То утро я встретил в полицейском участке.
—… мистер Уай? Вы слышите меня, мистер Уай? — всклокоченный юнец тряс меня за плечо.
Я, кажется, снова впал в исступление. Неудивительно.
— Не трогай меня, мальчишка! — теперь я судорожно вскочил, первым делом проверив на месте ли маска, и, удостоверившись в том, что лицо мое скрыто сейчас, принялся оглядывать свой костюм.
Вся одежда была испачкана кровью. Откуда кровь? Я никак не мог понять, что случилось.
Кристина пела, моя Кристина пела — это я помнил совершенно точно, а потом она подарила своему Ангелу поцелуй, полный сладкой страсти, умноженной годами ожидания, хотя в этом я уже не был так уверен, это вполне могла быть очередная фантазия. Что же дальше? Мысли путались, и я пытался ухватиться хоть за что-то. Густав пропал! Да, он вдруг исчез, и никто не знал куда. Меня снова охватила тревога и злость, какую я ощутил, когда мальчик потерялся.
Мы с Кристиной отправились его искать. Вроде бы Мэг Жири, старая подруга Кристины, работавшая танцовщицей в моем шоу, была причастна к пропаже ребенка… Да, Мэг… Она была на причале, а затем… затем…
— Ох! — от внезапно обрушившихся воспоминаний перехватило дыхание. — О! О!
Ноги подкосились, пришлось снова сесть на замызганную лавку. Меня била крупная дрожь, а перед глазами стоял страшный образ смертельно-бледного любимого лица.
…О, Боже! Мэг убила ее! Убила мою Кристину! Нет, нет!..
Взор мой вдруг затуманился слезами, и лютая ненависть наполнила меня изнутри. В голове рождались дикие замыслы, один страшнее другого.
…Если это дьявольское создание шляется где-то здесь, то не дай Боже ей попасться мне на глаза, потому что я устрою кровавую расправу прямо в полицейском участке! Никакой милости, никакого снисхождения! Она сполна ощутит гнев Эрика, острый, как лезвие стального клинка, удушливый, как наброшенная на шею петля! И пусть кто-нибудь попробует меня остановить…
— Простите, сэр, — прервал бурный поток моих мыслей глупый мальчишка, — но я попрошу вас обращаться ко мне "детектив Кюри".
...Детектив Кюри. Уж слишком он зелен для детектива. И, определенно, знает об Эрике больше, чем следует…
— Откуда вам известна моя фамилия?
… Моя ненастоящая фамилия…
— Вы фигура довольно известная, мистер Уай. Не каждый день встречаешь человека, дающего работу такому числу несчастных выродков.
Кажется, мальчишка имел весьма смутное представление о том, кто именно сидел перед ним — иначе у него бы язык не повернулся назвать моих подопечных «несчастными выродками».
Хотя, в целом, он был прав: я обеспечивал работой довольно большое число людей. За феерическим успехом моего шоу стоял огромный труд множества артистов, а также невидимых зрителю работников.
— К тому же при вас были бумаги, — пояснил полицейский.
Я проверил внутренний карман своего сюртука. Пусто! Они все забрали, обчистили меня, гадкие воришки!
…А если они снимали мою маску? Нет, нет, эти негодяи не имели никакого права к ней прикасаться, иначе жуткая кара настигла бы каждого, кто посмел притронуться к проклятой личине!..
…Но никакая кара не помешала им бесцеремонно обокрасть Эрика. Они посчитали, что будет правильнее проверить карманы человека, найденного в луже блестящей крови рядом с бездыханным телом… Рядом с ее телом… О, Кристина…
Во мне проснулось чувство, которое за долгие годы относительно спокойной жизни я уже успел позабыть: жуткий жар опалял лицо под маской, и вместе с этим в груди разливался леденящий мрак, сковывающий все тело — это был страх загнанного зверя.
…Они меня подозревают…
Я глубоко вздохнул, цепенея.
…Постойте! А где же этот противный недоумок, вечно путающийся у меня под ногами?..
Виконта нигде не было видно.
… О, мы ведь в полицейском участке, так что, возможно, его допрашивают прямо сейчас…
И что же он мог рассказать? Он ведь не знал ничего, этот глупец, его не было там, когда мир схлопнулся, когда ночь окрасилась багрянцем. Все, о чем он был в состоянии поведать, — это древняя, неправдоподобная история, которая, в сущности, не имела к нынешнему происшествию никакого отношения. И ничего более.
И вдруг в голову мне закралась страшная мысль: что, если он обвинил во всем Эрика? Конечно, не существовало никаких доказательств того, что я виновен в смерти… моей Кристины. Но мог ли он так поступить? Мог ли он использовать эту уловку, чтобы меня задержали, пока он скроется с мальчиком?
…С моим мальчиком…
…Нет, даже если у этого жалкого червя и хватит ума, то осуществить подобный трюк ему помешает лживое, лицемерное благородство…
… Но где же тогда мой сын?..
Меня еще сильнее затрясло. Я не знал, где находился в то время Густав, и испугался, что, возможно, этот гадкий Шаньи увел его, увел моего ребенка. «Нет, нет, — кричала каждая моя клеточка, — нельзя позволить этому случиться вновь! Нельзя позволить Раулю де Шаньи снова оставить нас в дураках!»
— Мистер Уай, — Кюри опять попытался дотронуться до моего плеча, но я резко поймал его за руку.
И сразу же отпустил. Нападения на должностное лицо мне еще не хватало.
— Я должен проводить вас к сержанту Сноу, мистер Уай, — произнес полицейский, потирая побелевшую кисть. — Он хочет, чтобы вы кое-что прояснили.
Только сейчас я смог рассмотреть лицо мальчишки — оно было каким-то рассеянным и невнятным, хоть и обладало определенной… красотой. Он чем-то напоминал виконта: тот же приторно-медовый цвет волос, та же глуповатая улыбка, та же инфантильная самоуверенность во взгляде. И даже легкий французский акцент. Только этот был моложе на пару лет, и нос его казался чуть более плоским.
…Хотя, если взять виконта де Шаньи и хорошенько приложить его лицом о стену, то навряд ли их с Кюри можно будет различить. Эта мысль будет греть мне душу холодными ночами…
Я снова посмотрел на молодого идиота. Нет, этот Кюри точно не детектив. Разве что в своих мечтах.
А вот сержант Сноу — это уже интересно. И страшно. Я встал и с бешено колотящимся сердцем последовал за Кюри. Мы покинули едва освещенную комнатку и двинулись прямо по длинному, узкому коридору. Время от времени навстречу попадался какой-нибудь местный герой, и тогда нам приходилось прижиматься к облезлой стене. Это жутко раздражало и, видно, не меня одного: я заметил, что Кюри презрительно морщился и фыркал каждый раз, когда мы пропускали очередного полицейского.
…Что же, возможно, я поспешил с выводами, сравнив молодого идиота с виконтом…
Этот человек, кажется, был чем-то обделен и, судя по недовольству на лицах встречаемых нами людей, отвергаем местным обществом.
… Любопытно…
Далее коридор чуть расширялся, и у стен появились лавки. На одной из них сидела женщина неопределенного возраста: не знаю, может, она работала здесь, а может была чей-то женой, но выглядела она вполне прилично. Подле нее лежало что-то совершенно непонятное: черное, хрипящее, вздрагивающее существо.
— Тише, тише, малыш, — шептала женщина.
Когда мы проходили мимо нее, у меня вдруг все похолодело внутри. Я понял, я узнал, черное рядом с ней — это мое пальто. Завернувшись в пальто, будто бы в кокон, спрятавшись от всего мира, лежал ребенок. В тусклом свете электрических ламп блестели синие, широко распахнутые, глаза.
Нельзя было сказать, что мальчик выглядел испуганным, скорее ошеломленным или растерянным: на лице его было написано абсолютное непонимание происходящего, рассеянный взгляд блуждал по грязным стенам, а зубы стучали, будто бы от холода. Я судорожно вздохнул.
Этот звук привлек внимание Густава. Он посмотрел в мою сторону, и на мгновение наши глаза встретились. Краткий миг, но этого было более, чем достаточно — от его взгляда мне сделалось дурно, и страшный крик зазвучал прямо в моей голове. Это не было похоже на вопль ужаса, который издал Густав, впервые увидев мое настоящее лицо, или на его истошное рыдание в ногах умирающей матери, нет, это было что-то большее, глубинный крик души, не слышимый обычными людишками, песнь одиночества, чье звучание доступно лишь избранным. Сердце мое обливалось кровью, но, возможно, в синих глазах мальчика я видел тогда лишь отражение собственных чувств.
Я замешкался на секунду, оглядываясь на Густава, который решил вдруг спрятаться в свое убежище с головой, но Кюри окликнул меня.
— Не отставайте, мистер Уай.
Мы прошли до конца коридора и завернули в узкий проход справа. Я ощутил, как болезненно сжалось мое сердце, когда оглядел возникшую передо мной дверь. Она была старой, облупленной, и на ней висела полустертая табличка:
«Сержант Джонатан Р. Сноу»
— Проходите, — услужливо произнес полицейский, распахнув передо мной дверь. Я вошел внутрь.
Первое, что бросалось в глаза — это отсутствие окон. В помещении царил приятный сумрак, нарушаемый только светом керосиновой лампы. В дальнем углу стоял заваленный стопками бумаг стол, перед ним — то ли покрывшийся мхом стул, то ли видавшее виды облезлое кресло. И никаких людей.
Я оглянулся на Кюри. Мальчишка встал по стойке смирно, задрав подбородок и вытянув шею, но даже в таком состоянии я возвышался над ним почти на фут.
— Сэр, я привел мистера Уая, как вы и просили.
Вдруг среди горы бумаг появилась голова, небольшая, с обвислыми щеками и усталыми собачьими глазами, почти лишившаяся волос голова, которая открыла рот и произнесла: «Спасибо. Ты можешь идти».
— Сэр, — Кюри кивнул и поспешно покинул кабинет. Мы с «головой» остались наедине.
— Ну, что вы застыли, мистер Уай, присаживайтесь.
Я подошел к столу и опустился на омерзительно скрипучий, мохнатый стул.
А дальше тишина…
— Детектив Кюри сказал, что вы хотите со мной побеседовать, — нетерпеливо произнес я.
— Он не детектив, — ответил мужчина, не отрываясь от изучения какой-то бумаги. — Молодой офицер.
…Я так и знал!..
Обыкновенно внешне невозмутимый в такие моменты, сейчас я был до ужаса взвинчен и, наблюдая за бездействием сержанта, колоссальным усилием воли сдерживал бушующую внутри бурю.
— Быть может, вы уже начнете допрос?
— Допрос? Нет, мистер Уай, это не допрос, скорее беседа, — он поднял на меня глаза, — надеюсь, дружеская.
— Простите, сержант, но у меня сейчас нет настроения для пустой болтовни.
— Понимаю, понимаю, — он отложил бумагу, — вы ведь стали свидетелем убийства.
…Свидетелем…
— Обстоятельства, которые привели вас сюда, без сомнения, ужасны, однако я должен сказать, что все же рад нашей встрече. Я, как и многие в Нью-Йорке, наслышан о вас: миллионер, вылезший из-под камня, загадочный мистер Уай, по которому газетчики сходят с ума; никто о вас ничего не знает, никто вас никогда не видел, при этом всякий местный бывал на вашем шоу, и немало недвижимости в городе принадлежит вам. Говорят, будто ваше состояние до неприличия огромно и вы жертвуете крупные суммы на благотворительность: учредили больницу и сиротский приют…
— Не нужно пересказывать мне глупые, преувеличенные слухи, — перебил я. — Лучше сразу объясните, к чему вы клоните?
— Я ни к чему не клоню, мистер Уай. Просто хочу понять, что вы такое есть.
Формулировка «что вы такое есть» несколько вывела меня из равновесия.
— Волнуетесь? У вас руки трясутся.
Я промолчал.
— Это вполне нормальная реакция на смерть, мистер Уай, тем более на насильственную. Если на-чистоту, то, когда я впервые увидел мертвое тело, меня потом мутило три дня, — признался Сноу, возможно, надеясь, что я разоткровенничаюсь в ответ. — Вы видели трупы прежде?
Я стиснул зубы, а кулаки мои непроизвольно сжались. Мысли вспыхивали в моей голове, подобно залпам смертоносных орудий.
…Трупы? Это что, Кристина, моя Кристина, труп?..
Кровь моментально вскипела у меня в жилах.
…Зря, зря он так ее назвал, если я услышу от него нечто подобное еще хоть раз, то я его уничтожу! И не будет никаких трупов, я позабочусь о том, чтобы даже крохотной пылинки, некогда бывшей частью сержанта Сноу, не осталось на этом свете! Смотрите-ка, какой проницательный! Глупец думает, я не видел убийств! Считает, что я смерти испугался!..
…Да я сам и есть смерть!..
Бешенство одолевало меня, и я, наверное, кинулся бы на сержанта прямо в тот миг, если бы не заметил его острый, изучающий взгляд. Он меня проверял. Нужно было ему подыграть.
— Видел и немало, — тихо ответил я, — еще в детстве. Но к таким вещам невозможно привыкнуть, — усталый вздох. — Моя биография стала предметом многочисленных спекуляций, сержант, однако кому, если не стражу порядка, человек в моем положении может доверить свою реальную историю? Я родился в Фриссонвилле, если хотите знать, — солгал я, — это небольшой городок неподалеку от Остина, который, по правде сказать, теперь не отыщешь на карте. Страшная болезнь напала на наше поселение почти полвека назад, когда я был совсем еще ребенком. Люди умирали прямо на улицах, покрываясь ужасными язвами, а все, кому посчастливилось избежать заразы, в спешке покидали Фриссонвилль. На моих глазах город превращался в призрак. К сожалению, добрые мои родители заболели и вскоре скончались в страшных муках. Мне повезло выжить в то страшное время, хотя цена была непомерно высока, — я как-то неосознанно потянулся к маске, будто бы она имела какое-то отношение к Фриссонвиллю и к истории, которую я выдумал два года назад. — С тех самых пор я скитался по всей Америке, меняя города и семьи, пока наконец не осел здесь, в Нью-Йорке. У меня ушло более двадцати лет, чтобы сколотить свое состояние и подняться на самый верх.
Повисла недолгая пауза.
— Неплохая история, мистер Уай, — наконец произнес мой собеседник со скептицизмом.
Я понимал, что сержант Сноу не поверил мне, однако моя реальная биография звучала еще менее правдоподобно.
— Значит, вы родом из Техаса, мистер Уай?
— Да.
— И в Европе никогда не были?
— Так это все же допрос, сержант?
— Нет, мистер Уай, можете не отвечать, если не хотите. Но мне казалось, что вы готовы сотрудничать.
На мгновение я задумался.
…Ох, а ведь хитрый сержант и не догадывается, сколь плодотворным могло бы быть наше сотрудничество! Многие таинственные происшествия последних десяти лет, которые недалекие горожане списывали на присутствие темных сил, потеряли бы свой мистический ореол. Эрику нужно только написать признание…
— Я никогда не был за пределами этого континента.
— Хорошо, — ответил сержант Сноу, снова сверяясь с некой записью.
— Если это и правда дружеская беседа, то я хотел бы, чтобы мне вернули мои бумаги.
— Разумеется, мистер Уай.
С жутким скрипом Сноу открыл ящик стола.
— Но существует одна небольшая формальность. Из уважения к вам, мы взяли только бумаги и не стал более вас тревожить, пока вы находились в бессознательном состоянии. Однако вы должны понимать, что вам придется себя представить.
— Вы знаете, кто я.
— Знаю, но, — он замялся, — но было бы неплохо, если бы вы… показали лицо.
— Это необходимо, сержант?
— Боюсь, что так. Поймите, это не праздное любопытство.
…А я так надеялся, что сумею этого избежать!..
Я отвернулся, прикоснулся к маске неверной рукой и медленно снял ее — мою единственную вечную спутницу. Пульс мой стал таким скорым, что между ударами едва ли можно было услышать промежуток, дыхание участилось, и меня снова пронзила дрожь.
— Мистер Уай, с вами все в порядке?
— О да, — ответил я и резко повернулся. Такие вещи лучше делать резко.
Сноу коротко вздохнул, но не отшатнулся и не отвернулся, только лишь отвел взгляд и часто-часто заморгал. Он не сумел скрыть накативший вдруг приступ тошнотворного омерзения: я видел, как его ноздри раздулись, губы сморщились, да и сам он как-то съежился.
— Насмотрелись, сержант?
— Да, да, довольно, — выпалил мужчина, вперив взор в стол.
Я надел маску обратно и услышал вздох облегчения.
— Всегда к ваши услугам. А теперь, будьте так любезны, верните мои бумаги, — напомнил я.
Он посмотрел на меня странным, полным отвращения взглядом, а потом кинул мне документы и отодвинул стул подальше.
…Ох, только поглядите на это изнеженное создание! Неужто с обычными мертвецами иметь дело приятнее, чем с ходячими, вроде меня? Боитесь ко мне прикоснуться, верно, сержант? Или… о!..
На меня вдруг снизошло озарение.
… Эрик ведь сам пару минут назад рассказал ему о страшной болезни, от которой люди покрываются язвами и умирают! Он, верно, думает, будто уродец заразен. Хорошо, это может сыграть мне на руку…
— Благодарю, сержант.
— Раз уж вы здесь, мистер Уай, — произнес Сноу обреченно, — возможно, вы что-то хотите мне рассказать по поводу вчерашней ночи? Вы что-то видели? Просто я буду очень расстроен, если придется вызывать вас еще раз на настоящий допрос.
— Хочу, только, — я замолчал.
…Только, для начала, нужно выяснить, что сержанту уже известно. После этого станет понятно, какая история вчерашней ночи ему подойдет…
— Только скажите мне, что с женщиной случилось? — дрожащим голосом спросил я.
— Скончалась. Мы ведь говорили об убийстве. Простите, я думал, вы знали.
Конечно же я знал. Кристина умерла, истекая кровью у меня на руках, я ведь не про нее спрашивал. Меня интересовало семейство Жири: Мэг и ее мать.
— Других женщин там не было?
— А что, были?
— Нет, наверное, нет. Все смешалось, ничего не разобрать, — трагично ответил я.
…Так значит Жири, противные гадюки, успели улизнуть! Их счастье, их счастье! Если у них достаточно ума, то они уже укрылись, там, где Эрик не сможет их отыскать! В жерле вулкана, или на океанском дне, или среди арктических льдов должны затеряться следы несчастных. Хотя, если я пожелаю, то и оттуда сумею их вытащить…
Сноу прервал мои размышления.
— Вы были знакомы с убитой?
… О, да…
— Ее имя Кристина Да… де Шаньи, — едва успел исправиться я, чуть не назвав девичью фамилию. — Да, мы были знакомы.
— Как близко?
… Ближе, чем может вообразить себе жалкое человеческое существо…
— Рабочие отношения: я пригласил ее выступить в моем шоу. У нее ведь один из лучших голосов во всем мире… был.
— А что вы можете сказать о человеке по имени Рауль де Шаньи?
… Наглый вор, омерзительный пьяница, который давно уже должен был испустить дух…
— Это ее муж. Виконт. Дружбы с ним я не водил.
— То есть вы отрицаете тот факт, что встречались с Кристиной и Раулем де Шаньи прежде, скажем, лет десять назад в Париже.
… Это виконт ему рассказал?..
— Мне не доводилось посещать Париж, сержант.
— Я так и думал, — он удовлетворенно хмыкнул. — Скажите, а какие отношения были между супругами?
— Повторюсь, что знал их не очень хорошо, но мне кажется, у них не все было в порядке. Госпожа де Шаньи… Ох, бедняжка имела такой несчастный вид, потому что у ее мужа были проблемы с самоконтролем.
— Что вы имеете в виду?
— Алкоголь и азартные игры. Мне стало известно о финансовых трудностях семейства, поэтому я любезно согласился повысить гонорар за выступление виконтессы де Шаньи.
— Это все, что вы можете сказать о Рауле де Шаньи?
…Все ли это? Я еще очень много могу про него наговорить, про этого жалкого идиота. О, я ведь могу сказать что угодно, он сейчас в моих руках. Нужно только все хорошенько обдумать. А времени то нет, нельзя молчать слишком долго. Но и бросаться в омут с головой тоже не хочется. Нужно…
— Это он ее убил.
…Нельзя было такого говорить — это слишком даже для моей прогнившей насквозь души. И совершенно необдуманно…
— Вы уверены, мистер Уай? Это очень серьезное обвинение. Вы должны понимать, что если вы лжете…
Я только скривил рот.
…Ох, даже если я лгу, то ты ничего не сможешь мне сделать, потому что мистер Уай достаточно богат, чтобы купить тебя и все правосудие целиком!..
…Но мне все равно не следовало такого говорить. Нужно сказать, что я ошибся, запутался, пока еще не поздно!..
— Да, я уверен, сержант Сноу. Он выстрелил в нее прямо на моих глазах.
… О, Дьявол, какую безумную выдумку вложил ты в мои уста? Сейчас сержант спросит, куда же несносный Шаньи дел пистолет, и что я сумею ответить? Что он его в море выкинул?..
— Мистер Уай, — он и правда спросит, — скажите, пожалуйста… — что же ответить? — … почему он так поступил?
— Он выб…
… Что? Я ожидал другого вопроса. Почему сержанта не интересует, где пистолет? Потому что пистолет не пропадал, потому что Сноу знает, где он. А значит, он знает, что Эрик лжет. Или нет? Я даже в собственных мыслях не могу разобраться. Как все запуталось…
Я плохо помнил, что происходило после того, как сердце Кристины остановилось. Смерть близких людей действует на всех по-разному, меня, например, сковало ледяными цепями, и такая страшная усталость пришла, что хотелось только уснуть, уснуть навсегда. Смутная дымка окутала разум и, постепенно сгущаясь, обратилась непроницаемой пеленой. Поэтому я и не мог вспомнить, что происходило дальше. Но теперь, сидя в темном кабинете сержанта Сноу, я вдруг почувствовал, как рассеивается туман забытья и воспоминания возвращаются ко мне.
Да, гибель любимых на каждого действует по-своему, и если для меня смерть была ядовитым снотворным, то для виконта наоборот — чем-то горящим, высвобождающим силы, порождающим безумие; мы будто бы поменялись ролями. Он, кажется, кричал на меня, прижимая тело Кристины к груди, а я вовсе ему не отвечал, растянувшись на прогнивших досках причала и сотрясаясь от рыданий.
А потом появились люди. Я не заметил, как вокруг нас собралась толпа, и не понимал, какого черта они вообще делают на старом причале. Кружили, как стервятники, надо мной, надо было встать и прогнать их, но у меня не было сил. Зато у виконта сил было предостаточно.
— Позвольте помочь, сэр. Я врач, — сказал кто-то из толпы.
— Отойди! Не смей подходить!
— Но, сэр, возможно, я смогу помочь…
— Нет! Уйди! Все уходите! Все уходите!
А когда появилась полиция все стало еще хуже: виконт схватил пистолет, выброшенный Мэг, в спешке покинувшей место своего злодеяния, и начал размахивать им.
— Не позволю! Я никому не позволю забрать ее у меня! Никому не позволю! — вопил он.
— Она мертва, сэр, — сказал молодой полицейский.
Виконт отрицательно затряс головой.
— Нет, не мертва!
— Мертва, сэр. Посмотрите сколько крови вокруг — она совершенно точно мертва…
Виконт поднял глаза на молодого полицейского.
— Замолчи, — он нацелил пистолет.
— Но, сэр…
— Закрой рот, я сказал!
Пока виконт яростно сопротивлялся помощи, я продолжал лежать, совершенно недвижимый, и мысли лениво текли в моем ошпаренном утратой разуме.
…Смотрите-ка, а святой Рауль сошел с ума… Но мне-то теперь какая разница? Ни-ка-кой…
Нет, он меня больше не интересовал.
Несмотря на ночной холод, мне сделалось мучительно душно. Я наконец смог пошевелиться и, медленно отползая подальше от любого источника света, прочь от поглощенной отвратительным спектаклем обезумевшего вдовца толпы, стянул с себя пальто. В тени сверкнули знакомые синие глазки. Это был дрожащий от холода мальчик. Мой мальчик. Он тоже прятался от стервятников.
— Густав, — сорвалось с моих губ.
Ребенок сжался, судорожно вздыхая, и отвернулся к воде.
— Густав. Густав, — звал я, но он не реагировал.
Обессилев, я снова рухнул на деревянные доски. И в этот момент раздался боевой клич. Виконт в приступе бешеной ярости кинулся на кого-то из толпы, но его быстро поймали.
…Идиот! У него ведь был пистолет! Он мог бы застрелить этих глупых стервятников, а вместо этого бросился на них с кулаками, тупой индюк!..
Когда виконта схватили, толпа стала искать новую жертву. И отыскали меня.
— Этому господину тоже нужна помощь.
— Нет, не нужна, — я попытался подняться, но у меня ничего не вышло: ноги подкосились, и я опять упал. В голове стоял густой туман, поддавшись власти которого лишь на мгновение, я вдруг потерял сознание.
А очнулся уже в участке.
… Теперь все встало на свои места. Из-за агрессивного поведения, сержант Сноу подозревает Рауля де Шаньи в убийстве жены. Вот и славно…
Что-то кольнуло меня изнутри.
— Мистер Уай, вы предполагаете, в чем состояли мотивы этого человека? — повторил вопрос сержант.
… А в чем состоят твои мотивы, лживый уродец?..
— Отвратительно, — вместо ответа пробормотал я, укрывая слезящиеся глаза ледяными ладонями.
… Что за существо окутывает себя ложью, погружаясь в обман, будто в кокон? Омерзительное насекомое делает так, насекомое, лишенное даже зачатка человеческих чувств, бездушный паразит, которого даже мучения Ангела не способны тронуть по-настоящему! Как я могу так легко врать сейчас, как я могу использовать ее гибель, какое право я имею после всего произошедшего вообще произносить ее имя? Кристина, Кристина…
— Понимаю, вам тяжело вспоминать, — сказал Сноу неожиданно деликатно.
— Нет, нет… Я все расскажу. Он убил жену из ревности, — голос мой чуть дрожал.
… Сейчас не время и не место, чтобы позволять муками совести одолевать меня. Правда здесь никому не нужна, от правды будет один только вред. Инстинкты подавят совесть, Эрик будет защищаться. Виконт уже выкопал себе яму, напав на человека. А я только лишь засыпаю эту яму землей, чтобы не упасть туда самому…
— Из ревности? К кому?
— К… ко мне. Он отчего-то думал, что его жена вступала в интимную связь со мной.
— С вами? — удивился сержант, а потом буркнул в сторону. — Нелепость какая.
Я вздрогнул.
… Это весьма обидно…
— Он был словно в горячке: кричал, будто бы я привидение, которое хочет утащить его Кристину, и что его жена совсем не против того, чтобы ее украли. Он застрелил ее, а потом хотел и меня убить, но не смог — груз вины за содеянное свалил его с ног, и он упал на колени подле умирающей жены, вымаливая прощение.
— Но все его подозрения были безосновательны? — уточнил сержант. — Вы не оказывали покойной "особых" знаков внимания?
… Самый сложный вопрос…
— Нет, не оказывал. Я уже говорил: только рабочие отношения.
… Ох…
Сердце жутко защемило.
— Благодарю, мистер Уай, за исчерпывающие ответы.
… Было не так страшно, как я ожидал. Мне думалось, что меня отправят на дыбу или закуют в цепи и бросят в холодную камеру голодным крысам на растерзание, пока Эрик во всем не сознается…
— Скажите, сержант, вы уверены, что я в безопасности? Рауль де Шаньи покушался на мою жизнь, и меня очень тревожит вероятность того, что он пожелает довести дело до конца.
— Вам не стоит бояться, мистер Уай. Рауль де Шаньи находится под стражей за нападение на полицейского и останется за решеткой до тех пор, пока мы не завершим переговоры с нашими французскими коллегами.
… К этому моменту меня здесь уже не будет…
— Я должен что-то подписать, сержант?
— Нет, мистер Уай, это ведь не допрос. Вы рассказали, как все было, этого пока достаточно, — он заговорщически зашептал. — Я ведь понимаю, что участие в подобных делах может повредить вашему шоу.
… О. Так вот к чему он вел все это время. Мое шоу. Его заинтересовали мои деньги…
— Благодарю вас, сержант, что входите в мое положение. Люди зря говорят, будто полицейские глупы и черствы, это совсем не так. Будучи справедливо строгими с преступниками, вы остаетесь на удивление чуткими к честным людям. Жаль, что наградой за ваш доблестный труд служат лишь мизерное жалование, да презрение со стороны горожан.
— Ну, на другую награду мы не в праве рассчитывать.
— Если только у вас не появится анонимный доброжелатель.
— Этот человек должен быть настоящим филантропом, искренне любящим наш город, — сказал Сноу.
— Я уверен, что такой человек непременно отыщется.
Сержант кивнул — мы друг друга поняли.
Я поднялся со стула и направился к выходу, когда Сноу вдруг окликнул меня.
— Подождите, я позову Элизабета, он проводит вас на улицу.
— Я сам сумею найти дорогу.
— Простите, мистер Уай, но у нас так не положено.
… И это говорит человек, готовый закрыть глаза на мое участие в деле об убийстве ради взятки…
Он тоже встал, и, стараясь держать дистанцию, шаркающей походкой направился к двери. Сержант Сноу оказался настоящим коротышкой: его лысая макушка располагалась на уровне моей груди, а еще я был почти уверен, что он подкладывает на стул подушку, чтобы казаться выше.
— Кюри! — закричал он, выглянув в коридор.
Мне потребовалось определенное время, чтобы осознать происходящее.
…Помнится, он сказал, что позовет Элизабет…
Но вопреки здравому смыслу на зов явился уже знакомый мне юный обманщик, сам себя повысивший в звании до детектива.
— Сэр?
— Проводи господина Уая к выходу.
— Есть, сэр.
Мы вместе покинули кабинет.
— Следуйте за мной, мистер, — устало произнес Кюри.
Он, кажется, был недоволен, и я прекрасно понимал почему. Конечно, ему не слишком повезло с семьей, если родители его решили, будто для сына не найдется имени более подходящего, чем Элизабет. А после мальчик и вовсе разочаровался в жизни. Возможно, несколько лет назад он был опьянен романтикой профессии детектива, книжек начитался и решил, что он то точно сумеет стать первоклассным сыщиком, щелкающим дела, как орешки. Но стоило ему попасть в полицию, как его великая мечта разбилась о скалы жестокой реальности: преступники оказались глупыми, а деяния их нестерпимо скучными, кругом только грязь и крики, и все помыкают им, как хотят. Какое грандиозное фиаско! Кюри хотел поймать Мориарти, а на деле только бегает, выполняя мелкие поручения начальства. Добро пожаловать в реальный мир, Элизабет!
Мы шли уже знакомым мне маршрутом по длинному узкому коридору, и я радовался тому, что смог так ловко выпутаться из этой истории, как вдруг почувствовал что-то странное: у меня появилось ощущение некой «неправильности», будто чего-то не хватало, будто бы я о чем-то забыл. Я огляделся. Это должно быть где-то здесь…
Щелк.
… Коридор, лавка, женщина, пальто, ребенок…
…Густав! Как я мог забыть про Густава?..
— Мне нужно к сержанту, — бросил я и помчался обратно к кабинету Сноу.
— Стойте, мистер Уай! — закричал мне вслед Кюри. — Вы что, вспомнили какую-то важную деталь?
…Да, черт побери, самую важную деталь в моей жизни…
Я без стука ворвался к сержанту и, не давая себе отдышаться, заговорил:
— Сержант Сноу, я хочу, чтобы мне отдали мое пальто.
— Что? — мужчина, вернувшийся к бумажной работе, не сразу сообразил, что произошло.
— Пальто, — повторил я. — Вы, верно, думаете, отчего человек с моим достатком беспокоится о пальто, хотя он может купить себе сотню новых. Но дело в том, что я ношу это пальто уже много лет, и оно очень дорого мне как память об отце. Отец тоже очень любил это пальто. Когда он заболел и у него началась лихорадка, мы с матерью укрывали его этим самым пальто, так что на рукавах остались следы гноя. Я покажу вам, если не верите. Отца даже хоронили в нем, но мой дядюшка в последний момент снял пальто с изуродованного болезнью тела и отдал мне. Хороший человек был мой дядюшка, жаль только, что скончался через неделю после отцовских похорон.
— В страшных муках? — Сноу сделался белым.
Я утвердительно покачал головой.
— О, Господи, — прошептал он. — И когда вы последний раз видели ваше пальто?
— Незадолго до нашей беседы. В него кутался мальчик в коридоре.
— Мальчик? Сын убитой? В это самое гнойное пальто? — было видно, как сержант боролся с подступившей к горлу тошнотой.
— Верно. Мне нужно вернуть пальто. И мальчика, думается, я тоже могу взять под свое крыло. Ох, несчастное дитя лишилось матери, а папаша его теперь за решеткой! Кто-то должен обеспечить бедняжке подобающий уход и заботу, пока родственники не смогут забрать его. Благо, я не стеснен в средствах, — взгляд мой стал очень серьезным. — Я забираю его, сержант?
— Пальто?
— Нет, ребенка. И пальто тоже.
Лицо сержанта превратилось в гримасу отвращения.
— Забирайте, мистер Уай. Забирайте.
***
— А-а-а-у! — Густав взвыл надрывно и болезненно, словно скрипка в неумелых руках, и забился, пытаясь высвободиться из крепких объятий.
Но это случилось уже в лифте.
А когда его привели ко мне в участке, он, кажется, тоже впал в исступление. Мальчик шел, покачиваясь, шаркая ногами и кутаясь в мое пальто, так что черные полы волочились по полу. «Давай, малыш, не бойся», — сказала женщина, которая, как выяснилось, была сестрой сержанта Сноу, — «иди к доброму господину». Ее слова немного меня озадачили, ведь Эрику не доводилось еще слышать подобного обращения от незнакомцев. Но Густава это вряд ли тогда тревожило. Он посмотрел на нее, затем — на меня, и из взгляда его исчезли жутковатые искорки безумия, теперь в его глазах осталось только сухое безразличие. Мальчик вымученно вздохнул и поплелся ко мне. Я склонился, несмело коснувшись хрупкого плечика, но он не произнес ни слова — для Густава отныне ничто не имело значения. Его собственная судьба была ему не интересна, а потому, не встретив никакого сопротивления, повинуясь новому мучительно нежному желанию, я подхватил его на руки и просто унес прочь. Совсем как куклу.
Он был очень легким, верно, из-за своего роста, и только тогда я заметил, какой же он на самом деле маленький.
…Густаву ведь десять, хотя на вид и восьми не дашь, он крохотный и тоненький, и кожа у него белая, как у фарфоровой игрушки, и ресницы такие же длинные и густые, как у petite poupée. Он совсем не походит на настоящего мальчика, будто бы его создал сумасшедший кукольник…
Я вспомнил вдруг о сидевшем некогда в подвале моей Оперы манекене, облаченном в подвенечный наряд в ожидании светлого часа, и о ново...
...Нет, лучше об этом не думать… Эрик и есть сумасшедший кукольник. Ха-ха…
«Мой доверенный прибудет в ближайшее время и разберется со всеми необходимыми бумагами», — сказал я, стоя уже у выхода, сержанту Сноу. Он скривился при слове «бумаги», хотя факт того, что мне нет нужды возвращаться в участок лично, определенно его обнадежил. Кивнув мне напоследок, напоминая о нашей договоренности, полицейский развернулся и заковылял обратно в свой кабинет.
А мы наконец очутились на улице, где нас уже ожидал автомобиль.
...Видно, Клэр постаралась...
Забравшись в Форд, еще более тесный оттого, что по моей собственной прихоти салон был спрятан от глаз любопытных прохожих под черной тканевой крышей, я облегченно выдохнул и откинулся на жесткую спинку.
Дорога была относительно спокойной (если забыть о жуткой тряске, присущей всякому творению Форда, пусть и измененному до неузнаваемости), так что Густав даже задремал у меня на руках, порой, правда, приоткрывая глаза, окидывая окружение пустым, бессмысленным взглядом. Когда мы приехали, я поспешно покинул неуютный салон и, прижав мальчика покрепче к груди, проследовал к личному входу Dragon Tower — самого высокого здания на Манхэттене, что подпирало своим шпилем небесный свод.
Вообще, появление небоскребов меня как архитектора приводило в восторг. Эти величественные Колоссы на крепких железных ногах вырастали по всему острову с невероятной скоростью, хотя все они, разумеется, находились в тени моей потрясающей воображение человеческих существ башни. Днем она закрывала собой солнце, зловеще чернела на фоне светлого неба; в ночное же время источала таинственное янтарное сияние из пламенеющих окон, и, украшенная каменными горгульями и крылатыми ящерами, напоминала иным громадный готический собор — тот же Нотр-Дам в Париже, в колокольне которого, если верить Виктору Гюго, служил мой товарищ по несчастью. Но если храмы воспевали величие Бога — то ли заигравшегося ребенка, то ли впавшего в слабоумие старика — то небоскребы были сделаны для людского рода, среди которого крайне редко, но все же попадались достойные представители.
В холле, окутанном приятным призрачному глазу полумраком, меня уже ждали. Отправленный встречать хозяина служащий, приученный не выражать никаких чувств, не проронил ни слова, будто вовсе не замечая безжизненную куколку на моих руках. Не отдав ему никаких распоряжений, я поспешил к лифту. Мои апартаменты располагались почти под самой крышей, на семнадцатом этаже; выше находились только технические помещения, к которым хозяин тоже имел доступ, и, собственно, шпиль.
Клетка лифта была на высоте девятого этажа, когда Густав вдруг ожил. Именно в тот момент он закричал, но довольно быстро сообразил, что в этом нет смысла. Тогда мальчик закрыл рот и удивленно взглянул на меня.
— Вы кто? — он заговорил на французском.
Мне подумалось, что не стоит пугать ребенка жуткими прозвищами.
— Всего лишь Эрик.
— Поставьте меня на пол, Эрик.
Я поспешно исполнил просьбу, глядя на ребенка с тревожным предчувствием.
— Где мама?
Горло сдавило холодной клешней, но, подавив подступающие рыдания, я только пожал плечами.
— А папа где?
"Я здесь", — очень хотелось сказать мне, однако я снова пожал плечами.
— Что-то вы не больно разговорчивый, Эрик. Я вот…
Он вдруг замолчал и ручки его затряслись.
— Ой, — прошептал он, — ой, — он посмотрел на закрытую решетку кабины лифта, а потом перевел наполнившиеся слезами глаза на меня, — Ой!
Мальчик попятился назад, не отводя от меня испуганного взора и не мигая, а слезы уже катились по его бледным щекам.
— Тише, Густав, успокойся.
— В нее стреляли, да?
— Иди сюда, милый, — я опустился на колени и попытался обнять мальчика, но тот вдруг жалобно заскулил, вжимаясь в угол, — ну же, не бойся.
Я снова прижал Густава к себе, однако на сей раз встретил решительный отпор: он начал колотить меня руками и ногами с диким воплями.
— Не трогайте меня! Пустите, пустите!
Он продолжал верещать, ругаться и плакать, и бить меня продолжал, пока мне это не надоело. Нужно было объяснить ему, что нельзя себя так вести, показать, что Эрика не следует бояться, вот только для этого мне нужно было мгновение тишины. Я попытался зажать ему рот, но, когда моя ладонь оказалась у его губ, дьяволенок вдруг вцепился в нее зубами.
— Ау! — теперь уже я взвыл от боли. — Густав, прекрати!
Но он и не думал прекращать, наоборот — стиснул зубы, словно вцепившийся в горло противника бойцовский пес, так что алые капли набухли у сомкнутых челюстей.
…Ах! Он вынуждает меня пойти на крайние меры…
Свободной рукой я схватил его за тонкую шею и немного сжал. Густав захрипел и разжал зубы, но я понимал, если отпущу его сейчас, то драка завяжется вновь, а драться в лифте — опасно для жизни. Тогда укушенная рука моя взметнулась к детскому личику, зажав крохотный рот и носик. Мальчик протестующе мычал, продолжал вырываться, однако движения его становились все слабее и слабее, и вскоре он окончательно обмяк в моих объятиях. Я убрал руку. Главное вовремя остановиться.
Взгляд мой упал на поврежденную кисть: кровавая ранка, достаточно глубокая для детских зубов, отдавалась приятной живой болью.
Когда лифт поднялся на нужный этаж, я взвалил Густава на плечо и вошел в свой дом.
…Наконец-то дом. Вот уж не думал, что буду так радоваться возвращению в пустое жилище…
Апартаменты мои занимали два этажа, так что Эрику, привыкшему к уединению старого подземного дома, и теперь не было нужды беспокоиться о соседях. Здесь, правда, я обзавелся окнами: из пристанища моего открывался великолепный вид во все стороны, и за исключением пасмурных дней, я всегда мог следить за ходом светил. Конечно, я не слишком часто наблюдал за небом, предпочитая неделями не распахивать шторы, однако мне было важно наличие новой возможности. Так же как были важны сухие, теплые комнаты, находившиеся в десятках футов над землей, и отсутствие множества неприятных сожителей с блестящими черными глазками — все это было атрибутами новой «человеческой» жизни.
Раздев Густава, я с величайшей осторожностью опустил его на диван в гостиной, и, поразмыслив немного, из спальни принес подушку помягче и теплое одеяло. Вскоре пребывавший в беспамятстве юный гость был крепко закутан. Мучительное волнение мое немного утихло, и я взглянул на мальчика с умилением.
...Ох, воистину, маленькое чудо...
Ребенок выглядел просто прелестно теперь, без сознания, когда не кусался.
… А что это за пятнышко у него на щеке? Ах, да, это моя кровь, я и забыл про рану на руке…
Я наскоро перевязал ладонь носовым платком и вновь поглядел на Густава.
…Он скоро очнется от забытья и снова начнет драться, а я не смогу вечно его успокаивать подобным способом. Нет, сам Эрик не справится. И во всем свете есть только один человек, способный помочь нам…
Нужно было звать Клэр.
***
— Ох, Мастер! — едва переступив порог, несдержанно воскликнула Клэр. — Как хорошо, что вы целы!
Личико ее, обыкновенно невозмутимое, сейчас приобрело выражение крайне встревоженное, будто бы она находилась на грани слез. Помощница всплеснула руками, а затем вдруг метнулась ко мне, вцепилась в мою холодную ладонь и совершенно неожиданно прижалась к ней щекой. Меня охватила растерянность. Эрик не был обласкан судьбой и прежде не получал еще подобных знаков внимания от юных особ. Я чувствовал себя крайне неловко и неуютно в нынешнем положении, а потому мне пришлось приложить усилия, чтобы совладать с инстинктами одиночки, приказывающими оттолкнуть девчонку сию же секунду. Однако Клэр, хорошо знакомая с моим внутренним устройством, вскоре отпрянула сама.
— Прошу прощения, господин, — она глубоко вздохнула, постепенно возвращаясь в привычное состояние. — Мне известно, что произошло ночью. Такая ужасная трагедия… Но вы можете быть уверены, никто из «Фантазма» не скажет полиции лишнего слова. Положитесь на меня.
Я только кивнул в ответ, все еще пребывая в смешанных чувствах после ее странного порыва. Здоровая рука неприятно зудела от чужого прикосновения.
— Как много людей видело вас в таком состоянии, Мастер? — спросила Клэр и, отступив еще на шаг, оглядела меня снизу вверх. — Могут пойти неприятные разговоры, мне придется заняться этим. А вам следует скорее переодеться.
Мне потребовалась еще мгновение, чтобы осознать смысл ее слов.
… Дьявол! Вот, отчего Густав так перепугался в лифте! Я весь в крови! Как можно было забыть о таком?..
— Сперва необходимо сделать нормальную перевязку, — стараясь скрыть замешательство, чуть слышно заговорил я и продемонстрировал помощнице укушенную ладонь, замотанную перепачкавшимся носовым платком. — Удивительно, крохотная ранка до сих пор кровоточит. Не хотелось бы и остальную одежду замарать.
— Вы, как всегда, правы, Мастер. Я перебинтую вам руку, если позволите…
— Не стоит, — резко оборвал я. — Эта задача мне самому по силам. Твоя помощь требуется в ином весьма деликатном вопросе. Проходи же.
И мы направились в гостиную.
Клэр тоже стала очень важным атрибутом новой жизни Эрика. Разумеется, она не была Ангелом. Ангелы в наше время уже почти не встречаются, к величайшему сожалению, человечество истребило их. Отыскать хотя бы одного теперь — большая удача, а Эрику посчастливилось встретить двоих. Клэр была не из их числа. Она казалась далекой от прекрасных небесных созданий, впрочем, как и представителей рода людского — лишняя в обоих мирах, разве могла она отыскать себе место?
Когда я нашел ее пять лет назад, никто из травивших бедняжку мерзавцев и подумать не мог, будто это безмолвное создание в четыре фута ростом сгодится на большее, нежели унизительная работа в ярмарочном балагане. У приходящих позабавиться горожан девочка вызывала снисходительные улыбки из-за своей наружности — многим позже это стало главным ее преимуществом. Глупцы отказывались всерьез воспринимать лилипута. Но она оказалась весьма способной. Клэр была одним из самых сообразительных подростков, что мне доводилось встречать: уже тогда она видела истинную картину мира, чувствовала незримую паутину, связывающую всех людей меж собой, и начинала понимать, за какие нити следует потянуть, дабы получить желаемое. Чтобы полноценно раскрыться ей не хватало только ресурсов — ресурсов и, разумеется, мудрого наставника. Было бы кощунством бросить юное дарование на произвол судьбы. И я взял ее под свое крыло.
Клэр была прилежной ученицей. С особым рвением она постигала науки и очень быстро заслужила место моей личной помощницы к огромному недовольству мадам Жири, ведавшей в то время моим шоу. Вероятно, я был излишне поспешен и действовал старухе назло, но ни разу не пожалел о принятом тогда решении. Это дитя стало бы настоящим сокровищем для любого дельца, однако вскоре Эрик с удивлением осознал, что обрел в ее лице нечто-то совершенно новое — почти настоящего друга, которому можно довериться. Ее беззаветная, собачья преданность приводила меня в восторг. Безжалостная к прочим представителям рода людского, Клэр готова была на все ради своего господина, любую тайну, доверенную ей, она бы скорей унесла в могилу, чем кому-то выдала. Поэтому она знала обо мне все. Почти все.
В гостиной я взялся за перевязку. Укус не был таким уж серьезным увечьем, однако перепачкавшийся платок не мог защитить ранку от моих собственных когтей, которые, без сомнения, разодрали бы саднящую серую плоть до костей. Бинт туго обвязывал кисть, а помощница лишь наблюдала за этим, терпеливо ожидая, когда ее хозяин соизволит заговорить. Наконец я решил посвятить Клэр в подробности вчерашней ночи и моего утреннего пребывания в участке. Странно, как легко Эрик припоминал теперь детали, как хладнокровно, словно опытный хирург, извлекал ужасные образы из собственной памяти. Слова оставляли горьковатый привкус на языке, однако сердце и разум оставались пугающе безучастными. Казалось, события эти были частью мрачной фантазии, рожденной в холодной ночи — и теперь, после пробуждения, стоило поскорее забыть о пугающей выдумке. Когда я закончил свой рассказ, рука моя давно уже была перебинтована.
— Ну, что ж, Мастер, — произнесла Клэр крайне сосредоточенно, — вы всегда ценили мою честность. Скажу откровенно: в участке вы повели себя… необдуманно. Однако вы достаточно долго знаете Рауля де Шаньи и лучше понимаете, как с ним бороться. Просто будьте осторожны. Смотрите, чтобы ваш собственный обман не вышел вам боком.
Она посмотрела на укутанного Густава.
— Что будете делать с мальчиком?
— Не знаю. Поэтому ты здесь.
— Простите, Мастер, но я понимаю в детях не больше вашего. Мои знания ограничиваются тем, что они, в отличие от меня, растут и очень любят кидаться камнями.
… Да, камни. Особенно, когда ты не можешь ответить. Это я хорошо помню…
— Прошу, Клэр, мне очень нужна помощь! —в отчаянии взмолился я. — Я не смогу один, я сделаю что-то неправильно, я его покалечу, Клэр. А если с ним что-то случится, то я не переживу, потому что… Эрик уже и так слишком много потерял…
Я глядел на нее искоса, сам до конца не понимая, была ли моя мольба частью спектакля, сродни тому, что видел сегодня недоумок Сноу, или же искренние чувства, томившиеся в глубине черного сердца, вырвались наконец наружу. Клэр понимающе кивнула и едва слышно произнесла:
— Я постараюсь помочь, Мастер.
Какое-то время мы провели тишине. Я был благодарен Клэр, но больше мне говорить не хотелось — не хотелось делать вообще ничего, только лечь и больше никогда не вставать. Голова налилась свинцом, и мне вспомнилось вдруг, что, не считая короткого обморока в полицейском участке, я был на ногах уже больше двух суток. С тех самых пор, как Кристина появилась в Нью-Йорке.
… Кристина, Кристина, Кристина!..
— Ох, — простонал Густав, завозившись на диване.
Я напрягся: было совершенно не понятно, что произойдет дальше, и ненавистное чувство растерянности заставило меня вцепиться узловатыми пальцами в подлокотник. Клэр глаз не сводила с ребенка.
Мальчик попытался встать, но запутался в пледе и с грохотом рухнул на пол, больно ударившись о паркет.
— Ой, — пискнул он, затем поднял на меня печальный взгляд и обиженным тоном спросил: «За что?»
… Мне знаком этот вопрос. Эрик задается им, сколько себя помнит…
Густав бессильно уронил голову на пол и, кажется, снова впал в беспамятство. Я выдохнул.
— У мальчика, верно, сильное потрясение, — сказала Клэр, пока я укладывал Густава обратно на диван. — Думаю, хороший сон пойдет ему на пользу. И вам тоже.
— Хм?
— Возможно, вам стоит немного вздремнуть, Мастер?
— Но…
— Я, разумеется, соглашусь последить за ним.
В усталом взоре моем мелькнула тень благодарности – едва ли Клэр рассчитывала на иную реакцию.
— Спасибо… Разбуди меня, если он очнется, — сказав это, я неловко поднялся и, едва волоча онемевшие ноги, уполз в свои покои.
… Если он очнется? Почему я сказал «если»? Ох, неважно… Мне просто нужно восстановить душевные силы…
***
Спальня. Моя спальня. Большая, пустая, идеально вычищенная комната. Не было в ней почти никакой мебели, кроме аскетичной кровати и тумбы, не было и личных вещей: никаких украшений, или случайно забытой книги, или брошенной одежды, или распятия над изголовьем (или что еще бывает спальнях нормальных живых людей?). Из-за отсутствия подобных мелочей, комната казалась нежилой. По-иному и быть не могло. Я почти никогда не использовал спальню по назначению. Так и не привыкший к человеческому распорядку, я обыкновенно работал несколько суток кряду, и сон настигал меня, где придется. Бывало, я спал на кушетке в музыкальной зале, в кожаном кресле в библиотеке, в своем кабинете, в комнате Ро… Словом, настоящая постель была очередным бессмысленным атрибутом. Конечно, случалось, я проводил дни или ночи здесь, и пустота меня угнетала – в конце концов, Эрик всегда принадлежал к сорочьей породе. Мне трудно бывало устоять перед блеском музейных безделиц, меня волновала экзотика стран, в которых я еще не успел побывать: хотелось наполнить покои колдовскими масками, крохотными фигурками демонов, веерами из шелка и диковинными клинками…
Однако я запретил себе украшать спальню.
Вещи порой вызывали неестественную привязанность, так что потом их трудно было оставлять, а я до сих пор жалел о своей маленькой обезьянке. В старые времена она являлась моим единственным собеседником! Теперь вместо этой игрушки у меня появилась Клэр, но все же, наученный горьким опытом, Эрик решил не заводить больше слишком личных вещей. Уж лучше пустота.
Я вошел, закрыл дверь, задернул плотные шторы, разделся, снял маску и позволил смертельной усталости свалить себя с ног. Я боялся, что если совсем расслаблюсь, засну сейчас, то тяжесть прошлой ночи обрушится на меня разом и раздавит, вновь ввергнет в безумие, которое почти отступило за последние десять лет. Сердце мое будто кто-то сжал холодными пальцами, мертвое тело пронзила дрожь, но сил бороться со сном больше не было, и я провалился в небытие.
