***
When the lights go out will you face the dark alone? Or will you call my name? Cause I'll be there and I'll be strong Where are you? Where are you? Когда огни пропадут, твоё лицо?.. Где ты… Чё? Попса какая-то. Только усыпляет это радио! А спать нельзя. Забавно, когда можно — хер заснешь, а за рулём так и тянет глаза прикрыть. Поговорим? Я же еду к тебе, считай, почти рядом. Скоро увидимся, а я всё равно не знаю, смогу ли сказать тебе всё в лицо. И надо ли? Столько лет молчал. Нет, надо. Может, если проговорю сейчас, будет легче? Вроде как генеральная репетиция. Ага, генеральная репетиция самоубийства! Несколько лет назад я уехал, чтобы сохранить себе рассудок, теперь возвращаюсь. Возвращаюсь к тебе, а уезжал… не от тебя, нет. От себя бежал. Когда понял, что мне мало того, что ты можешь дать. Ты был влюблен, я тоже. Ты был счастлив, я был самым несчастным из людей. Эй, ты ослепла? Знак не видишь? Оху-е-е… Ещё из правого налево? Вот, а! Хоть бы моргнула, блядь! Это больше, чем мое сердце, Это страшнее прыжка с крыши, Это громче вопля бешеного, Но гораздо тише писка забитой мыши, Это то, что каждый всю жизнь ищет: Находит, теряет, находит вновь Та-та-та-та-а… А вот этому я мог бы подпеть. Может, всё сложилось бы по-другому, и я бы давно переболел, если бы смог тогда признаться? Сделать свой прыжок с крыши? Помнишь, я рассказал тебе сказку? Это была последняя наша совместная рыбалка, мы лежали в палатке, слушали, как ветер шумит снаружи, словно кто-то хлопает огромными крыльями, и с какого-то перепугу я решил объяснить тебе, что чувствую. Подумал, что если не смогу излить душу в почти идеальных условиях для откровений, то никогда не смогу. Но напрямую всё равно — зассал. И, как обычно делается в подобных случаях, перекинуть свои проблемы на кого-то левого: «А вот один мой знакомый…» — я не мог, ты бы догадался влёт. Вот и решил прибегнуть к аллегории. Не, ну, а зачем ещё придумывают сказки? Что не можешь назвать своими именами, шифруешь под выдумки. Почему я начал рассказывать про дракона? Наверное, ветер тому виной. Или хотел, как лиса — замести хвостом и запутать все следы, чтобы сказав правду, оставить себе путь к отступлению. На вступления вроде «жили-были», «однажды в тридевятом царстве» я не стал отвлекаться. Все знают, что драконы любят сокровища, вот и тот, про которого пойдёт речь, не был исключением. С самого детства он привык играть с золотыми монетами и драгоценными камнями, бережно перебирая их и аккуратно раскладывая по кучкам. Родители-драконы очень гордились своим отпрыском, будучи уверенными, что у них растет прекрасный наследник и будущий грозный охранник семейных богатств. Как-то, в очередной раз наводя ревизию в хранилище, дракон нашёл в углу голубоватый неровной формы кругляш. Спросил у родителей — те лишь пожали плечами, мало ли, что там завалилось, добра-то за тысячелетия накоплено немерено. Но чем-то камушек приглянулся дракону, и он стал играть с ним. Перекатывал в лапах, наблюдая за мутными, но завораживающими искрами в полупрозрачной глубине, затачивал об него когти, прикладывал ко лбу, когда, забывая про то, что вырос, и для входа в пещеру требуется теперь пригибаться, бился головой о притолоку. Камень стал почти частью дракона: когда он не играл с ним, то прятал в складках крыльев или цеплял на шею, смастерив из нескольких золотых цепей подобие ожерелья. Родители умилились, какой у них талантливый преемник — не только охраняет и наслаждается богатством, но и что-то мастерит. Впрочем, творческий пыл дракона коснулся только камня — ему нужно было, чтобы он был всегда рядом, вот и сделал так, что можно было не бояться его случайно потерять. Что бы там ни говорили сказания и мифы, драконы старались не ссориться с людьми, сохраняя подобие взаимовыгодного нейтралитета. Конечно, отгоняли воров и разбойников от своих владений, но и зазря города не разоряли — люди сами приносили им драгоценности в качестве дани. И гарантии, что случись что — драконы встанут на их сторону. И вот как-то, в день общения с людьми, один из тех, кто принес золото и камни, обратил внимание на висящий на могучей шее младшего дракона камень. Испросив разрешения, он взглянул на здоровый мутно-прозрачный булыжник поближе и воскликнул, не сдержав волнения: — Это же неогранённый алмаз! Самый крупный, что видели когда-либо в нашем королевстве! Дракон заинтересовался и узнал, что если камень огранить, то он станет в тысячу раз прекраснее. И дракон согласился отдать — ненадолго! совсем-совсем ненадолго! — своего любимца человеку. Через неделю, показавшуюся дракону очень и очень долгой, ювелир вернулся и торжественно развернул бархатную тряпицу у себя на ладони. Как сейчас перед глазами. Ночь, август, шум ветра и плеск волн. Когда я предложил рассказать сказочную историю, ты воодушевился и заёрзал в своем спальнике, устраиваясь поудобнее — видеть я тебя не мог, темень уже была, хоть глаз выколи, но пару чувствительных пинков твоими коленками получил, пока ты ворочался. Так рядом и так недостижимо. Ты всегда был рядом со мной. Как же долго я не понимал, что мне нужно не просто рядом, а ближе — ещё, совсем близко, так, чтоб горячо. И не понял бы, наверное. Как бы я хотел не понимать! Считал бы тебя лучшим другом всю жизнь. Если бы не… — Я влюбился, — сказал ты. Помнишь тот день?! — Поздравляю, — ответил я, даже не сильно удивленно, но заинтересованно. Давно ждал, когда ты, наконец, скажешь это. Ты и так слишком долго тянул, я-то тебе не раз рассказывал о своих любовях — о Кире из 8 «б», про Аньку со двора, про Эльку… да мало ли их было, моих влюбленностей от старших классов до института? Вспыхивающих, как спичка, и так же быстро гаснущих. Девчонки. Сегодня одна, завтра другая. А вот друг — это серьёзно, это навсегда. Так я тогда думал. Когда знакомил с подружками своих девушек, когда подшучивал над тобой, объясняя, что девочки любят наглых, а если ты и дальше будешь шарахаться от их общества, то куковать тебе девственником до седин. — Кто она? — спросил нетерпеливо, гадая, знаю ли я её. А ты вдохнул поглубже и выдохнул то, что меня… — Это он. Я молчал. Молчал и просто смотрел на тебя: что значит — он? А ты затараторил, нёс что-то про то, какой он замечательный, какой невозможно-невьебенно-охуительнейший… Я не осознал тогда, что ты признался мне, что гей. Да хоть кто! Хоть инопланетянин с Альфы-Центавры! В тот миг я понял одно — появился парень, которого ты считаешь круче меня. Который тебе важнее меня. Дороже. Нужнее. Я возненавидел его сразу же, горячо и люто — ничего про него ещё не зная и не желая знать! И так же резко и внезапно — впервые в жизни! — меня обожгла ревность. Но я же твой друг, я не мог тебе сказать, что ревную — друзья не ревнуют, а радуются, если другому хорошо. — Поздравляю, — повторил я без особого энтузиазма — остальные слова куда-то делись, но ты не заметил моей перекошенной от фальшивой радости морды. Вот знал, я знал, что нам надо было поступать в один институт, это всё от того, что мы меньше видимся! — А ты уверен, ну, что ты?.. — Гей? — ты понял по-своему, о чем я спрашиваю. Да срать я хотел тыщу раз на то — гей ты или не гей! Но неодобрения в моем голосе не прозвучало, поэтому ты признался ещё и в том, что меня добило окончательно: — Да. Уверен. Я даже думал одно время, что в тебя влюблён, прикинь? — ты заржал, я тоже рассмеялся. Именно тогда у меня впервые произошло раздвоение — внешне я вёл себя как обычно, как и должен, если бы был хорошим другом. А внутри… внутри у меня всё обугливалось и орало от боли. — Потом-то я понял, что дружба — это иначе. Не, ты не подумай, то есть, я и щаз… ну как обычно, ничего не изменилось, ты мне… то есть, я тебя… ну ты понял, да? — Ага, ну да, мы ж как братья, — не зря же мы побратались на крови, разрезав кухонным ножом твоей мамы себе ладони и скрепив наше братство кровавым рукопожатием. Я ржал и прикалывался, типа: ну ты дал! кто бы мог подумать! — и прочую какую-то херню нес, чтобы ты, не дай бог, не подумал, что я осуждаю или стану презирать, или ещё что. Но внутри звучал твой голос: «Думал, что в тебя влюблён». Влюблён. Думал. Всё. Это в момент поменяло всё. Как если бы я всю жизнь жил, уверенный, что вода — это яд, а тут бы мне открыли, что я зря восемнадцать лет пил любые напитки кроме воды и мучился от жажды. Разве сок, молоко, алкоголь или газировка заменят обычную воду? Никогда. Если бы я знал… Если бы мне пришло в голову, что то, что я испытываю к тебе можно назвать чем-то большим, не держать в рамках дружбы, не… А-а, блядь, это было как снос нахер всей выстроенной модели мира — стройной и безупречной. В которой два парня могли быть лучшими друзьями, могли быть искренне привязаны друг к другу. Да хуй с ним! — могли любить! Крепко, неразрывно, искренне. Что и называется — по-братски! Понятно?! По-брат-ски! Идите на хуй все, кто не согласен! Но при этом — там, во всём другом мире, были девчонки, с которыми можно спать. Понимаешь?! Ты сможешь меня понять, если я расскажу тебе это? Что ты никогда не был у меня связан с сексом? Ты — часть меня, неразрывная связь. Девчонки — секс и не обязывающие ни к чему отношения. Мне казалось это нормальным и правильным. Пока ты не разрушил мой замок на песке. Пока не заставил взглянуть на тебя по-другому. И новое знание о тебе постепенно проникало в меня, давало в душе ростки — дикие, неправильные ростки. Я не расспрашивал тебя о подробностях, не поинтересовался даже, спал ли ты с ним уже. Мне была невыносима мысль, что кто-то, какой-то хуй с горы имеет на тебя прав больше, чем я! Клянусь, если бы ты завёл себе девчонку, у меня ни единой мысли бы подобной не было. Это — другое. Не знаю, как объяснить. Можно ревновать только к тому, от кого чувствуешь опасность. Девушки не представляли никакой. Ими так просто восхищаться, но сложно общаться. Нет, с ними можно прекрасно провести время, но есть вещи, которые поймёт только парень. Как ты меня всегда понимал, как я — тебя. Я тогда уже переспал с несколькими, но ни одна не вставала между нами. А твой этот встал. Он отнял тебя у меня. Отнял то, что принадлежало только мне! Мы стали мало видеться, я не хотел знакомиться с твоим парнем, избегал встреч, врал, что занят, когда ты — всё реже и реже, звал меня куда-то с вами. Ты обижался, я оправдывался делами, придумал себе тоже любовь, отчаянно ходил на свидания и трахался как кролик, удивляя и её, и себя самого, собственной ненасытностью. Доказывал себе раз за разом, что… Time stood still The way it did before It's like I'm sleepwalking Fell into another hole I dug It's like I'm sleepwalking Бля! А веселее ничего у вас нет? Так, следующий! Перед блоком новостей коротко о ситуации на дорогах. Ожидается мокрый снег и похолодание, будьте осторожны — возможна… Эй, роднуля, а давай здесь только я базарить буду? Еще мне блока новостей не хватало! Заебали! Мимо! Ждал новостей, перемен и лета… Знал, что впереди вопросы без ответов Устал гадать, что будет там Сам… решил, что дальше просто сам. Разбитый на части в поисках счастья… Ветер в голове-е-е… Да, песенка в тему, исправляется радио, а? Вот так и я решился как-то — позвал тебя на рыбалку. На нашу традиционную поездку вдвоём на озёра в конце августа — последний летний отрыв перед сентябрем. Сперва перед школой, а потом институтом. И был ужасно благодарен, что ты ни слова не сказал про этого своего, не предложил позвать его с нами… что у нас есть ещё что-то только на двоих. И ты по-прежнему только мой. Хотя бы ненадолго, пусть не полностью — ты думал о нём, звонил, обменивался смс-ками и, набирая текст, улыбался так, как никогда не улыбался мне. Но был-то ты со мной! Я хотел тебе признаться, что схожу с ума, что думаю почти постоянно — как ты с ним? Не мог отделаться, глядя, как ты крутишь катушку, как меняешь ловкими движениями загорелых пальцев блёсны, как подносишь ко рту сигарету, зажимая фильтр губами, от представления совсем других картин. Как ты целуешься, какой на вкус, какова кожа у тебя наощупь, как ты двигаешься, стонешь… Да это было невыносимо! Пиздец! Это полный был пиздец! Меня разрывало надвое от желания воспринимать тебя по-прежнему, выбросить наваждение и от ужасной тяги выпалить тебе в лицо правду, ухнуть в омут, и, конечно же, разбить голову о подводные камни — то, что ты не откажешься от своего, не выберешь меня, я понимал прекрасно. Кристально ясно. И всё равно слова: «Будь моим, только моим» — вертелись на кончике языка. Но весь тот день я промолчал, как пень. Вернее, мы болтали о всякой хуйне, как обычно — о, поклёвка, давай, бля, кто так подсекает, принеси дров, а я за водой, как тебе новый фильм, а что бы ты взял мерина или бэху… всё как всегда. Мне было страшно разрушить лёгкость дружеского общения. Хрупкую. Я почти чувствовал непрочность, ощущал — как когда лед по весне ломается и в воздухе стоит еле слышный треск. Последнюю лёгкость между нами. И ночью мне тоже не хватило смелости сказать, как есть, вместо этого я рассказал тебе сказку. Может, если бы ты дослушал её до конца, понял бы, но ты заснул, пока я говорил, подбирая слова, как бусины на чётки. Наутро мы уехали в город. А потом я воспользовался случаем и сбежал. Перевод отца оказался для меня знаком свыше. Родители не настаивали, чтобы я ехал с ними — взрослый как-никак, мог бы и сам доучиться пару курсов, но я поехал с ними. Подальше от тебя, подальше от себя самого. Пытаясь сохранить иллюзию нашей дружбы. Ты бы заметил рано или поздно — как бы ты ни был влюблен в этого, но ты бы заметил. Понял, что внутри у меня накапливается… Да, мы не перестали общаться, созванивались не часто, но переписывались почти каждый день — вот что бы мы делали все без соцсетей? Я знал всё про тебя, ты про мои дела. Мы даже стали откровеннее друг с другом — написать иногда проще, чем сказать. Но мне удалось достигнуть своей цели — я превратил тебя в абстрактную фигуру. Убрал возможность физического контакта. И мне стало легче. По переписке получалось сохранять беззаботный и весёлый тон — буквы интонации не передают, а за экраном не видно глаз. Я выслушивал тебя, поддерживал, утешал, если вы ссорились, даже — о-о-о, каким же мазохистом я себя чувствовал, — даже уговаривал тебя сделать первый шаг к примирению, ну я же видел, как тебе становилось плохо, когда вы ругались, как ты безнадёжно завяз в ваших отношениях. Я же твой лучший друг, да. Всегда пойму и помогу советом. Бескорыстно и искренне. Ты не узнал… Как и тогда. Я не хотел быть навязчивым — только не это! Уж на то, чтобы не навязываться, гордости у меня хватало. Старался не писать тебе постоянно первым и никогда не напоминал, что ты обещал написать или позвонить, и так и не проявился — я понимал, у тебя есть более важные дела, чем я. Нет, не обижался. На тебя? Никогда. Принимал: кто я такой, чтобы требовать твое внимание? Друг, ставший приятелем. Приятель, ставший другом по переписке. Мифическая почти личность. Можно позвонить и проболтать всю ночь, если требуется дружеское участие, а можно не общаться неделями — если всё хорошо. Ну куда мне сравниваться с реалом? Я всё понимал. Но, тем не менее, ревновал. Вот что не изменилось от моего переезда — это ревность. Чем больше я узнавал про вас, чем больше ты мне рассказывал, тем сильнее, я понимал, что никаких прав на тебя у меня нет. И не будет никогда. Но тем сильнее ревновал. И скучал, когда ты пропадал, когда у вас начинался очередной медовый месяц после размолвки. Господи ты боже мой, дева Мария и святые угодники! Как же я скучал! Подобную ломку, наверное, испытывают наркоманы или маньяки. Как хорошо, что я уехал! Как правильно! Иначе я бы… Я бы разрушил нашу дружбу до конца. Сломал свою жизнь, как дракон с алмазом. Ах, да, ты не знаешь… Ты не узнал конец сказки, а я её помню до сих пор, каждое слово — словно перебираю ту нитку с бусинами у себя в голове, что нанизал в ту ночь. Хочешь проверить? Да запросто! Слушай! Когда ювелир развернул тёмный бархат, дракон чуть не ослеп от яркости бриллианта, светящегося множеством идеально ровных граней. Совершенство, безупречность, лучшее и прекраснейшее, что он видел когда-либо в жизни. Медленно он протянул когтистую лапу и неуверенно взял камень, будто тот мог исчезнуть, как сон, от одного прикосновения. Блики света, разбрызгиваемые бриллиантом, играли на его чешуйчатой морде и отражались в жёлтых глазах с вертикальными черными зрачками, в которых застыло не только благоговейное восхищение, но и глубочайшее изумление. Это его камень? Тот, чью форму он знал до мельчайшей шероховатости, до каждой щербинки и выпуклости? Столько времени он владел бесценным сокровищем и даже не догадывался, что оно может быть настолько изумительным?! Убийственно великолепным! На игру света в сверкающей прозрачности камня хотелось смотреть вечно, ни на секунду не отводя зачарованного взгляда. И этот человек — обычный, заурядный человечишка с грубыми мозолистыми руками — увидел настоящую красоту алмаза, извлек наружу весь богатейший потенциал камня? Не-ет, это невозможно, люди глупы и слепы, всё дело в том, что сам алмаз открылся перед ювелиром, показал свою душу. Но почему? Не перед своим владельцем, а перед — этим?.. Почему — он?! Почему человек увидел то, что не смогли заметить острейшие глаза дракона?! — Ты показывал его кому-то? — спросил дракон с рычанием, а узкие языки пламени вырвались из ноздрей, чуть не опалив волосы мужчины. — Показывал, — ответил тот дерзко, не отходя и на шаг от разъяренного дракона, хотя сердце и сжалось от ужаса. Ювелир знал, ещё подходя к драконьей пещере, что вряд ли уйдет живым, но и не прийти не мог — иначе гнев дракона, оставшегося без своего камня, пал бы на весь город. — Грех прятать божественную красоту ото всех, — продолжил он. — Твой бриллиант чист, словно слеза ангела и столь же прекрасен, при взгляде на него человеческие души очищаются и становятся лучше… — Глупец! — рявкнул дракон. — Человеческие души ничто не в силах очистить от зависти и алчности! Люди глупы и слабы, но хитры и коварны, даже нам, драконам, они дадут в этом фору! Ты показал им мой алмаз, и они придут отнять его… А он мой! Только мой! — последние слова он уже проревел во всё горло. От громкого рыка сойки заметались над лесом, а с горы скатилось несколько валунов. Из глубин пещеры выглянули родители, прервав интереснейшую игру в шашки изумрудами и рубинами, до сего дня они не слышали, чтобы сын демонстрировал всю мощь своих легких. На поляне перед пещерой, где обычно они принимали человеческие подношения, стоял их наследник, сжимая сгусток яркого сияния в когтях, а у его лап ещё дымилась небольшая кучка пепла, недавно бывшая ювелиром. — Нам надо уничтожить город, — сказал родителям дракон. — Люди придут за этим, — он поднял повыше лапу и солнечный луч, попавший на одну из граней бриллианта, заиграл ослепительными брызгами света, заставляя всех трёх драконов сощурить глаза. Но ни один из них не отвел взгляд. Кстати, про родителей. Я был настолько опрокинут и потерян, что после переезда, когда мы обжились на новом месте, рассказал своим родичам почти всё о тебе. Ну прорвалось, прости. Тем более, ничего плохого они не сказали. Я ожидал подобной реакции, они же всегда к тебе отлично относились. Мама лишь покачала головой: «Бедный мальчик» — о тебе, о тебе, ага. А батя выдал, что пидорас — это их полковник, а ты: «Долбоёб обыкновенный, в армию бы — вся дурь пройдет» — и оба уставились на меня в ожидании. — Я? Нет. Я — нет, — и они облегчённо выдохнули. Я не соврал — меня абсолютно не привлекали парни. Ни на йоту. Я проверял. Смотрел порно гей ролики, подавляя блевоту, разглядывал эротические фотки — без тошноты, но и без возбуждения. Даже сунулся в гей-клуб — сбежал через пять минут, с нервным ржачем вспоминая Эйса Вентуру, что прочищал рот вантузом и сжигал одежду после поцелуя с мужиком. Никакого желания у меня не вызывали мускулистые мужские тела. И при мысли о тебе член не вскакивал по стойке смирно, как дневальный при виде генерала. Но стоило вспомнить: «Думал, что в тебя влюблен», или прочесть, что ты рад видеть меня в сети, или взглянуть на твоё улыбающееся лицо в скайпе — и внизу живота наливалось тяжестью, смутным тянущим ощущением на грани… желания, боли, тоски? Не знаю, не могу объяснить. Но с возбуждением, да — безусловно. Как это было увязать, а? Ты — это ты. Вот и весь ответ. Я хотел тебя. Делить с тобой эмоции, как всегда привык. И, если с тобой я мог разделить секс… Нет, мне не просто секс от тебя нужен был, да и сейчас тоже не он. Не секс, не трах, не ебля. Уж в этом недостатка у меня не имелось. Единение, принадлежность, взаимное поглощение — эти определения ближе. Мне просто нужен ты — весь, целиком. По максимуму. Насколько можно. И тогда и сегодня. Нужен. Необходим. Я бы не трахал тебя — любил. И не важно как, в какой позиции и роли. Разве любовь определяется позицией, да вообще — определяется сексом? Секс — часть любви, но никак не наоборот. Просто до твоего признания мне не приходило в голову, что эти понятия могут быть общими, сходиться в одном чувстве к одному человеку, а потом вот зато так пришло, что не выбить! Да я, блядь, даже стихи стал слагать — ну куда уж дальше падать в ебанутость, а? Что-то про то, что я всё время немного простужен. Такая погода — бла-бла-бла, конечно, рифмой — лужи. И мне никто не нужен. Разве что ты? Не помню, короче — подобный сопливый бред. Я не записывал, строчки сами складывались в бессонном мозгу ближе к утру. Пока я лежал рядом с очередной спящей девицей. Сколько их у меня поменялось — бог весть. Много. Физический оргазм достичь легко, духовный — сложно. Я искал, честно искал ту, что сможет объединить, что будет одинаково волновать и член, и сердце. I need your love, I need your time, When everything's wrong You make it right. Кхм-акххма, бляя. Даже моего инглиша хватило, чтоб понять. Смешно. Ну и не верь потом в то, что Вселенная тебя слышит. Эй, а давай в следующей песне — что было, что будет, что сердце успокоит? А? Слабо? Да влезай, тиида, влезай, чего уж там, ну что ты спасибо говоришь, что ж я не понимаю? Но молодец, вежливый. А тебя не пропущу, нехер по двое лезть, в очередь, сукины дети, в очередь! Так, о чем я говорил? А, чёрт, я так и не дорассказал, да? Ну вечно так — одно за другим, а про что речь шла и забываешь. Сейчас закончу с глупой сказкой про глупого дракона. Да и немного осталось. Когда дракон сказал: «Надо уничтожить город» — он не представлял насколько прав был, когда собирался немедленно лететь и не оставить камня на камне от людского поселения. Но родители убедили его не спешить. Они тоже не думали, что совершённое в горячке гнева уничтожение человека — всего одного! мало ли их в городе, — спровоцирует остальных к решительным действиям. Засыпая в тот вечер и прижимая к груди своё сокровище, свою любовь, свой идеально прекрасный бриллиант, дракон не догадывался, к каким последствиям приведёт его ошибка и несдержанность. К тому, что всего лишь через год — ничтожный срок по драконьим меркам — он останется один. Без родителей, без своей пещеры, без всех сокровищ, накопленных за века. И без своего камня. А люди — люди победят. Они давно собирались избавиться от опасных соседей, а убийство ювелира послужило спусковым механизмом начать открытое противостояние. Пока мудрые родители на два голоса уговаривали сына не торопиться с объявлением войны человеческому племени: «Мы столько лет жили в мире!» — всё уже было решено за них. В тот же вечер, не дождавшись возвращения ювелира, горожане поняли, что с ним произошло. — Доколе мы будем терпеть этих мерзких чешуекрылых гадов?! — раздавались призывы на площади. — Всё, что у них хранится, принадлежит нам! Пора вернуть себе богатства и восстановить справедливость! Сколько они будут наживаться за наш счет?! В чём-то они, конечно, были правы. А то, что львиную долю своих сокровищ драконы получили за то, что помогли отбиться от врагов государства, за то, что не допустили захватчиков на земли, оказавшись не раз и не два самым действенным оружием против армии воинственных соседей — ну так, когда это было? Кто про это помнил? С соседями давно был заключен мир, а драконы всё чего-то хотели за давние услуги. И без них справимся — решили люди. На следующее утро перед пещерой стоял отряд бойцов в полном вооружении, и глашатай зачитал королевский приказ: семье драконов незаконно проживающих на землях страны (они же не спрашивали у короля разрешения занять пещеру? — Нет. Значит, незаконно заняли — всё правильно), предписывалось покинуть гору, отдав (добровольно!) нетрудовым способом полученные богатства в казну государства. Наглость претензий буквально взбеленила драконов, заставив потерять выдержку. Может, на это и рассчитывал король, зная легковоспламеняющийся драконий нрав? Чтобы добавить и личные счеты? У ювелира-то родных не было, да и не любили его особо в городе, тот еще старикашка вредный был. А воины — это же гордость, оплот и надежа. Да и семьи почти у каждого. В общем, отряд существенно проредили три мощных потока огня из драконьих пастей, но большая часть воинов уцелела и вернулась в город, чтобы подготовиться лучше. Началась война. Или, скорее, охота на драконов. К городу драконы подлететь не могли — их обстреливали из катапульт горшками с жидким огнём, что растекался по шкуре и оплавлял даже самые крепкие чешуйки, причиняя мучительную боль. Перед пещерой подожгли целые снопы специальных трав, чей дым лишал сил и воли, заставлял кашлять и не давал дышать. Драконы терпеливы и неприхотливы, они могут долго выносить самые трудные условия, но есть, пить и дышать чистым воздухом им все-таки надо. Около года продолжалась осада пещеры, а человеческое войско всё прибывало и прибывало. Сам король возглавил операцию по уничтожению опасных чудовищ. А после того, как люди подловили старшего дракона: пока тот охотился в горах, подстроили ловушку и завалили камнями — перевес сил стал однозначным. Мать-дракониха и молодой дракон не могли вдвоём противостоять пушкам, обстреливающим их жилище день за днём, так что они и носа из пещеры высунуть не могли. Надо было покидать пещеру, пока не поздно — хоть как пробиваться под покровом ночи, но оставить всё, что составляло их жизнь на протяжении долгого времени, было невозможно. Драконы пытались договориться, согласились отдать часть (даже большую, чем оставляли себе), но люди, почуяв слабость, не собирались идти на компромисс и уже не планировали оставлять их в живых. Стало слишком поздно. Драконы же не просто терпели, а периодически огрызались и многих воинов сожгли, а многих разорвали своими жёсткими когтями, вспарывая доспехи, как консервные банки. Так что как-то в полдень, когда солнце стояло в зените — самое нелюбимое драконами время дня, когда их острые глаза слепило беспощадное солнце, был предпринят решительный штурм. Мать дракона убили, а его самого заковали в заговорённые цепи, нацепили на пасть намордник из стальных прутов, посадили в прочную клетку и отвезли во дворец на потеху всем горожанам и гостям столицы. Король на каждый праздник приказывал выкатывать клетку с драконом на площадь, чтобы все видели какой он великий правитель, раз смог пленить такую хищную и сильную тварь. А послов иноземных принимал в огромном зале рядом с клеткой — чтобы те боялись даже думать нападать на его государство. Те и боялись. Косясь на мощного дракона в цепях, не сводящего своих ненавидящих желтых глаз с короля, они кланялись тому, в чьей короне нестерпимым светом сверкал огромный бриллиант. Так близко от дракона был его камень, но так недостижимо. Он почти каждый день мог любоваться его красотой, но больше ни разу не притронулся к гладким граням. И это было мучительней, чем боль от потери родных, чем даже лишение свободы. В общем, понесло меня тогда в сторону, я-то изначально хотел про другое. Но сказка — она такая, никогда не знаешь, начиная рассказывать, чем закончится. И вряд ли ты бы понял, даже если бы дослушал, какое отношение ко мне и тебе имеют дракон и алмаз. А всё ведь просто — ты тот алмаз, я — безмозглый дракон, что потерял всё и вынужден был до конца своих дней любоваться, как его единственной любовью, самым ценным в жизни владеет жалкий ничтожный человек. А если бы дракон сразу понял, какое он нашел сокровище в дальнем углу своей пещеры, то и жил бы себе спокойно. Дело-то не в гранях, дело в сути. Камень, может, стал красивее, но внутренние качества не изменились. Или вообще не в этом дело? Сказку помню, а вот что думал, когда её рассказывал, уже нет. Ну так, пять лет прошло. Чёрт, и час пятый. Откуда ж столько машин-то на трассе? Говорил же отец — езжай завтра днём на поезде, не выёбывайся, куда на ночь глядя несет? Но ты ведь меня ждешь. Мне надо быстрее. Кто ещё тебя сможет поддержать, когда ты остался один? Для этого и нужны друзья, верно? И знаешь, не буду я ничего тебе говорить про своё сумасшествие. Не надо тебе этого. Знаю — не надо. А мне и того, что есть хватит. Главное, что ты всё равно со мной. Всё равно — мой. Such a lonely day And it's mine The most loneliest day of my life Such a lonely day Should be banned It's a day that I can't stand Это, что ли, по заказу — что было, что будет? Ха, промахнулась ты, Вселенная, не будет у меня самого одинокого дня, я ж к нему еду, он меня ждет. Ещё несколько часов и увижу. Бляя, дальний-то выключи, слепишь же, сука! Да ты что творишь?! Ты же… Ёб! Нет! Нельзя… And if you go I wanna go with you And if you die I wanna die with you. Take your hand And walk away***
— Ну видишь, так радио и писалось всю дорогу. Конечно, он же один в машине был, сам с собой-то пиздеть не станешь. Если только материться на вышивальщиков грёбаных на дороге. Убивал бы, ей-богу! Сами бьются, так еще и других, — нажатие ногтя на узкий торец карты памяти, и она извлечена из компьютера. Небрежным движением карта смахнулась со стола в открытый ящик с канцелярскими принадлежностями. — А что тот? — Что. Дураков и пьяных бог любит, вестимо. Две тачилы всмятку, а ему ни царапины почти. Ладно, пиши: водитель ауди ку-два, номерной знак… ага, да. Не справившись с управлением… так, верно. Ну и всё, считай день-два, и дело по факту ДТП закроем из-за смерти виновника аварии. — Так он ещё ж… — Вот именно, ещё. Ты его куда отвезли, помнишь? Ну так, шансов ноль целых, ноль десятых. Вопрос пары суток и то, если повезет. Тебе что, больше всех надо? Какая теперь разница, кто виноват? А у меня сыну в этом году поступать, знаешь, какие бабки просят?! Так что не надо тут из себя!