Мгновения боли

Лоуренс режет себе ладонь. Кровь ручейками ползёт по его запястью, словно ожившие ртутные бусинки, и капает на мятые простыни, расползаясь по ткани алыми соцветиями. Затем он подносит руку к губам Людвига и даёт тому прильнуть к сочащейся ране, чтобы ощутить дурманящее тепло и опьяняющий вкус крови викария. Любой церковный святой уничтожил бы охотника на месте, ибо не каждому приближённому дозволено прикасаться к священной плоти основателя. Тем более так интимно. Лоуренс громко стонет. Отстранив от себя ладонь викария, первый охотник Церкви прижимается алыми губами к его шее, и мир вокруг перестаёт существовать, вырывая их обоих из эпицентра событий и перенося на дальние рубежи, где есть только давящие стены спальни и мягкие объятия церковного ложа. У них не в первый раз происходят подобные свидания. И Людвигу нравится, когда ему оказывают честь, потому что викарий умеет манипулировать подчинёнными. Когда охотник срывает с него священное облачение, Лоуренс рычит. Рычит по-звериному страстно, опрокидывает Людвига обратно на окровавленные простыни и царапает ему обнажённое предплечье, властным взглядом приказывая не двигаться. Не проявлять инициативу. Молчать. Глаза Людвига всё равно наполнены концентрированным восхищением, он не станет противиться воле викария, потому что тот может даже убить, если попытаться возразить. Когда царапины начинают неприятно зудеть, охотник не двигается, наблюдая за основателем со смесью неприкрытой похоти и религиозного экстаза. У Лоуренса от крови кружится голова. Она заменила все бутылки с алкоголем в его книжном шкафу, и теперь потреблялась им бесконтрольно на каждой службе. Он пьянеет быстро, как портовая шлюха из рыбацкой деревни, и каждый раз находит себе оправдание в вере, не видя ничего зазорного в том, чтобы внезапно пригласить в свои покои первого охотника Церкви. Использовать его, приманить и заклеймить собой, чтобы никто больше не пытался позариться на кровь Людвига Проклятого. При одной только мысли о том, чтобы перерезать ему горло, у Лоуренса сдавливает виски. А охотник думает, что бывший лучший студент Бюргенверта не просто так провозгласил себя святым, потому как его бледная кожа почти светится в темноте. А ещё она горячая. Настолько, что почти обжигает Людвига, стоит ему прикоснуться ладонями к груди викария. На прикосновение Лоуренс реагирует почти агрессивно — перехватывает запястье охотника, заставляет того опустить руки на постель и шипит преувеличенно грозно: — Не двигайся, это приказ. Но в этой угрозе чётко распознаётся попытка защитить. Только от чего, затуманенное сознание Людвига понять не в силах. Да и нет времени для подобной ерунды, когда основатель Церкви так шумно дышит и стонет. Лоуренс дуреет от запаха собственной крови, он рисует ей смазанные узоры на простынях и больно кусает Людвига за губу, не опускаясь до поцелуев. Он стремительно погружается в состояние ирреальности, прижимаясь бёдрами так преданно-сильно, но от каждого плавного движения викария у охотника внутри разверзается адская бездна. Наверное, это больно, думает он, когда окровавленная ладонь Лоуренса оглаживает его член. Наверное, крови недостаточно для нужного эффекта, но Людвигу было приказано молчать и даже не прикасаться к святому — тот и без помощи своего верного Клинка способен справиться с неудобствами. Да и какие раны не залечит глоток древней крови наутро? Когда Людвиг внезапно хватает викария за запястье, тот хрипло дышит ему в плечо и почти не сопротивляется. В комнате становится жарко, тело Лоуренса горит от вожделения, но он всё равно терпит, почти заставляя себя медлить. Он проводит ногтями с нажимом по рёбрам охотника Церкви и расцарапывает его до крови, потому что ему хочется услышать от Людвига слова мольбы, срывающиеся с губ хриплыми ярнамскими ругательствами. Или же викарий жаждет короткой вспышки гнева — ведь Людвиг не всегда подчиняется приказам, идущим сверху. Но ничего не происходит. Охотник ждёт откровения, ждёт, когда Лоуренс доверится ему, наполнит себя им до краёв и благословит на дальнейшую охоту, на очередную Кровавую ночь в окружении чудовищ. Ведь одарить своей плотью и кровью — это высшая жертва кровавого Святого, которую он может предложить. Лоуренс снова громко стонет. Насаживается на член Людвига сам, без помощи любовника, двигается на нём плавно, будто привыкая, а затем стискивает окровавленными пальцами чужую ладонь со звериным остервенением. Охотник закрывает глаза и даже не замечает, как когти рвут ткань подушки. Как викарий борется с собой, чтобы не обратиться сейчас. Как его неестественно длинные руки дрожат после каждого движения и как человеческие зрачки на мгновение меняют свою форму. Лоуренс тоже этого не замечает. Он выпрямляется, расцарапывает когтями руки, плечи Людвига, и начинает двигаться резче, агрессивнее, то и дело замирая, чтобы жадно прильнуть к чужой шее, к губам… Он будто пытается поглотить Людвига, сделать его своим полностью и навсегда, но плоть слаба перед желаниями духа. Охотнику же дозволено лишь созерцать откровение викария, поощряя его сдавленным рычанием и шипением от соприкосновения свежих царапин с жёсткими простынями. Ему становится дурно от того, какой Лоуренс горячий внутри. И человеческое в нём перестаёт видеть очевидное. Людвиг подаётся навстречу, ловит губы викария в мимолётном поцелуе и, не сдержавшись, давит на бёдра кровавого святого, насаживая его на себя полностью. От этого мгновения близости и единения перехватывает дыхание, охотник резко садится, придерживая основателя за талию и позволяет ему обнимать себя за шею, кусать и рычать от негодования. Когда Людвиг резко двигается в нём и кончает, Лоуренс оставляет на спине первого охотника четыре глубоких царапины. И, заворожённый, смотрит, как на коже любовника проступает кровь. Викарий вздрагивает. Вцепившись в волосы Людвига и сжавшись, от испытываемого восторга забывая дышать, он облизывает пальцы и размазывает кровь охотника по своим губам, обнимая его почти нежно, благодарно, чувственно. Лоуренс обычный так не умеет. Обычный Лоуренс раньше ни за что не впустил бы Людвига в свои покои. Обессиленный и опустошённый, он отстраняется от любовника неохотно и медленно, выпутываясь из его объятий и со стоном слезая с его бёдер. Викарий впервые кажется слабым и больным. На бледной коже уже проступают синяки и алые полосы, такое яркие, будто бы нарисованные на рисовой бумаге. Викарий некоторое время сидит неподвижно. И рассматривает свои кровоточащие пальцы, увенчанные настоящими звериными когтями. Он молчит и почти не дышит, поднимая беспомощный напуганный взгляд на Людвига. Лоуренс знает, что охотнику придётся его убить. Но озвучить это не хватает духу. Они смотрят друг на друга, пытаясь выкарабкаться из блаженной бездны, но единственное, на что хватает Людвига в страшное мгновение осознания — это притянуть первого викария к себе и вымученно поцеловать. В последний раз.