***
Девушка влетела в артистическую комнату, легкая, как осенний листочек, подхваченный ветром, невообразимо прекрасная и обворожительная. На ее бледно-розовых губах, таких манящих и нежных, играла мечтательная улыбка — самая замечательная на свете улыбка, способная унылый сентябрьский вечер превратить в приятный весенний день, когда сердце, наполненное тысячей мелодий, вырывается из груди — а синие глаза ее горели ярче, чем огни ночного Парижа. Она подошла к небольшому окну и с некоторым удивлением взглянула на красную розу, сиротливо лежавшую на подоконнике. Сгорая от нетерпения, я сжал кулаки. Девушка немного подержала цветок в руках, но затем осторожно, словно боясь сломать, положила обратно. — Вам не нравится, дорогая? Она вздрогнула, как и всегда, услышав мой голос, но потом с невероятной теплотой произнесла: — Ангел! Этот ее тон, доброжелательный, любезный, искренне радостный, сводил меня с ума: с Эриком никто раньше так не разговаривал. Я всегда хотел собеседника, принимающего меня за равного, но чтобы во мне видели нечто большее, высшее существо… нет, такое было за пределами моих мечтаний. Я прислонился к гладкой поверхности зеркала и просто наблюдал за ней, за ее грациозными движениями, затаив дыхание: девушка смущенно оправила платье и, подплыв к двери, выглянула в темный коридор, проверяя, есть ли кто поблизости, а затем заперлась изнутри. Хотя никого и быть не могло, я позаботился, чтобы ни один любопытный гость не потревожил нас, ведь эти маленькие уроки и беседы через зеркало были самой большой драгоценностью в моей жизни, которую я ревностно оберегал от чужих глаз и ушей. Втайне я надеялся, что Кристина относится к этим занятиям точно так же. — Вы сегодня пребываете в состоянии некоторого душевного подъема, я вижу. Будьте с этим осторожны, моя дорогая, не забывайте — настоящий певец должен не только радоваться, но еще и страдать. — Конечно, Вы правы, учитель, — восторженно произнесла Кристина. — Но радость, которая наполняет меня сейчас, невозможно сдержать. Мне так хочется поделиться ей со всеми! Как жаль, что меня не поймут или опошлят мое счастье гнусными слухами. Но Вы, мой небесный покровитель, Вы не осудите меня, поэтому я доверю Вам свою скромную тайну! Хотя, Вы, наверное, всё уже знаете… — Разумеется, знаю, — солгал я, — но если вам, моя дорогая, нужно высказаться, то я готов слушать. Вы ведь понимаете, что на свете у вас нет друга более надежного и преданного, чем я. Кристина ничего не ответила. — Вы мне не доверяете, дитя? — Конечно, доверяю, Ангел. Простите, что обидела Вас своим молчанием, — она взволнованно вздохнула. — Помните, Вы говорили, что мне нужно найти свое вдохновение, образ, который вознесет мою душу на небеса, лишь тогда я смогу достичь вершины вокального искусства. Так вот, — она прикусила губу, — кажется, я нашла. — Нашли? И что же это? — Любовь. …Что? Она сказала «любовь»? Не просто сказала, а произнесла одухотворенно, и улыбнулась чуть шире, и глаза ее засияли еще ярче. Не похоже, чтобы это относилось к мне… — Вы нашли любовь? — спросил я напряженно. Девушка опустила глаза в пол, а ее белое фарфоровое личико покрылось пунцовым румянцем. — Не совсем, — тихо ответила Кристина, — просто… Сегодня в Опере я видела своего давнего знакомого… Мы некоторое время росли вместе, он был тогда очень милым и добрым мальчиком… Но сейчас, сейчас он, кажется, совсем изменился, стал таким большим и красивым, очень-очень красивым, важным… Однако, он все такой же милый и добрый, — она в волнении заломила запястье. — Мои слова могут прозвучать несколько развязано, но я буду честна перед Вами, учитель. Его лицо пробуждает в моей душе самые жаркие, самые невероятные чувства, мне хочется улыбаться ему, говорить с ним, мне хочется петь для не… — Хватит! — возмущенно воскликнул я, не сумев сдержать нахлынувшие обиду и ревность. — Прекратите! — Ох, умоляю, простите, Ангел! Я что-то не так сказала? Мое признание обидело Вас? — Нет! — голос мой звучал резко и скрипуче, совсем не по-ангельски. — Ваше признание не обижает меня, но оскверняет мой труд! Если вы хотите и дальше продолжать наши занятия, то вам придется забыть об этой влюбленности: вы должны быть чисты и невинны, чтобы донести до людей музыку ангелов! — Моя душа чиста… — Оставьте все мысли об этом юнце! Вы должны любить только музыку, ваше сердце принадлежит Ангелу Музыки! Ваше сердце принадлежит… — я успел замолчать, избежав краха собственной лжи, едва не сказав: «мне». Кристина долго ничего не отвечала. Беседа явно расстроила девушку, и у меня сердце болезненно сжималось при взгляде на ее печальное лицо. Хотелось выйти к ней, извиниться, обнять и утешить несчастное дитя. Но с другой стороны я был ужасно зол на нее. Я ведь делился с ней единственным, что было в моей опустошенной жизни, тем, что являлось для меня опорой в самые тяжкие минуты — я отдавал ей свою музыку, а значит она должна была любить меня! Меня! …Вот дьявол! Я так долго выстраивал свой путь к счастливой жизни, к мечте, но сейчас, когда до небес осталось всего несколько шагов, когда можно просто протянуть руку и взять, появляется кто-то, рушащий мой план. Нужно узнать, о ком она говорит. Нужно узнать… — Вы как всегда правы, учитель, — грустно произнесла Кристина, — я что-то уж слишком замечталась. В самом деле, навряд ли он вспомнит девочку, с которой дружил в детстве, навряд ли он узнает меня теперь, — в блеклом свете газовой лампы блеснула слезинка, скатившаяся по белой щеке, и девушка зашептала. — Рауль, кажется, меня не замечает. А даже если и заметит, то глядеть на меня не станет: я ведь всего лишь простая хористка, а он — виконт. Как земля и небо. — Как земля и небо, — повторило эхо. …Нет, нет, все не так. В моем понимании Кристина была небом, безоблачным и чистым, она не могла быть землей, я был землей, даже глубже земли, ниже — я был, тьмой, прячущейся в сырой, мрачной норе… — Вы не простая хористка, моя дорогая мисс Даае. На ваших хрупких плечах лежит огромная ответственность, вы должны нести небесное чудо, ваш ангельский голос, в мир. Я обещал вам, что мы покорим Париж, и я сдержу слово, если и вы кое-что мне пообещаете. Вы забудете о всех мирских радостях, посвятите себя служению Ангелу Музыки и все свое свободное время будете проводить со мной, — при этих словах сердце мое бешено заколотилось, — мы будем заниматься музыкой, превращая ваш голос в совершенный, послушный инструмент. Прошу вас, дорогая, пообещайте мне, что не будете разрушать наш с вами хрупкий мирок и искать ложное вдохновение в чужих объятиях или в легкомысленной влюбленности. — Я обещаю, Ангел. Я смотрел на нее сквозь стекло, на ее прекрасное лицо, в ее честные синие глаза, обрамленные густыми ресницами, и убеждался, что Кристина искренне верит в данное ей обещание. Но доверять ей я не мог: несмотря на внешнюю кротость, в душе у девушки горело пламя такое же, как у меня, и если она и вправду влюбилась, то дела обстояли из рук вон плохо. У меня оставалось не так много времени, чтобы подготовить Кристину к… себе. Я давно уже решил, что после ее первого настоящего выступления, после нашего общего триумфа, признаюсь Кристине в обмане, раскрою ей свою тайну, но теперь события придется форсировать, и все из-за появления этого глупого «друга детства». …Надо будет разузнать про него побольше. Но это потом, а сейчас настало время музыки… — Хорошо, моя дорогая, ваше обещание принято. И теперь мы наконец можем приступить к нашим занятиям, — я вздохнул. — Итак, начнем…***
Кристина погасила стоящую на прикроватной тумбочке лампу и бессильно упала на тоскливо скрипнувшую кровать. Было прохладно, но ей все казалось, будто бы воздух вокруг горел, будто бы всю теплоту, всю жизнь высосали из ее хрупкого тела, она была совершенно измотанная, но довольная, как и всегда, после занятий с Ангелом Музыки. Девочка уже и думать забыла о странном споре, и о чересчур личном тоне ее гениального учителя, потому что усталость валила ее с ног. Как только милая ее головка оказалась на мягкой подушке, веки налились свинцом, и она почти моментально уснула, даже не успев укрыться. Сквозь дремоту Кристина прошептала: — Спокойной ночи, папочка… А потом: — …спокойной ночи, Ангел… Это заставило меня улыбнуться. Как же прекрасно звучало пожелание из ее уст. Из ее сладких уст… Я, конечно, не знал наверняка, но мне почему-то казалось, что ее пухлые розовые губки имеют сладкий, почти сахарный вкус, или, возможно, вкус ягодного десерта, или… …Нет, о таких вещах лучше не думать, особенно ночью, когда находишься в непосредственной близости от нее. Зря я сюда пришел, зря… В груди у меня поднялось какое-то странное волнение, душа трепетала при взгляде на спящую девушку, и внутри снова проснулось то пламенное желание, с которым я успешно боролся каждую ночь. Лишь теперь, когда она окончательно погрузилась в сон, я осмелился подойти… -…и спокойной ночи, любовь моя… Эрик всегда был ловким и легко держал равновесие, перемещаясь над сценой, но сейчас споткнулся фактически на ровном месте, чудом сумев не наделать шума. К счастью, сон Кристины был уже довольно крепким. Не поднимаясь с пола, я на коленях подполз к кровати, положил голову у ног девушки и, сомкнув глаза, зашептал: — За что вы так со мной, моя милая Кристина? Неужели я не могу быть вашей любовью? Зачем вам нужен кто-то еще? Я много не прошу, лишь крошку, капельку вашей любви — мне было бы вполне достаточно, нам было бы достаточно. Со своей стороны я бы просто утопил вас в любви, моего позднего, страдальческого чувства хватит, чтобы поглотить целый мир, погрузить его во тьму! — снова печально улыбнулся. — Между прочим, так и будет, если вы мне откажете, если отвернетесь от меня: весь род человеческий разделит мою печаль, потому что я устал умирать от тоски в одиночестве. Я клянусь вам, что все будут плакать, когда вы предадите мое чувство… — и тут же осекся, — …«если», я хотел сказать «если»… Несколько минут я просидел, с закрытыми глазами, думая о том, как замечательно сложится моя жизнь, если Кристина полюбит меня по-настоящему. Когда она меня полюбит. …Я буду целовать ее каждый день, каждый час, а может быть и чаще. Это будет прекрасная, сладкая жизнь, полная музыки и счастья, жизнь-сказка, о которой раньше было страшно мечтать… Я открыл глаза, взглянул на ее маленькие бледные ножки и, повинуясь странному желанию, потянулся к ним своими сухими, потрескавшимися губами. …Интересно, если я поцелую ее сейчас, она почувствует? Не стоит рисковать, из-за этой минутной слабости могут рухнуть все надежды на счастливую жизнь… …Но как же хочется… Я представил, что будет, если Кристина проснется сейчас и увидит меня. Она закричит или онемеет от ужаса, в любом случае это будет конец, все труды мои окажутся напрасными, и я сгину в темном, сыром подвале, совершенно одинокий. …Хотя… что мешает, забрать ее прямо сейчас? Просто взять и унести с собой, никто никогда не узнает, куда она делась, а мне вовсе не нужно будет больше ждать, не нужно будет больше усмирять зов плоти, она станет моей женой на веки вечные, и это будет хорошо… Я вскочил и попятился назад, устрашившись собственных желаний. Грязные, какие же грязные мысли крутились в моей ужасной голове! …Нет, Кристина должна добровольно согласиться быть с мной, иначе она будет несчастна, а разве смогу я сам быть счастливым, глядя на ее страдания?.. …Будто бы есть шанс, что она согласиться! Да, не одна здравомыслящая девушка не станет добровольно жить с трупом, любить труп, делить с трупом ложе!.. Сердце мое бешено стучало, мне не хватало воздуха, но я сумел подавить зародившийся в груди стон. …Успокойся, успокойся, успокойся!.. Закрыл глаза, но стало только хуже, потому что фантазии мои пробудились, заиграли с новой силой, путая прочие мысли, делая меня заложником собственной похоти. Я прижался головой к холодной стене. Нет, нельзя было сюда приходить, здесь стояла невыносимая жара и духота, пот катился с меня градом, и разум горел; я расстегнул верхнюю пуговицу на сорочке, однако это тоже не помогло: я продолжал плавиться, как зажженная свеча. Кристина, казалось, наоборот замерзла. Она свернулась калачиком, прижав колени к плавно вздымающейся груди и дрожа от холода, и нынешний вид ее, вид замерзшего невинного ребенка, несколько остудил мой пыл. Я снова подошел к кровати и укрыл девочку; руки мои дрожали от напряжения. …Слишком далеко, нельзя заходить слишком далеко, еще один шаг и я пересеку черту, после которой уже не смогу остановиться… Сладкий дурман снова окутал меня, совершенно лишив контроля над телом. «Просто прикоснись, — нашептывал голос, — ничего дурного не случится, если ты просто прикоснешься к ней. Она не растает, будто облако, не покроется язвами и даже не проснется. Просто потрогай ее нежную кожу, тебе нечего бояться…» …Мне нечего бояться… Подчинившись голосу своей страсти, вовсе не думая о последствиях, я протянул руку к спящей Кристине, с явным намерением дотронуться до ее милого личика. Сначала кончики моих длинных и тонких, как паучьи лапки, пальцев опустились к ее головке и зависли в сантиметре над белым лобиком. Я проводил рукой над ее лицом, почти прикасаясь: над ее веками, над маленьким носиком, над губами. Дыхание мое стало редким и судорожным, я ужасно боялся разбудить девушку, поэтому решил прекратить. …Мне должно быть достаточно такого ночного свидания… … Нечего бояться… давай… …Я ведь никогда не прикасался к ней прежде. Но лучше не делать этого, лучше уйти, уйти прямо сейчас… … Трус… трусы никогда не получают желаемого!.. И вдруг моя противная, влажная, костлявая ладонь оказалась на ее мягкой, теплой щечке. Муха попалась в паутину. Я перестал дышать. Совсем. Тело пронзила острая боль, будто молния ударила, я скорчился от сильной судороги и застыл, не в силах пошевелиться. Это необычное новое ощущение по силе и яркости своей в тысячу раз превосходило всё, что я испытывал прежде — испепеляющее, горящее чувство, безумно приятное и притягательное, выжигало все на своем пути, оставляя одно только желание, единственную мысль: «Еще!» …Была какая-то причина, по которой я не мог забрать Кристину прямо сейчас, несколько мгновений назад я осознавал это довольно четко, но теперь… Я попытался вспомнить, но в голову ничего не пришло, разум был заполнен совершенно другим. …Еще!.. Мне очень не хотелось убирать руку. …Нет, не стану убирать. Эрик, наверное, умрет, если разорвет эту волшебную связь… …Еще!.. …А что если она проснется? Кажется, я думал об этом пару минут назад. Кристина будет кричать: Эрик не любит, когда люди кричат, но в данной ситуации крик пойдет нам на пользу, ведь придется зажать девушке рот, а значит появится приемлемое основание прикоснуться к ее губам… …Еще!.. Кристина сморщила носик из-за неприятного запаха, который источала омертвевшая ладонь, и перевернулась на другой бок, стряхнув мою руку. Я сделал пару шагов назад. Чары пали… …Нельзя было сюда приходить!.. Я чувствовал, будто исхлестал сам себя, хотелось смеяться и плакать одновременно. …Что за извращенная привычка смаковать собственное страдание, свою ущербность?.. Просто мне больше нечего было смаковать. Я в очередной раз стоял перед аппетитным блюдом, вдыхал прекрасный аромат, но, не попробовав даже маленького кусочка, вновь уходил голодным. …Довольно опасное предприятие: я рискую вообще ничего не отведать, учитывая, что у меня появился конкурент. Я обязательно разберусь с соперником, но не сейчас. Позже… …На сегодняшнюю ночь мне достаточно впечатлений. Я непременно перенесу их на бумагу — «Триумфальному Дон Жуану» все еще не хватает огня… С этой мыслью я растворился во мраке…***
— Доброе утро, Дрункард, — поздоровался я, выныривая из мрака. — А, это ты, Элизабет, — лениво зевая, ответил дежурный, — и где же ты забыл свою юбочку? Я натянуто улыбнулся. — Забавная шутка. — А то, — хмыкнул он, почесывая горбатый, сизый нос. — Чего ты забыл в участке в такое время? Ты дома то бываешь? Вопрос его меня насторожил, ведь в последние дни я даже ночевал в участке. — Да так, решил прийти пораньше и немного поработать. «Кроме меня ведь некому», — продолжил я мысленно. — Поработать, — буркнул угрюмый дежурный, — у тебя что, шило в заднице? Что ж тебе спокойно не сидится? — Просто я люблю свое дело, Дрункард. — Ох! Все мы его любили, мальчик мой. Все жаждали справедливости и очищения города. Гонялись повсюду за этими наглыми преступниками, сажали их, думая что приносим пользу обществу. Мы были молодыми идиотами. Однако годы сделали нас умнее, и эти глупые юношеские фантазии прошли… Знаешь, Кюри, когда поработаешь здесь с мое, то поймешь, что в нашей работе самое драгоценное — это минуты тишины и сладкого бездействия. Вот, как сейчас, — он потянулся. — Эх, не хватает только… — дежурный бросил на меня снисходительный взгляд, а потом, брезгливо сморщившись, махнул рукой, — а, ты все равно не поймешь… — Этого не хватает? — поинтересовался я, извлекая из-за пазухи блестящую бутылку. Он посмотрел на меня удивленно, а потом его одутловатое лицо расплылось в довольной улыбке. — А ты растешь, мальчик, растешь на глазах. Ну, ну, наливай… Дежурный вытащил из ящика стола стакан, вытер его заляпанным рукавом и подвинул ко мне. — У меня только один, Элизабет, и я, как радушный хозяин отдам его тебе. Да не кривись ты, он чистый, я из него только вчера пил! — Спасибо, но я, пожалуй, откажусь. Не пью по утрам. Я собирался налить дежурному виски, но он категорично замотал головой. — Нет, нет, я так вкуса совсем не распробую… Дай-ка сюда, — мужчина выхватил у меня бутылку и покрутил ее в руках. — Стоящая вещь… Это был самый дешевый виски, который я стащил у одного из констеблей. — Эх… початая, — недовольно продолжил Дрункард. — Да, — солгал я, — мне очень захотелось ощутить этот чудесный запах. — Я тебя не виню, Элизабет. Мало кто может устоять перед ароматом волшебного зелья, — при этих словах ноздри дежурного раздулись, и он мечтательно закатил глаза. — Да-а-а… Дрункард сделал крупный глоток и зажмурился на мгновение. — Какой благородный вкус, Элизабет. Я чувствую здесь горечь истинного виски… Мне оставалось только надеяться, что старый тупица не догадается о броме — истинной причине горечи напитка. Снова приложившись к горлышку, дежурный залпом уговорил чуть ли не половину бутылки. — Оставлю вас наедине, — пробормотал я и, спрятавшись за поворотом коридора, занял выжидающую позицию. Труды мои вскоре дали плоды, и Дрункард, глупо улыбаясь, с грохотом уронил голову на стол. Путь был чист. Подкравшись к столу, я взял связку ключей, небрежно брошенную дежурным, а затем скрылся за старой, разбухшей дверью, с выцветшей надписью «Изолятор». Внутри оказалось пусто. То была наглядная иллюстрация работы местной полиции: то ли мы оказались настолько хороши, что в городе не осталось ни одного преступника, то ли все они бродили тогда на свободе. Я заглянул в одну из камер. Там никого не было. Вторая камера тоже сначала показалась мне пустой, и я бы прошел мимо, если бы вдруг не услышал тяжкий вздох. Человек был там все время. Как же я сразу его не заметил? Господин Рауль де Шаньи вовсе не прятался от меня — он просто сидел на нарах, уставившись в стену и ритмично покачиваясь. Он выглядел как-то иначе. Что-то явно надломилось в его душе; внутренняя сила и благородный свет, которые так ясно виделись мне еще вчера, исчезли куда-то, и я с трудом узнал в сидящем человеке подозреваемого: он походил теперь на старый особняк — некогда роскошный, но выгоревший почти дотла и всеми покинутый. В опустевших глазах его читалось абсолютное отсутствие жизни. — Здравствуйте, мсье де Шаньи, — заговорил я на нашем родном языке, но мужчина мне не ответил. Кажется, он вообще не замечал посетителя. — Я принес вам чистую рубашку. Вы здесь уже четыре дня, и мне подумалось, что… Нет, он меня не слышал. Мысли его были далеко отсюда. Нарушив все правила, я открыл камеру и вошел внутрь. — Господин де Шаньи, — справившись с внезапно охватившей меня робостью, я деликатно дотронулся до его плеча, — как вы себя чувствуете? Узник вздрогнул и медленно поднял голову. «Боже, — подумалось мне. — Что с ним стало?» От его жуткого отсутствующего взгляда у меня все сжалось внутри. Он продолжал смотреть на меня, а потом молча поднялся и взял рубашку. — Надеюсь, она подойдет по размеру. Мне была немного широковата в плечах, так что, думаю, вам будет в самый раз, — смущенно улыбнувшись, пояснил я. — Переоденьтесь скорее. Он послушно начал раздеваться, и я, почувствовав некоторую неловкость, поспешно отвернулся, однако поняв, какую глупость совершаю, оглянулся через плечо. Он, кажется, не мог справиться с пуговицами: мужчина тщетно пытался попасть в петельку, но руки его слишком сильно дрожали. — Давайте, я застегну. Он резко отшатнулся. — Не бойтесь, я просто хочу вам помочь. Не отрывая глаз от пола, он отрицательно замотал головой. — Как пожелаете, — я продолжил наблюдать за его мучительными попытками. Да, упорства ему было не занимать. Закончив с рубашкой, заключенный снова опустился на нары. Я присел рядом. Гнетущая тишина повисла над камерой. От царившего в камере уныния, мне сделалось нехорошо. Трудно было вообразить, как можно провести тут четыре дня и не сойти при этом с ума. — Плохо, — тихо произнес мужчина. — О чем вы? — Вы спрашивали, как я себя чувствую. Плохо. Я не знаю, что мне делать. — Отсюда вы точно ничего не сделаете. Вам нужен надежный человек в городе. — Не понимаю… — Я хочу вам помочь, — твердо сказал я. — Простите, но мне трудно в это поверить. — Боюсь, у вас нет выбора. Навряд ли вы найдете в участке кого-то другого, готового слушать ваши безумные речи о Призраке. Господин де Шаньи задумался на мгновение. — Какова ваша выгода? Если вы думаете, что я в состоянии заплатить вам, то ошибаетесь. — Дело вовсе не в деньгах, мсье, дело в справедливости. Убита еще одна девушка, и чутье подсказывает мне, что кровь ее на руках мистера Уая! Вы единственный, кто обладает о нем хоть какими-то сведениями. Поймите, только вместе мы сможем заставить его ответить за все свои злодеяния! Мужчина промолчал. — Ладно, я вижу, что вы не хотите со мной разговаривать, — взяв аккуратно свернутую рубашку, я покинул камеру. — Однако если этот человек действительно так ужасен, как вы говорите, то представьте хотя бы на мгновение страх, что испытывает сейчас ваш сын, оказавшийся в лапах чудовища. Просто подумайте об этом, хорошо? Я щелкнул замком и, уныло склонив голову, направился к выходу. — Стойте! Вот оно! — Вы правда поможете моему мальчику? — тихо вопрошал господин де Шаньи. — Не в моих правилах бросать детей в беде. — И что я должен делать? — Расскажите мне все, что вам известно о мистере Уае. — О, боюсь мои немногочисленные сведения о нем уже устарели. Он совсем не тот, что был десять лет назад, сейчас у него есть влиятельные друзья и связи, а число людей, поддавшихся его чарам выросло в разы. Я не знаю, как бороться с ним теперь… — У всех есть слабые места, мсье Шаньи. — Да, оно у нас общее… было, — печально произнес мужчина. — Непросто все, — пробормотал я, потирая переносицу. — И неужели нет никого, кто был бы знаком с ним поближе? — Жири… — Что? — Антуанетта Жири. Она знает его уже больше двадцати лет, так что ей должно быть многое известно… — И где же мне ее найти? — Она работает директором в его шоу… — Хорошо, я попробую поговорить с ней. А что вы можете сказать о мисс Фэйтер? — О ком? — Мисс Клара Фэйтер — его доверенное лицо. Мужчина покачал головой. — Я никогда не слышал о ней. — А как насчет Форсайта? Эта фамилия вам знакома? — Нет… Кто это? — Еще одна темная лошадка, мсье де Шаньи, которая должна занять свое место в этой истории. Вчера я весь день провел в архиве, и мне кое-что удалось найти. Впервые о «Фантазме» начали говорить около семи лет назад, и, просмотрев газеты за то время, в «Буревестнике» я наткнулся на интересную статью о мистере Уае, разительно отличающуюся от хвалебного, экзальтированного бреда, который печатали остальные. Автор, некий Форсайт, писал о грязных методах, которые использовал Уай для продвижения своего шоу, и явно намеревался копнуть глубже. Возможно, ему удалось нарыть что-нибудь полезное, но он побоялся об этом писать. — И что стало с этим журналистом теперь? — Ничего. Он так и продолжает публиковаться в «Буревестнике», причем довольно успешно: его статьи имеют большое влияние на общественность. У него довольно много врагов, но тайна личности делает свое дело, и он жив только благодаря тому, что никто не знает его настоящего имени. — Значит, вам его не отыскать? — Я буду пытаться, мсье де Шаньи, и сделаю все, что в моих силах, чтобы восстановить справедливость. — Меня больше не волнует справедливость. Главное, чтобы мой сын был в безопасности. — Хорошо, мсье де Шаньи, — кивнул я. — А теперь нам пора попрощаться — мне нужно уйти сейчас, но я постараюсь заглянуть к вам в ближайшее время. — До свидания, — устало вздохнул заключенный, опустившись на нары. — И будьте осторожны, детектив… — Буду, — ответил я и, довольно улыбаясь, вышел из изолятора. Он назвал меня детективом. Как же приятно это звучало. Сунув рубашку в наплечную сумку и вернув ключи на место, я принялся трясти дежурного за плечо. — Вставайте, Дрункард, вставайте! Он резко вскинул голову, мучительно застонал и, жмурясь от яркого света, буркнул: «Какого черта…» — Вы уснули на рабочем месте. Он посмотрел на стоящую перед ним бутылку, затем снова на меня, и, сощурившись еще сильнее, зашипел. — Это все твой виски! Внутри все похолодело. Я испугался, что старый дурак смекнул в чем дело. — Я уже месяц пытаюсь завязать! От сердца сразу отлегло. Он был достаточно глуп. — Не беспокойтесь, я никому не скажу что видел вас спящим на посту. — Спасибо, дорогуша, — огрызнулся Дрункард. Я сделал вид, будто пропустил последнее оскорбление мимо ушей. — Я готов сохранить все в тайне в обмен на небольшую услугу… — Чего ты хочешь, дьяволенок? — Знаете, не так часто выпадает возможность завести себе воспитанных, интеллигентных друзей, — начал я издалека. — И? — Хочу иметь круглосуточный доступ к задержанному господину де Шаньи. И чтобы никто об этом не знал. Согласны? Он криво улыбнулся. — Хороший план, Кюри, вот только мой сменщик придет через пару часов, и тебе придется договариваться заново. — Так поменяйтесь с ним, — упершись руками в столешницу, я навис над дежурным. — У вас столько выговоров, Дрункард, что даже один маленький проступок может послужить причиной для увольнения, так что на вашем месте я бы сделал все возможное, чтобы не потерять эту работу, — я кивнул головой на полупустую бутылку. — Потому что такого мерзкого пьяницу, как вы, никуда больше не возьмут. — Ах, ты… — Тш-ш-ш, — шикнул я, приложив палец к губам. — Позвольте лучше забрать вашу бутылочку, а то мало ли, кто увидит… — Черт тебя побери, Элизабет! — И вам хорошего дня, Дрункард, — ответил я и громко хлопнул дверью. Как же хорошо все тогда вышло, я даже не ожидал. Думал, вечером мне придется придумывать новую уловку, чтобы попасть к задержанному, но проблема благополучно разрешилась. Я мог встречаться с ним регулярно во время дежурств Дрункарда. Определенно, мне улыбнулась удача. Я посмотрел на часы. Рабочий день еще не начался, но Сноу очень разозлился бы, если бы не обнаружил меня на месте в назначенный час. Ну и пусть. Внутренний дух бунтарства овладел моим сознанием, и я, твердо решив, что у меня есть дела более важные, чем унизительная беготня в участке, немедленно покинул глупое здание. Улица встретила меня мрачным спокойствием и слабой декабрьской моросью. Запрокинув голову, я невольно загляделся на небо: тяжелые грозовые тучи, словно торговые суда, неспешно плыли по нему, и время от времени вдалеке раздавались громовые раскаты. Приближалась буря. — Осторожнее молодой человек, смотрите под ноги! — донеслось откуда-то снизу. Опустив взор, я заметил пару острых, немного раскосых, темных глаз. — Доброе утро, мисс Фэйтер… Девушка пригляделась ко мне внимательней. — А ваша фамилия, если я не ошибаюсь, Кюри. — Не ошибаетесь, мисс Фэйтер. Могу ли я поинтересоваться, что вы делаете здесь в столь ранний час? У вас какие-то проблемы? — Никаких проблем, просто решила зайти и справиться о здоровье уважаемого господина Рауля де Шаньи. Мне было любопытно, почему мистера Уая интересовало здоровье задержанного, но показалось затеей крайне глупой спрашивать напрямую. — Он сейчас не в лучшей форме, несет совершенно бессвязный бред, — я наклонился к лилипутке поближе. — Знаете, у меня сложилось впечатление, будто он умалишенный. Мисс Фэйтер удовлетворенно кивнула. — А могу ли я его увидеть? — Сомневаюсь, мисс. Боюсь вы выбрали не самое удачное время для визита. — Это почему же? — Хм, во-первых, сейчас еще слишком рано для посещений. А во-вторых, я надеялся, что вы не откажете в любезности выпить со мной по чашечке кофе. — Вы меня приглашаете? А как же работа? Навряд ли начальство обрадует ваш прогул. — Не стоит беспокоиться, с начальством я разберусь. Ну что, вы согласны? — Подождите… мне ведь нужно узнать… Еще мгновение девушка колебалась, глядя то на меня, то на полицейский участок, но потом внезапно махнула рукой. — А, к дьяволу его! Я готова. — Хорошо, мисс Фэйтер. Я как раз знаю одно уютное местечко неподалеку, — неспешно шагая, ответил я. — Ведите, я в вашей власти, — нагнав меня, она кокетливо улыбнулась, обнажив щербатый рот. — И прошу не называйте меня «мисс Фэйтер». Я не выношу, когда мою фамилию слишком часто упоминают вслух. — Значит я могу называть вас Кларой? — Лучше Клэр, мне больше нравится Клэр. А как ваше имя, Кюри? — Э… — начал я и застыл с открытым ртом. Она не знала, как меня зовут, а значит я мог избежать неловкости, представившись нормальным мужским именем. Нужно было срочно придумать что-нибудь подходящее… что-нибудь на «Э»… — Э… Эрик… На краткий миг лицо ее скривилось. — Что-то не так, Клэр? — Нет, все замечательно. — Вы выглядите расстроенной. Вас кто-то обидел? — Ничего, просто небольшие производственные разногласия. — Трудно должно быть работать с таким начальством? — поинтересовался я, остановившись на перекрестке. — Вовсе нет. Самый обычное начальство, и работа совершенно обычная — от любой другой отличается лишь количеством нулей в зарплате. — А вы… — Постойте, кхм… Эрик, — перебила меня Клэр. — Давайте не будем сейчас говорить о работе. Нет, именно о работе мне с ней и нужно было поговорить. А точнее, о ее работодателе. — Как пожелаете. До самого кафе мы шли, болтая о какой-то совершенно бессмысленной чепухе; вернее, болтала Клэр, а я делал вид, будто бы ее слушаю. — Ну, вот мы и пришли. — Это и есть ваше уютное местечко? — Да. По-моему здесь варят самый вкусный кофе в городе. Вы тут бывали? — я услужливо распахнул перед девушкой дверь. — Захожу временами. Тут Клэр явно слукавила: видимо, она бывала здесь довольно часто, потому что персонал узнавал ее и улыбаться начинал в тысячу раз приветливее, чем обычно. Разместились мы за маленьким столиком в уголке подле окна, и я помог девушке устроиться на мягком диванчике. В самом деле, мне доводилось посещать это место всего один раз, когда Сноу приводил меня сюда сразу после смерти моего дяди, чтобы поговорить. Тогда он считал, что я смогу заменить почившего родственника в каком-то общем деле, но, увы, надежд сержанта я так и не оправдал. В любом случае, подобное заведение было не по карману обычному полицейскому, но на что не пойдешь ради истины. Зажмурившись на секунду, Клэр потерла колено. — Что с вами? Вы в порядке? — Да, да, все хорошо, — ответила девушка, прихлебнув из чашки свежесваренный кофе. — Просто, мое тело — мой худший враг. Я взглянул на нее с сочувствием. — Вы, должно быть, очень устаете, Клэр. На вашем месте я бы взял пару выходных и поехал куда-нибудь за город с хорошим человеком. — Это намек, Эрик? — она поправила свои жидкие, темные волосы. — Это приглашение… — О, мне безумно лестно, но я вынуждена вам отказать. Мы ведь с вами почти не знакомы, да и выходной мне никто не даст. Я незаменимый сотрудник. — А как же… — я защелкал пальцами, будто бы пытаясь вспомнить, — Антуанетта Жири, кажется… Она не сможет вас заменить? Девушка напряглась. — Антуанетта Жири? А причем она здесь? Вы ее знаете? — Лично — нет, но я же из полиции… — Если вы здесь в качестве полицейского, то мы будем разговаривать по-другому, — в одно мгновение Клэр переменилась, сделавшись очень серьезной. — Пять дней назад из сейфа мистера Уая, где временно хранится вечерняя выручка, была похищена крупная сумма. Доступ к деньгам, помимо мистера Уая, разумеется, имели только я и директор шоу — Антуанетта Жири. После пропажи средств ни ее самой, ни ее дочери, которая тоже работала в «Фантазме», никто не видел. — То есть Антуанетта Жири обокрала мистера Уая? Почему же он не заявил об этом? — Он собирался, но потом случилось это ужасное происшествие с виконтессой Кристиной де Шаньи, и мистер Уай решил, что не стоит отвлекать полицию какой-то глупой кражей. — Он всем сотрудникам позволяет себя обворовывать, а затем просто их отпускает? — Такой уж он человек, наш мистер Уай, — фальшиво улыбнувшись, произнесла Клэр. — К тому же, учитывая наш бюджет, финансовая потеря была ничтожной. Она снова отхлебнула кофе. — Боже, Клэр, но это ведь ложь… Скажите мне, она хоть жива, эта Жири? Почему вы покрываете убийцу? — Я никого не покрываю, Кюри, а ваши обвинения бездоказательны. — Чем ему удалось вас подцепить? Вы ведь не из тех людей, кого можно заинтересовать деньгами. — О, я рада, что хотя бы вы это заметили. На мгновение я задумался, пытаясь понять, как мне расколоть толстый панцирь, которым себя окружило это крохотное существо. — Вы читаете газеты, Клэр? «Буревестник» читаете? — Да, но какое это имеет значение? — Значит, вы знаете об убийстве Марты Уиннинг. — Горничной? — Горничной, — кивнул я, — простой девочки, которая должна была выйти замуж через два месяца, нарожать кучу детишек и счастливо жить до самой старости, как множество других женщин по всему миру. Но она уже не сможет, потому что ее убили, Клэр. И мы с вами оба понимаем, кто это сделал. Вы не боитесь оказаться однажды на ее месте? Неужели вам не страшно? Девушка отвернулась к окну и, глядя на свинцовые тучи, тяжко вздохнула. — Страшно… Мне безумно страшно, Эрик… Но что я могу поделать теперь? Я слишком крепко запуталась в этой паутине… — Обещаю защитить вас, если вы расскажете мне… — я наклонился к ней, — …о Призраке. — Вы и о Призраке знаете? — шепотом спросила Клэр, встревоженно озираясь по сторонам. — Хорошо, я вам все расскажу, — она вновь вздохнула, будто бы собираясь с силами. — Это случилось пять лет назад, прямо в ночь моего шестнадцатилетия — тогда я увидела его впервые. Я очень хорошо помню ту встречу, — речь ее стала тихой и таинственной. — Ровно в полночь, когда старые часы отбили двенадцать раз, я проснулась, почувствовав странный, жутковатый холодок. Окно, которое вечером точно было закрыто, оказалось отчего-то распахнутым, и легкий, призрачный тюль колыхался, словно подхваченный чьей-то невидимой рукой. Вынырнув из-под теплого одеяла, я подошла ко входу, чтобы позвать кого-нибудь запереть окно, потому что сама навряд ли смогла бы это сделать, но открыв дверь, замерла в ужасе… Он был там… Вокруг его длинной, стройной фигуры, развивался плащ, словно сотканный из клубящихся теней, кожа источала бледное сияние, а в черных глазницах его пылали страстные, безумные огни. Он протянул мне свою тонкую, белую, как снег, руку. Крик застрял у меня в горле, и я просто стояла, не в силах отвести взор. «Следуй за мной, дитя, — зазвучало прямо в моей голове. — Следуй за мной и ничего не бойся…» Словно завороженный я слушал ее, жадно ловя каждое слово. — Я не могла сопротивляться этому величественному, властному голосу, и послушно зашагала следом за ночным гостем, — продолжила девушка. — Он увел меня прочь из дома, мы шли все дальше и дальше, и вскоре я совсем потерялась, потому что ничего не могла разглядеть среди высокой травы. Наконец, мы остановились у берега огромного озера, которое, как мне раньше казалось, находилось в нескольких милях от дома. Я снова почувствовала на себе его страшный, пылающий взгляд. «Смотри, дитя, не подходи ближе, — предостерег он. — Тебе стоит опасаться темной воды… Это наше семейное проклятие…» Впечатленный глубиной чувств, которые Клэр вложила в свой рассказ, я не сразу сумел совладать с нервной дрожью и тихо спросить: — Семейное проклятие? Вы что, родственники? — Да, — шепотом ответила девушка и, жестом пригласив наклониться поближе, зашептала мне на ухо, — он мой дедушка… Я отстранился от нее в некотором замешательстве. — Подождите, я не совсем понял… Мистер Уай ваш дедушка? — Причем здесь мистер Уай? Я думала, мы говорим о Призраке, — спокойно объяснила девушка. — Когда я была подростком, ко мне являлся дух моего предка и предупреждал об опасностях. Я очень удивилась, когда вы спросили о Призраке, потому что раньше никому не рассказывала эту историю. Гордитесь, вы первый… Она допила свой кофе. — О, Клэр… Вы ведь просто морочите мне голову, не так ли? — Ну, — поджав губы, она отодвинула от себя чашку, — мне кажется, это взаимно… Элизабет. Щеки мои вспыхнули, и я неуклюже вскочил, чуть не уронив стул. О, да она все знала с самого начала! — Я заплачу за кофе, — сквозь зубы процедил я и, сунув руки в карманы, обнаружил что они совершенно пусты. В сумке тоже не оказалось ничего, кроме грязной рубашки и блокнота. — Можете не беспокоиться о деньгах, Кюри, — вздохнула Клэр. — Я разберусь сама. Видите ли, это мой ресторанчик. Лицо мое вспыхнуло от стыда, и я бросился к выходу, дав себе слово никогда больше сюда не приходить. — Постойте, — окликнула меня девушка у самой двери. — Да? — нервно обернувшись, отозвался я. — Лучше оставьте мистера Уая в покое. Он законопослушный гражданин. Не ответив ей, я вылетел на улицу, на ходу натягивая поношенное пальто. «Дурак! Идиот! — отчитывал я себя. — Как можно было так просчитаться! Думал, умнее всех, а в итоге эта коротышка просто обвела меня вокруг пальца! Какое унизительное поражение!» Быстрым шагом я направился в сторону участка, проклиная собственную глупость и оплакивая свою самооценку, которая покоилась теперь где-то глубоко под землей. Хорошо, что хотя бы погода была на моей стороне, и тяжелые, грозовые тучи не разродились еще долгим ливнем. Мне представилось, как бы злорадствовал тот же Дрункард, если бы я явился на работу промокшим до нитки... Но все равно лучше было не медлить — не стоило испытывать судьбу. Немного успокоившись, я ускорил шаг, однако удача вновь изменила мне: не успел я преодолеть и половину пути, как вдруг вода мощным потоком обрушились на мою голову, заставив меня вскрикнуть от негодования. — Какого черта?! Я же пытаюсь помочь! Что я делаю не так?! — простонал я, подняв глаза к небу, но ответом мне послужил только во сто крат усилившийся дождь. Я опустил голову и сжал кулаки. — И все равно, я не сдамся… А затем, будто пытаясь показать мне мою же ничтожность, раздался оглушительный громовой раскат — торжествующий аккорд непобедимой стихии…***
… Гроза началась… Я стоял у окна, с интересом разглядывая отяжелевшее небо и чернеющий у самого горизонта бескрайний океан. Крупные капли косого дождя с шумом врезались в стекло и неумолимо стекали по нему вниз, срываясь в бездну этажей. Зазвучал гром. … За долгие годы жизни я приучил себя не бояться этих низких, басовитых раскатов, однако в закромах души моей до сих пор обитает зашуганный звереныш, который с истерической настойчивостью требует, чтобы я забился поглубже в нору. Да, с этими страхами уже ничего не сделаешь, они будут со мной до конца… Я оглянулся на Густава. Мальчик, который еще секунду назад равномерно размазывал по тарелке кашу, предварительно выбрав из нее все орехи и клубнику, внезапно вздрогнул. … Не думаю, что он и раньше был таким пугливым, однако теперь у него появились свои причины бояться грома: уж слишком он резок и страшен, уж слишком грохот его походит на звуки выстрела… — Иди-ка сюда, милый, — ласково позвал я. Густав, осторожно спрыгнув со стула, послушно подплыл ко мне. … После нашего с ним ночного разговора он ведет себя очень странно: с самого утра следует за мной хвостиком по дому и молча делает все, о чем я прошу. Мальчик почти не смотрит на меня; лишь изредка я ловлю на себе его непокорный, но какой-то очень тоскливый взгляд, который заставляет сердце мое рваться на куски… Я снова подхватил сына на руки. — Вы еще не устали? — тихо спросил Густав, прижимаясь к моей груди. — Нет. И никогда не устану. … Он такой легкий, словно пушинка — в нем чуть больше полсотни фунтов… Такое ощущение, что до меня его никто не кормил… — Почему ты ничего не ешь, милый? — Я не голоден… … Ложь… — Ты решил себя заморить? Это способ протеста против моей диктатуры? Мальчик промолчал. — Чудно, — поставив его обратно на пол, я подскочил к столу, схватил тарелку, распахнул окно, так что холодный ветер, вместе с дождем ворвался в комнату, и метнул блюдо вместе с содержимым на улицу. — Что вы делаете?! — воскликнул Густав. — Вы с ума сошли? — Будто бы это так важно? Ты бы все равно не стал есть. — Ну и что? Вовсе не обязательно было выбрасывать тарелку из окна! А если бы вы в кого-нибудь попали? — О, было бы безумно смешно! Причина смерти: убит гурьевской кашей! — Да, очень смешно, — холодно произнес мальчик. — Что может быть забавнее, чем гибель невинных людей? — Невинных людей не бывает, милый. В каждом из них живет свой демон, — ответил я, закрывая окно. — Мысли их полны желчи ко всякому, кто имеет несчастье не соответствовать их представлениям о здоровье и культуре. Они готовы напасть на любого «чужака», заклевать его до смерти, так что порой убийство является единственным способом защититься. Густав ничего мне не ответил. … Видно, он еще слишком мал, чтобы понять меня в полной мере… Хотя, если задуматься, то навряд ли я вообще хочу, чтобы сын понимал эту сторону моей жизни — уж лучше пусть остается в неведении… — Полагаю, мне следует извиниться перед тобой за свое неадекватное поведение, — продолжил я, не отрывая взгляда от неба. — Вероятно, я и правда немного перегнул палку. Дело в погоде — гроза всегда подобным образом действует на нервы Эрика. …Это чистая правда. Голову мою будто стянули тугим металлическим обручем… Мальчик не промолвил ни словечка. — Ты теперь со мной не разговариваешь? В ответ лишь проклятая тишина, разбитая в щепки мощным грохотом. …Да уж. Сегодня он объявляет мне голодовку, бойкот и смотрит этим непокорным, испытывающим взглядом, а завтра начнет возводить баррикады из стульев и петь песни о свободе! Кажется, здесь пахнет маленькой революцией… — Ладно, не хочешь отвечать — не надо. Мы поговорим, когда ты будешь готов, — немного устало сказал я. — А сейчас вернись, пожалуйста, за стол… Сделав вид, будто не расслышал меня, мальчик развернулся и медленно, шаркая ногами, вышел прочь из столовой. Я не стал его останавливать. …Пусть идет… Через минуту послышался еще один мощный удар, правда, уже не громовой — это Густав хлопнул дверью спальни. Я задумался. … Меня, конечно, вовсе не радует перемена в его поведении, но в каком-то смысле это даже можно назвать прогрессом в наших отношениях: теперь я вызываю у него не только страх… Размышления мои прервал раздражающий звук электрического звонка. …Непривычно. Я довольно редко слышу его, потому что к Эрику никто никогда не приходит. Кроме Клэр, разумеется… С чувством некоторого душевного превосходства я пошел открывать дверь. … Посмотрите-ка, кто приполз вымаливать у меня прощение… — Зачем ты звонишь? Разве у тебя нет ключа? — строго произнес я, однако Клэр, пропустив мои слова мимо ушей, просто вошла внутрь. …Кажется, меня сегодня вообще никто не слушает… — Между прочим… — начал я возмущенно, но помощница вновь проигнорировала мои слова и молча протянула мне газету. — Что это? — спросил я, разворачивая немного промокшие листы. … Это «Буревестник». Зачем мне «Буревестник»?.. И тут взгляд мой зацепился за самый крупный заголовок, гласивший:«Мстительный дух открывает охоту!»
— О… — Поздравляю, Мастер, — едко отозвалась Клэр, заметив как округлились мои глаза, — вы снова в игре…***
— Горничная? Да, кому вообще есть дело до этой наглой девицы? — недоумевал я, продолжая разглядывать газету, сидя на диване в гостиной. — Отчего они так всполошились?«Мстительный дух открывает охоту!»,
а ниже мелким шрифтом:«И как еще разжиревшая полиция оправдывает свое бездействие»
… Да, Форсайт в своем репертуаре… Мне стало немного легче, когда я понял, что эта статья не обо мне, но маленький червячок беспокойства все же продолжал точить меня изнутри. — Вы правы, сейчас никого не волнует судьба прислуги, Мастер, но вот работа полиции интересует многих. Уровень преступности в городе растет, как и недовольство среди населения, так что Форсайту нужен был только повод, чтобы вылить на стражей порядка ведро нечистот. — Вполне обоснованное ведро, позволю себе заметить… — Конечно, Мастер. Но вы же знаете, что этот журналист своего не упустит. Вам стоит быть осторожнее, — с тенью заботы произнесла помощница, но, вспомнив, что мы в ссоре, сухо добавила, — и думать головой, прежде чем совершать подобные вещи, — она огляделась по сторонам. — Кстати, а где мальчик? — У себя. Можешь говорить спокойно, Густав не станет подслушивать. — Мастер, вы уверены, что не оставили никаких следов? Ни одна ниточка не должна привести к вам… — С чего ты взяла, что это вообще был я? Клэр задумалась на мгновение. — Вы правы, у меня нет абсолютно никаких оснований, чтобы думать, будто это сделали вы. Но людям не всегда нужны основания, есть те, кому достаточно просто верить. — О ком это ты? Девушка прищурила черные глазки. — Помните, три дня назад вы упоминали некоего Кюри? — Обиженного мальчишку из полицейского участка? Клэр кивнула. — Мы сегодня завтракали вместе… — О, безумно за тебя рад, — съязвил я. — …и он спрашивал меня о Призраке. — Ах. О Призраке, значит. Понятно, — я немного занервничал. — Выходит, Шаньи продолжает вести свои проповеди из клетки… Но мне то не о чем беспокоиться, не так ли? Подумаешь, какой-то глупый Кюри! Он никогда ничего не сможет доказать! Тем более, все это — древняя история; я уже давно не Призрак… — Призрак уже давно не только вы. И я заклинаю вас быть осмотрительнее впредь, Мастер, потому что если вы пойдете ко дну, то утащите вслед за собой и меня, и Форсайта, и еще очень много людей. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, но вы не должны впадать в безумие, господин… Щелк. — Мне нужен едкий натр. — Что? — Гидроксид натрия. Думаю, тысячи фунтов будет вполне достаточно. — Вы меня вообще слушаете? - изумилась Клэр. – Я говорю, что, вам следует быть осмотрительнее, Мастер, а вы замышляете очередное безумство! Считаете, несколько ящиков едкого натра решат ваши проблемы? Лучше подумайте, какой пример своим несдержанным поведением вы подаете Густаву! Я медленно поднялся с дивана, черной тенью нависая над девочкой, и сдавленно зарычал: — Тебе не нравятся мои методы, дорогая? — Возьму на себя смелость заявить, что они слишком безрассудны, Мастер, – пролепетала она, вжимаясь в спинку и трепеща. — Безрассудны? — не сдержав улыбки, я опустился на колено рядом с помощницей и схватил ее маленькую головку руками. — Девочка моя, да что ты знаешь о безрассудстве? — Я… — Тихо, тихо, молчи, — бедняжка дрогнула, стоило мертвой ладони коснуться ее крохотного ротика. — А теперь послушай меня… Ты, Клара Элеонора Фэйтер, никогда больше не посмеешь меня учить! Думаешь, твой господин несамостоятельный идиот, который не может решить свои проблемы? Ох, несчастное создание... Да ты еще не появилась на свет, когда мне уже пришлось научиться бороться со злобными демонами в человеческом обличии, что вечно вьются вокруг. Пусть пути мои порой не ясны, однако всякое мое деяние приносит плоды… порой даже слишком много! Глупо было бы отрицать твою помощь в последние годы, но это вовсе не значит, что я бы не справился без тебя. Без сомнения, ты полезный работник, Клэр, и все же тебе не следует забываться; ты лишь часть механизма, моего механизма — обычная шестеренка среди тысячи прочих, и при необходимости найти тебе замену не составит труда. Так что запомни крепко-накрепко, дорогая: я умею разбираться со своими проблемами! Не становись одной из них, — отпустив девушку, я сел обратно на диван. — И еще… Густав мой сын, и только мне дано решать, какой подавать ему пример. Разумеется, мальчика следует воспитывать в доброте и любви к труду, однако он научится и удавку использовать, если только я того пожелаю. — Мне кажется, вы не совсем правильно понимаете… — О, Клэр, замолчи, замолчи же! Ты была такой хорошей пять лет назад, когда открывала рот только по моему требованию и делала, что приказано, — я вздохнул, бросив снисходительный взгляд на помощницу, отчего-то побледневшую и потупившую взор, а затем спокойно повторил. — Мне нужен едкий натр. Около тысячи фунтов. И молчаливые наемные «рабочие» с доступом к подвалам и чердакам некоторых зданий вблизи полицейского участка. А еще я буду весьма признателен, если ты достанешь для своего господина немножечко дихлордиэтилсульфида на десерт. Можешь устроить мне встречу с Фишером? — Нет, — тихо ответила девушка, изо всех сил стараясь на меня не смотреть. — Он умер полгода назад. — Вот как? У нас есть альтернативный вариант? Мне нужен толковый химик, возможно, аптекарь. Ты должна была найти другого поставщика. — Я не думала, что вам может понадобиться «поставщик», после того, как вы завязали с опиатами, — произнесла Клэр, сжимая и разжимая кулачки. — Значит, ты займешься поисками сегодня, потому что завтра мне уже нужны будут реактивы. Назначишь новому поставщику встречу; я буду безумно благодарен, если она состоится утром, не позже половины одиннадцатого. Сумеешь, Клэр? — Я постараюсь вас не разочаровать, — пришибленно отозвалась она. — Это все пожелания на сегодня, Мастер? — Думаю, да. Ты можешь идти. — Благодарю, — отвернув лицо, помощница положила на диван портфолио, которое все это время прижимала к груди. — Вот, тут документы на мальчика… Судорожно вздыхая, девушка поспешила к выходу. На краткий миг она замерла у двери. — …теперь он тоже принадлежит вам… — едва слышно прошептала она, — …все для вас… Хозяин… — До свидания, Клэр, — попрощался я, притворившись, будто последние слова ее проскользнули мимо моих ушей, и, дождавшись когда помощница покинет мой дом, вытащил документы. Больше часа я просидел, изучая бумаги, бесконечно перечитывая одни и те же строки, пока, наконец, не удостоверился в их реальности. Закончив, я устало откинул голову на спинку дивана. … С каждым годом читать становится все труднее: буквы расплываются перед глазами, и мне приходится вечно щуриться, чтобы разглядеть мелкий текст. Но, если учесть мой некогда подземный образ жизни и любовь почитать при таинственном, мерцающем свете вечно гаснущих от влажности свечей, удивительно, что я до сих хоть что-то вижу. Это было ожидаемо. Все мои механизмы рано или поздно придут в негодность… Я отнес документы в кабинет и снова выглянул в окно. Там бушевала гроза, угрожавшая затянутся до следующего утра. Могучие тучи, одетые в черные, траурные платья, неподвижно висели над городом, несмотря на все усилия ветра, трагично завывающего, сетуя на собственное бессилие. … На удивление правильная погода. Небо оплакивает лучшего из своих Ангелов… О, Кристина… Чтобы вновь не впасть в меланхолию, которая в моем случае перетекала в расстройства иного толка, я решил провести немного времени с сыном. …Если он, конечно, не прогонит своего несчастного отца в очередной раз. Это будет очень обидно… Сперва я поднялся в библиотеку и взял книгу, ту самую, что отобрал у мальчика два дня назад. …Артур Конан Дойл, «Воспоминания Шерлока Холмса» — одна из немногих современных художественных книг в моей преимущественно технической библиотеке… На самом деле, несколько лет назад я с удивлением обнаружил в себе страсть к подобному чтиву, хоть прежде и брезговал популярной литературой, считая детективы уделом недалеких юнцов и скучающих старых дев — видно, так на мой вкус повлияло Нью-Йоркское общество. Приключения гениального сыщика, раскрывающего дела, зачастую не покидая своей гостиной, очаровали, заворожили меня, да так, что в позапрошлом году я даже заказывал из Лондона «The Strand Magazine», в котором публиковали тогда «Собаку Баскервилей». Ох, бедный пес… …В любом случае, я надеюсь, что Густаву тоже придутся по вкусу эти истории и, возможно, общее увлечение поможет нам немного сблизиться. Ему наверняка понадобится помощь с переводом. Моя помощь… Улыбнувшись собственным мыслям, я бесшумно вошел в детскую спальню; мальчик лежал на кровати и старательно, прикусив кончик языка, карандашом выводил что-то в своем дневнике. Он был так сосредоточен, что заметил меня, лишь когда я подошел совсем близко, и на исписанные листы упала моя тень. — Не думал, что вы ее отбрасываете, — буркнул Густав, пряча записную книжечку под подушку. … Ну, по крайней мере, он со мной разговаривает… Я сел на его постель, положив книгу рядом. — Не хочу сейчас читать, — ответил мальчик, перевернувшись на спину. — А если я тебе почитаю? Он посмотрел на меня задумчиво, а потом тихо произнес: «Почему бы и нет?» … О! И думать не смел, что он так легко согласится… — Хорошо, — довольно промурлыкал я, устроившись рядом с сыном. — Приступим… И я начал читать. Очень скоро книга меня увлекла, сумрачный туман Лондона окутал спальню, я погрузился в историю, ощутив живой азарт расследования, почти забылся и лишь изредка поворачивал голову к зевающем Густаву. …Видно, ночное бдение дает о себе знать… От взора моего не смогла укрыться слезинка, скатившаяся вниз по детскому личику. — Дитя мое, — ласково позвал я, возвращаясь к реальности, и утер его щечку. — Что тебя опечалило? — Ничего. Он перевернулся на бок, чтобы я не видел его лица. Мне сделалось вдруг очень тревожно за мальчика, черное сердце сжалось, почти замирая. — Прости, — прошептал я виновато, прижавшись маской к его плечу, — прости старого дурака, если он снова что-то сделал не так... Пойми, для меня все это так ново… Я никогда раньше… у меня нет никакого опыта… Ох, милый, прошу, скажи, что случилось? — Все в порядке. Просто… — слабым голосом отозвался он, — просто в последний раз мы так читали вместе с мамой… …О… — И что же это была за книга, милый? Однако глупый вопрос мой, так и остался без ответа: глубокое дыхание сына говорило о крепком сне, в который он провалился незамедлительно. Осторожно, боясь разбудить, я укрыл его одеялом. …Так странно, он, кажется, все еще плачет… Не знаю, можно ли спать и плакать одновременно, но я вижу как блестят слезинки на его белых щеках… Я смотрел на него некоторое время, и разум мой наконец прояснился. … Уже десять лет я живу в ожидании чуда, мечтая, что однажды сердце мое воскреснет из пепла, и Кристина, милая Кристина войдет в мою дверь, чтобы остаться со мной навсегда… Но этой фантазии не суждено сбыться. Теперь то уж точно. Ее больше нет… … И все же чудо произошло — другое чудо, которого я вовсе не ожидал. Она совершила его для меня. Вот оно лежит прямо передо мной, всхлипывая во сне… …Он моя жизнь… Я закрыл глаза. Ласковым ветром прекрасная мелодия коснулась моих ушей. … Не думал, что услышу ее так скоро… Не думал, что вообще услышу ее еще хоть раз… Десять лет назад, после моего бегства из Парижа я, помнится, очень долго не слышал никакой музыки и ничего не мог написать. Мне потребовалось больше года, чтобы хотя бы отчасти восстановить свои силы. … Но теперь, когда произошла величайшая в моей жизни трагедия, несопоставимая по своим масштабам с происшествием в Опере, музыка покинула меня всего на четыре дня и снова вернулась, наполняя душу трепетным восторгом… Дело в Густаве… Он меня исцеляет… Я медленно поднялся, словно боясь разорвать тонкую материю звука. … Так, теперь главное не упустить ее… Внезапно вдалеке раздался гром, и чувственная, хрустальная музыка разлетелась на тысячу осколков. … О, нет… Безумная ярость из-за потерянной мелодии обуяла меня, но лишь на краткий миг, потому что в следующую секунду я понял — музыка никуда не делась, она все еще была здесь, просто звучание ее приобрело новую форму — гром не разбил мелодию, а стал ее частью. Хлопнув дверью, я пулей вылетел из комнаты и помчался к инструменту. … Нужно записать, я просто обязан ее записать… Странная музыка продолжала играть в моей голове: солировала скрипка, и ее нежные, печальные стоны взрывались вдруг, уступая место зловещему грохоту литавр. Дрожащими руками, я схватил лист нотной бумаги и судорожно принялся наполнять его жизнью. Одному Богу известно, как я выглядел в те часы, что провел за написанием будущего концерта — должно быть, Эрик походил на безумца с горящими глазами, если не на самого Дьявола. … Я не чувствовал себя настолько одержимым музыкой со времен «Дон Жуана»! Всю свою тревогу, и боль, и ненависть, и нежность, и печаль я вложу в эту музыку… … Это будет великолепно… Однако вдохновение мое исчезло также внезапно, как и появилось, и воспарившая на крыльях душа, рухнула камнем вниз. Я потерянно посмотрел на ноты. … Кажется, Эрику будет чем заняться следующие лет пятнадцать… Остаток дня я провел за инструментом, пытаясь довести мелодию до ума, погрузившись в работу с головой, и очнулся, только когда сумерки уже сгустились за окнами. Что-то теплое уткнулось ко мне в бок. — Давно ты здесь? — спросил я, погладив мальчика по голове. — Только пришел, — тихо ответил Густав, осматривая раскиданные по всей комнате скомканные листы. — Сочиняете? — Пытаюсь. Не слишком удачно, впрочем, — устало улыбнувшись, ответил я. — Почему? … Почему? Сложный вопрос… — Не знаю. Верно потому, что мне больше не для кого писать… — Вы... Думаю, вы можете писать для меня, — робко заметил сын, поднявшись на цыпочках, — если хотите. Мертвые губы дрогнули, кривясь в виноватой улыбке. — Спасибо, милый. Для меня это очень важно. Я заглянул в его бездонные синие глаза, и долго еще не мог отвести взор от его прекрасного ангельского личика. … Все так хорошо сейчас… Отчего же изнутри меня гложет беспокойство, словно что-то плохое вот-вот произойдет?.. … Должно быть от того, что все это уже случалось со мной однажды, и я прекрасно знаю, что будет дальше… — Оставь, — прошептал я, мягко схватив детскую ладошку и отняв ее от моей маски. — Вам вовсе не обязательно ее носить. Ваше лицо меня не пугает. Я опустил голову. …Ложь… — Дело не только в тебе, Густав. Маска нужна мне самому. Я носил ее слишком долго, и теперь, кажется, она стала моей неотъемлемой частью. Я ненавижу ее всей душой, но без нее не чувствую себя целым… Постыдившись собственной откровенности, я замолчал, неловко отвернувшись. — П… папа? Сердце болезненно защемило. — Не нужно, милый. Я чувствую, что ты называешь меня так через силу, и не хочу тебя мучить. Мне будет вполне достаточно, если ты будешь обращаться ко мне по имени. О большем я сейчас не в праве просить. — Хорошо… Эрик, я буду делать, как вы скажете, — кивнул мальчик, усаживаясь на банкетку рядом со мной. — Вы позволите задать вопрос? — Конечно, задавай… Он опустил глазки, ноготком царапая черную кожу сидушки. — Я… я просто хотел узнать, не забыли ли вы об обещании, данном мне вчера? … Обещание… его все еще беспокоит судьба этого придурочного виконта. Вот отчего он так ластится, вот зачем притворяется храбрым. Будто не понимает, как сильно обижает меня… — Собирайся, — немного грубо рявкнул я, вскакивая с банкетки. — Что? — Густав поднялся следом за мной. — Собирайся. Мы идем гулять. На секунду в глазах его забрезжил лучик надежды. — Вы отведете меня к… Но, заметив мое недовольство, он оборвал фразу на полуслове. — Мы пойдем к моему старому приятелю, который поможет… решить твой вопрос. Ребенок молнией вылетел из комнаты. — Оденься потеплее, — выкрикнул я ему вслед, — там все еще идет дождь… …Надеюсь, Густав меня услышал, потому что мне не хотелось бы, чтобы он простудился. Да и мне самому сейчас никак нельзя заболеть, ведь если со мной что-то случится, то неизвестно, кто позаботится о моем сыне… … Мне тоже нужно переодеться… Глазами я пробежался по комнате: раскиданные повсюду смятые листы выводили меня из равновесия. … Прогулка откладывается на полчаса. Сперва стоит убраться…***
— Он что, из полиции? — не унимался Густав, когда мы наконец вышли на улицу. Мальчик безостановочно прыгал вокруг меня, стараясь выплеснуть энергию, накопившуюся у него за четыре дня, проведенных в доме. — Нет. — Он городской начальник? — Нет. — Это адвокат? — Нет. — Тогда кто же? Сгорая от не терпения, козленок продолжал скакать туда-сюда, и в итоге поскользнулся на мокрому бордюре: он наверняка бы сломал себе что-нибудь, если бы я в последний момент не схватил его за ворот дождевичка, который, к слову, оказался несколько великоват. — Узнаешь, когда придет время. Но заветный час может и не наступить, если ты немедленно не успокоишься и не станешь вести себя осторожнее. Ты мне нужен целым и невредимым. — Простите, — пристыженно пробормотал мальчик и протянул мне маленькую ладошку. Я взял его за руку. … Вот, теперь я чувствую себя намного спокойней… — А этот ваш приятель точно поможет? — спросил Густав, через несколько минут. — Мой приятель самый надежный из всех, кого я знаю. — Неужели надежнее Клэр? Я замешкался на мгновение. — Ладно, на втором месте. — А почему мы идем к нему ночью? — Потому что это довольно занятой человек, которого ночью вероятнее застать дома. — А я думал, вы просто не любите выходить на улицу днем. — И поэтому тоже… Некоторое время мы шли в тишине, пока не достигли кирпичного трехэтажного строения, поросшего засохшим плющом. — Ну, вот мы и пришли. Мой приятель живет здесь, на чердаке. — Свет не горит, — заметил Густав, вглядываясь в маленькое окошко под крышей. — Быть может, его нет дома? Не дождавшись моего ответа, мальчик взлетел по мокрым ступеням и уже схватился за дверной молоток, но вдруг застыл как вкопанный. — А почему вход заколочен? — Потому что это заброшенный дом. — Ваш друг живет в заброшенном доме? Странный у вас круг общения, — отозвался Густав, возвращаясь ко мне и чуть не навернувшись с лестницы. — Как же мы попадем внутрь? Я бросил взгляд на молодой дуб, растущий под окнами. … Хороший дуб. Помнится, семь лет назад, во время моего первого визита, я долго рассматривал это дерево, подыскивая подходящую ветку, чтобы вздернуть на ней Форсайта, если он продолжит писать гадости обо мне. Каково же было мое удивление при первой встрече… — У меня есть один проверенный путь, но не думаю, что тебе под силу его преодолеть… Возможно, мне стоит оставить тебя здесь? — Здесь? — мальчик испуганно огляделся по сторонам. — Одного? Ночью? — Да, думается, тут безопаснее, чем внутри, — зловеще произнес я. — Или ты хочешь, чтобы Эрик взял тебя с собой? Густав кивнул. — В таком случае, тебе придется принести клятву, — я наклонился к сыну, положив руки на его плечики. — Ты обязуешься беспрекословно мне подчиняться во всем? Это единственный способ сохранить твою жизнь. — Клянусь. — Хорошо, тогда забирайся ко мне на спину, — приказал я и, дождавшись, когда мальчик обхватит своими ручками мою шею, полез наверх, цепляясь за неровный, влажный ствол. Вскарабкавшись на высоту третьего этажа и выбрав ветку потолще, я осторожно подобрался ближе к разбитому окну. — Держись крепче. Сделав короткий быстрый выпад вперед для прицела, я присел, а затем изо всех сил оттолкнулся ногами и прыгнул. …Мгновение свободного полета — безумно приятное чувство. Надеюсь, Густаву тоже понравится… Влетев точно в оконный проем, я постарался приземлиться как можно мягче и оглянулся: ветка, сбросив остатки листвы, пружинила за окном. — Ох, — только и сумел произнести мальчик, съезжая с моей спины, — вот это да… вы так ловко лазите по деревьям — прямо как обезьяна! — О, безмерно тебе благодарен, — немного обиженно ответил я, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, — за столь точное сравнение. — Я не хотел вас оскорбить. Прищурившись Густав осмотрел темную комнату: облупившиеся стены, мусор и лежанки, которые якобы соорудили себе здесь бездомные, заставили его сморщиться. — Соседи у вашего приятеля не самые приятные, и запашок у них весьма специфический, — зажав лицо рукавом, он сделал несколько неуверенных шагов в сторону коридора. — Нам туда? — Да, но ты пойдешь следом за Эриком. Помня о нашем с ним уговоре, сын отступил, пропуская меня вперед. Крадучись, я приблизился к выходу. В коридоре становилось совсем темно, даже для меня, и на мгновение я пожалел, что не взял с собой никакого фонаря. … Нет, нет, фонарь нам ни к чему. Маршрут еще не стерся из памяти, и нам будет не сложно отыскать путь даже в кромешной тьме… Я смело шагнул во мрак, но внезапный, сдавленный крик заставил меня обернуться. Густав замер, повернув голову куда-то в сторону: кожа его стала белее простыни, а на лице возникло уже знакомое мне выражение смертельного ужаса. Я проследил за его взглядом: то, что изначально было принято мной за гору тряпья, неожиданно приобрело человеческие очертания и крепко вцепилось в тоненькую детскую лодыжку. — Не бойся, это просто бездомный. Человек что-то злобно бормотал на немецком, но язык явно не слушался его, и из длинной тирады я сумел понять лишь многочисленное повторение: «Was zum Teufel». Присев рядом с бездомным, я схватил его за густую рыжую бороду. — Ложись спать, — зашипел я на немецком, не отрывая пристального взгляда от перепугавшегося пьяницы и наклонившись так близко к его опухшему лицу, что впадину ноздрей моих защипало от его зловонного дыхания, — ложись спать немедленно, если не хочешь, чтобы я утащил тебя в свое логово и съел твои глаза, так же как этому непослушному мальчишке, который тоже не желает идти в постель. Усни! — рявкнул я и метнул ему в глаза горстку собранной с пола засохшей грязи. Он хрюкнул от неожиданности и закрыл лицо руками. — Не думаю, что он снова нас побеспокоит, милый, — шепнул я встревоженному сыну, поднявшись на ноги и наблюдая, как бездомный, потирая глаза медленно отползает в темный угол. — Пойдем. Нырнув во тьму длинного обветшалого коридора, я взял дрожащего Густава за руку. — Хочешь вернуться? — Нет, — неуверенно шепнул он. Двигаясь среди мрачных очертаний, мы достигли наконец узкой лесенки, ведущей на чердак. Откинув заедающую крышку люка, я влез наверх, а затем помог подняться и сыну. Мальчик закашлялся из-за густых клубов пыли, взлетевших в воздух. — Вы что-нибудь видите? — боязливо уточнил он, крутя головой по сторонам. — Вижу. Густав осторожно шагнул влево. — Стой, — одернул я, хватая его за плечо. — Подними ногу выше. Мальчик послушно перешагнул через незримое препятствие. — Что это было? — Растяжка. Она приводит в действие механизмы защиты: мой приятель не в восторге от незваных гостей. — Одной ловушки явно не достаточно, чтобы себя обезопасить… — О, их было куда больше, милый, еще там в коридоре. Просто нам успешно удалось их избежать. — Но это ведь не было обычным везением, не так ли? Мне кажется, вы довольно хорошо знакомы с механическими ловушками. — Да, у меня есть некоторый опыт… — остановившись перед маленькой дверцей, я вытащил из внутреннего кармана отмычки и принялся за дело, — …в их установке. Пару мгновений спустя дверь с недовольным скрипом отворилась. Комната, представшая нашим взорам, была наполнена густыми, шепчущими тенями. Я почувствовал, как нервная дрожь Густава усиливается с каждым шагом, и довольно живо представил себе жуткие образы, которыми детское воображение наполняет темное помещение. — Почему он живет здесь? — робко поинтересовался мальчик. — Он что, тоже… Внезапно ребенок замолчал, видимо, услышав приближающиеся шаги, и поднял на меня вопрошающий взгляд. — Все хорошо, — спокойно пояснил я и задвинул сына за спину. … Все и правда хорошо. Точно по сценарию… Тем временем потайная дверца в стене открылась, и в комнату неспешно вплыла фигура, одетая в длинный, черный плащ. Чиркнула спичка. На гримерном столике вспыхнула свеча: пламя, постепенно разгораясь, осветило множество баночек с гримом, кисточек, накладных носов и подбородков, париков, надетых на деревянные головы, и прочих инструментов, необходимых человеку, желающему кардинально переменить свою внешность. Скинув с себя дождевик, худощавый молодой человек в мешковатой одежде, устало опустился на стул и бросил взгляд в зеркало, проведя рукой по своим густым усам, которые казались уж слишком темными в сравнении с золотисто-рыжей копной волос, ниспадающей почти до самых плеч. — Здравствуй, Форсайт, — произнес я в тот самый миг, когда журналист заметил мое отражение. Человек даже не вздрогнул. — Уай, — донесся до меня елейный голосок, — можно было бы сказать, что меня радует наша встреча, но я не хочу доставлять тебе удовольствие столь грубой лестью, — в руках у журналиста появилась сигарета. — Мне, наверное, стоит позвать на помощь, а то мало ли какие гнусности ты задумал… — Ты же знаешь: с тобой никаких гнусностей, Форсайт — тем более, что я сегодня пришел не один. Взор темных очей забегал по комнате. — Не один? Ты что, притащил свою дрессированную карликовую мартышку? — Вынужден предостеречь тебя, — с тенью угрозы предупредил я. — Следует осторожнее подбирать слова, когда речь идет о моих работниках. И нет, это не Клэр. — Уай, мы же с тобой договаривались… Ты клялся, что никому меня не раскроешь! От этого зависит моя жизнь! — Успокойся, этот человек не сможет тебе навредить. — Ты уверен? — раздался сердитый окрик. Отклеенные усы оказались на гримерном столике рядом со снятым париком. — Абсолютно. — И кто же он? — фальшивый нос тоже исчез с лица журналиста. — Хотя нет, правильнее будет спросить: "Какого хрена вы оба делаете у меня дома?" — Вижу, твое красноречие все еще при тебе, но я бы попросил приберечь его для статей и не выражаться. — Не выражаться? Как же мне не выражаться, Уай, если ты приволок ко мне неизвестно кого? Откуда мне знать, что твой надежный гость завтра же меня не сдаст? — Я уверяю, он не несет для тебя никакой угрозы, ему нужна твоя помощь, — я вздохнул, глядя на открывшееся теперь миловидное личико. — Прошу тебя, Ирэн… Она, кажется, немного успокоилась и затянулась, продолжая смотреть на меня через зеркало. — «Прошу тебя, Ирэн», — повторила Форсайт, расчесывая коротко остриженные светлые волосы. — Это что-то новенькое. Встав со стула, женщина приблизилась ко мне, однако я остановил ее властным жестом. … Так, главное, чтобы она не заметила Густава раньше времени… — Может, хотя бы познакомишь нас? — Не сейчас. Сначала я расскажу о своей проблеме, и если ты не откажешь в помощи, то я его представлю. — Решил сыграть на моем любопытстве, Уай? — лукавая улыбка коснулась губ собеседника. — Ладно, я не против; выкладывай, что там у тебя. — О, тебе должно понравиться: нужно будет восстановить справедливость и выставить полицию не в самом выгодном свете. Ты ведь уже слышала о де Шаньи? — Убитая певица? … Спокойно… Нужно держать себя в руках… — Вообще-то я имел в виду ее… кхм… мужа, которого безосновательно обвиняют в убийстве и содержат сейчас в следственном изоляторе, не имея на то веских причин. — Знаешь, я слышала другое, — глубоко затягиваясь, парировала Форсайт. — Говорят, его нашли рядом с телом всего в крови, с пистолетом в руках и безостановочно повторяющего: «Это я виноват». Оснований вполне достаточно для ареста, а если еще учесть, что он напал на полицейского, то… — Он не убийца, Ирэн. И я хочу, чтобы ты его вытащила. — Как ты себе это представляешь? Я что, должна устроить ему побег? — Напиши о нем. Об ужасных условиях, в которых его содержат, о чудовищном горе вдовца, о том, что обращаясь так с гражданином другого государства можно нарваться на международный скандал… Твои статьи имеют большое влияние на общественность, а общественность имеет влияние на главу Полицейского Департамента и на мэра. Ирэн задумчиво потерла переносицу. — Ты не совсем понимаешь принцип моей работы, Уай… Статьи имеют влияние, когда я беру тему близкую для людей. Вот, убийство Марты Уиннинг, например. Она была обычной девушкой, как тысячи других здесь, в Нью-Йорке. Такие каждый день по улице ходят. Ее трагедия понятна всем, ей сочувствуют, о ней скорбят, люди всей душой ненавидят убийцу, а еще сильнее — бездействующую полицию. Такая статья способна вызвать резонанс, в отличие от истории какого-то абстрактного аристократа, который даже не является американцем. Нужно что-то еще. Крючок на который можно всех подцепить. То, что вывернет души читателей наизнанку и заставит рыдать от горя… Нужно понять… — она мучительно зажмурилась, потирая виски. — У него ведь есть сын, не так ли? Ох, если бы только знать, где он… Точно подгадав момент, Густав появился из-за моей спины. …Вышло довольно эффектно… В этот раз женщина все же вздрогнула. — Это… это же… — Я рад, что все еще могу тебя удивить. Затушив сигарету, она опустилась на колено рядом с мальчиком. — Боже, какой взгляд… сколько боли… Это нужно снять, — не отводя внимательных черных глаз от детского лица, Ирэн снова обратилась ко мне. — А Якоба Рииса* ты с собой случайно не привел? — Он сейчас слишком занят бездомными. Женщина осторожно прикоснулась к бледной, впалой щеке, словно проверяя настоящий ли перед ней ребенок или ночное видение. — Где ты его достал? — Странный вопрос, Ирэн. — Да, странный, — отвлеченно отозвалась она, а затем, надевая милую улыбку, обратилась к мальчику. — Ты Густав де Шаньи, верно? Он утвердительно покачал головой. — И это тебе понадобилась моя помощь? — Mon père… Не мне, а моему отцу… Лицо его сделалось вдруг таким несчастным, столько стало в нем душевного страдания, что я почувствовал, будто меня по сердцу полоснули ножом. — Хорошо, я постараюсь помочь, малыш, но ты должен будешь ответить мне на несколько вопросов. Ты к этому готов? — Oui. Форсайт перевела на меня пылающий взор, и одними губами прошептала: «Это будет грандиозно». А затем они начали беседу. Ирэн несколько раз намекала, что хотела бы остаться с ребенком наедине, но я довольно вежливо, сославшись на якобы слабый английский Густава, ей отказал. … Нет, я не оставлю сына с ней… Женщина вела себя на удивление деликатно, мягко задавая вопросы и старательно избегая непосредственных упоминаний о Кристине, хотя от меня не утаилось пожирающее ее изнутри любопытство: ей было безумно интересно, кто же настоящий убийца. Густав отвечал ей вкрадчиво, не говоря ничего лишнего, временами спрашивая перевод некоторых фраз, подыгрывая мне. Он был очень осторожен и не попался ни на одну из журналистских уловок — ни словом не обмолвился о Мэг или о нашем родстве, но зато, глядя Форсайт прямо в глаза несколько раз повторил: «Trop tard… когда папа пришел, было уже слишком поздно…», — и после этого даже пустил слезу. Слушать его было невыносимо; Густав с такой тоской рассказывал о потерянной жизни и о разрушенной семье, что я ощутил острый укол совести, понимая, какую роль сыграл в этой трагедии. … Я, кажется, виноват больше других. Ослепленный мечтами о собственном счастье, сделал несчастными всех вокруг… Время уже близилось к полуночи, когда Ирэн, наконец закончила. — Спасибо тебе за то, что все рассказал, малыш — людям будет важно узнать твою историю. И я от самой себя и от лица всех своих читателей прошу тебя принять самые искренние соболезнования. Не каждый взрослый способен вынести горе, обрушившееся на твои плечи, но ты, я вижу, держишься с достоинством. Ты молодец, — Форсайт ласково потрепала мальчика по голове. — И еще, возможно, мне снова понадобится связаться с тобой, Густав. Где ты сейчас проживаешь? Он посмотрел на меня. — Господин Уай взять… взял меня под свою опеку. Лицо Ирэн второй раз за ночь вытянулось от удивления. — Ого… это действительно очень любезно с его стороны. Мальчик закивал. — Он хорошо заботится обо мне. И завтра обещал отвести повидаться с папой… … Неправда!.. — Послезавтра, милый, — ответил я, натянуто улыбнувшись. — Завтра ты будешь отсыпаться, — и стараясь опередить маленького манипулятора, обратился к Форсайт. — Время позднее, ему давно уже пора в постель, так что мы, пожалуй, не станем больше задерживаться. Я жду статью, Ирэн. Не подведи меня. Вместе с Густавом я хотел вернуться к маленькой дверце. — Подожди, — несколько встревоженно позвала женщина. — Может, в этот раз воспользуешься безопасной дорогой? Не хочу, чтобы из-за какой-нибудь нелепой случайности пострадал ребенок. — Да, ты права. … На самом деле, меня всегда интересовал ее тайный ход… Форсайт зажгла фонарь и, сдвинув деревянную панель, отворила скрытую дверь. Я подошел чуть ближе. Свет упал на длинную лестницу, терявшуюся в сумраке бывшей шахты кухонного лифта. — И куда ведет этот ход? — В подвал, а уже оттуда на улицу или к соседям, — она обернулась. — Вы идете? Я нервно сглотнул, чувствуя, как на моем искаженном лбу выступает холодный пот. … Подвал… Не хочу в подвал… — Нет, — ответил я, — думаю, мы вернемся тем же путем, что и пришли. — Ты уверен? А как же ловушки? — Мои ловушки, не забывай об этом. Оглянувшись назад, я хотел окликнуть Густава, который, приподнявшись на цыпочки подле гримерного столика и приложив к лицу накладные усы, с любопытством изучал собственное отражение. Внезапно я ощутил, как Ирэн вцепилась в мое плечо. — Что за..? — Тише, Уай, не кричи, — женщина придвинулась вплотную, так что теперь я чувствовал ее горячее дыхание, и на цыпочках потянулась к моему уху. — Я так понимаю, ты решил поиграть в Ангела Хранителя с этим ребенком. Не знаю, зачем тебе все это, ведь даже после долгих лет знакомства твои истинные намерения остаются для меня загадкой, но какой бы не была твоя конечная цель, я заклинаю тебя быть хорошим Ангелом, — она еще крепче сомкнула пальцы, — ведь если с мальчиком что-нибудь случится, то, клянусь, я напишу о тебе такую статью, что озлобленная толпа тебя просто уничтожит… Тебя сожгут на костре… Форсайт смотрела на меня горящими глазами и собиралась сказать еще что-то, но я резко схватил ее мозолистые ладони, сжав их до хруста. — Не угрожай мне огнем, Ирэн, я никогда не буду гореть в одиночестве. Пожар поглотит всех, — отпустив ее, я подошел к сыну и, взяв его за руку, отступил к выходу. — Прощай, Форсайт. Она ничего мне не ответила, но жгучий взгляд ее долго продолжал преследовать меня в темноте. Только снова оказавшись на улице, я почувствовал некоторое облегчение. … Нужно убраться подальше от этого чертова дома… С этой мыслью, я ускорил шаг. — Куда теперь? — спросил едва поспевающий за мной Густав, когда заброшенное строение осталось далеко позади. — Домой. К нам домой. — Это еще не мой дом. Вы пока не выполнили свою часть договора. … Вот как. Свою часть договора. А еще вчера он говорил, что просто хочет быть со мной… — После того, как в игру вступила Форсайт, это лишь вопрос времени. Думаю, после выхода статьи Шаньи выпустят под залог. — Но у папы нет денег! — Как жаль… — Вы заплатите за него? — Ну разумеется… … Конечно, заплачу. Кто, если не Эрик?.. — Вы меня не обманываете? — Нет, — вздохнул я. … Боже, кто бы мог подумать, что я когда-нибудь стану помогать этому противному, избалованному, гадкому виконтишке… Самому не верится… … Однако если я правильно все рассчитал, то в камере он проживет еще пару дней. Ах, что может быть лучше, чем жесткие тюремные нары, для изнеженной, привыкшей к мягким простыням спины! Уверен, ему хватит впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Этот жалкий червяк наконец оставит меня в покое… Я улыбнулся. … Хорошая ночь, мсье де Шаньи, не правда ли? И раз уж сегодня я начал играть Песочного человека, то было бы неправильно обрывать представление на середине. Надеюсь, вы не против, если я выберу для вас сон… О, не беспокойтесь, это будет что-нибудь жутко захватывающее… … Жутко…