Зачем нам мир?

      — Леди… Леди Лавеллан… Мертва!       Непереставающее всхлипывание из кристалла закипало в крови. Растекалось по венам болезненными спазмами, гнетущим и скорбным покровом, укрывая улыбку, что так непринужденно возникала в шутливых разговорах. Улыбка исчезала вместе с каким-то непонятным смыслом жизни, что приобрел новый разукрашенный мир в ее словах. Перестать пытаться и бороться. Остановиться и мучительно замереть.       Рука тянется за бутылкой, на этикетке разливается надпись «Роза Рован», где буквы, выполненные стеблями плетистых роз с острыми шипами, оплетают сердце. Глоток за глотком в звуках душивших молчаливых слез, возникало покалывание в носу. Остановившись, по рту прошло пощипывание кислистой жидкости по рецепторам чувствительного языка.       Пить. Больше. Не останавливаясь. Пока тихий шепот не превратится в оглушающий крик. Пить. Пока тело и разум не опустятся на самое дно печали. Этим дном была опустошенная бутылка.       Пальцы перебирающее зарылись в черные волосы, оттягивая их до болезненности, что могла бы привести в чувство. Не помогает. Не может смириться и принять, что хрупкими крупицами пустынного песка проходит сквозь пальцы. Сжимает в попытках ухватиться, но все ускользает вместе с мыслями.       Глоток за глотком. Исчезает связная речь, простое понятие слов, исходящих с той, другой стороны. Кристалл летит в угол комнаты, не разбиваясь, отскакивает и, падая на пол кругами, катаясь, вновь попадается на глаза. Пустая бутылка летит в сторону, разлетаясь вдребезги. Резко поднявшись, жесткая подошва сапог со злостью начинает бить проклятый кристалл, что так поддерживал его в тяжелые моменты.       Осколок за осколком, он разламывается, трещит, неподдающиеся грани продолжают втаптываться в пол, забираясь сверкающими мелкими кристалликами между швами паркетного пола.       Падает на колени и, не сдерживая разрывающего вопля, начинает сгребать руками поблескивающие от лучей утреннего солнца, бьющего через окно, осколки. Бутылка. Кристалл. Все равно. Подушечки пальцев изранены, покрытые бисером кровавых капель. Ладони режутся, впуская в мягкую плоть стекло. Все не осознанно сгребается в охапку, прижимаясь к груди скорченного тела.       Дориан Павус замирает в этой неудобной позе эмбриона, боясь пошевелиться. Алкоголь едко пропитал кровь, туманя рассудок. На мгновенье руки выпускают уже покрытые кровью кусочки. Разгибаясь, он тяжело поднимается на ноги, заплетающейся походкой покидает свою комнату. Спускается вниз по лестнице, впиваясь окровавленными руками в перила. Осколки, торчавшие из ладоней и пальцев, все глубже вонзаются в плоть.       Кажется, испуганный взгляд матери застывает на нем. Не важно. Она не способна понять даже половины чувств своего сына. Бездушна — внутри и снаружи. Какое ей дело, что ее сын потерял свою подругу. Потерял ту, что поняла, не отвернувшись от его позорного пристрастия. Ту, что горела огнем: жарким, ярким, поглощающим. Она была тем, кто забрался глубоко, в саму суть естества.       Улицы проскальзывали одним мутным, размытым пятном. Таверна. Здесь он давно не был. Эта была другая жизнь. Это было давно. Еще тогда, когда он ко всему относился наплевательски. Он сбегал из академии и развлекался здесь. Пил, пока голова не начинала кружиться так, что стоять на ногах становилось невыносимо. Он падал и выползал из таверны на карачках в переулок. Его рвало местным пойлом, и он мог бросаться деньгами, чтобы снять какого-нибудь мальчишку. Он мог грязно трахать его в том же самом зловонном переулке среди испражнений остальных посетителей. Запах мочи и фекалий впивался в ноздри, разъедая их.       Трактирщик узнал в Дориане старого, давно не заходившего любителя выпить. Брошенные золотые монеты падают на стол противным перезвоном. Толстые, грубые и мозолистые пальцы жадно сгребают пригоршню, взамен ставя кружку дерьмового пойла. Еще. Еще и еще одну. Оно разливается по глотке ползучим зудом, тошнотворно оседая в желудке.       «Она умерла. Глупо. Так глупо. Почему она такая? Спасает всех, жертвуя собой?»       «Демоны. Они появились внезапно. Дикие и безудержные сильваны, нападая, первыми расправились с эльфом. Потом была леди Лавеллан. Она закрыла собой глупую и наивную, неопытную магичку. Корявые ветви пробили ее грудь и живот, подняв вверх, а после, размазав о землю, ее тело безжизненно слетело с разметавшимися внутренностями по густой траве. Замерший взгляд светлых и лучистых фиалковых глаз опустел».       Рассказ спасшейся полукровки яркими и окровавленными картинками рисовал сцену смерти одной-единственной, что побудила его самолюбивое сердце забыть о себе. Он хотел сделать мир лучше. Мир, в котором он жил. Он хотел сделать его лучше. Не для себя. Для нее.