Without rules.

По какой причине каждый второй из окружающих людей считает своим долгом обсудить тебя, твои чувства, отношения или их отсутствие вдоль и поперек? По какой причине каждый второй (а может, и больше уже) незнакомый тебе человек, с которым вы всего-то пару раз в коридоре школы взглядами встретились — вдруг чувствует необходимость немедленно попытаться зарыться глубже в твою душу в поисках если не смысла существования человечества, то тайных страхов и переживаний. Удивительно то, что люди зачастую видят то, чего и в помине нет. Джонхан не злится даже, когда на следующее утро по каким-то причинам на него странно смотрят и шушукаются — да поебать уже, если честно. Люди настолько бестолковы, что будут строить свои предположения на чужих, да еще и выкладывать на холодном полу ледяными кубиками слово «херня». Почему? Потому, что каждое первое сказанное ими слово — чья-то выдумка. Каждое второе – то, что они решили добавить сами, неожиданно посчитав, что ситуация гораздо шире и красочнее, чем увидел некто рассказчик. Каждый в такие моменты видит в себе творца чужой судьбы, осознано или же нет — уже другой вопрос. Джонхан лишь цокает языком — выглядит он сегодня, как некстати, не лучшим образом: на скуле расцвел совершенно очаровательных отливов фиолетового синяк, губа до сих пор временами кровоточит, а на него все решили посмотреть именно сегодня. Те, кто смотрит на него сейчас — о чем думают эти люди? О том, какой Джонхан аморальный урод? Пусть. О том, как низко он пал? На здоровье — никто из них все равно не догадывается, что его чувства светлее и сильнее чем все то, вместе взятое, что они сопливо называют любовью, ныкаясь в уголках общественных туалетов. Есть ли те, кто понимает его? Наверняка найдутся. Общество не так безнадежно потеряно, как кажется порой. Все эти вопросы возникают в голове и потухают, имея ответы, если не полные и достаточные, то весьма логичные — их Джонхан в состоянии контролировать, поэтому и смысла переживать не видит. Однако… что касаемо Сынчоля? Знает ли он уже об этом, и что, если да? Когда дело касается кого-то подобного ему, нельзя точно знать наперед. Стоило ли Джонхану чувствовать стыд, встречаясь глазами с Сынчолем? Стоило ли оставаться с ним фактически наедине в спортзале? Впрочем, выбора у него все равно не было. Пути к отступлению отрезаны. Джонхан готов капитулировать. Сынчоль смотрит на него долго и как-то тревожно, а внутри Джонхана все рвется на мелкие кусочки — радоваться ли отсутствию ненависти в глазах? Бояться ли вопросов? Джонхан втягивает воздух в легкие через нос и едва ли не задыхается. — Это правда? — Как удар под дых. Мать твою. Джонхан смотрит на него — старается, по крайней мере — холодно. Без той щенячьей преданности в глазах. Тихонько вдыхает и сглатывает, прежде чем пожать плечами на свой привычный манер безразличия. Мол, ну да, и что с того? А у самого на сердце фигово, как никогда в жизни. Хорошего исхода Джонхан и не ожидает: Сынчоль не кинется ему на шею с признаниями в любви и предложением провести всю жизнь вместе. Может быть, по роже заедет, но на это плевать. Лишь бы сделал уже хоть что-то. Сынчоль перед ним неловко переминается, как будто не сам поднял эту тему. Вскидывает на Джонхана испуганный взгляд из-под густых угольных ресниц и бормочет. — Просто скажи, что пошутил. И все. Пошутил? Джонхан вскидывает уголок губ в улыбке. Мяч выскальзывает из его рук и по залу отдается глухой звук. Пошутил ли он? Конечно. Одна большая и идиотская шутка по имени Юн Джонхан со своими идиотскими надеждами. Он засовывает руки в карманы и идет к выходу. Пихает легко стоящего в дверях Сынчоля в плечо и бросает, не смотря на того. — Прости, Хённим, — и голос у Джонхана не свой — слегка хриплый и, наверное, жалкий. Дальше Джонхан себя и не помнит. Не помнит, как врывается вихрем в пустую раздевалку. Не помнит, как впервые громко с металлическим откликом его кулак встречается с поверхностью одного из шкафчиков. Не осознает, что через пару ударов начинает реветь в голос подобно раненному животному. Он кричит хрипло, громко и душераздирающе болезненно — наверное, слышно за пределами раздевалки. В очередной удар уже и не чувствует, как по щекам скатываются слезы. Чувствовать себя таким ничтожеством омерзительно. Джонхан не замечает, что в раздевалке кто-то еще. Дыхание Мингю сбито, как после долгого бега. Он зовет Джонхана по имени и едва ли не успевает схватить за руку, когда тот разбивает кулаком дверное стекло. Джонхан не чувствует боли, но спутано думает о том, как больно, наверное, вот так — разлетаться на осколки, рассыпаясь по полу, и не иметь больше возможности вновь подняться с колен. Сможет ли кто-то разбить его — Джонхана, также, как и он - стекло? Мингю выкрикивает его имя громче и хватает со спины, сжимает и не позволяет больше делать ничего. Слишком громко просит его успокоиться. Джонхан выворачивается из крепких рук и бьет по лицу наотмашь. Так сильно, что Мингю отшатывается назад и вскидывает на него испуганный взгляд. В глазах Мингю обида. Мимолетная, как будто вскользь, но такая болезненная, что всего мгновение кричит оглушительно громко. В глазах Джонхана страх. Он отступает назад и почти истерично втягивает воздух в легкие. Капли крови с искромсанной стеклом руки срываются и окрашивают алым осколки, хрустящие звонко под ногами своей болью. — Мингю. Черт, прости, — Джонхан не слышит собственного голоса и не думает над тем, что, возможно, и не издает звуков, а просто шевелит губами. Мингю делает шаг к нему и тянет к себе за шею грубо, как будто пытается вернуть часть принесенной боли, однако вдруг прижимает к себе крепко и шепчет куда-то в шею. — Не делай так больше никогда, — а голос у Мингю срывается. И, кажется, он ревет. Глупый мальчишка. Плечи Мингю подрагивают мелко так, будто бы у него вот-вот начнется истерика. Джонхан выдыхает тяжело, хрипло, прикрывает глаза и поглаживает его по плечу здоровой рукой — пачкать своей кровью Мингю он не станет. И мелкого, правда, жалко. Джонхан для него некто важный – тот, из-за которого ему тоже больно. Наверное, даже почти также, как и самому Джонхану. Только у Джонхана по Мингю не болит. Мингю просто жалко. Мингю — потерявшийся ребенок, которого обязательно стоит привести домой и просить не совершать подобных ошибок в жизни. У Мингю обязательно будет светлое будущее. Мингю обязательно будет счастлив. Джонхан похлопывает его по плечу.  Все, блядь, нормально, парень. … Джонхан остается в зале уже после тренировок команды. Преподаватель, завидев бинт, наотрез отказался пускать его к мячу ровным счетом до тех пор, пока раны не заживут — хотя бы относительно. Наверное, это было заботой с его стороны. Весьма трогательной, если не учитывать то, что без волейбола Джонхан не может. Но объяснишь ли преподавателю, что на душе у тебя гадко и в разы лучше, если ты будешь бить ладонью о мяч, а не вколачивать кулак кому-то в лицо? Скажешь ли преподавателю, что разбил стекло в раздевалке не по случайности, а потому, что сердце рвалось тогда на куски мельче, чем осколки на полу? Джонхан выдыхает и соглашается, но после тренировки все равно остается. Садится на маты и крутит мяч в руках; Ему хотелось бы не думать ни о чем — но не выходит. Сегодня он обозлился на Сынчоля потому, что тот не мог выразить своих чувств и дать какой-либо точный ответ, однако, он не сказал нет. Не сказал ровным счетом ничего против. Просто промолчал. Конечно, Джонхан ступил сам. Импульсивный придурок. И на что надеялся? Он прикрывает глаза и старается думать о том, что Сынчоль — все равно не тот человек, который делал бы поспешные выводы или опирался на мнение общества. Он не такой, а значит и отреагировать мог немного иначе лишь по той причине, что был не готов принять подобные чувства. Джонхан отпускает мяч и наблюдает за тем, как тот катится в темноте зала по идеально гладкому полу. Он не видит вины Сынчоля и думает о том, что обижаться не стоит. В конечном итоге, кто он такой, чтобы просить взаимности? Мяч останавливается у чьих-то ног. Кроссовки до ужаса знакомые. Джонхан не вскидывает взгляда для того, чтобы понять — Сынчоль. В голове мельтешат мысли, подогреваемые странной надеждой, но он делает вид, будто бы ничего и не произошло. Отводит перебинтованную руку назад и выдыхает. — Да, уйду сейчас. Сынчоль опускается рядом с ним на маты и будто бы игнорирует его слова. — Сильно руку поранил? — Не особо-то, — Джонхан опускает взгляд на собственную ладонь и сжимает пальцы в неосознанном жесте — какого черта Сынчоль вдруг интересуется этим таким тоном, будто бы сожалеет? Тут нет его вины. Джонхан в жалости не нуждается. — Прости. — За что? Джонхан поднимает взгляд на Сынчоля и сглатывает вязкую слюну. В свете скудного освещения капитан футбольной команды еще прекраснее, чем обычно. Сынчоль смотрит на него тоже. Долго, выжидающе и, кажется, тянется. Джонхан и сам подается вперед — когда еще выдастся момент лучше? Главное сделать, а что будет дальше — не важно. Он касается своими губами губ Сынчоля как-то по-детски неловко, опускает здоровую руку на его плечо и чуть сжимает в ожидании реакции. Сынчоль шевелит губами в ответ. У Джонхана сносит тормоза. Он подается вперед и целует уже глубже. Пробует губы Сынчоля на вкус с желанием запомнить навсегда в той ситуации, если ему больше никогда не удастся коснуться их вновь. Джонхан думает о худшем тогда, когда происходит лучшее. Когда он легко прикусывает нижнюю губу Сынчоля и горячо выдыхает, прикрыв глаза и скользя пальцами по чужой скуле. Сынчоль обхватывает его тело руками и тянет к себе ближе, укладывает на маты как-то неловко и сам опускается следом, не отрываясь от губ. Отодвигается только тогда, когда наэлектризованный воздух меж ними становится непригодным для дыхания. Смотрит на Джонхана непозволительно долго такими глазами, что и о чувствах его догадаться сложно. Джонхан перед ним растрепанный, с поалевшими губами и угольными ресничками, легко подрагивающими на закрытых глазах. Сынчоль скользит ладонью по его щеке и выдыхает тяжело. Какого хуя он делает? Почему? Сынчоль склоняется и вновь касается его губ, но уже не так: едва ли соприкасается и сам прикрывает глаза, втягивает чужой запах в легкие и старается запомнить тоже. Запомнить, какой Джонхан на вкус. Как он пахнет. Где именно у него разбита губа. Запомнить Джонхана таким — трогательным и беззащитным перед ним. Правильно ли это? Сынчоль старается запомнить Джонхана потому, что боится больше никогда не решиться коснуться его вновь.