Голодные игры: Обогнавшие поезд

      Рику досталось несоизмеримо больше, чем мне: выходить на сцену, толком не подготовившись, не услышав напутственного слова от родного человека, ещё и выворачивать перед публикой собственную душу наизнанку, потому что этого не удосужилась сделать твоя сестра. Но одно преимущество у него всё же не отнять: встречают его не только посторонние люди, которых он знает несколько суток.       Когда Рик, ссутулившись, выходит из-за кулис, я молча расставляю в стороны руки, прекрасно понимая, что сейчас не помогут никакие слова. Он оценивает меня секунду, а потом в два огромных шага преодолевает расстояние, которое нас разделяет, и сграбастывает меня в крепкие объятья сам, потому что я ниже и меньше и уж точно его не спрячу, зато если Рик чувствует, что со мной всё в порядке, ему спокойнее тоже.       — Что ж, пережили, — подытоживает Энрико, не предпринимая и попытки сунуться к моему брату, пока есть я. — Будем считать, мы сделали всё, что могли, а теперь по койкам.       Ну да, «мы». Можно подумать, этот мужик делал хоть что-то, пока нас под микроскопом рассматривала толпа. Конечно, Энрико, нам всем нужен отдых, особенно тебе.       Но вслух я говорю другое:       — Я бы хотела послушать остальных, если никто не возражает.       По сути, единственное, что меня интересует, это не возражает ли Рик, а он трёт мне спину между лопаток, выражая согласие, так что жду я ответа чисто из вежливости. Самолюбие и самомнение Энрико явно задеты, но Пина успокаивающе поглаживает его по плечу, сообщая, что никакими правилами не запрещено наше присутствие за кулисами после собственного интервью. Она же и выталкивает его прочь, улыбнувшись нам на прощание.       Проводив их взглядом, я опираюсь рукой о Рика и сползаю на пол, зная, что камер здесь нет и не будет: мало кто может лицемерить дольше трёх минут, а скандалы и разоблачения до начала Игр не нужны никому. Поэтому в этой комнате все вытаскивают из волос царапающиеся шпильки, скидывают жмущую обувь, развязывают галстуки и с наслаждением горбят спины. Оставшиеся менторы, ожидающие своих трибутов, не таращат глаза, а воспринимают совершенно спокойно, как на пол сажусь сначала я, и чуть позже — Рик, выставив перед собой колени и положив на них локти. Моя попытка скрутить волосы жгутом, чтобы они не мешались, проваливается, поэтому я прошу у брата его галстук и подвязываю им хвост. И из благородной пары близнецов по мановению волшебной палочки мы превращаемся в уличную шпану, которую неизвестно чего ради вырядили в дорогую одежду.       Пристроив голову Рику на плечо, я смотрю на экран, как меняются люди после нас. Цезарь переключился быстро, он расхваливает пластику и грацию четырнадцатилетней Кендры из Седьмого, стройной, как лоза, и даже просит её продемонстрировать нам что-то на сцене, и Кендра встаёт на мостик в своём тёмно-коричневом платье-футляре. Её земляк, шестнадцатилетний Вуди, выглядит полной противоположностью: он полноват, с тёмными кудряшками, сделать что-то с которыми не вышло, видимо, даже у стилистов. Вуди с садистской улыбкой рассказывает, что перерубить дерево куда труднее, чем человека, и Цезарь нервно кашляет в кулак, судорожно придумывая, как перевести тему на что-то менее отталкивающее.       Копну волос Миранды собрали сзади в хвост, который кажется второй головой, растущей у неё из затылка, зато ярко-синее платье и браслет из крупных бусин отлично смотрятся с её кожей. Миранду предсказуемо спрашивают о том, доводилось ли ей шить столь роскошную одежду дома, и она кокетливо восхищается тканью и фасоном добрых полторы минуты. Тимми, которому всего тринадцать, тоже спрашивают про его костюмчик, но он теряется и начинает рассказывать, какие наряды для него шьёт мама.       Тэре из Девятого тоже тринадцать, и она самая младшая из девушек, поэтому у неё чёрные тупоносые туфельки и носочки с рюшечками, на поясе огромный бант, а в волосах ободок из живых цветов. Цезарь умиляется ей абсолютно искренне, поэтому всё интервью она только лучезарно улыбается и отвечает односложно: «Да» или «Нет», трудными вопросами её не мучают. Итану после неё приходится тяжко, потому что ему, как и Рику, нужно огребать за двоих: выруливать из подковыристых вопросов, как обстоят дела дома, рад ли он, что жребий указал на него, и за счёт чего он планирует победить. Любому из нас на эти вопросы отвечать куда сложнее профи.       Блондинку Рейчел из Десятого нарядили в какое-то воздушное белое платье, в котором она похожа на барашка. Но на этом она своё выступление и строит: что ухаживает за овцами с самого детства и, конечно, безумно грустно потом забивать того, с кем подружилась, но это и подготовило её к Голодным играм. Эта странная смесь умиления и серьёзности одновременно настораживает, но и подкупает, держу пари, не одну меня. Фил сосредоточенный и явно дёрганный, такое ощущение, что сидит ровно он ценой громадных усилий. Вот он, не сомневаюсь, действительно забивал скот сам, а это может стать очередной проблемой.       Танише из Одиннадцатого пятнадцать, и она скорее очень смуглая, чем темнокожая, а взгляд её настолько чистый и располагающий, что это завораживает даже через экран. Не представляю, как Цезарь может спокойно усидеть в полуметре от неё. Она слишком худая, поэтому в кресло забралась с ногами, поджав их под себя. Платья в пол ей не дали, оно у неё вязаное насыщенно-фиолетового цвета с блестящими нитками, а рукава по типу «летучая мышь», так что рук она не стесняется. Карл её ровесник, и ему закрасили шрам над бровью. Он много улыбается, так сразу и не скажешь, что фальшиво, и перво-наперво хвастается Цезарю, что на тренировках ему удалось разжечь костёр быстрее всех остальных. Рубашка у него для этого явно в тон: рыжая.       Последней из девушек выходит Мира. В маленьком чёрном платье, которого стесняется, но фигура ей позволяет, и стилисты решили этим воспользоваться. Разумеется, её разводят на разговор про сестру. Как оказалось, она была младшая, и так уж вышло, что два года назад на Игры из их дистрикта забрали двенадцатилетнюю девочку, и она не прожила на арене и двух суток. Спрашивать, почему Мира не вызвалась вместо неё добровольцем в свои четырнадцать, подло, но Цезарь спрашивает. Мира наскоро вытирает слезу, не наигранную слезу, и дрогнувшим голосом заканчивает, что, раз она сейчас здесь, должно быть, это карма.       Я пытаюсь пересечься с ней взглядом, полным на тот момент безграничного сочувствия, когда она убегает со сцены, и она действительно останавливается посмотреть на меня, сидящую на полу с галстуком брата в волосах, но только качает головой то ли с неодобрением, то ли с пониманием, и широкими шагами несётся дальше, отчего её платье задирается выше положенного, но мне не хватает духу её окликнуть.       После такого Цезарю не придёт в голову пытать оставшегося Эшера, которому всего четырнадцать и, насколько я помню, ребёнок в семье он единственный. Поэтому Рик спрашивает у меня до того, как этот паренёк закончит:       — Мы сидим здесь, потому что ты хотела что-то выяснить, или потому что не хотела в наш местный домик на шестом этаже?       — Второе, — честно признаюсь я. — Чем раньше мы там окажемся, тем раньше наступит ночь.       — Чем раньше наступит ночь, тем раньше будет утро, а чем раньше будет утро, тем раньше мы окажемся на арене?       Точнее не скажешь. Близнецами быть не нужно, чтобы продолжить эту логическую цепочку, но меня радует, что договаривать самой не пришлось. Я прижимаюсь к Рику плотнее, обняв его поперёк живота, и он целует меня в макушку. В этой опустевшей комнате мы сидим, пока не расходятся все зрители и операторы в зале, и нас не просят вернуться в спальни, чтобы не закрывать здесь на ночь.       Душ я принимаю больше часа, основательно вымывая лак из волос и стирая пудру со щёк, но как бы мы ни растягивали вечер, а утро наступает. За ним приходит день, и нас отправляют на последний визит к стилистам. Для кого-то из нас — последний визит к стилистам.       Никаких изысков: ботинки, штаны и куртка, волосы мне на макушке стягивают очень тугой резинкой. Меня трясёт, и я смотрю мимо, пока стилист, чьего имени я так и не запомнила, крутит моё лицо с разных сторон, выискивая, не видно ли где прыщика или лишнего волоска. Мне хочется сказать ему, чтобы он так не переживал, ведь на арене стерильной чистоты, как в Капитолии, не будет, и все его старания быстро запачкаются, но психология моей семьи приучила меня оставлять возможность верить во что-то светлое и счастливое тем, кто ещё может, а этот человек мог. Все в Капитолии могли: им было за тридцать, а наивности больше, чем в моём младшем братишке.       Когда мы пересекаемся взглядом, я пытаюсь выжать из себя улыбку.       — Волнуешься?       — Очень, — выходит слишком хрипло и надрывно, стоило прокашляться, но какая уже разница.       — У меня есть кое-какие связи среди спонсоров. Я очень постараюсь уговорить их прислать тебе на арену бальзам для волос. С ним будешь выглядеть хорошо даже без моей помощи.       — Спасибо, — благодарности в моей улыбке, конечно, нет, но вот умиление настоящее. Насколько же нужно закрыться от мира, чтобы верить, что главная проблема девочек на арене, это волосы, которые смотрятся плохо.       — Удачи, красавица, — последние слова, которые я слышу на безопасной территории. Потом платформа начинает подниматься вверх.       Рвануть хочется сразу, инстинктивно, но я заставляю себя стоять ровно. Во-первых, потому что, по правилам арены, раньше времени сходить с платформы нельзя, иначе тебя убьют. А во-вторых, Рика я не видела с тех пор, как нас забрали одеваться в разные комнаты, а без него я не побегу никуда. Благо, всех нас поднимают одновременно, и ситуацию можно оценить даже до того, как начнётся обратный отсчёт.       Рик по правую руку от меня на расстоянии полуметра. Слева — Вуди из Седьмого, а справа от Рика — Брук из Пятого. Не отрывая ног от платформы, я наклоняюсь вперёд, чтобы с обеих сторон рассмотреть людей дальше. Нас расположили полукругом согласно дистриктам справа налево, сначала парни, потом девушки. И мы с Риком и Вуди и Кендра оказались в основании этого полукруга.       В метрах двухстах впереди река, а перед ней что-то вроде пирса, и на нём-то все стойки с оружием и сундуки с припасами. Проблема в том, что двести метров от нас, для профи и Одиннадцатого с Двенадцатым это расстояние сокращается метров на десять точно. Не знаю, как распорядители что-то пронюхали про нас, но что такое расположение платформ исключительно из-за нас с Риком, в этом я почему-то не сомневаюсь: хочешь одолеть профи, так докажи, что ты многократно сильнее профи.       Я кошу глаза на брата, и тот едва заметно мне кивает. До начала Голодных игр остаётся только моргнуть и вдохнуть глубже, чем хватает объёма лёгких.       С гонгом мы спрыгиваем с платформ, словно те обожгли нам пятки. Через четыре секунды мы равняемся с профи, через шесть уходим в отрыв, а через двадцать Рик первым вскакивает на доски, хватает правую стойку и оттаскивает её на метр дальше подступающих Блэйка и Марка. Я кидаюсь к рюкзакам, падая перед ними на колени и используя эту секунду, чтобы перевести дыхание. У меня горят ноги и грудь тоже, расстёгиваю на первом молнию и рукой проверяю содержимое: фонарик, зажигалка, верёвка, моток лески, палетки каких-то таблеток и брикеты сухпайка. Судя по всему, сложены все одинаково, так что я наскоро закидываю в один пригоршню ножей, закидываю два на плечо, вскакиваю на ноги и толкаю стойку с копьями направо, и она опрокидывается в воду. Кидаюсь влево и так же отправляю за борт стенд со стрелами и парой луков, а потом ещё, уперевшись грудью в ящик, протаскиваю его вперёд до конца. Стоило впрячься в тяжёлую атлетику на тренировках, но единственное громоздкое, что я двигала за эти три дня, были шкафы и кровати, но там со мной был Рик, а сейчас он крайне занят.       Пока я возилась с рюкзаками и оружием, он успел схватить копьё со стойки и проткнуть им Блэйка. Сил вытащить обратно, правда, не хватило, и от Марка отбиваться пришлось в рукопашную, и пока Рик боролся с ним, Даяна чуть не пырнула его подхваченным мачете, но Рик его перехватил и засадил почти по рукоятку в живот Катарине, Марка опрокинул на доски и ногой сломал шею, а Даяну придушил Рассел лямкой рюкзака, подобранного до того, как я стала швырять их в воду. Рик тогда опешил от внезапного союзника, а Рассел, закончив, коротко кивнул ему и кинулся прочь.       Я этого не видела. Мы обсудили это позже, а когда я скинула в воду самые крупные припасы, крикнула Рику:       — Уходим! — и мы сами ломанулись к лесу и остановились только через час.       Я не знаю, что происходило у реки после того, как мы ушли оттуда. Если честно, я не особо смотрела по сторонам, даже когда мы там были.       Может, Эшер, Мира, Карл или Таниша успели добыть себе рюкзаки или ножи, пока я занималась другим. Может, Кендра и Вуди не стали даже рыпаться к Рогу изобилия, а сразу развернулись к своей родной стихии. Может, малыши Кайл, Тимми и Тэра добежали, куда смогли, и забились в первые попавшиеся норы или просто углубления в надежде, что их не найдут. Может, Митч и Талия без промедлений нырнули за оружием в воду, и их примеру последовали Брук, Миранда или Итан.       В первый час арены пушка гремела шесть раз, вечером нам показали фотографии пятерых представителей дистриктов профи и смотрящегося с ними совершенно не к месту Фила из Десятого.       Не знаю, как это произошло. Возможно, Митч достал себе нож со дна, но когда поднимался наверх, Фил, как самый старший и сильный из оставшихся на пирсе, схватил его за плечи и начал топить, не давая поднять голову и вздохнуть. Талия, вероятно, заметила это слишком поздно, и когда под водой доплыла до Митча, стала молотить мачете державшие его руки и перерубила их посередине предплечья. Когда она вытащила голову Митча на пирс, его лёгкие уже заполнились водой, и он не дышал. Фил же орал дурью от боли, размахивая своими обрубками, и Талия швырнула нож ему в горло, лишь бы он заткнулся. А потом нырнула снова, и никто не заметил, куда она делась.       Может, было так, а может, по-другому, наверняка я знаю только то, что с Риком мы в конец выматываемся, отбежав на двадцать километров. Не столько физически: ноги на автомате, наверное, несли бы дальше, но я на секундочку вспоминаю о том, что, чёрт возьми, Голодные игры уже идут, и спотыкаюсь. Лицом лечу в землю, уж не знаю, каким чудом Рик успевает ухватить меня поперёк живота, но носом траву я не зачерпываю, только падаю на колени и тащу брата за собой.       — Тише, тише, тише, — шепчет Рик, крепко сцепив руки у меня под грудью и прижимая к себе. Ладони у него в крови, и я перегибаюсь через шлагбаум из его предплечий, выблевав весь свой завтрак. Это больше не тренировка, защищая меня, мой брат убил трёх человек. — Ничего, всё в порядке.       Но ничего больше не было в порядке.       — Надо идти дальше.       Я порываюсь вскочить, но Рик рывком возвращает меня обратно на землю.       — Спокойно, спокойно. Здесь любой бегает в полтора раза медленнее нас. Если сюда кто и доберётся, то не раньше, чем через два часа. — В приступе паники я дёргаюсь снова, но мой брат, даже с трясущимися руками и находящимся на грани падения рассудком всё равно меня сильнее. Чую, синяки налиться успеют. — Эрика, хватит. Как бы долго мы ни бежали, в безопасном месте всё равно не окажемся, а если придётся принимать бой, делать это лучше не в конец истощёнными.       Я дождусь за свою жизнь хоть единственного раза, когда он не будет так чертовски прав во всём?       Я сплёвываю горькую слюну и двигаюсь назад, подальше от своей блевотины, которая успела впитаться в землю, но противно всё равно. Рик укладывает мою голову себе на колени и гладит по волосам. Теперь кровь Катарины на нас обоих хотя бы в прямом смысле, и я надеюсь, это на самую малость поможет моему брату в переносном.       — Можно даже сказать, начало положено отлично, — если только слушать Рика и абстрагироваться от всего остального, можно поверить, что ему действительно легко и спокойно. Но я не умею абстрагироваться и чувствую, как его пальцы путаются в моих волосах, как вибрируют мышцы в его ногах под моей головой, и как он с трудом сглатывает комок в горле. Заставлять себя дышать после того, что произошло, сущая пытка, а мы ещё только положили начало. — Итого, осталось шестнадцать, да?       — Да, — соглашаюсь я, заведомо зная, что это в корне неправильная математика.       Нас осталось восемнадцать. И семнадцать останутся здесь навсегда.