Не говори и не думай об этом, пока всё хорошо, прошу тебя, — и совсем тихо, закрепив колоратку на шее, Даниэль добавил: — На всё Божья воля. Он хотел бы сказать, что будет молить Господа о помощи в борьбе с тьмой, но молиться он по-прежнему не мог. То, что он постепенно принимал себя таким неидеальным, падшим, вовсе не означало, что теперь он мог обращаться к Богу. Казалось, Господь смотрит на него с небес и ждёт, когда же Его дитя одумается, но дитя это шагает всё глубже и глубже в бездонную пропасть порока. — Ладно, — хмуро отозвался Хантер, недовольный тем, что Даниэль снова ушёл от ответа. Сколько бы раз и в каких бы формах охотник ни пытался получить от него обещание быть осторожным, Марлоу не сдавался. Иногда он был таким упрямым, что по-настоящему раздражал. Но Габриэль продолжал добиваться своего, потому что знал: дав слово, священник обязательно его сдержит. — Пойдём, — сказал Варгас, и Даниэль, прихватив письмо, спустился за ним на первый этаж. Они сели за стол у окна, чтобы было больше света, и заказали завтрак у подошедшей хозяйки. Марлоу попросил принести яичницу без бекона. — Можно подумать, в этом есть смысл, — он мрачно усмехнулся. — Учитывая то, с чего у меня начался пост в этом году. Убийство и прелюбодеяние, прекрасный набор. Голос его звучал иронично и осуждающе, но осуждение это не касалось Варгаса, хотя могло показаться иначе. Просто Марлоу становилось немного легче, когда он упрекал самого себя вслух. Но, судя по тяжёлому взгляду, Хантеру это не нравилось. Точно, они ведь договорились ночью. Ни о чём не жалеть. — Извини, больше не буду об этом, — вздохнул священник, развернул письмо и начал зачитывать написанный ровным уверенным почерком текст. Командование получило доклад от группы охотников, исследовавших северные земли, о том, что найдено две крупные крипты. Предполагали также, что на восточном берегу моря находится ещё одна, меньше. Уровень опасности зафиксированных монстров был средний, но нельзя было с уверенностью сказать, что тварей высокого уровня там не было. Мертвецы медленно двигались на юг Шотландии, с каждым днём увеличивая свои ряды, а орудия и укрепления в Глазго находились не в лучшем состоянии, так как долгое время не использовались. Работы по их восстановлению начали, как только охотники доложили о криптах и о том, что там собирается целая армия мертвецов. — Вы должны закрыть все контракты и прибыть в назначенное место в течение месяца, — прочитал Даниэль и, чувствуя, как внутри похолодело от ужаса при одной мысли, что монстры могли действовать как организованная группа, печально поднял брови и обхватил чашку с горячим чаем ладонями. — А я надеялся, что в конце месяца мы сможем навестить отца Филиппа… Поздравить его с Рождеством. Хотя он вряд ли был бы рад таким гостям, услышав мою исповедь, — Даниэль покачал головой, пытаясь отогнать от себя образ целых колонн девочек-сирен, ведьм и вендиго, непреклонно пробирающихся сквозь снег и холод к огням живого города. — Он ведь верил, что я смогу справиться со своими демонами. — Стены Гилмортона наверняка и не такое слышали. Раздумывая об услышанном, Варгас смотрел в окно на покрывший дороги снег и хмурился, прикидывая, как им поступить. Месяц — достаточно большой срок, но хватит ли его, чтобы добраться и до Манчестера, и до Гилмортона по таким сугробам? К тому же командование наверняка рассчитывало, что большинство охотников прибудет в Глазго раньше. Учитывая ситуацию, там точно нужна помощь с восстановлением орудий, укреплением стен, тренировками новобранцев, которых, скорее всего, свезут туда как пушечное мясо. Габриэль терпеть не мог работу в команде. Когда-то он хотел избавиться от необходимости таскать за собой спутника, а на севере отряд будет даже больше, чем в Шрусбери. И снова придётся выполнять обязанности, присущие его званию: пялиться на карту, двигать фигурки — посылать молодых охотников на смерть. Хотелось наплевать на всё и дальше выполнять контракты один за другим, разъезжая по всей стране. Хантер сморгнул оцепенение, придвинул к себе треснутую кружку с чаем, и его взгляд зацепился за клеймо на ладони. Он мог поклясться, что никогда ещё его желание бросить охотничий промысел не было таким сильным. Габриэль сжал руку в кулак, пряча метку, и сказал: — Если поторопимся, можем заехать в Гилмортон после того, как разберёмся с Манчестером. На Рождество мы, конечно, у отца Филиппа не останемся, но хотя бы проведаем его. В Гилмортоне можно было сдать трофеи, накопившиеся за это время, но что делать с вырученными за них деньгами? Раньше Габриэль с удовольствием потратил бы все сбережения в Честерфилде, поселившись в борделе, но теперь на это не было времени. Проклятые крипты. Хантер встретил открытый взгляд Даниэля, такой, каким тот был до бесконечных недель молчания, и дома терпимости тут же связались в его воображении с предательством. Да, теперь дело было вовсе не в нехватке времени. Он, конечно, ничего священнику не обещал и не давал никаких клятв, и если бы у них зашла об этом речь, Варгас бы наверняка разозлился — даже спустя столько лет тема верности была для него болезненной, — но Даниэль ни за что не осмелился бы говорить об этом и чего-то требовать. А Габриэль не посмел бы предать. — Надеюсь, в Манчестере не будет никаких сюрпризов. Что там было в контракте?.. — Хантер нахмурился, припоминая. — Писали, что какой-то зверь убивает скот и съедает внутренности, — подсказал Марлоу. — Наверняка оборо… — Вы сказали «Манчестер»? — перебила охотника хозяйка, нечаянно подслушавшая часть разговора и теперь замершая рядом с их столом. Выдержав тяжёлый взгляд Хантера, она добавила с нескрываемым страхом: — Вы разве не слышали, что там произошло? Варгас сделал приглашающий жест, призывая женщину продолжать. — Те, кто приехал оттуда, говорят, что город закрыт и над ним и днём и ночью видно дым костров… — хозяйка нервно сжала тряпку, которой протирала столы. — Караванщики, которые ходили мимо, говорят, что там к власти пришли Буревестники. Габриэль задумчиво хмыкнул, прикидывая, можно ли было верить этим слухам. Но желание идти туда — снова по краю Долины Надежды или огибая пустой, заселённый умертвиями Мидлтон, — чтобы обнаружить запертые ворота и умереть от пущенной в спину стрелы, когда в нём признают орденца, сразу отпало. — Буревестники, значит, — протянул Варгас. — У них ведь договор с властями. — В пекло договор, охотник! — выругалась женщина. — Если там всё так случилось, значит, мы следующие, если Лондон не сделает хоть что-нибудь. Или если сектанты нас раньше не задушат в собственных постелях. Их в последнее время развелось, как тараканов, и мэра это, похоже, совершенно не беспокоит. Хантер раздражённо мотнул головой — это не их дело, вмешиваться в разборки банд и синдикатов. Охотники всегда оставались в стороне, если дело не касалось крипт и монстров. Просить помощи Ордена означало признать поражение: если появлялись охотники, значит, местная власть в отчаянии. Очевидно, без особого приглашения им в Манчестере делать было нечего. Тем более вдвоём. — Что ж, здесь мы ничем помочь не можем. Буревестники и сектанты — проблема правительства, — сказал Хантер и поднялся из-за стола. Нужно было сходить в конюшню, распорядиться, чтобы оседлали коней, и собрать вещи. Даниэль встал вслед за охотником, но вместо того, чтобы пойти к лестнице, обернулся к возмущённой женщине и твёрдо произнёс: — Не только мэр виноват в том, что культ так разросся, но и все жители города. Варгас замер и устало вздохнул. Опять Марлоу не мог промолчать. Но здесь публики почти не было, поэтому останавливать его Хантер не стал. Видимо, священнику нужно было самому столкнуться с непониманием и отторжением, чтобы осознать, насколько всё это бесполезно. — Сектанты имеют здесь такую власть, потому что вы это допускаете. Если бы горожане не отвергли свою веру, — хозяйка сложила руки на груди и открыла рот, чтобы перебить его, но Марлоу не позволил, продолжив с нажимом: — или если бы они руководствовались доводами разума, они прогнали бы сектантов, едва услышав первую проповедь про бога из бездны. Даниэль сжал правую руку в кулак в поисках поддержки у креста, но чётки давно уже не обвивали его запястье. Марлоу усомнился на секунду, может ли он упрекать в чём-то несчастную хозяйку и всех жителей города после всего, что сделал он сам, но вспомнил, как сектанты пытались убить Варгаса, а в него кидали камни, и продолжил: — Сектантами становятся ваши дети, которых вы растите безбожниками. Они, как и все, ищут ответы, и эти фанатики дают их, неправильные ответы, забивая всем головы своими безумными идеями так легко, потому что в вас нет веры в Бога. Раньше все верили в вечную жизнь после смерти, которая даруется за благие деяния, а теперь — в то, что предназначение людей заключается в распространении тьмы. Это новая чума, — выдохнул Даниэль. — Гораздо страшнее крипт и оживших мертвецов то, что есть люди, которые думают, будто так и должно быть. Будто это правильно. Священник встретил взгляд женщины, в котором не было никакого отклика. Она лишь сильнее сжала руки на груди, напрягшись всем телом, готовясь защищаться. И хотя подобные разговоры в Ноттингеме, когда Даниэль пытался воззвать к сердцам жителей, тоже не пробуждали их совесть, Марлоу казалось, что теперь дело было в нём самом. Не хватало красноречия и силы убеждения. Не хватало уверенности в себе. — Если ничего не изменится, весь Хаддерсфилд обретёт «истинные души» и будет сражаться на стороне тьмы, — сказал он печально и сурово, но в ответ женщина лишь гордо вскинула голову и бросила нарочито небрежно: — Это от любви к своему богу вы стонали полночи, едва не разбудив всех соседей? Даниэль мгновенно залился краской, дёрнувшись так, будто его ударили по лицу, но нашёл в себе силы произнести: — Все мы не без греха. И у всех нас есть возможность раскаяться и исправить свои ошибки. Пока не поздно, потому что потом, после смерти… — Да-да, — раздражённо перебила хозяйка. — Будет суд, и только праведные отправятся в рай. Я тоже раньше верила в эту чушь. Может, после смерти мы станем частью нового мира, который строит бог из бездны, — процитировала она сектантов, презрительно фыркнула: — Кто знает, — и бросила на их стол тряпку. — Вы закончили? Судорожно втянув воздух, священник сказал Хантеру: — Пойду собираться, — и вылетел из столовой. Даниэль взбежал по лестнице, закрыл за собой дверь и замер посреди комнаты, тяжело дыша и пытаясь унять колотящееся сердце. Он должен был быть готов к подобным обвинениям, должен был понимать, что в его словах не будет прежней уверенности, которую он черпал в молитвах, но всё равно руки дрожали, и он чувствовал себя униженным. Но так и должно было быть, разве нет? Осуждение было ценой за наслаждение, собственной гордостью он расплачивался за похоть. Марлоу прижал ладони к пылающему лицу, издал едва слышный стон, но тут же выпрямился, опустив руки, и шепнул: — Хватит. Сердце ещё стучало в ушах, пальцы подрагивали, но Марлоу, отбросив все мысли и переживания, сосредоточился на сборах. Быстро сложив свои вещи и вещи Хантера, чтобы они могли скорее отсюда уйти, Даниэль накинул плащ, застегнул пояс с револьвером, подхватил сумку и спустился вниз. Поймав на себе равнодушный взгляд хозяйки, священник поднял голову, пересёк столовую и вышел на улицу. Хантер присоединился к нему через несколько минут. Как и планировал, он заглянул в конюшню, проверил, готовы ли Голиаф и Кифа к долгому пути, и заплатил конюху. Варгас надеялся, этого времени Даниэлю хватило, чтобы остыть. Охотник считал своей задачей проследить, чтобы в столовой разговор с хозяйкой не перерос в спор с кем-нибудь из постояльцев с последующим нападением. Такое было вполне возможно, учитывая недовольные взгляды, которые Габриэль успел заметить, и потрясающую способность Марлоу выводить собеседника из себя всего парой неосторожных слов. И эту задачу Хантер выполнил, а вот вести новые задушевные беседы он был не настроен. Одного раза хватило. Сходив за вещами, Варгас встретился со спутником перед гостиницей. Заметив, как подчёркнуто спокойно, даже отстранённо, Даниэль выглядит и двигается, пристёгивая сумку к седлу и проверяя, хорошо ли закреплён арбалет, охотник закатил глаза. Он понимал, что теперь так будет всегда — вся эта чушь про испытание и раскаяние. Божий замысел, божий промысел… Всё равно раздражало. — Это не её дело. Только наше. Священник молча кивнул в ответ, и Хантер добавил, медленно, выделяя каждое слово, будто хотел раз и навсегда вбить их в голову спутника, чтобы не пришлось больше повторять: — И я тебя не осуждаю. Понял? Даниэль обернулся на Варгаса — своё испытание и причину своего падения — и не смог ничего сказать, потому что горло сдавило горькой нежностью, которую невозможно было выразить. В этот момент казалось, что, хотя Габриэль не понимал священника, и его душевные терзания наверняка казались охотнику смешной глупостью, именно Хантер был тем единственным человеком, который будет рядом до самого конца. Даниэль безоговорочно в это верил. — Понял, — сказал Марлоу и несмело улыбнулся. — Спасибо. Габриэль поморщился и поправил платок на лице, жестом призывая Марлоу тоже прикрыть губы и нос. Всё же слишком холодно было для начала зимы, гораздо холоднее, чем обычно. Словно крипты не только поднимали мёртвых, но и вызывали изменения в погоде. Или дело было в бесчисленных заводах, которые настолько закоптили небо, что оно больше не пропускало тепло, исходящее от солнца. Закрыв пол-лица шарфом, Даниэль осторожно забрался на Кифу и последовал за охотником. Натянув перчатки, без которых руки на холодном воздухе почти мгновенно немели, священник достал карту, чтобы уточнить маршрут. Хантер развернул Голиафа в сторону южных ворот, внимательно обводя взглядом проходящих мимо людей, — в каждом теперь виделся фанатик, жаждущий окропить жертвенный алтарь охотничьей кровью. Это нервировало. Правду говорят, что в трудные минуты самым страшным зверем оказывается человек. — Как поедем? — донёсся из-за платка приглушённый голос Габриэля. — По краю Долины проходит дорога, по ней? Вряд ли встретим откормленную тварь, похоже, там уже не так опасно, как прежде. — К чёрту Долину, — негромко ответил Марлоу. Наполненная ромом фляга легла в ладонь охотника, тот сделал глоток, и алкоголь огнём прокатился по нутру, но особого удовольствия это не принесло. Должно быть, из-за вчерашнего излишне эмоционального вечера. Хоть результат и был положительным, повторения Хантер не хотел бы. Не привык так много и откровенно болтать. — Лучше обогнуть её и обойтись без лишних приключений, — произнёс священник после нескольких минут молчания, наполненных завываниями ветра. — Так наверняка будет быстрее. Пройдём через Шеффилд, мимо Честерфилда, дальше чуть восточнее через Мэнсфилд и… — Даниэль запнулся, увидев прямо по курсу маршрута Ноттингем, и тут же исправился: — Нет, лучше идти точно на юг через Стейплфорд. Лафборо. Лестер. И дальше Гилмортон. Впрочем, Дерби тоже по пути, — заметил Марлоу и поднял на охотника вопросительный взгляд. — У нас не так много времени, — покачал головой Хантер, стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно. Он был бы рад встретиться с Джонсоном, наверняка мейстер смог бы вселить в него былую уверенность, вправив мозги парой жёстких фраз, сопровождающихся ударами трости — для закрепления эффекта. Но месяца, чтобы посетить и Джонсона, и отца Филиппа, было недостаточно. Нужно было выбирать. Убрав карту, Марлоу поправил шляпу, почти такую же, как у Варгаса, но чуть меньше. Теперь, в плаще и шляпе, замотанный в шарф, он был похож на маленькую версию Хантера, только жестокости в глазах не хватало. И Даниэль надеялся, что её никогда не появится. *** Они оставили Хаддерсфилд позади и вышли на дорогу, ведущую на юг через Шеффилд. Окрестности превратились в сплошное снежное поле, перечёркнутое колеёй, оставленной повозками торговцев и путешественников, не побоявшихся или вынужденных, как они сами, отправиться в путь в такую погоду. Время от времени на горизонте появлялись небольшие деревни, вырастали по мере приближения к ним и проплывали мимо, все одинаково грязные и мрачные. Над домами одной из них поднимался дым печей, остальные были давно заброшены. Ноги коней увязали в снегу, замедляя их. Кифа больше не рвался вперёд, он, как и Голиаф, выдыхая клубы пара, двигался тяжело, но упорно. Варгас и Даниэль кутались в плащи, спасаясь от ветра, но никакая одежда не могла уберечь от пронизывающего холода. Поэтому, добравшись до второй живой деревни, табличка у ворот которой гласила, что они прибыли в Шепли, Варгас спешился, жестом призвал Даниэля сделать то же самое, и спросил у первого встречного, есть ли здесь таверна. — Это очень громкое слово для гадюшника Джимбо, — ответил мужчина и махнул рукой в сторону перекрёстка: — Идите прямо, там и увидите. — А конюшня? — поинтересовался охотник. — Куда там, — фыркнул мужчина. — Но есть коровник, он в конце соседней улицы, у полей. — Сойдёт, — кивнул Хантер и повёл под уздцы взмыленного Голиафа, счастливо цокающего по расчищенной дороге. Добравшись до коровника, Габриэль подхватил поводья Кифы и завёл коней внутрь, где договорился с работавшей там женщиной, что за небольшую плату она покормит лошадей и присмотрит за ними, пока Варгас не вернётся. Охотник вышел на улицу и, бросив короткое: — Пойдём, — быстро двинулся в сторону таверны. Даниэль не задавал вопросов. Они молчали всю дорогу, потому что даже дышать было холодно, не то, что говорить, и теперь Марлоу не интересовало ничего, кроме возможности оказаться в тепле. Заведение Джимбо, которое так же незамысловато и называлось — «У Джимбо» — действительно оказалось гадюшником. Четыре стола были втиснуты в крошечное помещение, у большинства стульев были отломаны спинки — видимо, пьяные драки здесь не были редкостью, — весь пол был в грязном месиве растаявшего снега. Однако у этого тёмного, провонявшего дрянным пивом и подгоревшей картошкой места оказался радушный хозяин. Улыбнувшись гостям, он подошёл вместе с ними к печи, собираясь что-то сказать, но быстро закрыл рот, когда увидел метку на ладони Хантера. Варгас шумно выдохнул, заранее набираясь терпения, но Джимбо, вопреки его ожиданиям, не разразился гневной тирадой об Ордене. — Охотники! — воскликнул он, и брови Габриэля взлетели вверх, когда он распознал в голосе хозяина восхищение. — О боже, охотники в моей таверне! Не может быть! — мужчина наклонился ближе к путникам и заговорчески понизил голос: — Вы здесь на задании? — Просто остановились погреться, — хмыкнул Хантер, краем глаза наблюдая за Даниэлем, который едва не внутрь печи засовывал трясущиеся от холода руки. — Рад это слышать! Когда охотники приходят по заданию, это ведь не значит ничего хорошего, да? — рассмеялся хозяин. — Последний и единственный раз они были в нашей деревне четыре года назад, они тогда спасли моего племянника. Я налью вам пива за счёт заведения! — Не надо, — остановил его Хантер и сел за ближайший стол. — Виски есть? — Конечно. — Давай четыре рюмки. Мужчина умчался за дверь, где, вероятно, держал более сносный алкоголь, чем тот, что употребляли здешние жители, вернулся и поставил заказ на стол. Габриэль кивнул Джимбо, показывая, что тот пока свободен. Едва заставив себя отойти от печи, Даниэль сел напротив охотника и вопросительно взглянул на него. — Не много ли для тебя одно… Хантер подвинул спутнику одну из рюмок. — Пей, — и добавил, не дав священнику возразить: — Так быстрее согреемся. А потом не так быстро замёрзнем. Марлоу в сомнении покрутил виски в пальцах. На языке крутились слова о том, что идёт рождественский пост, и пить нельзя, но Варгас был прав. Это было не ради удовольствия. Вынужденная мера. Тем более, что Даниэль виски терпеть не мог. Охотник выпил залпом, словно подавая пример, и в ожидании посмотрел на священника. Он вовсе не шутил, это серьёзно могло помочь. Главное в таком деле — не переборщить, чтобы не заснуть потом в каком-нибудь сугробе. Знал он подобные истории. Марлоу тяжело вздохнул, сделал большой глоток и тут же закашлялся. Горло обожгло, на языке остался неприятный горький привкус, янтарная жидкость упала в желудок камнем. — Какая гадость, — прохрипел Даниэль, отдышавшись, но Хантер в ответ на это только подвинул к нему вторую стопку: — Это тоже твоё. — Ты беспощаден, — покачал головой священник. — Такими темпами мы будем добираться дня четыре, это слишком долго, — сказал Варгас. — А от Гилмортона до Глазго раза в три дольше, и это в лучшем случае. Раньше на север ходили поезда, но теперь все станции заброшены и разграблены, а половина путей разобрана, так что придётся своими силами. И силы эти нужно чем-то подкреплять. Марлоу опрокинул в себя остатки первой порции виски, поморщился, облизал губы, которые странно покалывало, и ехидно отозвался: — Коней тоже поить будешь? Варгас опрокинул в себя вторую стопку, насмешливо наблюдая за тем, с каким страданием на лице священник сделал ещё один глоток и прикрыл рот ладонью. Мотнув головой и фыркнув, Даниэль поставил перед Варгасом наполовину полную рюмку. — Забирай. Я не могу это пить, — Марлоу зажмурился на секунду и укоризненно посмотрел на Хантера, который явно сдерживал смех. — У меня уже туман в голове. Вдруг я ещё с Кифы упаду? — Я бы этого не допустил, — спокойно возразил охотник и улыбнулся: — Но, значит, теперь ты не против, чтобы я выпил лишнее? Даниэль закатил глаза, совсем так же, как обычно это делал Варгас, и не смог сдержать ответной улыбки. Ему мучительно хотелось дотронуться до ладони Габриэля, хотя бы кончиками пальцев, хотя бы на мгновение. Теперь, когда можно было это делать, Марлоу при любой возможности тянуло прикасаться к охотнику, но либо окружение мешало, либо он чего-то боялся. Самого себя, неуместности своих порывов. Но в данный момент в нём говорил виски, и противиться желанию было почти невыносимо. Если бы только владелец таверны, с тихим восторгом поглядывающий на них из-за бара, куда-нибудь ушёл… Но даже сейчас, когда он не мог дотронуться до Хантера, когда они сидели в богом забытой деревне, в грязном заведении на разбитых стульях, внутри Даниэля разливалось долгожданное тепло, и виски здесь был не при чём. Это было мягкое тепло, достигавшее каждого уголка его тела и наполнявшее душу, оно было вызвано их разговором, улыбкой Варгаса, его взглядом, из которого исчезли холод и безразличие. И именно теперь, сильнее, чем ночью, Даниэль чувствовал, что они не просто построили мост над разделявшей их пропастью, а уничтожили эту бездну. Отогревшись и выпив на двоих ещё одну стопку — Хантер настоял, — они покинули таверну, оставив Джимбо плату с хорошими чаевыми за гостеприимство и посоветовав ему починить стулья. Оказавшись на улице, священник глубоко вдохнул и удивлённо заметил: — А теперь и правда совсем не так холодно. — Это не значит, что можно ходить с открытым горлом, — отозвался Варгас. Уже не раз ему доводилось на себе ощутить последствия этого обманчивого впечатления, когда казалось, что и в прорубь можно прыгнуть и не замёрзнуть. Расплачивался после постельным режимом во время болезни и бесконечными нотациями от матери. Она так любила выговаривать Габриэлю, что тот совсем как его отец — такой же алкоголик и бестолочь, — что могла целый час на это потратить, пользуясь тем, что мучающийся от жара и головной боли сын не мог никуда уйти. Даниэль послушно замотал шарф плотнее, они забрали коней и отправились дальше. Пейзаж не менялся: всё та же заснеженная равнина, только изредка из неё выступали тёмные деревья с кривыми ветвями. Заметив издалека первую группу голых стволов, похожих на изломанные человеческие фигуры, Даниэль напрягся и потянулся к револьверу, но быстро понял, что это не порождения бездны. В первый день пути они только один раз столкнулись с монстрами, когда проезжали через очередную пустую деревню. Хантер и Марлоу увидели их у большого дома. Мертвецы вели себя странно. Почти все что-то копали на заднем дворе, кроме мужчины, глубоко в голове которого засел топор, — он сидел на стуле у стены, — и девочки лет восьми — она стояла рядом с ним и прижимала к груди грязную тряпичную куклу. Промёрзшие тела остальных двигались медленно, рывками, словно плохо смазанные механизмы, и казалось, что с их стороны вот-вот послышится натужный скрип. Стоило Варгасу и Даниэлю приблизиться, как твари, словно по команде, выпрямились, повернули головы в их сторону и замерли. Среди тех, кто раскидывал землю, оказались две женщины, одна из которых была так стара, что её морщинистая кожа походила на мятый пергамент, мужчина и два парня. Из груди молодой женщины торчал большой кухонный нож, у остальных, кроме мертвеца с топором в голове, были сильно вздуты вены на шеях и лицах. Их лишённые выражения, затянутые серебристо-серой пеленой глаза уставились на гостей. Они ждали. Габриэль переглянулся со спутником, в тишине раздался щелчок взведённого курка. И мертвецы ожили. Девочка неестественно широко распахнула рот, обнажив острые зубы, и по всей округе разлетелся её дикий визг. Кифа встал на дыбы так резко, что Даниэль не удержался и упал в снег. Голова раскалывалась, небо, дома, приближающиеся монстры и сугробы слились в единое чёрно-белое месиво, из которого на Марлоу выплыло обезображенное жутким оскалом лицо парня. Вскинув револьвер, священник выстрелил в сердце, но его это не остановило. Он кинулся на Даниэля, брызжа слюной и целясь зубами в шею жертвы, но Марлоу упёрся предплечьем ему в горло и выстрелил снова — в рот. Тело парня обмякло и свалилось на священника. Выбравшись из-под него, Даниэль поморщился от жжения на щеке и, зажав свободной рукой одно ухо, чтобы хоть немного ослабить давление непрекращающегося крика на мозг, с трудом прицелился и выпустил в девочку три патрона. Маленькая тварь рухнула в снег. Наступила пугающая тишина, и её тут же сменил монотонный давящий звон. Оглушённый визгом, словно ударом стула по голове, Варгас потерял ориентацию в пространстве на несколько долгих секунд, которых хватило, чтобы до него добежали сразу два мертвеца. Голиаф, до того стоявший неподвижно, как глыба, поднялся на задние ноги и, защищая себя и своего хозяина, копытом пробил голову одного из монстров. Второй бросился на коня и впился клыками и когтями ему в шею, но в следующую секунду мертвеца снесло мощным ударом древка косы. Ярость мгновенно смыла тёмную пелену боли с глаз Варгаса, стоило ему почувствовать, как Голиаф дёрнулся от укуса. Соскочив на землю, Хантер резким движением раскрыл оружие и снёс монстру голову прежде, чем тот успел подняться. Поглощённый собственным гневом, Габриэль не заметил, как оборвался крик, и все звуки исчезли. Оглянувшись в поисках следующей жертвы, он увернулся от огромного прицельного плевка морщинистой женщины, который попал на отрубленную голову, облепил её, и кожа и мясо мертвеца слезли с черепа, образовав вокруг него розово-серую дымящуюся кашу. Не дав твари набрать слюны для второй попытки, Варгас с размаху насадил её на лезвие и дёрнул косу на себя. Мягкая плоть легко разошлась, внутренности вывалились на дорогу, обдав Габриэля гнилостным запахом, и женщина распласталась на собственных кишках. Поморщившись от вони и раздражённо тряхнув головой в надежде, что звон в ушах стихнет, Хантер нашёл взглядом Даниэля и бросился ему на помощь. Его спутник пятился от предпоследнего мертвеца, того, что раньше сидел в стороне от других. Мужчина надвигался, водя носом из стороны в сторону и принюхиваясь к застывшим на морозе запахам — по его щекам стекала чёрная жижа из пустых глазниц, а из виска торчал стилет. Марлоу отступал, боясь отвести взгляд от противника хоть на мгновение, и лихорадочно вслепую пытался засунуть в барабан револьвера патроны, но те падали из дрожащих рук. Даниэль паниковал. У него подкашивались ноги от боли в пояснице после падения, замёрзшие пальцы не слушались, а когда он в отчаянии позвал Габриэля, то собственный голос услышал так, словно тот раздавался из глубин океана. Сделав ещё несколько шагов назад, Марлоу упёрся спиной в забор и, содрогнувшись от ужаса при виде раскрывшейся зловонной и жаждущей пасти монстра, наконец зарядил револьвер. Священник защёлкнул барабан, одновременно с этим внизу мелькнуло лезвие косы, и мертвец свалился на бок с разрубленных ног. Он подтянулся на руках, разворачиваясь к своей добыче, стараясь приблизиться к ней, слепо ведомый её запахом, но Варгас помешал ему, вдавив монстра сапогом в снег, а Даниэль спустил курок, направив дуло в голову ублюдку. Остался последний. В отличие от остальных он не рвался в бой, не скалился, истекая ядовитой слюной, а медленно приближался нелепой заторможенной походкой, какой ходили молодые парни в тавернах, когда несли в каждой руке по две–три кружки пива, наполненных до краёв. Преодолев половину пути под настороженными взглядами охотника и его спутника, мертвец вдруг стремительно начал распухать: его живот и шея округлились и раздулись; лохмотья разошлись в стороны и треснули, повиснув на оставшихся нормальных размеров конечностях, которые теперь выглядели отвратительно маленькими и бестолковыми, как у плохо сделанных кукол; прозрачная кожа натянулась, на ней выступили, выпирая, сотни бледно-голубых, похожих на червей вен. Мертвец, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, сделал ещё несколько шагов и остановился. Варгас резко обернулся, Марлоу увидел, как двинулись его губы в коротком приказе, и прежде, чем успел понять, что сказал Хантер, или испугаться того, что не услышал ни звука за непрекращающимся звоном, он оказался в глубоком сугробе. Охотник упал рядом и накрыл голову Даниэля ладонью, не давая её повернуть или поднять. Раздался хлопок, перекрыв на мгновение навязчивый писк в ушах, и снова всё стихло. Варгас, почувствовав жжение в нескольких местах на спине, быстро выглянул из их укрытия и встал, потянув за собой Марлоу. Осмотрев спутника, Хантер увидел только несколько прожжённых точек на его плаще, очевидно, таких же, какие были на его собственном, и раздражённо поморщился. Одежда была совсем новой. Впрочем, главное, что они сами остались целы. Всё вокруг было покрыто грязно-синей, почти чёрной жижей. Снег под ней растаял, образовавшиеся лужи испарились, плоть лежавших на дороге мертвецов разъело до костей. Под ногами Габриэля лежала кисть взорвавшегося монстра, у забора валялась его голова с застывшим на лице бесстрастным выражением. Над землёй поднимался отвратительный запах гнилой крови и болиголова. — Что это было? — спросил Даниэль, и в его глазах мелькнул испуг. Нахмурившись и стянув перчатки, он сильно потёр уши и поднял на Варгаса растерянный взгляд: звон хоть и стал тише, но не проходил, и сам себя Марлоу почти не слышал. Как не услышал и ответ охотника. Хантер, не показывая беспокойства, чтобы не пугать спутника ещё сильнее, взял его руки в свои, опустил их вниз и, повернув голову Даниэля за подбородок сначала в одну сторону, потом в другую, осмотрел его уши. Убедившись, что в них нет крови, Варгас потрогал свои, выдохнул с облегчением и крикнул: — Это скоро пройдёт. Марлоу кивнул и, задумавшись на секунду, решил спросить, чтобы убедиться, что и охотник тоже может слышать: — Когда?! — Несколько часов! Снова кивнув, Даниэль устало прикрыл глаза — его всё ещё немного трясло от пережитого — и почувствовал, как ободряюще сжались пальцы Хантера на плече. Подняв из сугроба косу, Варгас жестом показал спутнику, что сделает обход, и пошёл проверять мертвецов. Но после взрыва ядовитого ублюдка ни один из них больше не был в состоянии подняться, поэтому Габриэль сложил оружие и подошёл к Голиафу. Конь стоял в конце улицы, беспокойно раздувая ноздри и настороженно вертя головой, словно ожидал нового нападения. Шерсть у него на шее слиплась от крови, которая уже перестала сочиться из неглубоких ран и начала засыхать, а бок пах палёным — на нём было видно несколько ожогов. Охотник прицепил косу к седлу и осторожно ощупал место укуса. Голиаф только презрительно фыркнул, даже не дёрнувшись — ему доводилось переживать и не такое за то время, что он путешествовал с Варгасом. Чего только стоила первая для них обоих встреча с вербером, когда скорее Голиаф победил монстра, чем Хантер. И, соответственно, тогда он сильнее пострадал — после того случая у него остался длинный шрам на брюхе, теперь скрытый отросшей шерстью. А раны, оставленные мелким мертвецом, были всего лишь царапинами. Усмехнувшись мимолётным воспоминаниям, Габриэль погладил Голиафа по длинной шее и окинул взглядом окрестности в поисках Кифы. Конь нашёлся на другом конце улицы: он топтался на месте, не решаясь приблизиться к провонявшему трупами месту сражения. Ну хоть не сбежал, иначе чёрт знает, сколько им пришлось бы его искать. Оставив Голиафа, Варгас подошёл к Даниэлю. Марлоу был во дворе дома, где мертвецы что-то раскапывали до их с охотником появления и по которому были раскиданы комья мёрзлой земли. Священник стоял на краю глубокой прямоугольной ямы, на дне которой виднелась исцарапанная когтями деревянная крышка, и смотрел на серый надгробный камень. Похороненный на этом месте мужчина, судя по надписи, умер одиннадцать лет назад, дожив почти до восьмидесяти. — Кажется, они пытались откопать дедушку, — сказал Даниэль, когда Варгас остановился рядом с ним. Он поднял взгляд на Габриэля, увидел его вопросительно вскинутые брови и покачал головой, не став повторять громче. С этими людьми, судя по всему, случилось нечто ужасное, но теперь их история закончилась. Топор и нож, которыми были убиты мужчина и женщина, яд в телах остальных, надрывный крик девочки — от мыслей обо всём этом по затылку и спине Марлоу разливался холод. Что, если произошедшее здесь событие само привлекло тьму в тела мертвецов? Даниэля передёрнуло, и тут же появилось безотчётное желание спрятаться от кошмара, что сопровождал обе смерти этих несчастных. Хантер нахмурился, заметив, как сильно напряжён священник, и присмотрелся к нему внимательнее, но ничто не объясняло состояние спутника. На взгляд Варгаса, ситуация мало чем отличалась от сотен подобных, сражение было не сложнее прочих, всё как обычно. И единственное, что он смог разглядеть, это несколько кровавых росчерков на лице Даниэля и длинный тонкий ожог на щеке у уха. Стянув перчатку, Габриэль снял со лба Марлоу ошмёток мозга одного из мертвецов, похожий на пиявку, и отбросил его в яму. Поморщившись, священник потёр лоб, почесал щёку, на которой засохла брызнувшая из глаз мертвеца чёрная жижа, но тут же опустил руки — его старания были напрасны. Хантер хмыкнул, наблюдая за этими попытками, отстегнул от пояса флягу, протянул её спутнику и удивлённо моргнул, потому что тот её взял. Сделав большой глоток рома, Даниэль зажмурился, а когда открыл глаза и поймал обеспокоенный взгляд Габриэля, понял, что теперь он мог исполнить своё желание, которое возникало после каждого сражения, когда его охватывали нервная дрожь и радостное облегчение от того, что они снова выжили. Даже не дождавшись, пока Варгас уберёт флягу, Марлоу шагнул к нему и крепко обнял, впитывая исходящие от охотника спокойствие, тепло и уверенность. Запах смерти и болиголова, звон в ушах, страх перед тьмой — всё это исчезло, как только Даниэль почувствовал ответное объятие. Неожиданно осмелев, он чуть отстранился, приподнялся на цыпочки и, взяв лицо Габриэля в ладони, поцеловал его. Шумно вдохнув, Хантер притянул Даниэля ближе к себе и нетерпеливо смял его податливые губы своими. Он легко прихватывал их зубами, зализывал укусы, беспорядочно толкался языком в рот священника, и Даниэль отвечал ему тем же, зарываясь пальцами в короткие волосы на затылке и вжимаясь в него всем телом. Они стояли на краю разрытой могилы, забрызганные ядом, кровью и прогнившими внутренностями, окружённые мертвецами и зловонием тьмы, и отчаянно, жадно целовались. С трудом заставив себя оторваться от губ Даниэля, но не выпустив его из рук, Варгас сказал: — Надо идти. — Да, — ответил Марлоу — он не разобрал слов охотника, но это и не нужно было, чтобы понять его. Хантер коротко и торопливо поцеловал священника снова, так, словно крал этот поцелуй у времени и обстоятельств, и подтолкнул его в сторону Кифы, а сам пошёл за Голиафом. От этой мимолётной близости бросало в жар, и Варгас сделал простой вывод, что Даниэль грел лучше всякого рома или виски. Жаль только, нельзя было пользоваться этим всякий раз, когда становилось холодно. Добравшись до следующей деревни, населённой людьми, а не мертвецами, они ненадолго в ней остановились, хотя её жители были этому явно не рады: заляпанные кровью и грязью охотники совсем не вызывали у них доверия. Провожая гостей недоброжелательными взглядами, они шептались у них за спиной, и Варгасу и Даниэлю не нужно было хорошо слышать, чтобы знать, что те говорят. Везде говорили одно и то же: тьма следует за охотниками, они носят её в себе. Пенистон — так называлась эта деревня — был таким крупным и оживлённым, что грозился вот-вот дорасти до небольшого города. Он располагался на перекрёстке, и в нём довольно часто останавливались путники, поэтому здесь можно было найти не только приличную таверну, но и конюшню, куда Хантер и Марлоу и отправились в первую очередь. Там они попросили у конюха ведро чистой воды, умылись под его удивлённым взглядом, а после Варгас приказал ему промыть раны Голиафа и покормить коней. Сам Габриэль со спутником пошёл в таверну, в этот раз — не для того, чтобы пить, а чтобы поесть и восстановить силы. В этом заведении им оказали далеко не такой тёплый приём, как в Шепли. Стоило им зайти, как редкие посетители, до того что-то громко обсуждавшие, резко замолчали и, проводив чужаков взглядами до их столика, перешли на шёпот. Однако обед, который им принёс хозяин — высохший старик с таким высокомерным видом, словно он владел не таверной, а по меньшей мере всем округом Шеффилда — был весьма неплох. Хантеру не раз доводилось сталкиваться с ублюдками, которые специально приносили подгоревшую или невыносимо пересоленную еду и, конечно, получали за это кулаком по лицу, если отказывались признать и исправить свою ошибку. И сейчас Варгас был рад, что до этого не дойдёт, потому что у них не было времени на разборки со всякими уродами. Они молча пообедали и, не став задерживаться, ушли, всё также сопровождаемые хмурыми взглядами и пересудами. И не успела дверь за ними закрыться, как таверну снова заполнили громкие голоса. Покинув Пенистон, они двинулись в путь, подгоняя лошадей. По плану, чтобы уложиться в три дня, им нужно было к вечеру добраться хотя бы до Барлборо, но они не успевали. Как только стемнело, поднялся ветер и пошёл снег, свет фонарей почти не помогал: даже Варгаса, который шёл впереди на расстоянии пары шагов, Даниэль различал с трудом. И чем ближе была ночь, тем сильнее становилась метель, вынуждавшая путников найти убежище. — Нас наверняка не пустят, — сказал Марлоу, радуясь звучанию собственного голоса. Как Хантер и говорил, слух восстановился, и Даниэль был счастлив слышать что-то, кроме непрекращающегося звона и сменивших его ближе к вечеру завываний ветра. — Посмотрим, — ответил Варгас и требовательно постучал в ворота Шеффилда. Створка на двери отъехала в сторону, за ней показались прищуренные глаза стражника. — Охотникам сюда нельзя, — пробасил он. — Мы спасли ваш чёртов город от монстров, которые убивали детей, помнишь таких? И вы не позволите нам здесь переночевать? — прорычал Хантер, мгновенно придя в ярость. — Без разрешения мэра нельзя. — Какого… — Вы можете подать прошение завтра до полудня, — насмешливо продолжил стражник. — Оно будет рассмотрено в течение трёх дней. Варгас с силой ударил кулаком по двери, мечтая, чтобы вместо неё было лицо стражника, и прошипел: — Ублюдки, в следующий раз будете сами сжигать своих детей-людоедов. Створка захлопнулась, и Хантер, тяжело дыша от едва сдерживаемого желания выломать дверь, отошёл в сторону. Тихо вздохнув, Даниэль занял его место и вежливо, но настойчиво постучал, не надеясь, впрочем, на ответ. Однако створка снова открылась. — Что ещё? — Извините за беспокойство, но у меня есть небольшая просьба. Раз вы не пускаете нас в город, то не могли вы, пожалуйста, передать от мистера Хантера и его спутника благодарность архивариусу Дрейку, который живёт на главной площади? Информация о мантикоре, которую он нам предоставил, очень помогла, и когда у вашего мэра проснется совесть и охотников снова будут пускать в Шеффилд, мы будем рады навестить его и рассказать о том, как нашли и уничтожили монстра, — Даниэль задумался на мгновение и добавил: — И скажите его отцу, что мы в полном порядке. Кажется, он очень переживал, когда узнал, что мы отправляемся в Долину Надежды. Будем признательны, если вы поможете. Марлоу улыбнулся растерявшемуся стражнику, с которым, должно быть, за всю его жизнь не говорили так любезно. — Л-ладно, — согласился тот. — Мистер Хантер, да? — Да, легко запомнить, не правда ли? Доброй вам ночи. Священник отвернулся и, потянув за собой Кифу, подошёл к Варгасу. — Ты уничтожил его своей вежливостью, — заметил охотник. — Куда теперь? — Локсли, — сказал Габриэль, вскочил на Голиафа и свернул с главной дороги в сугроб, на котором при свете фонаря виднелись едва различимые следы маленьких ног. Видимо, случай с мальчишкой, упавшим в колодец, ничему не научил детей, а их родители по-прежнему не могли удержать своих отпрысков в черте унылого города. Варгас ожидал, что Даниэль будет возражать против такого места для ночлега, но спутник молча следовал за ним. Хантер тихо хмыкнул и поднял фонарь повыше. Видимо, прошли те времена, когда он должен был объяснять что-то священнику, теперь и без лишних слов им обоим было ясно, что там, где были уничтожены монстры, безопаснее всего. И Марлоу наконец-то провёл границу между обычными усопшими и оживлёнными тьмой мертвецами, а иначе наверняка стал бы возмущаться тому, что они будут спать по соседству с сожжёнными их же руками детьми. Теперь, возможно, когда Даниэль говорил о них «охотники», это было не просто обобщение. Научить его хорошо сражаться, дать собственного спутника и можно отправлять в бой. Если вдруг Глазго станет последним пристанищем для Габриэля. Взглянув на Марлоу и заметив, что тот чему-то ухмыляется, Варгас насмешливо поинтересовался: — Злорадствуешь, что старик оказался неправ? — Как ты мог такое обо мне подумать? — невозмутимо отозвался Даниэль. — Он наверняка давно о нас забыл. Он даже про смерть собственного сына всё время забывает. — О нет, я уверен, что о нас — о том случае — он помнит. Ведь тогда Маркус отнял у него заветный список, — в голосе Марлоу мелькнуло ехидство, и он, кашлянув, спросил: — Надеюсь, мы выберем дом подальше от того сарая? Впрочем, может, эта граница между мёртвыми и монстрами у Даниэля была ещё не совсем чёткой. Поэтому Хантер не мог оставить свой прах на земле Глазго. Не мог бросить своего спутника. «Мы справимся. Выживем назло. Или с божьей помощью. К чёрту, это неважно. Мы справимся», — думал Варгас, пока они приближались к Локсли. Снежные поля ловили отблески фонарей своей блестящей гладью, а за кругами света расстилались тёмным, посеребрённым высокой луной покрывалом с чёрными провалами, прорванными ногами беспечных детей. Вдали стояли мрачные фигуры выступавших из Долины деревьев, застывших, словно строгие безразличные стражи. В чистом безоблачном небе виднелись блёклые звёзды. Глухую тишину полей нарушали лишь шаги лошадей и едва слышный скрип ручки одного из фонарей. С приближением к деревне в свежий морозный воздух вторгся стойкий запах гари, который становился всё сильнее, пока Хантер не затормозил у первых домов. — Габриэль? Детские следы, сопровождавшие их всю дорогу до Локсли, здесь обрывались. — Всё в порядке, идём, — сказал Хантер и миновал сгоревший сарай, от которого осталось одно пепелище, целомудренно присыпанное снегом. Оставив позади пару улиц и колодец, Варгас выбрал крошечный, но крепкий одноэтажный дом, спешился у него и потянул на себя дверь — та легко поддалась. В скромном жилище, покинутом бывшими владельцами, было всего две комнаты: мастерская и спальня с двумя жёсткими кроватями, — и кухня. В углу спальни стояла небольшая печь, и Хантер, убедившись, что она в рабочем состоянии, занялся поиском того, чем можно было её растопить, а священник повёл Голиафа и Кифу в хлев. Сняв с них сёдла, расчесав спутавшиеся на ветру гривы и отдав коням последние кусочки сахара, Даниэль вернулся в дом в тот момент, когда Варгас с сухим треском вырвал первые страницы из толстой книги в чёрном переплёте. Нахмурившись, Марлоу подошёл ближе, присмотрелся и возмущённо воскликнул: — Габриэль! Что ты делаешь? Это же Библия! — Да? — охотник взглянул на переплёт и равнодушно пожал плечами. — Ну и что? Разжечь огонь ведь чем-то нужно, — Хантер кивнул на печь, в которой лежали обломки какой-то мебели, которую теперь сложно было опознать. — Это варварство, — припечатал Даниэль, отнял у Варгаса книгу и вырванные страницы и бережно вложил их обратно. — Здесь наверняка можно найти что-нибудь более подходящее для этого, чем Священное Писание. Габриэль фыркнул, решив не продолжать спор, хотя руки и ноги у него уже промёрзли настолько, что он их почти не чувствовал, а Марлоу заметно дрожал от холода, и махнул в сторону двери, предлагая спутнику отправиться на поиски. Положив пострадавшую книгу на тумбочку у кровати, Даниэль осмотрелся, но ничего подходящего в спальне, кроме пары тонких лоскутных одеял, не было. Подняв выше лампу, он прошёл в мастерскую, но там стояли только широкий стол, невысокий пустой шкаф и тяжёлый сундук, который мгновенно приковал к себе внимание священника. Опустившись перед ним на колени и поставив лампу на пол, Марлоу с трудом поднял крышку и заглянул внутрь. На дне лежали какие-то тряпки, а под ними Даниэль нащупал целую стопку сшитых чёрными нитками листов. Самодельный альбом заполняли карандашные эскизы женских платьев, сорочек, плащей, панталонов и корсетов, которые через пару десятков листов сменили портреты. Темноволосая девушка с длинными ресницами и хитрыми живыми глазами, она смотрела с каждой страницы и улыбалась, отчего крылья её вздёрнутого носа слегка раздувались, и казалось, что в комнате вот-вот раздастся звонкий смех, но чем дальше Даниэль листал, тем меньше она становилась похожа на саму себя. Покрытые веснушками щёки ввалились, кожа обтянула скулы, гладкие волосы выпали клоками, обнажив череп, зрачки поглотили радужку и белки, образовав на лице чёрные провалы, чувственные губы истончились. Превратившийся в широкую уродливую прорезь рот был измазан кровью, густые капли которой стекали с подбородка. Священник посмотрел на последнюю страницу. Монстр скалил пасть, насмешливо щурил живые глаза, источавшие тьму, и раздувал ноздри вздёрнутого носа так, будто в комнате вот-вот должен был раздаться низкий скрипучий хохот. Даниэль вздрогнул и бросил альбом на пол, только теперь заметив, каким тяжёлым стало его дыхание и как громко колотится сердце. Свет лампы вдруг показался ему слишком тусклым, неспособным разогнать ползущий к нему из пыльных углов комнаты мрак, а холод — пугающе неподвижным, словно священник находился под землёй. Хотелось сбежать из мастерской, вернуться к Габриэлю, к которому тьма не смела приближаться, но вместо этого Марлоу снова заглянул в сундук и достал оттуда показавшиеся ему прежде бесформенными вещи. Это были платья, среди грубой дешёвой ткани которых священник нащупал лёгкий, гладкий шёлк. Потянув за него, Даниэль вытащил в круг света сорочку, скользнул по ней пальцами и, наткнувшись на чёрное заскорузлое пятно, отдёрнул руку. Кровь. Везде была кровь. Он сам и Габриэль были покрыты своей и чужой кровью, с плащей невозможно было стереть её запах, она не вымывалась из-под ногтей, она засыхала на белоснежной одежде, она капала с карандашных рисунков, живая, настоящая, может, даже ещё тёплая. Священник с грохотом захлопнул крышку сундука так резко, будто боялся, что из него за своей ночной рубашкой вылезет девушка, изуродованная смертью и тьмой, схватил лампу, сорочку и альбом и едва не бегом бросился в спальню, на пороге которой чуть не столкнулся с Варгасом. — Что случилось? — обеспокоенно спросил охотник. Даниэль выглядел на пару тонов бледнее обычного, но в остальном казался невредимым. — Ничего, — натянуто сказал Марлоу, отдал Хантеру изрисованные листы и бросил сорочку в печь. — Всё в порядке. Я нашёл что-то более подходящее. Габриэль озадаченно нахмурился, посмотрел на альбом и быстро пролистнул страницы. Задержав взгляд на последней, охотник тихо хмыкнул, достал из-за пояса нож и разрезал удерживающие листы нити. Время шло, Даниэль учился, видел всё больше всякого дерьма, грязи, ужасов их мира, выпотрошенного и вывернутого наизнанку криптами, а оставался всё таким же впечатлительным. Должно быть, Варгас поторопился с выводами, думая, что Марлоу можно было бы отпустить в свободное плавание с собственным спутником. Что бы ни происходило, Даниэль оставался всё тем же наивным священником из Ноттингема. Поймав себя на том, что улыбается, Хантер отвернулся к печи и занялся разведением огня. Марлоу, всё ещё ощущая засевший глубоко внутри холод, присел на край кровати. Он не хотел обсуждать увиденное, Варгас наверняка сказал бы только, что глупо пугаться каких-то дурацких рисунков. Даниэль и сам это понимал, но в дрожь его бросало вовсе не из-за них. Его ужасало то, как миловидная девушка превратилась в монстра, но страшнее было непонимание того, почему это произошло. Она умерла, и в неё вселился могильный огонёк? Или при жизни она была жестокой, злой, лицемерной и этим навлекла на себя тьму? Или, может, тот, кто хладнокровно запечатлел её превращение, сделал это с ней? У них было так много вопросов, на самый главный из которых наверняка никто и никогда не найдёт ответа: за что или для чего они страдали? Это было наказанием или испытанием? Священник снял со второй кровати лоскутное одеяло, сложил вдвое, чтобы было теплее, и положил его перед печью, в которой уже плясали робкие языки пламени, стремительно пожирающие бумагу и шёлк и облизывающие обломки мебели. Даниэль опустился на одеяло и протянул к печи заледеневшие ноги, Варгас, закончив разводить огонь, устроился рядом с ним. Они молча грелись, сидя плечом к плечу и глядя на растущее пламя. В темноте за окном падал мелкий снег и слабо, словно побитая собака, подвывал ветер. Ему вторили тихие стоны, едва различимый шёпот и отрывистый клёкот. Разобрав этот щёлкающий звук, Даниэль дёрнулся и поднял взволнованный взгляд на охотника. — Расслабься. Не забывай, что мы рядом с Долиной. Она смеётся над нами, — спокойно сказал Хантер, отстегнул пояс, на котором висели фляга, нож и кошель и бросил его на тумбочку рядом с книгой. — Зачем тебе эта Библия? У тебя ведь уже есть одна. — Я не буду её забирать, просто… — Даниэль тихо вздохнул, не зная, как объяснить нечто настолько для него очевидное и естественное. То, что Варгас воспринимал как легковоспламеняющийся и бесполезный во всех остальных отношениях материал, для Марлоу было источником его мировоззрения, источником его самого. И пусть у этого источника было множество копий, каждая из них была священна. Мог ли Хантер это понять? — Просто нельзя сжигать книги. — А если бы ты не нашёл этот альбом? — спросил Габриэль. Он знал и без лишних объяснений, что Библия была очень важна для священника, но если бы нужно было выбирать между душевным спокойствием Марлоу и возможностью не умереть от холода, он, конечно, выбрал бы последнее. — Тогда я нашёл бы что-нибудь в других домах, — уверенно ответил Даниэль и, предупреждая следующий вопрос, продолжил: — Но если бы не было ничего другого, никаких вариантов, то я сам бросил бы её в печь. Думаю, Господь простил бы мне это, ведь главное, чтобы Его слова были в моём сердце, а не на бумаге. Марлоу ожидал увидеть в обращённом на него взгляде Габриэля пренебрежение, которое прежде всегда появлялось, стоило только затронуть вопросы веры, но его больше не было. Хантер задумчиво, немного отстранённо кивнул, снова повернувшись к огню, и Даниэль подавил очередной вздох. Возможно, он хотел слишком многого. То, что охотник принимал его, уже было невероятно, особенно если вспомнить, с чего они начинали, но Марлоу всё равно мечтал, чтобы тот однажды понял и разделил его убеждения. Священник не хотел переделывать его под себя — он тосковал о душе Габриэля так же, как и о любой другой неверующей и обречённой душе. Он хотел, чтобы после смерти Габриэль попал в рай, потому что тот заслуживал покоя. Он желал Габриэлю вечного умиротворения в единении с Богом. Но Даниэль, конечно, никогда не смог бы сказать ему об этом, привычно скрывая, пряча от насмешек и непонимания свои самые сокровенные желания — даже более сокровенные, чем порочная страсть и безрассудная привязанность. — Кто первый на страже? — спросил Хантер. — Я, — отозвался священник и устроился удобнее на одеяле, прислонившись спиной к кровати. Поясница, которую он перенапряг прошлой ночью и после ушиб при падении с Кифы, в этом положении ныла не так сильно, но всё равно мышцы во всём теле неприятно тянуло. Марлоу с трудом мог припомнить, когда последний раз у него ничего не болело. Варгас скинул плащ и лёг на кровать, уставившись в потолок. Он надеялся, что после долгого утомительного дня сможет быстро уснуть, но стоило ему закрыть глаза, как они сами собой открывались, и он продолжал изучать трещины и пятна на белой краске. Голова была забита сумбурными мыслями, порождёнными последними и предстоящими событиями, и ни за одну из них не получалось зацепиться. Глазго, культисты, мирный вендиго, новые крипты, прошлая ночь, обрывки таких непривычных разговоров и Даниэль, — всё это смешалось и мелькало перед внутренним взором навязчивыми разрозненными образами. Был отличный способ избавиться от всего этого, но священнику точно требовался отдых, да и место было явно неподходящее. Хантеру доводилось слышать о том, как не только простые жители, но и несколько охотников умерли от рук монстров во время секса, и рассказчики неизменно смеялись, когда доходили до кульминации этих историй. Варгас не собирался пополнять ряды неудачников, над которыми в тавернах хохочут пьяные ублюдки. К тому же ни один из этих охотников не был найден мёртвым в объятиях собственного спутника. Габриэль перевернулся на бок, скользнул взглядом по профилю Даниэля, склонившегося над книгой, и снова уставился на огонь. Да, сейчас подобные отношения мало кого волновали, но он всё равно не хотел, чтобы кто-то узнал. Варгас тяжело вздохнул: сложно будет скрывать это в Глазго, особенно если там будут не в меру прозорливый Джонсон и вездесущий Шакс. Пытаясь отрешиться от бесконечных бессвязных мыслей, охотник слушал поскуливание ветра, тихий треск огня и шелест страниц, но и они не могли его усыпить. Стоило предложить священнику поменяться, однако прежде, чем он успел что-нибудь сказать, раздался осторожный шёпот: — Габриэль? Последние несколько минут Марлоу смотрел в книгу, но не видел её, потому что его мысли упорно возвращались к тем монстрам, что они видели сегодня, и девушке из альбома. Повернувшись к Варгасу, священник встретил усталый вопросительный взгляд и спросил: — Ордену известно, где появилась самая первая крипта? — Ты правда хочешь говорить об этом посреди ночи? — вздохнул Габриэль. — Ты ведь всё равно не спишь, — пожал плечами Марлоу. Приподнявшись на локте, Хантер посмотрел на Даниэля сверху вниз, на его пылающие в красном свете волосы и тёмно-синие, почти чёрные в полумраке глаза и мысленно себя одёрнул. Не то время и неподходящее место. — Мы не знаем, где зародилась тьма, но началось всё с окраин. Возможно, с Уэльса, оттуда слухи до нас доходили долго, поэтому предполагают, что там крипты появились примерно в то же время, что в Плимуте и Гримсби. По крайней мере, они были одними из первых. Даниэль открыл рот, замешкался на мгновение, сомневаясь, стоит ли развивать эту тему, и всё же спросил: — Ты помнишь, что происходило в Гримсби перед тем, как это случилось? Варгас удивлённо поднял брови, не понимая, к чему ведёт Марлоу, и сказал: — Да ничего особенного. Всё было так же, как и в любой другой деревне на побережье: все ловили рыбу, торговали ею и пропивали всё, что смогли заработать… Помню, в тот день, когда один из охотников, друг моего отца, пришёл из леса и сказал, что видел там ожившего мертвеца, его даже слушать не стали. В кабаке тогда мой брат и парень с фермы подрались из-за какой-то девки, и драка всех интересовала больше, чем бредни старика. Все решили, что он просто сошёл с ума от одинокой жизни в лесу. Помню, старик долго сидел в углу, пил и материл всех, а когда захмелел, должно быть, и сам поверил, что ничего он на самом деле в лесу не видел. Мало ли, что может привидеться среди деревьев. Наверняка он потом ещё что-то рассказывал, но меня там уже не было — та девка, из-за которой была драка, ушла оттуда со мной ещё до того, как разборки закончились, — Варгас усмехнулся, увидев мелькнувшее на лице Даниэля недовольство, и добавил: — И недели не прошло, как эта сука и меня бросила. Хантер снова перевёл взгляд на огонь, и усмешка покинула его губы, которые снова сжались в жёсткую линию. Так просто рассказывать кому-то о своей жизни было непривычно, а то, что происходило дальше, было тяжело вспоминать. Но он всё равно продолжил говорить, потому что не хотел возрождать напряжённое молчание. — Вскоре после всех этих событий я пошёл с отцом на охоту, но вместо зайцев и оленей мы нашли труп того самого старика. А потом наткнулись и на того, кто его убил — это была наша соседка, которая умерла за два месяца до этого. Мы тогда сбежали, а после пропало ещё несколько охотников. К тому времени уже появились слухи о создании Ордена, и я отправился в Лондон… Потому что больше не хотел сбегать. А когда после обучения в Лондоне и у Джонсона я прибыл в Гримсби по контракту, то узнал, что отец и брат погибли, сестра на грани сумасшествия, а мать тяжело больна. И больше я там не появлялся. Габриэль тяжело вздохнул и почувствовал осторожное прикосновение к руке. Даже не поворачиваясь к священнику, он знал, что взгляд Даниэля излучает сочувствие, но это почему-то не раздражало. Поэтому Варгас развернул ладонь, и пальцы Марлоу тут же легли в неё и чуть сжали, выражая поддержку. — Прости, что заставил всё это вспомнить, — совсем тихо сказал священник. — Я просто… всё пытаюсь понять, почему тьма пробудилась, почему появились крипты, и подумал, может, это связано с тем, что происходило там, где они возникли впервые, но… Всё ведь было как всегда? Хантер кивнул. Он и сам когда-то размышлял об этом, но быстро перестал. Ему говорили, что его работа — уничтожать монстров, а не задаваться вопросами, и если слишком много думать, можно и с ума сойти. — Но ведь что-то должно было стать причиной, толчком? Это ведь не могло случиться просто так, должен быть какой-то смысл, какая-то цель. Зачем всё это? — отчаянно прошептал Даниэль, понимая, что Варгас этого тоже не знает, но тот всё же ответил: — А может, нет в этом никакого смысла? Это просто происходит. И всё. Ладонь священника дрогнула и выскользнула из пальцев Габриэля. Опустив взгляд на страницы Библии, на которых трепетали тени, порождённые пламенем, Марлоу замер на мгновение и сказал: — Ты не мог заснуть, да? Хочешь, я почитаю тебе вслух? Устало прикрыв глаза, Хантер откинулся на плоскую подушку. За окном было совсем тихо: ветер успокоился, Долина потеряла последнюю надежду приманить путников и впала в тревожную, бдительную дрёму. Снег падал в тёмной пустоте. — Давай, — согласился Варгас. — …И пошел Иисус по обыкновению на гору Елеонскую, за Ним последовали и ученики Его. Придя же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение. И Сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет… Не успев дойти до конца страницы, Даниэль услышал ставшее ровным и глубоким дыхание охотника. Брови его жалобно приподнялись, губы тронула печальная улыбка, голос затих. Хантер беспокойно шевельнулся во сне, и священник продолжил читать: — Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его. И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю… *** Весь следующий день было безветренно. Солнце с самого утра ярко светило с чистого стеклянного неба, заливая бликами снежные поля, стоял мороз. Благодаря тому, что метель наконец-то закончилась и установилась тихая, спокойная погода, Варгас и Даниэль ехали быстрее, чем рассчитывали, и уже к вечеру оказались перед указателем на Ноттингем. — Идём? — спросил Хантер, кивнув в сторону уходящей налево дороги. Они могли остановиться в гостинице или, если бы Марлоу захотел, он мог бы провести в своей церкви хотя бы одну ночь. Но Даниэль покачал головой и сказал: — Переночуем в Стейплфорде. Желание оказаться в родной церкви, увидеть маленького Уильяма, убедиться, что все его прихожане живы и здоровы, было таким сильным, что Марлоу едва заставил себя пришпорить Кифу, чтобы тот скорее увёл его подальше от стен невольно покинутого им города. Мог ли Ноттингем и дальше считаться домом, если там его наверняка уже никто не ждал? А если и ждал, то не того, кем Даниэль стал, а того, кем он был раньше. Священнику было бы невыносимо стыдно показаться на глаза тем, кто помнил его чистым и невинным. Если бы однажды он захотел вернуться в Ноттингем, в свою церковь, снова проводить мессы, проповедовать, вести людей к Богу, прежде он должен был бы исповедоваться перед ними. Он был бы честен со своей паствой, заменившей ему семью, а она могла принять его обратно или прогнать с позором. И от одной мысли о таком признании и его последствиях Даниэля бросало в дрожь. В Стейплфорде они остановились у вдовы, которая сдавала комнаты на втором этаже своего дома. Марлоу знал о ней, потому что давно, когда он только начал работать в Ноттингеме, к ним с отцом Рональдом пришла женщина, жившая у этой вдовы, и долго и сбивчиво рассказывала о том, что в их доме обитают призраки. Она просила их изгнать и успокоилась, только когда отец Рональд согласился поехать вместе с ней в Стейплфорд. Никаких призраков он там не нашёл, но женщина верила, что именно после его посещения злые духи пропали. Третий день пути до Гилмортона был самым долгим и мучительным для Даниэля. Хоть им снова повезло с погодой — было теплее, чем накануне, — и они быстро продвигались на юг, однообразная дорога казалась нескончаемой. Снедаемый нарастающим беспокойством, Марлоу не мог ни о чём поговорить с охотником, чтобы отвлечься, и путь проходил в тревожной тишине. Чем ближе они были к Гилмортону, тем сильнее Даниэль боялся предстоящей встречи с отцом Филиппом. После Лидса он думал, что именно разговор со старым священником поможет ему восстановить душевное равновесие, но теперь всё было иначе. Раньше Марлоу мог представить всё так, будто он — жертва, сейчас же это было невозможно. И он даже не предполагал, какой будет реакция отца Филиппа. Тот имел полное право выгнать Даниэля, жалея, что имеет недостаточно высокое положение, чтобы лишить его сана. Марлоу понимал, что отец Филипп наверняка этого не сделает, но утомлённое долгой дорогой, недосыпом и растущим напряжением сознание заставляло священника снова и снова представлять, каким будет их разговор, и каждый раз он заканчивался всё хуже и хуже. Даниэль жаждал очищения через исповедь и в то же время боролся с желанием сбежать как можно дальше от воображаемого разочарованного взгляда. Когда они оказались на занесённой снегом лесной тропе, ведущей к дому священника, была почти полночь. На небе мерцали редкие звёзды, лунный свет едва пробивался сквозь раскидистые ветви деревьев. Пахло свежестью и хвоей. Казалось, тьма никогда не сможет добраться до этого места, освещённого непререкаемой верой, пропитанного бескорыстной добродетелью. И всё же, пока они медленно продвигались по узкой тропе, Даниэль едва дышал от тревоги и сжимал поводья до судорог в промёрзших пальцах. Дверь забора, как и в прошлый раз, была гостеприимно открыта. Заведя Голиафа и Кифу в конюшню, где уже дремали две лошади, они подошли к дому. Марлоу беспомощно оглянулся на Варгаса, но, взяв себя в руки, решительно постучал. Пару минут за дверью было тихо, потом они услышали приближающиеся шаги, и на пороге показались пожилая монахиня и молодой человек с розовым шрамом от печати охотников на предплечье. — Добрый вечер, — с усталой улыбкой поприветствовала их монахиня. — Проходите-проходите, не пускайте с улицы холод. — Где отец Филипп? — спросил Варгас, смерив оценивающим взглядом отошедшего ко входу в столовую парня. Высокий, хорошо сложен, только брови в ответ на внимание к своей персоне вскинул слишком дерзко. Хантер отвернулся от него к монахине, которая сказала с тяжёлым вздохом: — Захворал святой отец. Он на втором этаже, ещё не спит. Вы можете подняться к нему, поздороваться. Варгас коротко мотнул головой, повесил свой плащ, забрал плащ у замершего в растерянности Даниэля и сказал ему: — Иди. — Сейчас уже поздно, наверно, не стоит его беспокоить… — неуверенно отозвался Марлоу. — Лучше с этим не тянуть, — жёстко оборвал Хантер. Отцу Филиппу было уже за семьдесят, и когда люди болели в таком возрасте, надежды на выздоровление у них почти не было. У Даниэля не осталось времени на страх, поэтому Варгас кивнул ему на лестницу с не принимающим возражений видом, а сам ушёл в столовую, где уже сидели молодой охотник и его спутник. Не обращая на них внимания, но чувствуя на себе любопытные взгляды, Хантер открыл шкаф, достал оттуда предпоследний кусок пирога с капустой и, прислушиваясь к удаляющимся шагам монахини и Марлоу, сел за стол на расстоянии от новичка. Обычно, если Габриэль пересекался где-то с другими незнакомыми охотниками, они обменивались информацией, если было, что сказать, и расходились в разные стороны. Любые предложения отправиться вместе на какое-нибудь задание Варгас всегда отклонял и в этот раз надеялся, что уже утром мальчишка уедет по своим делам. Если только не… — Вы направляетесь на север? — раздался резкий голос, совершенно не соответствующий сладкому личику новичка. Хантер сдержал вздох, открыл флягу и сделал большой глоток, запивая пирог. — Да. — Мы тоже. Глазго. Намечается что-то серьёзное, — важно заявил парень. Варгас фыркнул и ничего на это не ответил. — Мы можем поехать вместе, так больше шансов, что все доберёмся целыми. Карие глаза уставились на Габриэля в ожидании реакции, но вместо того, чтобы согласиться или отклонить предложение, Хантер спросил: — Как зовут? — Гаред, — охотник расправил плечи и нахмурился. — Сколько тебе лет? — Двадцать три, сэр. — Маршал, — поправил Варгас. — Сколько ты на службе? — и, глянув на клеймо Ордена на предплечье новичка, добавил: — Год? — Год и два месяца, маршал, — новичок поджал губы, даже не пытаясь скрыть, что ему не нравится подобный допрос. — Много ты за этот год повидал, что считаешь, будто с тобой мне будет безопаснее? — насмешливо бросил Габриэль и, доев пирог, снова отпил из фляги. Его голос звучал спокойно, поза была расслабленной, но взгляд предупреждал не зарываться. Хотя сейчас он гораздо больше был настроен на сон, чем на споры и драки, но испортить отношения со своим потенциальным союзником Гаред мог всего парой неосторожных слов. Новичок сжал челюсти и раздул ноздри, едва сдерживаясь, и раздраженно выпалил: — Я уничтожил трёх мертвецов в своей деревне ещё до того, как отправился на обучение; я был лучшим на потоке; я встретил монстра третьего уровня опасности, вервольфа, всего после двух с лишним месяцев службы и победил его, отделавшись парой царапин. Разве это не делает меня достаточно полезным, маршал..? — Хантер, — представился Варгас, на лице которого мелькнула еле заметная тень одобрения на слове «вервольф» и тут же исчезла. Мальчишка был самонадеянным, даже самодовольным, такие быстро умирали. Впрочем, не все. Сам Габриэль в первые годы службы тоже считал себя непобедимым. Гаред нахмурился ещё сильнее, вспоминая, а затем вскинул одну бровь и недоверчиво переспросил: — Маршал Хантер? Так это о вас говорят, что вы смогли в одиночку победить вендиго? — в пренебрежительном голосе молодого охотника не было ни страха, ни восхищения, с которыми другие обычно говорили о том случае. Варгас в третий раз глотнул из фляги, повесил её обратно на пояс и мрачно сказал: — Да. — Глупцы те, кто считает, что это правда, — высокомерно заявил Гаред. — На известных вендиго ходили целыми отрядами, и выживали только счастливчики. Я не верю, что кому-то под силу один на один убить эту тварь. Габриэль поднял на мальчишку тяжёлый взгляд, медленно встал из-за стола и, отметив, как новичок невольно напрягся, бросил равнодушно: — Мне плевать, во что ты веришь. Оставив Гареда наедине с его молчаливым спутником, Хантер вышел из столовой, поднялся по лестнице и прислушался, проходя мимо спальни отца Филиппа. Оттуда доносились приглушённые голоса, но разобрать слова было невозможно. Дойдя до конца коридора, Варгас зашёл в комнату, которую обычно занимал, если оказывался здесь, бросил сумку на стул и сел на кровать. Даниэль наверняка полночи будет говорить с отцом Филиппом, если старику хватит на это сил, а потом его может понести в капеллу, и тогда он вернётся только ближе к рассвету. И всё же Хантер глянул на дверь, ощущая себя верным псом, который ждёт хозяина. Это злило. Совсем немного. Эта привязанность, которой он так боялся. В дверь комнаты постучали, и к Варгасу заглянула монахиня. — Вам что-нибудь нужно? — Кувшин воды и… настойку для сна, если есть, — попросил Хантер и прежде, чем она ушла, отстранённо спросил: — Как отец Филипп? Монахиня покачала головой и перекрестилась. Видать, последние часы доживал старик. И стало очень беспокойно. Отец Филипп дремал, лёжа на кровати, укрытый толстым одеялом до подбородка. Здесь, как и во всём доме, было прохладно — окна продувало, тянуло сквозняками, и печь не справлялась. Марлоу тихо прикрыл за собой дверь, но осторожность была ни к чему — старый священник уже проснулся: то ли от завываний ветра за окном, то ли от ощущения кого-то рядом. Выглядел он неважно — вокруг глаз у него залегли глубокие тени, сухая морщинистая кожа обтягивала выступающие скулы, грудь тяжело поднималась и опускалась под одеялом. — Laudetur Jesus Christus (Слава Иисусу Христу — лат.), — поприветствовал он Марлоу. Его чуть хриплый, ослабший голос оставался по-прежнему твёрдым, а глаза смотрели пристально и как будто видели насквозь, как в их первую встречу. И теперь, когда Даниэлю действительно было, чего стыдиться, от этого пронзительного взгляда пробирало сильнее, чем от самого ледяного ветра. Поэтому он ответил с запинкой: — N-nunc et in aeternum. Amen (Во веки веков. Аминь — лат.), — и осторожно приблизился к кровати, словно боялся, что одним своим присутствием запятнает чистоту отца Филиппа. Однако беспокойство быстро пересилило все остальные эмоции, и Даниэль опустился на стул рядом со священником. — Что с вами, святой отец? — Всего лишь старость, сын мой, — слабо улыбнулся больной и с трудом приподнялся на локтях. Марлоу помог ему сесть, поправив подушки, и хотел спросить, чем он может помочь, но старик усмехнулся и покачал головой: — Никакие молитвы и лекарства меня уже не спасут. Господь призывает меня к себе, моё время истекло. — Вы могли бы прожить ещё не один год при должном уходе, — возразил Даниэль, заранее понимая, что отец Филипп с этим не согласится. И понимая, почему. Это означало, что придётся покинуть этот дом, поселиться в более тёплом месте, с настоящими врачами, а не одной только монахиней, принимать различные настойки каждый день, и всё ради ещё одного дня на земле, насильно вырванного из рук судьбы. Поэтому Даниэль сам же добавил печально: — Но вы не оставите это место. — Не огорчайся, — отец Филипп ободряюще похлопал Марлоу по руке, лежащей на кровати. — Не тебе объяснять, что смерть — всего лишь следующий шаг. — Шаг к истинному бессмертию и единению с Богом, — подхватил Даниэль, и на короткое мгновение ему стало спокойно. Мгновение, наполненное пониманием и уверенностью. Но потом Марлоу снова встретил взгляд старого священника, проницательный и серьёзный, и внутри у него всё оборвалось. Будто отец Филипп уже всё знал. — Не предложишь мне исповедоваться, пока ещё есть время? — мягко поинтересовался старик. Даниэль опустил голову, нервно сжав в пальцах одеяло. Ему сейчас очень не хватало чёток — они бы его хоть немного успокоили и отвлекли, но Марлоу почему-то не стал их доставать. — Разве не вы мне говорили, что исповеди вовсе не обязательны? — он попытался улыбнуться, но уголки его губ лишь коротко дёрнулись и тут же снова опустились. Даниэль совсем не умел притворяться. Ругая себя за трусость, он вздохнул и посмотрел на отца Филиппа. Тот чуть склонил набок седую голову и внимательно прищурился. — Что случилось, Даниэль? Пытаться уйти от ответа было бессмысленно. В конце концов, разве не ради этого разговора он был здесь? Марлоу страдальчески вскинул брови и тихо признался: — Я… я не могу никого исповедовать. На самом деле, я ехал сюда, потому что хотел исповедоваться сам. Я такой эгоист! — выпалил он, впиваясь ногтями в ладонь. — Мне было так страшно, что я не думал о вас, здоровы ли, всё ли у вас в порядке… И теперь… в такой час, могу ли я просить вас об этом? — Даниэль и сам не знал, говорил он это из чувства вины перед стариком или страх вырывал из него эти слова, в которых таилась надежда, что священник ему откажет. — Вам нужен покой и… — Глупости, — оборвал его отец Филипп. — Это мой долг, даже сейчас. Неужели ты забыл? Удаление от церкви так плохо на тебя влияет? Даниэль судорожно выдохнул и всё-таки достал чётки, впервые за столь долгое время. Ему нужно было что-то вертеть в руках, иначе он мог расцарапать себе ладони до крови. — Да, вы обязаны выслушать, какими бы ужасными ни были мои преступления. Я помню. — Что ж, тогда… — старый священник закашлялся, принял из рук Марлоу стакан воды, сделал несколько осторожных глотков и махнул рукой, увидев в глазах собеседника беспокойство. — Я в порядке… Отец Филипп отдышался и, кивнув, повторил: — Тогда нам нужно помолиться для начала. И тут же удивлённо моргнул, когда Даниэль, снова опустив взгляд, медленно, словно через силу, покачал головой. — Нет? — Это один из моих грехов. Я… не молился уже несколько недель, — запинаясь от нарастающей тревоги, сказал Марлоу. — Ни за себя, ни за других. Я не могу. Мне кажется, я… недостоин. Обращаться к Богу, просить Его о чём-то или благодарить. Мне кажется, я оскорбляю Его даже простыми упоминаниями, — Марлоу с трудом сглотнул ком в горле, не смея посмотреть на священника. — Что же ты такого сделал, сын мой? — тихо спросил отец Филипп. Даниэль стиснул в холодных влажных пальцах бусины чёток, открыл рот, но не произнёс ни звука. Из его груди, в которой бешено колотилось испуганное сердце, вырвался лишь судорожный вздох. Священник был бледен, его руки заметно дрожали. Старик терпеливо ждал, но когда Марлоу снова открыл рот и так ничего и не сказал, отец Филипп начал осторожно: — Если ты не готов… — Я не справился, — прошептал Даниэль. — Меня должны были бы лишить сана, но некому… Я не справился, — повторил он громче. — Я предал Бога, предал ваше доверие, предал самого себя. Я… поддался соблазнам. Марлоу наконец-то поднял голову, в его глазах стояли слёзы. — Я не смог… — Даниэль задохнулся от страха, стыда и раскаяния и продолжил, с усилием выталкивая из себя слово за словом: — Не смог сохранить целомудрие. И я нашёл бы себе оправдание, если бы это случилось лишь однажды, но… я хотел этого, я не могу бороться с собой, не могу сопротивляться. Даниэль поджал губы, чувствуя, как сдавливает горло, и произнёс отчаянно: — Я не хочу сопротивляться. Взгляд прозрачных голубых глаз отца Филиппа был нечитаемым, когда он спокойно спросил: — Это похоть? Даниэль, не задумавшись ни на секунду, решительно покачал головой. — Нет. Это… любовь, — его брови печально приподнялись, в блестящих глазах застыло глубокое, готовое вылиться наружу страдание. — И это так больно. Черты лица старого священника неуловимо смягчились, он жалостливо улыбнулся и, заметив, с какой силой Марлоу сжимает в кулаке крест чёток, похлопал по месту рядом с собой. Даниэль сел на кровать и, едва ощутив уверенные ладони на своих плечах, содрогнулся всем телом, не в силах больше сдерживаться. Отец Филипп притянул его к себе, Марлоу уткнулся лицом ему в грудь, и в тишине холодной комнаты раздался сдавленный всхлип. За ним последовал ещё один, и горячие слёзы потекли по щекам Даниэля. Он плакал от стыда и раскаяния, от безысходности и неразрешимых метаний, от тяжести собственного выбора. — Я… убил ради него. Не монстра, человека… — глухо выдавил из себя Даниэль, готовый к тому, что его оттолкнут, но чужие руки лишь обняли его крепче, и священник продолжил сбивчиво: — Этот культист, он… хотел выстрелить в Габриэля, но… я не позволил… Я не хотел его убивать, но если бы он… если бы Габриэль… — Марлоу судорожно втянул воздух и сжал в пальцах сорочку на плече отца Филиппа. — Тш-ш, тихо, — старик успокаивающе погладил Даниэля по голове. — Как это светлое чувство может толкать на такие ужасные поступки? — прошептал священник, не рассчитывая на ответ, но отец Филипп сказал: — Ты готов защищать дорогого тебе человека любой ценой. Это не ужасно, это естественно, — и после этих слов болезненный жар в груди Даниэля стал слабее. Всхлипы постепенно стихли. Марлоу отстранился, вытирая покрасневшие мокрые щёки. Он не чувствовал такого же облегчения, которое раньше ему приносили слёзы, но всё же ему стало спокойнее. Его не выгнали с позором, а во взгляде старого священника не было унизительного презрения. — Ты ещё совсем ребёнок, — печально вздохнул отец Филипп, — а уже столько испытаний выпало на твою долю. — И я их не выдерживаю… Нет. Господь ведь не посылает больше испытаний, чем мы можем вынести. Я просто сдался, — устало ответил Даниэль. — Ты слишком суров к себе. Все мы ошибаемся, но только так можно найти истинный путь и истинное предназначение. Падая, поднимаясь и продолжая идти вперёд, — старик снова закашлялся и откинулся на подушки. — И ты тоже должен двигаться вперёд. Твой грех тяжёл, но бремя твоего раскаяния ещё тяжелее. Господь простит тебя, но для этого ты сначала должен простить себя. И ты должен снова говорить с Ним. Несмотря ни на что, ты праведнее многих целомудренных и благочестивых с виду священников, которых я когда-то знал, и скорее оскорбишь Бога своим молчанием, чем мольбой. Марлоу шмыгнул носом, вытер влажные ресницы и задумчиво кивнул. Поправив одеяло на отце Филиппе, он снова взялся за чётки и в тишине отсчитал половину бусин. — Я должен рассказать обо всём епископу, когда мы снова будем в Лондоне, — сказал Даниэль. — Я должен быть честен. — Ты знаешь, какие у этого могут быть последствия. Разве в той церкви, которую ты вынужден был оставить, не ждут твоего возвращения? — возразил отец Филипп. — Ждут… я надеюсь. Но как я могу направлять свою паству, если сам сбился с пути и погряз во грехах? Как я теперь могу научить их смирению, честности, почтению к Божьим законам? Я больше не пример для подражания, — произнёс Марлоу и тут же поморщился от собственных слов — в них звучала ущемлённая гордость, грозящая перерасти в гордыню. Даниэль застыл, едва не выронив чётки. В глубине души он всегда считал себя лучше других. В университете он был умнее своих однокурсников, в семинарии — более высокого происхождения, чем его друзья, в церкви — ближе всех к Богу. Мог ли Господь послать ему эти испытания, чтобы он усмирил свою гордыню? Поддавшись мучительной похоти, потеряв невинность, познав приземлённую любовь. Мог ли Господь обречь Даниэля на все эти страдания ради того, чтобы он увидел, что не меньше других подвержен соблазнам? — Представь, что было бы, если бы проповедовать добродетели могли лишь безгрешные? — голос отца Филиппа вырвал Марлоу из задумчивости, и тот, вздрогнув, с трудом вернулся к разговору: — Я мог бы с вами согласиться, если бы оступился лишь однажды, если бы это была просто ошибка, и я мог бы искупить свою вину и забыть, но… Это не ошибка, — Даниэль говорил тихо, но твёрдо, глядя на лежащий у него на ладони крестик. — Это… осознанный выбор. Я предал Бога, я пренебрегаю Его законом. Разве такое можно простить? Отец Филипп несколько долгих минут молчал, и в это время тишину нарушал только едва слышный шёпот сквозняка. Весь дом спал, тусклый свет единственной зажжённой лампы мерцал на окне. — То, что ты делаешь, и даже то, что ты чувствуешь, неправильно, если слепо следовать тому, что гласит Священное Писание, — наконец серьёзно, вдумчиво произнёс священник. — Но оглянись — мы живём в страшном мире, мы тонем и задыхаемся во тьме, мы плодим монстров, — ведь только из-за нас они могли появиться, — а ты признаёшь своим самым страшным грехом самое светлое и сильное чувство, — старик тяжело вздохнул и продолжил: — Если всё, что ты говорил мне, — правда, то… пока есть время, не трать его на самобичевание. Позволь себе хоть немного насладиться моментом, освободи своё сердце от метаний и просто люби. Бога, Габриэля, их обоих. Кто знает, что ждёт нас завтра. Может, завтра мир рухнет. Отец Филипп утомлённо прикрыл глаза и улыбнулся: — А теперь помолись вместе со мной. — Хорошо, — тихо согласился Даниэль. Его сердце гулко стучало в ушах от трепетного волнения, с каким возвращаются домой спустя долгие мрачные годы странствий. Вторя отцу Филиппу, он говорил сначала приглушённо и нерешительно, но постепенно, с каждым следующим словом его голос набирал прежнюю силу: — Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra. Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris; et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo. Amen. (Отче наш, сущий на небесах; да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь. — лат.) Едва прозвучали последние слова, как дыхание отца Филиппа стало шумным и ровным — он заснул. Даниэль, прижавшись губами к кресту на чётках, упал на колени перед висящим на стене распятием, и долго, сбивчиво и страстно молился, прислушиваясь к хриплым вдохам и протяжным выдохам медленно умирающего священника.