Голодные игры: Обогнавшие поезд

      Нашего ментора зовут Энрико, и это уже перестаёт быть смешным. Он отвратительно чавкает, напихивая в рот всё, что попадается под руку, и не важно, что тошнит меня от сочетания сырной пасты с острой мясной подливкой и карамельным пудингом, Энрико, кажется, нормально. Пина неловко хихикает, стараясь сделать вид, будто подобное поведение её нисколько не напрягает. Но я-то вижу, как скрупулёзно она ломает десертной вилочкой нежную котлету на тончайшие ломтики и после каждого проглоченного кусочка промокает губы салфеткой.       У меня нет аппетита, у Рика, похоже, тоже. Мы выросли пусть не в зажиточной, но и не в бедствующей семье, по несколько месяцев никогда не голодали, а по праздникам отец даже покупал нам конфеты, так что капитолийские деликатесы не вызывают у нас гастрономического оргазма. Не восхищает и конструкция поезда и развитая им скорость — всё это сделали на нашей родине, на школьных экскурсиях мы облазили все транспортные средства снизу доверху.       Поэтому я сижу, отодвинувшись от стола, со скрещёнными на груди руками, а Рик откинулся на спинку стула, задрав колени почти к подбородку, Пина мужественно не комментирует и это.       Она трещит без умолку на ворох других тем, мы молчим, Энрико изредка вставляет едкие комментарии, и Пина не обижается только потому, что если не будет и этого, говорить ей придётся сродни что в пустоту.       На секунду меня снова занимает мысль, что я неблагодарная, но очень быстро это проходит. Кому я должна быть благодарной? За что? За то, что я ещё не закончила школу, но меня уже везут убивать людей? Не людей — таких же детей, как и я, наверняка половина их них будет меня младше. И если на исходе Игр на арене останусь я, мой брат и двенадцатилетняя девочка, чёрт возьми, я пойду убивать двенадцатилетнюю девочку, потому что иначе не вернуться домой. А кому-то из нас надо домой.       — Почему вы ничего не кушаете? — причитает Пина, глядя на наши пустые тарелки.       Я смотрю на стол, потом на неё, но так и не понимаю, чего она хочет. В надежде перевожу взгляд на брата, но тот тоже потерялся. Спасает нас, как ни странно, Энрико.       — Они тебе не свиньи, их перед убоем откармливать не надо, — ядовито бурчит он, и Пина с трудом это проглатывает. Секунду наш ментор выжидает, чего-то ждём и мы. — Может, выспаться они захотят больше? Ты проверила, их устроили лучшим образом?       Пина ойкает и подскакивает на стуле. Такое ощущение, что Энрико прекрасно знал о забывчивости этой леди и подколол её специально, чтобы она засеменила на своих высоченных каблучищах прочь.       — Наконец-то избавились, — подтверждает мою догадку Энрико, когда Пина скрывается за дверью. Размазывает рукавом жирную подливку по губам, вынуждая меня брезгливо скривиться и сделать спазм горлом, чтобы протолкнуть тошнотворный комок обратно в желудок. — Настырная же баба. Чесслово, первые несколько лет было вполне достаточно взять что-нибудь с общего подноса руками, проигнорировав местное орудие пыток — эти идиотские щипцы, чтобы она вылетела из-за стола, как ошпаренная. Быстро привыкает, стерва.       — Как, чёрт возьми, вас вообще пускают в Президентский дворец? — возмущается Рик.       Я бы тоже возмутилась, не веди сейчас ожесточённый спор с собственным пищеводом, где гнилостной кашице моего переваренного завтрака будет лучше: снаружи меня или всё-таки внутри.       — Не путай постановки, мальчик, — криво улыбается Энрико. От его фамильярного обращения «мальчик» меня передёргивает. — С президентом будь паинькой, его щедрая рука отсыпает тебе деньги. А с Пиной нужно вести себя…       — Как свинья, — вырывается у меня, но Энрико, к моему великому удивлению, не швыряет в меня чем потяжелее, а удовлетворённо хмыкает.       — В общем-то, да, девочка.       — Не надо, — сквозь зубы по слогам выцеживаю я, сжимая под столом кулаки.       Мальчик, девочка. В его исполнении это звучит настолько мерзко, что хочется закричать. Но кричать нельзя, потому что может услышать Пина. А то, что услышит Пина, может дойти до Капитолия. А всё, что дойдёт до Капитолия, может быть использовано против нас.       Энрико ухмыляется, вытянув шею и глядя сверху вниз на столешницу. Такое ощущение, что он видит сквозь неё и сейчас изучает мои побелевшие костяшки.       — Правильно, девочка. У тех, кто однажды сел на этот поезд, теперь, на самом деле, не так много мест, где они могут быть самими собой. Если хочешь выжить, придётся делать то, чего от тебя ждут. Вести себя хорошо, быть благодарной, не отказываться от помощи. Тогда сливки общества полюбят тебя, и…       У него ровный и достаточно тягучий голос, но это ни черта не успокаивает. В голове я уже строю траекторию, как надо перегнуться через стол, чтобы заехать этому человеку промеж бровей. Краем глаза замечаю, как Рик медленно наклоняется вперёд, опуская вниз ноги и выпрямляя спину, его тёплая ладонь ложится на мою коленку.       И я с присвистом разжимаю кулаки.       — Умница, — хвалит Энрико, откидываясь назад. — Для тех, кто не понял, это было первое, что вам предстоит усвоить: вас будет бесить абсолютно всё, любая капитолийская мелочь, но не стоит пытаться заставить их заплатить за всё, что они с вами сделали, делайте вид, будто вам всё нравится. Играйте. Вы же на Играх.       Я проглатываю своё «Чёрта с два» и только обиженно соплю. Брат шикает на меня, чтобы я делала это тише.       — Ну ладно, теперь к делу, — продолжает Энрико совершенно другим голосом. Каким-то… нормальным? — Что вы умеете?       — Бегать, — без запинки отвечает Рик. У него это сейчас выйдет явно лучше, чем у меня.       — И это всё?       — Ну… мы достаточно быстро бегаем, — Рик в ступоре, и я его вполне понимаю.       Думаю, я всё-таки пока ещё плохо усвоила первый урок ментора, и мне придётся если не врезать ему, то хотя бы наорать.       Тем временем Энрико упирается ногой в стол (совсем как мой брат) и отъезжает подальше, вздохнув так тяжко, будто бьётся с нами уже не один час над какой-то элиментарщиной.       — Вы хоть понимаете, что такое Голодные игры, детки? — Я закатываю глаза и добавляю в список ещё одно слово, которое с этого момента больше никогда не будет ассоциироваться у меня с чем-то хорошим. — Ваша победа зависит от ваших практических навыков только на десять процентов. Все остальные девяносто — благосклонность спонсоров. Если вы им понравитесь, они снимут с себя последнюю рубашку, чтобы купить вам шоколада, когда вы попросите сладкого.       — Мы можем что-то просить?       — Первую часть ты, видимо, прослушала? Чтобы вы могли просить, должны быть те, у кого просить. Чем вы надеетесь зацепить спонсоров? Бегом?       — На самом деле, есть ещё кое-что, — подаёт голос Рик и, глядя на меня, пожимает плечами, мол, у нас нет вариантов.       Потом прихватывает со стола нож, воткнутый в тушку почти не тронутого поросёнка, и отъезжает на стуле так, чтобы оказаться к Энрико передом, а ко мне, как это ни прискорбно, не самым литературным местом.       Спинки у местных кресел настолько огромные, что он для меня теперь как за ширмой. Даже от Энрико я вижу только лоб и поредевшую шевелюру.       — Порежьте меня, — слышу я голос брата и мысленно влепляю ему нехилую затрещину.       — Зачем? — поражённо интересуется ментор.       Поражённо? Неужели что-то ещё в этом мире способно его удивлять? Удивление в его глазах я вижу только потому, что он специально вытянул шею, чтобы посмотреть на меня.       — Сделаете, и узнаете. Заинтересуем вас, заинтересуем и зрителей, верно?       Энрико нечем крыть. Против моего брата обычно всем нечем крыть, поэтому я определяю по звуку, как наш ментор перехватывает нож в руке поудобнее, и вздыхаю от бессилия.       Рик мог бы обсудить это со мной, прежде чем делать. Может, я не хочу раскрывать наши карты или, на худой конец, предпочла бы занять его место, а не сидеть здесь, как полнейшая дура.       На самом деле, это очень странное ощущение: когда кожу у тебя ни с того ни с сего начинает щипать. Это не больно, но и отнюдь не приятно, похоже на то, как пот затекает в глаза.       Я пялюсь на собственную ладонь с растопыренными пальцами до тех пор, пока жжение не обретает точную траекторию, и только после этого поднимаю руку так, чтобы Энрико видел её из-за спинки стула, и провожу указательным пальцем другой прямую линию посередине кисти.       Рик разворачивается в ту же секунду, неглубокая царапина на его руке полностью соответствует красной линии, которую я ногтем оставила на своей, я подаю ему салфетку, но в глаза не смотрю: больно много чести.       — Как вы это делаете? — спрашивает ментор совершенно потерянным голосом. Смотри-ка, удивили.       — Делаем, и делаем, — отмахиваюсь я и так пялюсь в кастрюлю, будто это сейчас главная моя проблема: половник, не зачерпывающий мне суп, как надо. — У каждого свои таланты. Вам не нравится, как мы бегаем? Вот, мы ещё и почувствуем на расстоянии, что кто-то из нас умирает. Это заинтересует спонсоров? Они пришлют нам какое-нибудь захудалое лекарство, если будут знать, что мы страдаем от боли оба, хотя ранили только одного?       — Девочка, — шепчет Энрико, и мне кажется, что это уже третий человек с внешностью нашего ментора. Один — полнейшая скотина и невежда, второй хочет нам помочь, а третий… третий верит в нас? — Знала бы ты, что они сделают за одну твою манеру выражаться.       Говорит это и уходит. Просто встаёт и уходит.       — Ликбез окончен. Съешьте уже что-нибудь, и по койкам. Завтра у вас будет трудный день.       У вас. Не у нас. Такое ощущение, что он уже вычеркнул себя из нашей команды. Хотя и была ли она у нас, эта команда?       В любом случае, я тоже встаю вслед за ним и, не сказав ни слова брату, иду искать место, где смогу поспать.       Глупо, правда, искать таковое, когда ты прекрасно понимаешь, что не уснёшь. Завтра нас вырядят, как фарфоровых кукол, и повезут показывать публике, словно цирк уродов. Через день мы увидим в деле людей, в смерти большей части которых нам придётся так или иначе поучаствовать. Спустя неделю мы сами окажемся на жалкий волосок от смерти.       Внезапно я осознаю, что, возможно, вчера видела отца и братишку в последний раз. И я, черт возьми, всё-таки счастливее многих на Арене, потому что со мной хоть какое-то время будет близкий человек. Потому что я буду тренироваться не одна и мне будет, на чьё плечо опереться, когда меня поставят на невообразимые капитолийский каблуки и скажут держать спину прямо.       Я далеко за полночь нахожу себя где-то в хвостовой части поезда смотрящей в окно, как медленно за горизонтом исчезают знакомые картинки. Вернее, Рик меня там находит и сообщает, что я здесь.       Он подходит сзади и бережно обнимает за талию, а я кладу голову ему на плечо и искренне надеюсь, что он не спросит, почему я ушла и таскалась неизвестно где весь вечер. Он и не спрашивает, а просто говорит.       — Прости, что не посоветовался. Надеялся, шоковая терапия отвадит его от нас побыстрее. Его выходка с Пиной мне подсказала.       — Ты всё сделал правильно, — шепчу я в ответ, но всё ещё не поворачиваюсь к нему лицом. Наказываю уже, правда, не его. Себя. — Дольше бы я его не выдержала. Но ты и что-то другое с ним сделал. Он что-то понял. Нам бы теперь это понять.       — Отец к тебе заходил? — Рик переводит тему. Он всегда так делает, когда чувствует, что я не могу развивать предыдущую, а чувствует он меня превосходно.       — Заходил. Сказал, что вернуться должен один из нас. Как хотите, как говорится, так и побеждайте.       — И что мы будем делать?       — Он предложил хороший вариант, как использовать наше преимущество в скорости в первые…       — Ты ведь понимаешь, о чём я.       Разумеется, я понимаю. А он — как будто нет, что это страшно. Даже говорить об этом — страшно, а когда-нибудь так придётся действовать.       Я поднимаю глаза на стекло. За окнами так темно, что это всё равно что глядеть в зеркало. Рик смотрит туда же, наши взгляды так извращённо, но пересекаются.       — Если ни отец, ни ты, ни я не хотим принимать это решение, это придётся сделать распорядителям. А нам — согласиться с их выбором.       Я даже не знаю, кто это сказал, это явно в головах у обоих, просто кто-то озвучил эту мысль, одну на двоих.       Рик хмыкает в кулак, и это звучит настолько естественно, что я поворачиваюсь к нему чисто рефлекторно: чтобы вздёрнуть брови и спросить без слов, что такое смешное он сейчас вспомнил.       — Всегда есть только две альтернативы, верно? — он смотрит мне в глаза прямо, значит, надо слушать внимательно. Когда мы смотрим прямо, мы хотим донести нечто важное. — Вызываться добровольцем или нет, возвращаться домой или нет. Я свой выбор уже сделал, теперь твоя очередь.       Я уже открываю рот, чтобы сказать: «Иди ты к чёрту, Рик, со своим идиотским выбором», но он говорит другое:       — Есть два варианта. Либо мы держимся вместе на Арене, защищаем друг друга, покуда хватит сил, и берём от времени, оставленного нам Капитолием, всё, что есть, но при этом один из нас умрёт на руках у другого. Либо мы расходимся с самой первой секунды, каждый сам за себя, больше никаких дилемм и выборов, тот, кто выживет, даже не узнает причину смерти того, кто умрёт, но попрощаться нам придётся куда раньше, чем нас начнут снаряжать на выход.       У меня вышибает из лёгких тот остаточный воздух, которого и так было мало: пока Рик говорил, я боялась вздохнуть.       Об этом я не думала. Представляла, как мы оба бежим навстречу вражеской стреле, лишь бы друг друга прикрыть, и понимала, какая это чушь, но при этом ни одна моя извилинка не шевельнулась так, чтобы найти гениальное решение: просто не быть рядом.       — Будет, как ты скажешь.       Можно подумать, что он так поторапливает меня, но я-то знаю, он как раз наоборот даёт мне больше времени, потому что образовавшаяся тишина вынуждает думать быстрее и озвучивать первую мысль, чтобы как-то вырулить из напряжённой паузы. Поэтому сейчас он будет нести околесицу без какой-нибудь захудалой смысловой нагрузки, лишь бы меня не угнетало молчание. Лишь бы я взвесила все «за» и «против» и сказала то, что хочу именно я. Не отец, не Капитолий, не Энрико, не Пина, не Джейк и не он сам. Я.       — Я не стану спорить.       — Я только больше изведу себя, если начну думать, смогла бы я помочь тебе, будь тогда рядом, — в конце концов, выдаю я спокойным и ровным голосом, как у отца в комнате прощаний. Когда уже не страшно — когда больше нет сил бояться. — Поэтому лучше вместе. Не хочу терять тебя раньше времени.       Рик улыбается, едва заметно кивая головой, и я понимаю, что он не станет спорить не потому что пообещал. Просто я сказала ровно то, что хотел бы сказать и он.