10 жанров

Косе смерти просто катастрофически не везло. Если что-то в его жизни имело хоть какой-то шанс пойти не так, то всё немедленно летело кувырком. Не везло на работе, не везло в любви, не везло в семье, и даже в карты он раз за разом проигрывал, коротая время с Шинигами-самой. Нервная система, расшатанная годами, проведёнными со своим первым напарником-психопатом, семейной жизнью и Макой, давала сбой. Спирит ходил вечно нервный и загруженный, ежедневно убиваемый сигаретами, алкоголем и улыбками Штейна. И даже в праздник судьба-злодейка не пожалела свою любимую забавную игрушку. Рождество в Академии любили больше, чем все остальные праздники. Все были нарядные и красивые, все проблемы отходили на второй план, в воздухе витала атмосфера безграничного веселья, уюта и любви. Особенно любви. Омелы были развешаны везде, куда только можно было достать. Даже в кабинете Шинигами-самы пара-другая этих небезызвестных растений висела на крестах, и Спирит клятвенно пообещал не заходить к нему, пока этот странный праздник не закончится – куда лучше сходить к Маке, поздравить. Может, хоть в честь Рождества простит своего непутёвого папашу… А ведь чувствовал, что добром это не кончится. Ничего хорошего не сулило это разукрашенное вдоль и поперёк здание, это противное чувство надвигающейся опасности, это непривычно крепкое приветственное рукопожатие Франкена, которого он встретил у входа в главный зал, и уж точно ничего хорошего не сулили позеленевшие лица учеников, глядящих на них. Спирит, не вынимая своей руки из ладони бывшего напарника, посмотрел наверх – и тоже позеленел. В тишине раздался громкий хохот Блэк Стара, отдававший торжествующим хохотом самой Фортуны. Сначала его пытались убедить, что традиция – это святое, и нарушать её нельзя ни при каких обстоятельствах. Попытка бегства была пресечена решительно настроенной дочкой. Потом пытались объяснить, что вовсе не обязательно целоваться по-настоящему: можно просто чмокнуть в щёку, и задание будет считаться выполненным «у нас сегодня так уже все перецеловались». Спирит был непреклонен; заявив, что если Штейн его когда-нибудь и поцелует, то только в лоб, и только мёртвого, он уселся на пол, всем своим видом говоря, что никуда отсюда не уйдёт, пока не кончится Рождество, и пока не перестанет действовать эта идиотская традиция. Сначала над ними смеялись, потом жалели, а потом махнули рукой и разошлись. Всё-таки встречать Сочельник нужно с тем, кого больше всего любишь. Что касается Франкена, то его, похоже, вообще не волновала сложившаяся ситуация: он просто сидел рядом, молчал и курил сигареты одну за одной. Вот только если б Альбан не был так занят жалобами на свою невезучесть, он бы ещё мог заметить странные взгляды, которые бросал на него доктор. - Ну а с другой стороны, куда вам идти сейчас? – наконец, не выдерживает Штейн, резко перебивая ноющего семпая. – Домой? Не думаю, что Мака собиралась встречать Рождество с вами. - В бар бы пошёл, - грустно тянет Спирит, неожиданно успокаиваясь и откидываясь назад. – Девочку бы какую-нибудь подцепил… - А, ну конечно. Сарказм Штейна вполне оправдан: они оба знают, что чёрта с два бы ему что-нибудь перепало, но Коса всё равно обижается. - Знаешь, всё же лучше, чем сидеть тут с тобой. Я с тобой уже как-то Рождество проводил, и думал, что это был последний раз в моей жизни. - Да, помню, - голос Франкена почему-то становится глуше, а сам он задумчиво смотрит в окно. – Тогда тоже такой же снег падал. - Ага. Я ещё продрог до костей, пока ждал эту… не помню, как её звали. Вот ведь всё-таки женщины коварные существа: бросить парня в канун Рождества, да ещё и заморозить его до полусмерти. Штейн неопределённо кивает и почему-то отводит взгляд. - Мы тогда сидели на кухне, и вы пили шоколад, чтобы согреться. - Ну а что поделать, у нас в доме ни капли спиртного не было. - А вообще хорошо было, - наигранно-ностальгирующе вздыхает доктор. – Свечи, торт, снег за окном. Кстати, он усиливается. - Ну конечно, хорошо. Пока я не узнал, что это ты сказал той девушке, что у меня есть ещё одна. - Две. Вы тогда сразу с тремя встречались. - В любом случае это был худший подарок на Рождество в моей жизни. И как я тебя не убил на месте – не понимаю. - Наверное, вы всё-таки любили меня, семпай, - усмехается Франкен. Странно так усмехается, непривычно, не пытаясь задеть. И в глаза не смотрит, но Спирит как всегда не замечает. - Да боялся я тебя, маньяк. Тебе подзатыльник дашь, а наутро с завязанными в бантик кишками проснёшься. И это я тогда не знал, что ты на мне реально опыты ставил, - Альбана передёргивает. – Это ж сколько ты мне крови попортил, страшно подумать! - Ну, я всегда потом возвращал всё на место. - Уверен? А я вот до сих пор боюсь обследования проходить: а ну как скажут, что у меня только одно лёгкое, как я пропажу объясню? Спирит хмурится и обхватывает колени руками, сжимается. Он начинает мёрзнуть: всё-таки пол холодный, воздух не согревается людским дыханием, а снег за окном и не думает прекращаться. - Вы дрожите. Холодно? – Штейн даже делает какое-то движение, словно собирается снять халат, но Коса качает головой. - Нет. Сколько там до конца этого грёбаного праздника? А то я как про твои эксперименты вспомнил… И вообще, чего ты со мной тут сидишь? Шёл бы домой, к Марии, вот она, наверное, будет больше рада твоей компании, чем я. И не говори, что ты тоже не хотел меня целовать. Это я к тебе под страхом смерти не притронусь, а тебе-то что? - Что, даже под страхом смерти? - И пытки не помогут, - Альбан подозрительно смотрит на бывшего напарника, отодвигается. Почти параноические опасения наваливаются на грудь и мешают дышать. – Нет, серьёзно, что-то меня напрягает эта обстановка. Мы тут совершенно одни, в темноте, ты какие-то странные вопросы задаёшь… Я надеюсь, ты не решил сделать из меня себе рождественский подарок? Вот только попробуй. - Ну зачем вы так, семпай, - неожиданно грустно и устало говорит Штейн и снимает очки. У Спирита от этого взгляда точно весь воздух из лёгких выходит; в ушах слышен стук сердца. – Может, я весь день вас тут ждал. За окном кружится самый настоящий рождественский снег, ночь тиха и нежна, люди смеются и поздравляют друг друга, и всё это там, извне – а в этом маленьком тёмном мире, ограниченном двумя людьми и омелой над ними, Спирит мучительно медленно осознаёт, что тот, второй, не врёт. Он и вправду ждал его здесь весь день. Они сидят друг напротив друга, оба красные и смущённые, и не знают, куда девать глаза. «Точь-в-точь картинка из фильма про первую любовь» - думает Альбан, и эта ситуация должна была быть смешной, но она ни разу не смешная. Они, чёрт побери, взрослые люди, и проблемы у них должны быть не такие, а Штейн смотрит на него, как смотрят, наверное, только самые беззаветно преданные собаки. За окном опускается в сугроб последняя снежинка. Снег кончается, а вместе с ним кончается и Рождество. Они целуются так, как, наверное, не целовался никто и никогда. Они не чувствуют себя, не чувствуют ничего вокруг – они точно два канатоходца, намертво вцепившиеся друг в друга, чувствующие один на двоих миг уходящей опоры под ногами. Руки, ноги, спины, плечи, лица, губы, глаза – открытые, закрытые – и души, касающиеся друг друга кончиками пальцев. «Что ж ты мне раньше не сказал?» - думает Спирит. Ему становится всё холоднее, а Штейн такой горячий, что его губы обжигают. Всё переворачивается с ног на голову, и мужчина уже не понимает, сидит он или лежит, целует ли сам, или целуют его, и кто говорит другому о том, что любит, любит бесконечно давно, любит неистово, дико и непорочно. Мир замирает – и с грохотом срывается вниз. Мака стоит в дверях, и шум упавшего на пол аккуратно упакованного примирительного подарка для папы звучит как роковой голос самой Фортуны.