Голодные игры: Обогнавшие поезд

      В кейсе оказался хирургический набор: бутылка антисептика, стерильные салфетки, скальпель, шовная нить, иголка в виде полукольца, медицинский скотч, заживляющая мазь, одна таблетка антибиотика и одна — обезболивающего. Как я и предполагала, всё было строго по счёту, зато было всё, даже инструкция с картинками, что и в каком порядке делать. Те, кто отправил нам подарок, знали и что с водой у нас напряжёнка, и прислали маленькую бутылочку максимум на два глотка — чисто запить таблетки.       Я протягиваю их Рику на ладони, ещё перепачканной кровью Кендры, а второй глажу по голове.       — Нужно проглотить, слышишь? Пожалуйста.       Губы у него сухие, словно пергамент, а дыхание такое горячее, что руку мне хочется одёрнуть.       — Больно, — стонет он, будто я сама не знаю.       — Будет легче, обещаю. Но надо выпить таблетки.       Рик не открывает глаз и вслепую вяло подцепляет языком два колёсика с моей ладони, а я помогаю ему запрокинуть голову и вливаю в рот воды. Мой желудок при этом делает болезненный спазм, напоминая, что вода нужна и мне, но нет, мне она нужна не так. Рукой, которой я придерживала Рику подбородок, я сползаю на шею, чтобы чувствовать, как он глотает, а потом выдвигаю ему вперёд челюсть, чтобы убедиться, что таблеток не осталось за щекой или на корне языка, но всё в порядке.       Если бы до Игр меня попросили перечислить, сколько раз я врала брату, наверное, я не насчитала бы и десяток, но Арена это число по крайней мере утроила. Судя по прописанному для меня плану, легче Рику не будет. Обезболивающее в этом наборе не для того, чтобы он ничего не почувствовал, а чтобы не сдох от шока, когда я начну использовать всё остальное.       Выжидая время до того, как подействуют таблетки, я аккуратно снимаю с Рика сначала свою куртку, потом — его и медленно оттаскиваю на место поудачнее. Он даже не сопротивляется и не стонет: отвратительный знак. Одним рукавом связываю ему вместе запястья, а второй оборачиваю вокруг ствола дерева, закрепив тугим узлом. И точно так же другой курткой к другому дереву пристраиваю его ноги. Подобные операции не под общим наркозом, наверное, и не делают, но если всё же приходится, думаю, обездвиживают бедолагу много рук, а я тут одна и не смогу одновременно и держать Рика, и пытаться что-то сделать с его спиной. Прости, братишка, если бы у меня были другие варианты, поверь, я бы выбрала самый быстрый и лёгкий.       Спина отпускает, и я повожу плечами, уже отвыкшая от отсутствия боли. Если Рик несильно уколет палец, я не успею осознать, с чего вдруг мне на долю секунды коротнуло руку. Когда химия блокирует его болевую чувствительность, моя эмпатия тоже пропадает.       — Проходит, Эрика, — счастливо, но очень слабо сообщает мне Рик, даже не замечая, что я намертво привязала его к деревьям.       — Я знаю. — В инструкции чётко сказано не использовать скальпель не по назначению, так что футболку брату я срезаю ножом. Ножом, которым убила Кендру. Отрываю лоскут, скручиваю жгутом и просовываю Рику между зубов, закрепив узлом на затылке, даже это не вызывает у него страха или сомнений. Я остервенело тру о штаны ладони и выливаю на них антисептик. И пока он сохнет, целую Рика в висок и тихо шепчу на ухо: — Как бы это ни выглядело, я пытаюсь тебе помочь. Я тебя люблю, ты же это ещё помнишь?       Рик мычит мне что-то утвердительное в ответ, но я не уверена, что вопрос он понял. Легче мне, по крайней мере, не становится.       Я глубоко вздыхаю, выпустив воздух через рот с присвистом. Ставлю кейс Рику на поясницу и разворачиваю между нами бумажку.       Обработайте края раны антисептиком, салфетками уберите гной.       То, что заняло в инструкции две строчки, на деле вынуждает моего брата взвыть так высоко и надрывно, что у меня скрутило кишки. Он дёргает руками и ногами тоже, кусает кляп, и мне кажется, я могу расслышать «Сука» в его мычании. На спину мне словно вылили кислоту, и хочется упасть на землю и кататься, сбивая несуществующее пламя, но я, до крови прикусив губу, ковыряюсь у Рика внутри, себе на колени скидывая жирные салфетки, от которых прёт гнилью. Когда-то в детстве я жаловалась, что в отсутствие папы Джейка мне порой приходится подмывать самой, брезгливо морщилась и говорила, что это противно. Это не было противно.       Скальпелем иссеките омертвевшую ткань, ушейте рану.       Картинок в инструкции не пожалели, потому что без них с таким набором слов я только угробила бы брата раньше времени. Помпезное слово «иссеките» означает ни что иное как «отрезай от брата куски, хуже всё равно уже не будет». Хотелось бы мне устроить человеку, который это написал, сложную операцию, чтобы всё, что он делает пациенту на столе, параллельно делали ему. Как ему понравится «иссекать» и «ушивать» (ковыряться в и так развороченной спине скальпелем и потом полсотни раз проткнуть её иголкой), когда судорогой от боли сводит половину мышц? Нельзя механически выполнять работу, если каждое твоё движение отражается на тебе самом.       Наложите мазь, закройте салфетками, закрепите скотчем.       Последнее я делаю уже наспех, поддавшись принципу «сойдёт и так», и кидаюсь отвязывать брату руки и ноги.       — Всё, всё, — тараторю я, аккуратно вытаскивая кляп ему из зубов. Рик искусал его до дыр, ткань насквозь мокрая, и за ней тянется вязкая слюна, я вытираю брату губы запястьем и только сейчас замечаю, что проблема не только в них. Всё его лицо будто взяли и щедро залили смесью пота, соплей и слёз, а во взгляд намешали непонятно что: стыд, беспомощность, ненависть, но боли — больше всего, на неё прям не скупились. — Всё закончилось, — договариваю я как-то по инерции, подтягиваю к себе куртку и рукавом хочу вытереть Рику щёки, но только больше развожу грязи и крови. Нам не помешало бы умыться, моему брату — побриться. Иначе от близнецов, на которых хочется смотреть, ничего не останется, а когда трибуты перестают быть интересны, Арена смалывает их в крошку. Не ради такого мы столько здесь сделали.       — Мы ни черта не дома, да? — хрипит Рик, и у меня почему-то резко пропадает дар речи, и я только болезненно морщусь и мотаю головой. — Долго?       Наверное, у него нет сил на длинные вопросы. Наверное, спроси у меня это кто другой, я только скривилась бы в непонимании и уточнила, долго что, не пытаясь даже вникнуть в суть беседы или сопоставить предыдущие свои и чужие реплики, но с Риком всё по-другому, Рик и полслова мог бы выговорить после многолетней молчанки, и я бы поняла, о чём он. Как и понимаю сейчас, что он спрашивает, сколько я тягалась здесь с распорядителями без него.       — Долго, — скулю я, понимая, что больше не могу быть ни сильной, ни храброй, ни уж тем более хладнокровной, и лбом упираюсь брату в плечо. Рик тяжко забрасывает руку мне на голову и сгребает мои волосы себе в кулак. И на какое-то мгновение я позволяю себе поверить, что всё у нас в порядке.       Через сутки я могу встать достаточно свободно (с болью, но не такой, чтобы не могла продержать на ногах и нескольких секунд), и Рик, глядя на меня, пробует тоже. Я слежу за ним, чтобы, в случае чего, подставить плечо или хотя бы кинуться ему в ноги, потому что падать на человека всяко помягче, но он не падает. Осторожно привыкает к вертикальному положению, а потом кивает мне, и я скидываю немногие наши оставшиеся пожитки в свой рюкзак, чтобы ничем не грузить Рика. К воде мы тащимся со скоростью нескольких шагов в минуту, и мне даже становится смешно, что когда-то выиграть мы планировали, обгоняя всех остальных трибутов. Сейчас разве что одноногая Рейчел нас не опередит. Рейчел, которая не получила помощи, потому что я убила Кендру из-за долбанной коробки.       Но на нашем пути не встречается ни Рейчел, ни кто-то другой, никто не поджидает нас на пляже, и, поверхностно осмотревшись, я всё же выношу вердикт, что полчаса у нас есть. Ещё с Рога изобилия мы берегли небольшой кусочек мыла, и сейчас, раздевшись до белья, я застирываю им одежду, выжимая потом до ломоты в пальцах. Раньше выжимал и простыни, и половые тряпки Рик, но сейчас просить его об этом я не могу. Зайдя в воду по пояс, я соскабливаю с себя солёно-грязную корку и мою голову.       — Помнится, кто-то обещал прислать мне бальзам, чтобы мои волосы выглядели хорошо, — голосом, ещё способным быть звонким, достаточно громко говорю я, запрокинув вверх голову и счастливо улыбаясь. До бальзама мне нет, разумеется, никакого дела, но отчаявшиеся люди вызывают омерзения больше, чем сочувствия. Энрико говорил, чтобы мы хорошо играли, имея в виду не только выживание.       Когда я заканчиваю, завожу в воду Рика. От берега мы не отходим и на полметра, я помогаю ему опуститься на колени, оставшимся куском его футболки обтираю ему лицо, шею и грудь, мою волосы так, чтобы не намокли салфетки, вычищаю грязь из-под ногтей, а потом глубоко вздыхаю и подношу скальпель к его щекам. Взглядами мы отчаянно пытаемся не пересекаться, потому что да, мы близнецы, да, я на весь Панем растрещалась, что мы знаем друг о друге гораздо больше, чем положено знать брату и сестре, но это до одури неловко: сидеть в мокром белье друг напротив друга, когда вам не по девять, а по семнадцать. И когда вы на чёртовой Арене и вокруг ещё остались люди. На моей памяти не было Игр, когда показывали, как кто-то моется или делает другие повседневные дела. Интересно, а нас покажут? С тенденциями Капитолия выворачивать всё наизнанку, с Цезаря станется прокомментировать всё это как тягу к инцесту, но пусть судачат, о чём хотят. Вдвоём они всё равно нас отсюда не выпустят.       Пушка гремит как раз в момент, когда я заканчиваю и убираю скальпель на безопасное расстояние от лица моего брата, так что он может вздохнуть свободнее и позволить себе заговорить.       — Как думаешь, кто это?       — Рейчел, — отвечаю я сразу, потому что я, чёрт возьми, не думаю. Сегодня инфекция доконала бы либо Рика, либо её, но Рику я помогаю привести себя в порядок, а рана на его спине выглядит вполне прилично. А Рейчел, ждавшая, сколько хватило сил, помощи от Кендры, сгорела в страшной агонии в одиночку, сжимая в слабых пальцах заколку подруги, которая за ней не вернулась.       Я сглатываю и отвожу глаза в сторону, и Рик это видит.       — Ты знаешь что-то, чего не знаю я?       — Я знаю много того, чего не знаешь ты.       Я встаю и подаю ему руку. Мы набираем воды в бутылки и отходим в тень, дожидаясь, пока на солнцепёке просохнет наша одежда. Капитолию, видно, смотреть не хочется, как отбиваться от оставшихся мы будем полуголыми, поэтому нас не трогают.       Эмоциональной эмпатии у нас с Риком нет, но прожитые бок обок семнадцать лет за плечами есть, поэтому я знаю, что он собирается с мыслями, чтобы завести непростой разговор. Только непростых разговоров мне сейчас и не хватало, но жду я терпеливо. Мы не в финале, но до финала осталось немного времени, так что количество наших взаимодействий сокращается в геометрической прогрессии.       — Если Джейка всё же заберут на Арену, езжай, пожалуйста, с ним, уговори Энрико быть ментором для девочки.       Желание глотать воду дальше у меня как-то резко пропадает.       — Извини?       — Кажется, нам больше нечего тут решать, Эрика. Уже ясно, кто из нас победит.       — Было бы ясно, если бы я ничего не делала, — я понимаю, что скорее скалюсь, чем улыбаюсь, и вообще шиплю, как змея, но удивительно уже то, что я в принципе могу ему отвечать. Легко, наверное, выводить себя из игры, чтобы больше не принимать неприятных решений? — Но я делала, Рик, — я встаю на колени, чтобы сесть перед ним и смотреть в глаза, Рик отводит свои в сторону, но я беру его за подбородок и заставляю смотреть на себя. Не дождётся после таких заявлений роскоши от меня прятаться. — Поверь, не так просто поставить кого-то на ноги на Арене. — О том, что я убила ради лекарств для него одну девчонку и оставила умирать другую, я ему не говорю. И о том, что до хрипоты рассказывала о нас в пустоту в надежде, что это услышит Капитолий — тоже. — Я из кожи вон вылезла не для того, чтобы тебе сейчас было что-то ясно. Я сделала кучу вещей, за которые меня возненавидит пол-Панема, так что не смей, даже не смей говорить, что ты сдаёшься. Мы пообещали, что продержимся здесь столько, сколько сможем, так давай. Я несколько дней тащила в одиночку за нас обоих, я устала, Рик, меня пора бы уже сменить, ты же сам говорил в поезде, что будет, как я скажу, я сказала, что мы будем вместе. Вместе, Рик.       Не помню, когда я перешла на крик, но ловлю себя на мысли, что именно воплю брату в лицо, как оглашенная, мотая за подбородок его голову, как грушу. Рик смотрит на меня с виной и жалостью и тянет ко мне руку явно не для того, чтобы оттолкнуть. Он хочет коснуться моей щеки, как делал сотню раз, когда я психовала в школе из-за незаслуженных наказаний или дома из-за отца, не выпускающего в дождь на улицу, из-за напоминаний от одноклассников, что мы растём без матери, из-за убийственной наивности Джейка, из-за предстоящей Жатвы, из-за женщины, продавшей нам кислое молоко. Я была не сказать, что стабильным подростком, но Рику почти всегда было достаточно просто посмотреть мне в глаза своим тёплым успокаивающим взглядом и коснуться моей щеки, чтобы я опешила и заткнулась. Тех нескольких секунд, на которые меня накрывала нежность и забота, обычно вполне хватало, чтобы я перегорела и выдохнула. И дальше могла действовать вполне адекватно.       Но сейчас я увидела заранее, что Рик собирается делать, так что в должной мере это не срабатывает. Я, злая и вовсе не спокойная, тянусь к его руке навстречу сама, чисто чтобы ритуал совершился, но потом пушка дважды заикается, оглушая окрестность тремя ударами, и я, от страха действующая на инстинктах, прижимаюсь к брату, по привычке ища защиты, и он хватает меня за шею и за спину. Тоже по привычке: сейчас он меня не защитит, но руки сработали раньше головы, и он кинулся меня прикрывать.       — Кто это? — Голос слетел на нет. Наверное, услышь я себя со стороны, не дала бы больше двенадцати. И ни за что бы не поверила, что девочка, которая скулит так жалобно, убивала, зашивала ужасные раны и почти доползла до финала Голодных игр.       — Если трое, наверное, Кайл, Тэра и Тимми?       Я, шевеля губами, чтобы не сбиться, перебираю в голове всех тех, кто остался. Есть ещё три старшие девушки — Мира, Техна и Талия. Возможно, союз заключили они, и снесло сейчас их, но чьими руками? Что способны сделать против них тринадцатилетние дети?       А потом пушка гремит ещё раз, теперь дважды. Из шести оставшихся человек за минуту умерло пятеро, какого чёрта там произошло?       Талия утопила детей, и за своего земляка отомстила Техна, схлопотав в это время нож под рёбра от Миры?       Дети устроили ловушку старшим, а потом Тэра, от которой никто не ждал подставы, обезумев, пришила до кучи своих друзей?       Техна, за чью гениальность я переживала, наконец придумала способ перепрограммировать Арену, чтобы она выкосила всех остальных?       Мира так отчаянно хотела вернуться домой, что перебила всех вокруг себя?       Я понимаю, что так и не отстранилась от Рика, хотя тишина держалась уже несколько минут. Да он и сам потерянно гладит меня большим пальцем по затылку и другой рукой крепко держит поперёк спины. Для нас обоих столь стремительное приближение финала стало весьма неожиданным.       — Сколько осталось?       — Трое, — отвечаю я и только потом вспоминаю, что Рик считал не так. — Это вместе с нами.       — Тогда кто третий?       — Я не знаю.