Мгновения боли

— Что ты наделал, Саймон? Он приближается к нему медленно, угрожающе, хищно. Смотрит, как зверь на свою добычу, с яростью охотника во взгляде. Саймон чувствует это затылком и не может пошевелиться, словно все части его тела скручивает от оцепенения. Но он спокоен. Спокоен, как море за каменной грядой, как безмолвный колокол в чужих руках и как отдалённое пение опустевшего леса.. Саймон выпускает стрелу в воздух. Скрывшись в тумане, она исчезает из виду, и ему кажется, будто бы она растворяется в предрассветной дымке. Молчание между ним и мастером покрывается ледяной коркой невысказанных опасений. — От вашей грубости свербит в мозгу. Я слышу её оттенки в вашем голосе и мне не по себе. Словно это вы меня осудили и вынесли приговор. — говорит лучник немного нервно и замирает, ёжась от скользящего по нему тяжёлого взгляда. Людвиг подходит ближе и протягивает руку, призывая его отдать ему лук. Охотник пахнет кровью и чужими угрозами, причудливыми узорами опутывающими его мысли. Саймон знает. Знает, что нужно отдать оружие и покорно склонить голову, принести дань уважения его свершениям и самоотверженному героизму. Настоящие герои так поступают, почти благодарно отвечая на подобострастие. Его снова передёргивает. Молодой охотник медленно вдыхает пропитанный смрадом кладбищ воздух и задерживает дыхание. Протянув лук, он бросает последний взгляд на соборные шпили Ярнама и отворачивается, сжимая руки в кулаки. В его ушах затихает свист выпущенной ранее стрелы, а Людвиг в это время молча смотрит куда-то в сторону, слушая далёкий колокольный звон. — Вы доверяете церкви, мастер? — нарушает тишину Саймон. Дыры в нищенском одеянии охотника пропускают промозглый ветер. Вынужденная маскировка против чумы, как будто бы каждодневные вливания испорченной крови не приближают его к безумию снова и снова. Саймон знает, что Лоуренс уверен в успехе своих свершений, но то, что предстало взору охотника в зале исследований Церкви, мало походило на исцеление. Викарий медленно опускался в темноту. И тянул за собой всех, кто был связан с ним теми или иными узами. Как Людвиг. Как Амелия. Как все, кого знал Саймон. — Доверяю. А ты, судя по всему, начал сомневаться? — хмурится Людвиг, обходя охотника. — За попытку раскрыть секреты Церкви существует единственное наказание. Смертная казнь. Мне было неприятно узнать о твоих ошибках последним. — Приговор будет приведён в исполнение, если я решу рассказать об этих чудовищных экспериментах всем. Мне не поверят… — Саймон качает головой и прикрывает ладонью уставшие глаза. Бинты он снял. — Все решат, что я простой городской сумасшедший. Никому нет дела до того, что творится на улицах. Я свой выбор сделал. — И тебе даже не нужен мой совет? — спрашивает Людвиг отстранённо. — Советы нужны тем, кто сомневается. А я не хочу, чтобы этот кошмар продолжался. Глава церковных охотников кивает, туша свою злость об искреннюю горечь. Саймон видит, что Людвиг легко бы последовал за ним, желая излечить родной город, но его сдерживает собственная честь. Или Лоуренс… Охотник закрывает глаза и смотрит на свои замотанные в лохмотья руки. Когда-то, будучи послушником, он носил белые одежды Церкви, желая отчиститься от своих грехов. А теперь он тонет в них и задыхается. — Мы можем всё исправить. Ты будешь молчать, а викарий распорядится о твоём помиловании… — Людвиг делает тщетную попытку возразить, но охотник его перебивает. — Лоуренс сам не понимает, что он делает. Он болен, и болезнь эта съедает его изнутри, как сгнивший плод. Вы сами видите это, но не хотите признавать… — голос Саймона пропитывается ехидством. — Пока делите с ним постель. Удар следует незамедлительно. От тяжёлой руки мечника челюсть охотника пронзает болью, и он сделает шаг назад, собирая мгновенно разбежавшиеся мысли в один тугой клубок противоречий. — Не смей так говорить. Это ересь. Неся ересь, ты грешишь больше, чем предатель церкви. Я воспитывал тебя, как спартанца, как воина, я тебе доверял. — Людвиг сделал долгую паузу, смотря на Саймона с нескрываемой болью. — А теперь ты стоишь передо мной и позволяешь себе говорить такие вещи? — А разве я не говорю правду? Я вижу больше, чем многие служители Церкви. Я был обучен этому. Подмечать детали и знать каждую грязную тайну в этом богами забытом городе. Саймон выпрямляет спину и кончиками пальцев касается места удара. Свербит. И плоть свербит, и гордость, которая трескается с каждой секундой. Охотник знает, что, единожды услышав звон колокола, уже не сможет повернуть назад и взмолиться о прощении. Людвиг делает шаг вперёд. Задумывается на секунду-другую и бросает под ноги охотника его лук, который издаёт жалобный металлический стон. Руки мастера помнят своё творение. Тогда Людвиг пошёл на уступки молодому послушнику. — Ваш совет был бы ценен также, как ценен глоток воздуха утопающему, если бы я нуждался в оправдании или в помощи, Людвиг. Ветер снова продувает дырявый камзол, и Саймон аккуратно поправляет его, замечая во взгляде мастера понимание. Оно возникает, как лунный свет в кромешной темноте, и тут же гаснет, уступая место холодному равнодушию. Людвигу хватает пары секунд, чтобы кивнуть и отвернуться. Чтобы уйти прочь. — Никто тебе не поможет. Ты сгинешь, как и многие до тебя, а ведь я поклялся нести ответственность за своих людей. Некоторые секреты, Саймон… Должны остаться нетронутыми. Охотник провожает Людвига нечитаемым взглядом и снова смотрит на светлеющее небо над Ярнамом. Шаги за спиной затихают, но затем снова приближаются, и у Саймона по спине бегают мурашки от ощущения, что священный меч Людвига вот-вот пронзит ему грудную клетку. Но ничего не происходит. — Вам не кажется, мастер, что чайки, прилетающие с моря, стали слишком горестно петь? — Морю не всё равно на наши ошибки, Саймон. И даже чайки это понимают. Лучник улыбается, срывая со спины Святую Шаль, и швыряет её себе под ноги, позволяя ветру подхватить плащаницу и унести её прочь. Колеблясь, Людвиг всё ещё стоит на мощёной дороге, не в силах подойти ближе, и тишина гнетёт его немыслимо сильно. Оттенок их разговора из прохладного становится почти ледяным. — Ты ведь понимаешь, что когда зазвонит колокол, тебе не скрыться. Верно? — спрашивает мастер. — Я знаю, на что я иду. Саймон чувствует на себе всё тот же угрожающий взгляд. Положив руки на витиеватые узоры парапета, он ведёт по нему пальцами, как по клавишам клавесина, и замирает, узрев на горизонте далёкий отсвет восходящего солнца. — Будь осторожен, Саймон. — От звона колокола не скрыться, будь ты хоть на краю света. Но спасибо за пожелание. Сегодня ночью, думает лучник, он обязательно услышит этот самый звон. На охотника объявят охоту, и только чудо сможет спасти его от преследования. — Вы оставите мне оружие? Людвиг сапогом придвигает лук ближе к Саймону. — Мне будет спокойнее, если ты будешь вооружён. Молодой охотник слушает стремительно удаляющиеся шаги и морщится от промозглого порыва ветра. Внутри все леденеет, трескается и воет от ощущения неправильности всего происходящего. Саймон поднимает меч, достаёт ещё одну стрелу и запускает её в густой туман. А затем уходит. Оставив после себя обещание выжить любой ценой. Спокойный, как море за каменной грядой, и решительный, как выпущенная стрела с металлическим оперением.