сoma

      Июнь ворвался в жизнь болезненным прошлым и застыл, оплетая щупальцами надежды хрупкое тело. Сухой воздух оцарапывал горло, смешиваясь с городской пылью и приторным дымом сигарет, а слова, незаслуженно возвышенные, срывались с губ и кончиков пальцев. Впитывались в бумагу чернилами, обращаясь уродливыми созданиями, пожирающими на своем пути все.       Нора сделала глоток джина. Синий, словно ее глаза, он разлился по нутру, спиртуя раны, выжигая все эмоции. Лучи рассвета подсвечивали белесое ночное небо, задавая новый день, а она сидела на поребрике, наблюдая, как её личный мир в агонии доживает последние часы прежде, чем кануть в зыбкое небытие.       Сладость от фильтра на искусанных губах казалась какой-то издевкой жизни и так безумно хотелось упасть. Рухнуть на прохладный асфальт набережной истерично хохоча, утирая слезы с щек руками, что пропахли табаком. Однако сил не было, да и слез не осталось. Впрочем, ничего уже не осталось. Только она и призрачная Вселенная, которая больше не была бесконечно прекрасна и бесконечна жива. — Ты как? — Разочарована.       Коротко и ясно. Нора смотрит, как парень, подсевший к ней закуривает. Делает он это без пафоса и как-то так просто, что сложно оторвать глаз. Хотя Неон всегда этим и отличался: пафосом при его сплошном отсутствии. Все у него было каким-то простым и непринужденным, словно он был создан таким. Словно никогда не болело и не корежило изнутри от осознания реальности. Словно жизнь никогда не била в солнечное сплетение, ломая ребра и оставляя осколки костей на потеху хирургам.       Нора смотрит на него, изучая черты и движения, и сокрушенно признает, что запуталась. Сокрушенно признает, что несколько часов назад была бесконечно счастлива его объятиями. А каких-то полрассвета назад пряталась за широкие плечи, оказавшись в опасной ситуации. И это было нестерпимо приятно, но и точно также пугало, ведь был другой человек, к которому было что-то… болезненное? — Я же люблю его.? — Я никогда этого не чувствовал, не знаю. — Но как же Она? Ты ведь… — Это привычка, — перебивает он её. — Просто привычка к человеку.       Нора не хочет в это верить, но в голове будто что-то щелкает и то, что давит изнутри на грудную клетку, грозясь переломать кости, отступает. Медленно, но верно. Привычка.       Вот оно, то слово, которого так не хватало. Которое вертелось вокруг всего её естества, но не попадалось на глаза. Нора хмыкает своим мыслям, отбирает у него сигарету, содрогаясь от пронизывающего ветра и он это замечает. Не хочет обнимать, но пара секунд глаза в глаза, когда она упрямо бросает ему вызов одним взглядом, пронизанным: «Не хочешь, не надо», и он сдается. Её волосы, уложенные мягкими волнами, пахнут лаком, а кожа предплечий невероятно ледяная, словно это не утро знойного лета. — Пора домой, — тихо произносит он. — Закажешь такси? — Обычно это делаешь ты. — На этот раз у меня разрядился телефон.       Нора сокрушенно выдыхает. Достает телефон дрожащими то ли от холода, то ли от его объятий, руками и боится проколоться. Боится, что он поймет, как сложно было после того, как они разбежались, оказавшись заложниками своего прошлого. Боится, что он поймет, как его объятия лечат её раны. Боится зависеть от него.       Утро наливается красками яркого солнца и воздух становится теплее. Телефон пищит в руках, сообщая, что машина подъехала и они нехотя отстраняются друг от друга. Это не болезненно, нет. Разве что несколько грустно, потому что снова придется расстаться и свидеться через долгое неизвестное время.       Такси принимает их в свое теплое нутро, мягко урчит двигатель, а рассвет протяжно растекается по всему горизонту персиковым, перетекая в нежную лазурь. Фонари наконец гаснут и остается лишь сонный город. Абсолютно голый он предстает перед глазами в ксеноновых фарах снующих машин, что увозят людей от шумных клубов и баров туда, где покой. Однако, не всегда душевный.       Нора это знает не понаслышке и стоит ей вернуться в мыслях на пару часов ранее, как все её существо скручивает болезненной тоской. Там, в недалекой ночи, она пыталась обрубить тупым ножом нить, что соединяла её с прошлым, которое комом ненависти застряло в глотке. От этого чувства хотелось разорвать гортань, а после вынуть нечто растерзанное, извивающееся в последних минутах своей жизни; захлебывающееся в собственной крови. И это нечто хотелось выбросить. Навсегда.       Впрочем, ей уже было известно, что «навсегда» ничего не бывает. А еще она знала, что Вселенная имеет начало и конец. Что у любой бесконечности есть предел, будь она хоть миллиарды раз безгранична. И это пугало. Потому что внушало осознание того, что все, созданное временем — смертно.       Каждое слово и каждый момент непременно канут в прошлое. И даже его рука, осторожно касающаяся локонов её волос, пока она дремлет у него на плече — исчезнет. Нора нехотя открывает покрасневшие глаза и ловит его руку, притягивая к губам. Похмелье гулом разливается внутри головы, а она нежно целует огрубевшую кожу костяшек. Её губы сухие и явно искусанные, как и всегда.       Неон не помнил ни дня рядом с ней, когда бы она нервно не обкусывала кожу, съедая помаду. Он не помнил ни дня, когда бы они оба не причиняли себе боль, прокручивая в голове сценарии того, как бы могло сложиться все, поступи они в определенные моменты по-другому; скажи другие слова. Были бы они сейчас вместе в такси, что насквозь пропиталось запахом противного ароматизатора? Вез бы он её домой, пока она привычно обнимает его руку?       Ответов на эти вопросы не было. Как и не было никаких шансов переписать искореженное прошлое. Машина остановилась в аккурат в начале дома, а дальше и не требовалось. Нора сонно посмотрела на железную дверь подъезда и открыла дверь, отдавая свое уже согревшееся тело на растерзание прохлады. Но прежде, чем проститься на долгий срок, она нагнулась, заглядывая внутрь. — Неон? — Что? — Прости за мои слова и спасибо. За эту ночь.