Серафим

— Боже мой, мы что в Скандинавии? — Кейти брезгливо поморщился и сразу же чихнул. — Ненавижу холод, а тут он просто до костей пробирает. Я что, собака на снегу? У меня нет шерсти, чтобы дрыхнуть в сугробе! — Какой ты, однако, раздражительный стал, — Юи улыбнулся и мягко потрепал светлую макушку, — и чего ты так злишься? Мы же здесь только проездом. Через неделю взлетная полоса доставит нас в теплые края, так что причин для паники быть не должно. В каком-то смысле Кейти был прав: здесь жутко холодно. Хотя снегопада не было, но снег на дорогах так сильно отражал солнечные лучи, что глаз было просто не открыть. Достав солнцезащитные очки, Кейти грубо натолкнул их на глаза, при этом всячески скрипя зубами, от чего Амане не удержался и расхохотался во весь голос. — И что смешного? Юи не ответил, потому что резко вставшая на дыбы кожа отчетливо дала понять, что поднялся сильный ветер. Пар исходивший от емкости с горячим кофе метнулся в сторону и обшитый мехом капюшон почти натянуло на голову. Юи крепче сжал емкость и сделал неторопливый глоток. — А мне? — злобно сверкнув глазами, Кейти потянулся руками к теплому кофе. — А для вас, сэр, есть теплый чай с черникой. Кофе тебе еще рано. Хочешь, чтобы у тебя из-за передоза кофеина начал глаз дергаться? — Однако какой ты жадный, — фыркнул Кейти и бросив на землю свой кожаный портфель сел на него, подпирая спиной фонарный столб. Юи стоял рядом, спиной повернувшись к нему. — Пап? — Что? — А ты так и не сказал, зачем мы едем в Венецию. Это что-то по работе? — Ты же знаешь, что другой причины нет, — отмахнулся Юи, чуть сжав веки от холодного потока воздуха в лицо. Погода была поистине великолепной. Нигде не встретишь такой прекрасный ранний снег как в Шанхае, где они совершали перелет и вынуждены были задержаться из-за того, что Юи нужно было забрать своё оружие. Он по прежнему принципиально не использовал огнестрельное, всегда носил с собой катану, но по настоянию Глена все же решил заказать для себя парные пистолеты и несколько видов холодного оружия. Расклад планового вторжения заключался в том, что для Юи это была одиночная миссия, и он должен был избавиться от одного очень влиятельного человека, который занимал не последнее место в каком-то модельном бизнесе. У Юи невольно дергался глаз, так как он всячески не хотел отправляться на это задание. Что-то было не так, он нутром это чувствовал, и то самое нутро будто кричало ему всячески отворачиваться от этой миссии. Юи не понимал почему, но в груди жало так, словно он идет убивать что-то, что может вызвать в нем терзания или муки совести. Ни имени, ни внешности этого человека Юи не знал, но по прибытию он должен будет встретиться с исполнительным лицом которое и даст ему все необходимое. — Это очень просто, проблем не будет, — уговаривал Ичиносе, подсовывая к Юи бумаги, в конце которых обозначалась немалая сумма — вознаграждение за удачную миссию. — Справишься — и все это станет твоим. В тот вечер Юи так и не смог унять свое чувство жадности и то, что с нынешними статками его Кейти никогда не придется знать нужду в деньгах. Забота о сыне была самой важной частью его работы, а поскольку клан Ичиносе защищал его дитя, то выбора не оставалось. Юи принял это задание, от чего впал в глубочайшую депрессию и не мог понять почему. Что-то было не так, что-то не сходилось, что-то вызывало опасение. Юичиро пытался представить лицо своей жертвы. Кто это будет? Мужчина или женщина? А может старик? Нет, точно не старик, кто-то моложе. Интересно, чем он так опасен для организации?.. — Микаэла Шиндо, — внезапно громко вскричал Кейти и глоток кофе попал не в то горло. Юи сразу же отплюнул и, упав на колени, начал откашливаться. — Что ты сказал? — прохрипел он, держась рукой за подбородок. Кейти сначала упал на колени рядом с отцом, весьма встревоженно хлопая его по спине, чтобы облегчить боль, и только после того, как голубые глаза мальчика убедились, что с Юи все в порядке он продолжил. — На днях я разгребал мусор в твоей кладовой… — Это в той самой, куда я велел ни под каким предлогом заходить? — зло спросил Юи. — Ну да, — воодушевленно ответил Кейти, — я сгреб массу всего и среди каких-то тетрадей нашел вот это. Кейти сгреб со своей сумки снег, вытащил несколько тетрадей и одну из них поднес к лицу Амане. Микаэла Шиндо. Ноты. — Здесь музыка и, кажется, что этот парень сам её написал. — Как?.. — Юи поперхнулся воздухом, дрожащими пальцами прикасаясь к темно-синей тетради. — Не может быть… — Что, уже и не припомнишь, как она попала тебе в руки? — рассмеялся Кейти, хоть и был немного напряжен реакцией Юи. — Я точно знаю, что в тот день он забрал её, — как бы про себя прошептал Юичиро, однако Кейти услышал его ворчание. — Он был твоим другом? Юи замер, не находясь с ответом. Глаза его не мигая уставились в белый сугроб и внезапно в его голове вспыхнули воспоминания. Вот он, протягивает руку к светлым волосам и пропускает их меж пальцами. Среди того золота, что горело в голове Шиндо, он отмечает очень тоненькие светлые прядки, которые сразу же целует, до того он любил волосы Микаэлы. — Друг… — словно приговор уточнил он, — просто друг… школьный друг. — Видно давно это было, — Кейти обнял отца, и его пальчики мягко увлекли тетрадь в свою руку, — поднимайся, мы опоздаем на экспресс. Не хочу сидеть где-нибудь еще, кроме оббитых красным велюром кресел в глубине салона первого класса. Во втором всегда воняет стариками и детьми, чтоб им пусто было. В этом весь Кейти. Самодовольный, излишне грубый, с явными садистскими наклонностями. Но вместе с тем, Юи не раз замечал, нежный, обаятельный, очаровательный и очень ранимый. Возможно, Кейти всегда был невежлив с другими людьми, потому что чаще всего бывало так, что стоит ему перед ними открыться, как они тут же норовят его укусить (не в прямом смысле), и используют болевые точки нанести вред. Юи не раз разбирался с другими взрослыми родителями за то, что его сын (каждый учитель в его прежней школе всегда зло посматривал на него) то побил какого-то мальчика, то слишком грубо нахамил учительнице. И Юи никогда не злился на сына, потому что в свое время и сам был таким. — Слушай, — Юичиро присел на колени, стряхивая с волос Кейти невидимые взору снежинки, — как насчет того, чтобы по прибытию сходить за покупками? Я видел в твоем Дневнике Желаний строку, где говорилось о том, что ты хочешь настоящий зимний шерстяной вязанный свитер. — Тот самый, с белыми огромными снежинками? — глаза Кейти заискрили и он широко улыбнулся. — Ты правда купишь мне его, ведь правда же? — Правда, — мягко подняв уголки губ, ответил Юичиро и погладил чуть длинноватую челку своего мальчика, — я дам тебе все что захочешь, тебе нужно лишь попросить. — Сам дьявол не соблазнил бы лучше, — весело засмеялся Кейти и обнял Юи. Затем, резко сделав на лице серьезность, легко треснул того по затылку. — Ауч, за что? — закрыв один глаз и сразу же приложив руку к ушибленному месту, застонал Юи. — Наш поезд, отец! — громко крикнул Кейти, и взяв Юи за руку потащил его к станции. Юи дернулся, пускаясь в бег вместе за ним совсем не заметив, как между их следами, что отчетливо виделись на снегу под фонарем остался бумажный стаканчик с недопитым ванильным кофе, к которому в свое время Юи приучил Микаэлу.

***

Густой тягучий пар поднялся над фарфоровой чашкой. Сияющая серебряная чайная ложечка ловко крутилась в тонких пальцах, что помешивали ароматный напиток. — Хару, — не отрываясь от рисунка, Мика повысил голос, — твое какао стынет, быстрее! Проведя карандашом линию и обведя контуры капюшона на планируемом белом плаще, Мика взял левой рукой обычную стеклянную кружку и отпил свой кофе. — Какой неприятный вкус, — про себя сказал он, выдохнув стойкий запах ванили, — терпеть не могу. Он уже семь лет произносил подобную фразу, и каждый раз, когда садился пить кофе, неприменимо заказывал именно этот, с ванильной примесью или мускатным вкусом. Как обычно, сделав лишь один глоток, он каждый раз отставлял кружку подальше от себя, чтобы через несколько минут сделать повторный глоток, потом еще один. Ненавидел себя за эту привычку, но ничего не мог сделать. Запах ванили въелся не только в его язык, но и в само сердце. При мысли, что вкус ванили когда-то ощущался всем телом, ему становилось так больно, что изредка он получал от этого ощущения даже наслаждение. Вот он, сладкий и мокрый язык, что обводит его грудь и увлажняет кожу. В комнате темно, шторы запахнуты, нигде не горит свет. Где-то вдали слышится тихая негромкая музыка с медленным мотивом и все внимание сосредоточенно на чувствах. Кончик языка затрагивает подбородок и Мика стонет; шершавое ощущение коснулось живота и Мика стискивает зубы; влажное горячее тепло поддевает резинку на нижнем белье и Мика резко распахивает глаза. — Довольно, — про себя промычал он, падая на руки. — Сколько можно!.. Вот уже две недели как он потерял сон и всякую мотивацию к работе. В его графике четко прописаны три поездки в этом сезоне, с десяток показов и художественных выставок. Проучившись несколько лет в институте искусств и обучившись художественному ремеслу, он не просто вовлекся в мир красивой одежды, он еще и стал продавать свои рисунки. Часто на его полотнах не было людей, зато всячески приветствовались пейзажные контрасты с дикой природой, либо же миловидными отражениями воды или моря. И всякий раз, когда бы он не рисовал водную гладь на её поверхности всегда мог затерялся темно-зеленый или бледно-голубой. Он очень любил соединять эти цвета, буквально терял в них себя и даже заказал украшение с сияющим, как его глаза, сапфиром и переливающимся мистическими оттенками изумрудом. Это кольцо он носил на безымянном пальце и никогда не снимал, даже когда принимал ванну. В воде игры света на их поверхности казались еще более удивительными, и Мика часто прикладывал к губам это кольцо, целуя ту часть, что ярко отражала зеленый. — Ненавижу, — через слезы шептал Шиндо, вглядываясь в изумруд, — как же я ненавижу себя за то, что люблю тебя… Коллекция, которую он планировал в этом сезоне, не будет относиться к модным издержкам. Микаэла открывал что-то вроде арт-фестиваля, так как принял участие в Японской постановке косплеев, и костюмов для персонажей игр. Но сам он изъявил желание сделать коллекцию к одной японской драме, что пользовалось большой популярностью даже в Европе. Сюжет вертелся вокруг двоих небесных жителей — ангелов, что будучи одним целым разделились и были сброшены на землю. Теряясь в грехах и грязи человеческих судеб случилось так, что один ангел убил другого и не понимая почему испытывает такую сильную боль от внезапной потери (будучи сброшенными на землю они потеряли память и по внешности не могли узнать друг друга) кончает жизнь самоубийством бросившись в пропасть. Мика спал и видел два прекрасных костюма — черный и белый, что будут прекрасно гармонировать в их гамме чувств. Он полгода работал над точным дизайном и, будучи постоянно недовольным, всячески переделывал и штриховал свои рисунки. Если себя он сравнивал с безжизненным, лишенным фантазии белым цветом и мог срисовать костюм под свои чувства, то порочный черный цвет вызывал в нем гамму ощущений, но не было того человека, через которого можно было пропустить этот образ. Когда на обратной стороне век вновь заискрили зеленые глаза Мика вздрогнул, и до дури напившись, начал изрисовывать листы сначала зелеными глазами Юи-чана, а потом же и его лицом. О-о, сколько раз он это делал уже и не сосчитать. Рисовал по памяти черты лица Юи, чтобы потом жестоко их сжечь, допивая бутылку и горько плача, наблюдая, как горят его рисунки. Но теперь он точно знал, что без Юу-чана в его жизни не будет восприниматься ни зеленый, ни черный цвет, потому что без Амане их просто не существует. Юи будто сам олицетворял собой оттенки этих цветов, и именно в нем Мика нашел свое вдохновение. Через неделю должен был начаться показ, ради которого он прилетел в Венецию. — Я очень люблю какао, спасибо, — тихий голос Хару, тонкие руки которого пытались дотянуться к чашке, вернули Шиндо с воспоминаний в бренную и весьма хлопотливую реальность. Взяв чашку двумя руками, Микаэла подул на темную поверхность, и все так же держа чашку в руках, дал отпить Хару. Тот, закрыв глаза, с наслаждением сделал первый глоток и улыбнулся Мике. — Ты все еще работаешь над тем рисунком? — Уже нет, — миролюбиво ответил Мика, только сейчас понимая, какой беспорядок царит на его столе. — Костюмы уже пошиты, а это я так, балуюсь. — Ты слишком талантлив, ты знаешь это? — Мой талант не больше чем забава для других, — Мика потянулся и с тихим стоном вытянулся. — Шея болит, не могу просто… Еще и не спал толком несколько дней. Сколько сейчас. — Без трех минут час ночи. — Отвратительно, — по привычке протянул Шиндо и, встав из-за своего рабочего места, выключил настольную лампу. — Идем спать. Хару, что все еще попивал свое какао отрицательно покачал головой, прося у Мики разрешения на просмотр его рисунков. Услышав это, Микаэла было запротестовал, но встретившись с нещадно молившими его зелеными глазами сдался, и что-то ворча себе под нос удалился в свою комнату. Хару посмотрел через плечо на закрывающуюся дверь и, резко поставив чашку, бросился к мусорному сетчатому ведру. Он начал копаться в нем, вытаскивая скомканные бумаги и разворачивая их. — Не то, — тихо говорил он, — все не то… Когда его взгляд зацепился за обвелденным зеленым карандашом зрачок, он задержал дыхание и, взяв смятый рисунок, аккуратно расправил его. Он увидел, что на него смотрят два полыхающих огнем глаза, что довольно-таки жестоко взирали с рисунка на внешний мир. Лицо этого человека было настолько суровым и одновременно испорченным, что нельзя было дать ему точную характеристику. Вроде как опасный человек, и в то же время способен на что-то хорошее. Харуко уже много раз замечал, с какой ненавистью Мика кромсает именно эти рисунки, с лицом или глазами этого человека и не решался спросить, кто же он. В окружении Мики, людей с таким лицом не было, Хару хорошо знал об этом, но любопытство толкало его идти дальше. Он просто понимал, что человек на рисунке вынуждает Мику испытывать боль и хотел понять, почему именно он. Смотрясь в зеркало и видя свои зеленые глаза он вдруг осознал, почему в минуты забвения, Шиндо так зло смотрит на него. Хару понял, что его зеленые глаза были чем-то вроде напоминания об этом человеке, человеке с рисунка, и чтобы облегчить боль Шиндо, начал прятать взгляд за длинной челкой. Правда, долго это не продлилось. Видя, что его «мальчик» не стрижется и отказывается идти в парикмахерскую, Мика в тот же вечер силой заперся с Хару в ванной, обкромсав его волосы специальными ножницами. — Не смей прятать от меня свои глаза, они прекрасны, по своему очаровательны, — строго сказал он, когда Хару «добровольно» выдал ему причину своей скрытности, — я не люблю зеленый цвет, но ты исключение. Запомни это хорошенько. Но Хару знал, что он лжет. Это был любимый цвет Микаэлы, но по каким-то причинам стал ему ненавистен. И если бы Мика так часто не возвращался к нему, то возможно ему бы не было так больно. Но словно чтобы не забыть что-то важное, он раз за разом воскрешал в себе какие-то чувства, связаны с этим цветом, и молча (иногда крича) страдал. Хару ненавидел человека на рисунке и желал ему смерти.

***

Мика вновь схватился за сердце, и едва ли не упав, повалился на колени. Снова этот приступ, снова в груди безумный и почти незамедляющейся стук, который сводит его с ума. Блондин поднял глаза, улавливая за окном скупые лунные лучи, и пренебрегая болью во всем теле, попытался встать. Не получилось. Как только он согнул колени, чтобы передать на них основной вес и подняться, сердце кольнуло с такой силой, что потемнело в глазах. Слезы выступили мгновенно, нижняя губа до крови была закушена зубами и горячая волна прилила к лицу. — Таблетки, — прошептал Мика, почти теряя сознание, — добраться бы… скорее… Никто не знал о его приступах, да и не мог знать. Микаэла не скрывал своего распутства, любви к алкоголю, сексу, слабости к живописи, ненависть к зеленому цвету… А вот анемию, которая мучила его последние лет шесть, он ото всех прятал, замыкаясь в себе каждый раз, если кому-то удавалось подловить его в момент таких вот приступов. Казалось, что анемия врожденное заболевание, но с Шиндо все эти правила сметались напрочь. То ли его организм так сильно сжег его в тот роковой вечер и представил во всей красе скрытое заболевание, то ли с самим Микой все время было что-то не так, но после того как он уехал из города в Штаты, он часто начал терять сознание. В больнице диагноз подтвердился, и Мике нельзя было слишком перенапрягаться, либо же в одиночку блуждать по городу. Он мог потерять ориентацию в пространстве в любой момент и разбить себе голову при падении, поэтому обычно на длительные прогулки брал с собой Лакуса или одного из своих фаворитов. Но по большей части никогда не покидал свой кабинет и только по ночам разрешал себе развеяться… Рука потянулась к прикроватному столику на низких ножках, на стеклянной поверхности которого лежал пузырек с таблетками и какой-то листок. Пальцы Мики сперва нащупали бумагу, потом же сами таблетки, и тяжело повалившись на спину, он все же успел подцепить их пальцами и сжать в руке. Вытащив на ладонь сразу две, он жадно проглотил их, глотая и давясь, потому что до воды он бы не добрался и чтобы облегчить себе задачу начал жевать их, морщась от соленого привкуса. Его никак не покидала мысль, что он бы с радостью выпил чьей-нибудь крови с большим удовольствием, чем глотал бы эти горькие таблетки. Один знакомый врач предложил ему новое средство на основе каких-то нововведенных элементов, что на вкус были очень сладкими. Шиндо разбавлял эти таблетки в продолговатой колбе и в таком виде принимал. Пил их, улыбаясь при мысли, что это может быть кровь и ощущал неимоверную сладость. Правда, в последнее время его тело будто хотело большего. — Меня бы высечь за такую дерзость, — Микаэла отдышался и, встав, посмотрел на столик. На его поверхности по-прежнему лежал тот рисунок. — Ну, а ты, Амане, что бы ты сказал, услышь от меня такое, когда я всасывал кожу на твоей шее? Он смял между пальцами пустой пузырек и, взяв рисунок, сел за деревянный стол и включив лампу, взял художественную ручку с тонкой иглой. Дорисовывая и штрихуя детали он несколько раз ловил себя на мысли, что хочет сжечь этот рисунок, как и все остальные но, пожалуй, именно то, что было изображено на нем не давало ему это сделать. Ведь это были самые счастливые дни его жизни и облаченные в его новую идею казались чем-то большим, тем, куда можно было бы сбежать от терзаемой душу реальности. Он начал выводить буквы, подписывая рисунок.

Последний Серафим. Любовь победившая время…