***
— Я не знаю… правда, не знаю, что могу сказать тебе сейчас… Снег сиял бы золотом от утренних солнечных лучей, если бы Юичиро поднял глаза и увидел его. И хоть взгляд его метнулся в сторону голоса, снега он все же не увидел. Лишь черная зияющая пустота. — Юи, ты меня слышишь? Такой тонкий, но уже достаточно раздраженный голос. Юи иногда удивлялся, что маленький человечек без опыта проб и ошибок может вот так себя вести. Как истинный взрослый, проживший не одну жизнь, и что самое главное — запомнивший их все до единой. — Мне холодно… Только после этих слов Амане начал хоть как-то реагировать. Взгляд его прояснился, и он обратил свой взор на стоящего посреди снега Кейти. Если не считать длинного вязаного свитера пепельного цвета, края которого доходили ему до середины бедер, больше на нем ничего не было. Голые ноги посинели, стоя в небольшом сугробе, а руки, ладони которых сжимались внутри рукавов, были подняты на уровень губ. Однако щеки Кейти пылали, а голубые глаза неестественно сверкали среди больших падающих снежинок. Солнце тем временем наполовину поднялось над домом, где Юи оставил Кейти в одиночестве, сразу же ринувшись к Гурену. И странно — он совсем не переживал за него, как будто ему было не семь, а далеко за двадцать лет и он сам был уже далеко не мальчик… Лицо Кейти не выражало никаких эмоций, кроме одной — отчаяние, граничащее с чувством, что тебя предали. Эти голубые глаза, что холодно взирали на него, были словно у куклы, на которую плеснули водой. Светлые локоны намокли и слиплись, крошечные капельки слез собрались у уголков глаз. Он трясся и вздрагивал всем телом, хотя пытался этого не показывать. Восходящее над домом солнце лишь прибавляло этой картине, как ни странно, какой-то ледяной, если не сказать, снежной красоты, словно цветок, что застыл в льдине, просвечивает солнечные лучи. Вида прекрасней, пожалуй, не найдешь, но осознание было ужасным. Ведь дети реагируют на предательство слишком болезненно, своим еще не запятнанным и чистым сердцем. Один день одиночества для ребенка равен десяти годам взрослого, и чем сильнее хмурился Кейти, тем тяжелее ему было сдерживать слезы. — Замерзнешь же, — тихо проговорил Амане, подойдя к нему и накидывая на плечи свое пальто, — долго простоял? Юи склонил голову, пройдясь руками по вздрагивающим плечам, и Кейти ощутил тепло его рук. Стало спокойней, словно ты полной грудью дышишь лишь предназначенным для тебя одного уютом. — Я же не дурак, дожидаться тебя стоя по колено в снегу. Я вышел, как только увидел твой приближающийся силуэт в окне. В комнатах дома стекла такие чистые, что можно увидеть, как по их поверхности двигаются привидения. Легкий, но ощутимо холодный ветер коснулся губ мальчика и он умолк, сразу же прикрываясь рукавами, потому что захотелось громко чихнуть. Амане вздохнул и, не сказав больше ни слова, молча поднял сына на руки. Когда он его поднимал, ноги с едва слышным шероховатым звуком отлепились от снега, легкие следы которого остались на его пальцах. Юи посмотрел на них и задержал взгляд. Посиневшие пальцы Кейти словно что-то напомнили ему… — У меня заноза в пятке, — немного всхлипнув, дрожащим голосом проговорил мальчик, — я пытался выковырять её, но кажется, лишь сильнее вогнал, и кровь пошла… Мне больно, папа… Юи застыл, сильнее прижимая к себе дорожащее тельце, и инстинктивно закрыл глаза. На той стороне век он словно оживил давно утерянное воспоминание. — Юи… Юи-чан… Ноги болели, встать было невозможно, но приятный голос и мягкая рука, эрзя по его волосам, кажется, успокаивала. — Юи-чан сегодня в плохом настроении, ведет себя как последняя бука… Не прощу, не прощу… Мальчик весело напевал эти слова словно песню, пока нес на спине слишком уставшего Юи, голос которого охрип и он действительно не мог говорить. — Я тут подумал… Каскад из золотых прядей пощекотал ему лицо и прежде чем аккуратно опустить Юи, мальчик, дрожа коленками, медленно опустил его тельце, усаживая на самую мягкую подушку, которую только и смог найти. — Так о чем я подумал?.. Ах да, — мальчик поднял указательный палец к подбородку и сразу же вздернул его вверх, — я оставил для тебя порцию твоего любимого карри, ведь ты же сегодня еще не ел. — Карри? — хрипло, едва выдавив из себя, проговорил Юичиро. — Зачем?.. — Как зачем? — золотые волосы мальчика всколыхнулись, потому что он сильно дернул головой от удивления. — Потому что я люблю тебя, и хочу, чтобы ты испытывал больше радости. Ведь Юи позволит мне радовать его как можно чаще, ведь правда?.. Затем же, радостно улыбнувшись, он закрыл глаза, но тут же распахнул их, когда Юи взвыл и потянулся рукой к болезненно ноющей ноге, что и без того была покрыта ссадинами и маленькими пластырями, которыми мальчики пытались залепить их. — Чешется? — взволнованным голосом спросил светловолосый, наклоняясь ближе к Юи. — Да… — Значит, занозу вогнал. Я её извлеку, вот только будет немножечко больно. Но ведь большой и храбрый Юичиро сумеет перетерпеть это, правда, ведь правда же?.. Он улыбнулся еще раз, искренне растянув губы в приветливой и обнадеживающий улыбке, и сняв с шеи блестящую кругляшку, острым концом приблизил к пятке. — Все будет хорошо, — шептал он, твердой рукой надавливая на нужное место, — у кошечки болит, у воробушка болит, а у Юи ничего не болит… Размытый облик начал стираться и Юи открыл влажные глаза. Он плакал и совсем не знал почему. — Я не сержусь на тебя, — услышал он тихий, но теперь уже немного взволнованный голос Кейти, что едва ли не дрожал, — я совсем не сержусь на тебя, ведь Юи любит меня и будет любить всегда, ведь правда же? Холодные ладони мягко обхватили его лицо, и до сего не мигавший Амане, повернул к нему свой взгляд. — Глупый и вздорный Кейти, — ласково сказал он, приближая маленькую ножку к своему лицу, — у кошечки болит, у воробушка болит, а у Кейти ничего болит… Он все еще плакал, целуя холодную кожу и видя до какой степени Кейти расцарапал её. — Так хорошо, — шею Юи обняли холодные пальцы и теплое лицо вжалось в ключицу, — кто тебя научил так красиво говорить? Мне стало так хорошо и спокойно… Юи и сам не знал, кому принадлежат эти слова. И точно так же не знал, что за ребенка он видел в минуту своего помутнения. Вроде что-то знакомое, теплое и нестерпимо дорогое, а лицо рассмотреть так и не сумел. Лишь золотые волосы, подобные сияющим локонам Кейти, а вот глаза, фигура… все размылось, будто нарочно скрываясь от его глаз. — Зачем ты вышел на снег полуголым? Хочешь схлопотать простуду? Ты и без того знаешь, как сильно я тебя люблю, не нужно стараться вызвать мою жалость за счет своего ущербного положения. — Ты не можешь так просто оставить меня одного, — шепнул Кейти и сам всхлипнул. Юи словно поразило молнией. Теперь уже другой голос, более обреченный, что отчаянно кричал у него в голове. Амане, ты не можешь меня бросить, я не верю, что так поступил бы со мной, не верю!!! «Мика… — Юи, едва ли не сдурев, пошатнулся на месте. Голова закружилась, в грудной клетке сильно сжало. — Мика, Мика, Мика…» И без этого в сердце Амане разрасталась настоящая буря. Чем ближе подступал рассвет, тем быстрее нужно было принять особое решение. Все должно закончится сегодня и, насколько Юи мог знать Глена, а знал он его даже слишком хорошо, тот будет ошиваться неподалеку, чтобы проследить за этим исполнением, за этим последним, как думал Юи, убийством. И как сильно Юи бы не хотел даже думать об этом, но при осознании, что так или иначе он увидит Мику, что хотя бы просто поглядит на него издалека, в душе цепким плющом разрасталась надежда, что одновременно причиняла боль, но в этой боли он находил истинное утешение… Юи открыл двери дома, неся на руках уже уснувшего от своих переживаний Кейти, и уложив его в плетенное кресло-качалку подошел к камину, начиная неторопливо растапливать его. Ему нужно было подумать…***
Большая… большая и шумная семья с множеством детей… Отец что-то пишет на кандзи, выводя иероглифы специальной кистью; дети, что бегают по дому, размахивая руками и счастливо хохоча, хотя они и сами не понимают почему. Мальчик подбегает к отцу, сжимает свои крохотные ручонки на его одежде, пытаясь привлечь внимание, и держится так, пока отец не оборачивается. Малыш улыбается, что-то громко бормочет и вновь уносится бегать по дому и двору. Наполненное счастьем время, наполненные радостью дни… Затем же, глаза открываются, чтобы столкнутся с разъедающей душу пустотой и адски болезненной тишиной. Ничего… ничего нет, лишь кромешная пустующая тьма. И у этой тьмы навсегда забрали сердце… Мика медленно открыл глаза, наблюдая за размытыми очертаниями всплывающих вверх пузырьков. Они были такими маленькими, что казались совсем крошечными и невесомыми. К таким даже не прильнешь губами, чтобы втянуть желанный воздух. Его совсем мало, и ты захлебнешься глотками воды… — Мика… «Откуда этот голос? В воде же тону только я…» — Мика, пойдем любоваться цветением сакуры. В этом году она зацвела гораздо раньше. Смотри, какие красивые бутоны. Они еще даже не раскрылись, а уже тянутся к небу… Мика, Мика… «Да, так Юи обычно говорил, в нашу первую совместную весну», — подумал Шиндо, чувствуя, как тяжелеют руки и ноги. Грудная клетка словно была придавлена тяжелой ногой в каменном башмаке и судороги сковывали малейшее движение. — Мика, Мика, Мика, — Юи склонился над лежащим в траве Микаэлой, сомкнув ладони на его щеках, — хватит спать Мика. Открой глаза, тебе пора проснутся… «А нужно ли, Юи?» — Мика, тебе нужно открыть глаза, иначе ты не сможешь увидеть меня, а я буду страдать, видя тебя таким… Тело Микаэлы будто пронзили током, и он в страхе широко открыл рот и закричал. Но звука не услышал, даже намека на голос не было. Лишь давящая, забивающая горло вода и паника, паника, паника… Осознав, что лежит на двухметровой глубине и почти не может двигаться, Мика с последних сил перевернулся на живот, оттолкнувшись от дна сначала руками, наполовину подняв свое тело, а затем же сделал последний рывок ногами. — Хааа, — показавшись над поверхностью воды, он глубоко и сильно вдохнул воздух, чувствуя как легкие болезненно растягиваются, а затем начал давится вдохами и выдохами, размашистыми движениями добираясь до бортика. Вытащив себя из воды, вжимаясь ладонями в холодный кафель, Мика отчаянным взглядом цеплялся за разные предметы комнаты, включая декоративные цветочные растения, среди которых было одно маленькое дерево. «Вишня, — блуждающие глаза Мики не отрывались от декоративного дерева, — семь лет назад, когда мы любовались сакурой, и я уснул среди опадающих лепестков, в траве, а он просил меня проснуться… Юи, Юи…» Обхватив руками свою голову, он громко взвыл и будто что-то вспомнив начал второпях одеваться, совсем забыв, что мокрый до кончиков ногтей… У входа в дом росло несколько деревьев. Среди них было одно, на которое Мика положил глаз еще по началу приезда. Лакус узнал от хозяев, что эту вишню привезли очень давно, и что она ни разу не цвела, и весной её ветви оставались голыми, зловещее черными среди цветущих деревьев слив и персиков, что росли в саду. В торопях пересекая коридоры, Мика босыми ногами втаптывал ворс ковра, настолько тяжелыми были его шаги. Распахнув двери особняка, он столкнулся с вихрем снежинок, что словно белой вуалью коснулись его лица, и неожиданно медленно ступая вперед, он короткими шагами подходил к той самой сакуре, чувствуя, как предрассветная тишина набатом отбивается в ушах. Мика не мигая следил за тем как легкие порывы ветра затрагивают голые ветви, как они с едва слышным треском покачиваются на этом легком, хоть и холодном ветру. У этого дерева не могло быть цветов. Изредка пляшущие среди ветвей мелкие птицы сбрасывали вниз снежные шапки, что россыпью снежинок осыпались, будто настоящие снежные лепестки. Шиндо коснулся пальцами шероховатого, в местах треснутого ствола и упал на колени. Он изо всех сил зажмурил заплаканные глаза, уже не различая, где по его лицу стекает вода, а где слезы. Снег медленно опадал на его мокрые волосы. «Но ведь он не любит тебя, он предал… — мысли зловещим эхом звучали в его голове, — его нет, и больше никогда не будет. Ты обречен гнить среди цветущих деревьев, в то время как сам больше не можешь отдать ничего. Никогда в твоем сердце не распустятся цветы вишен…» — Но что мне делать с этими чувствами?! — вскрикнул Мика, поднимая обреченный взгляд к верхним ветвям. — Какой адской пыткой должен быть грех хотеть оставаться с любимым человеком, с тем, к кому испытываешь подобное… чем же я виноват, что хочу любить его, жить для него, дышать для него, просыпаться рядом с ним по утрам… Я так долго пытался убежать от этих чувств, но делаю себе лишь больнее, и даже принятие их как факта убивает меня. Ничего не изменилось, ничего не меняется уже так долго… Если он ненавидит, то… пусть лучше убьет меня, но перед тем нежно любит, как любил раньше, подарит свою ласку и тепло. И тогда, если он даже задушит меня во сне, я умру счастливым, и это будет лучше, чем беспросветная жизнь в холодном одиночестве. Он едва ли не выл эти слова, задыхаясь ими, ими же убиваясь и терзая себя еще больше. Всхлипы душили изнутри, крики не помогали снаружи. Холод, пробирающий до костей, был менее болезненным, чем тот холод, что окутывал его сердце. Ни одна клятва не была забыта, ни одно слово Юи не кануло в лету. Мика не хотел расставаться с этими воспоминаниями и считал, что эта любовь будет менее грешна, если останется безответной. Но во что эта пытка превратит его, если он не сможет победить себя… Но этим чувствам хотелось проиграть, хотелось, чтобы они убили, потому что воспоминания терзали его еще живую плоть, но никогда так, чтобы убить до конца. Искалечить, а потом же, после небольшой паузы для завлечения ран вновь начать резать, отбирая хриплое дыхание и желание жить. «Он так сойдет с ума, — стоящий возле окна Лакус печальным взором наблюдал за ним, — убьет себя и потащит за собой других. Семь лет уже прошло, а он не может забыть… Никто так и не стал для него утешением, и Хару не смог стать должной заменой Юичиро…» Он отвернулся, уходя вглубь темного коридора в свою комнату, уже не видя, как взволнованный, с распустившимися бинтами на руках Харуко неподвижно стоял у выхода, с болью в сердце наблюдая за криками Мики, не смея подойти к нему, не чувствуя за собой права утешить его. Но когда холодный ветер ударил ему в лицо, ослепив глаза острыми и колющими снежинками, то не сдержался и бросился вперед, путаясь в своих собственных окровавленных повязках, потому что, несмотря на обещание, все равно продолжал себя калечить. Но раны Хару были видны снаружи, и их можно было залечить, а что делать с ранениями Микаэлы он не знал. Он бывало перевязывал ему спящему голову или лодыжки, думая, что так боль Мики будет меньше кровоточить и причинять ему не такой сильный вред. Его по-детски искренняя и честная любовь не могла понять, как помочь тому, кто так сильно страдает. Поэтому, всё что он мог сделать, это лишь утешать, пытаясь обнять своими маленькими руками и укрывать крохотным тельцем мокрого, трясущегося от зимнего ветра, Микаэлу. Теперь под мертвой сакурой плакали двое, но лишь один Хару все еще имел надежду на спасение, в то время как Мика отчаялся настолько, что обнимая свое усыновленное дитя, просто хотел уснуть, уже не совсем понимая, что вместе с собой он погубит и его, потому что Харуко не уйдет, не бросит его и будет страдать вместе с ним. В этом темноволосом ребенке Шиндо так и не увидел Юи. Нет, он был похож, несомненно, но для Микаэлы Харуко был слабым утешением, напоминанием того, что он еще может что-то чувствовать, что он еще жив, потому что только с ним впервые за эти беспощадные и долгие семь лет, Мика почувствовал, что за кого-то боится, и что кто-то искренне нуждается в нем самом. Заботясь о Харуко, успокаивая его, кормя его, даже купая его, Мика всем сердцем чувствовал теплое сияние солнца, хоть и не то, что согревает, но хотя бы то, что пронзает собой холодный и безжизненный мрак. Харуко был очень болезненным, чувственным, ранимым, но очень верным, готовым отдать себя всего ради того, кто нежно любит его. А Мика любил, укладывая его рядом с собой, долго и уединенно наблюдая за его сном, радуясь, что в его объятиях кто-то так крепко и спокойно спит. Что несмотря на вредные пристрастия Мики к алкоголю и частые срывы все равно ластится к нему, плачет для него, просит больше так не делать… Ведь это так прекрасно, знать, что кто-то любит тебя не за что-то конкретно, а просто потому, что ты есть в его жизни. Мика однажды предложил Харуко отправить его в очень хороший воспитательный центр, обещая, что он не будет ни в чем нуждаться и таким образом больше не будет страдать от эгоизма своего опекуна. Что он сможет вести свою жизнь так как он хочет, ни в чем себе не отказывая. Микаэла испытывал его, даже не сомневаясь, что Хару согласиться. Но стояло мальчику понять его, услышать горькие слова о разлуке как тот убежал и, вцепившись руками в балконные перила двадцатого этажа (тогда они были в гостиничном комплексе), пытался перелезть на ту сторону. А с другой стороны была лишь пустота и неизбежная смерть от падения. — Что ты делаешь?! — грозно закричал Мика, пытаясь его снять, но Хару изо всех сил противился. — Если ты ненавидишь меня, если я не нужен тебе, то мне нет смысла жить! У меня никого нет, только ты… и я люблю тебя, я верю тебе и в тебя. Не отсылай меня от себя, лучше дай спрыгнуть!.. Хару кричал, задыхаясь в агонии отчаянья. Микаэла все же отцепил его от перил и упав на спину крепко прижал к себе, сильно испугавшись того, что Харуко сказал и пытался сделать. Ведь дети так просты. Потянутся к тому, кто подарит им заботу, тепло, поддержку… Они как цветы: тянутся к солнцу, а не к ледяному лунному свету, что обволакивает в лед и не дает ничего. Мика был лунной ночью; Харуко бежал от солнца и тянулся к нему, и от осознания этого было настолько больно, что и самому хотелось покончить с собой, чтобы это осознание не свело с ума. Как его, грешного и падшего, может так кто-то любить? За что, за какие заслуги?.. Ведь Мика сам не единожды гнал его от себя, грубил, отталкивал, несколько раз кричал, что никогда его не полюбит. Но черная макушка так или иначе мелькала в тени его комнаты и пробираясь под одеяло, Харуко ластился к нему и ждал, чтобы Мика обнял его. И Мика обнимал, а зеленоглазый мальчик обретал надежду и вел себя так, словно всё знал, словно боль Микаэлы была его личным бременем, и он был единственным, кто может всё это понять. — Ты не ребенок, — говорил тогда Микаэла, — дети не могут быть такими. Бог послал мне ангела, чтобы спасти, чтобы хоть кто-то в этом мире меня искренне любил… А что Харуко? Он и сам многого не понимал, просто чувствовал и не бежал от этого. Будто не видел всю ту грязь, что окружала облик Микаэлы. Он видел его как-то по особенному, именно так, каким не видел его никто. Он чувствовал Шиндо так, как кожа ощущает перемены ветра, наступление бури, предстоящий дождь… Поэтому так крепко спал, прижавшись к нему всем своим худым тельцем, потому что безоговорочно верил ему, и иногда Мика сравнивал его детские чувства с теми, что он сам испытывал к Юи. Вот только Мика никогда не предаст, ни под каким предлогом, и, оглаживая во сне лицо мальчика, понимал, что обретает в нем смысл своей сломленной жизни. Вот только Шиндо не знал, насколько сильны его личные демоны, и что в последнее время они будут гнать его к отчаянью так, словно тот роковой день вновь повторится и это принесет ему неизбежную смерть. И вот теперь, засыпая от полного бессилия, Мика все равно чувствовал, как к нему прижимается этот теплый комок нежности, что без единого слова умирал вместе с ним. И ради него, лишь ради этой его жертвы, Микаэла вынудил себя разлепить усыпанные снегом веки и под слезливым взглядом своего дитя изо всех сил пытаться встать, чтобы пошатываясь побрести обратно к дому и продолжать жить. На момент его возвращения часы показывали шесть утра. До наступления вечернего показа оставалось двенадцать часов.***
Семь лет назад. Весна, апрель месяц. Когда Мика думал о том, какой должна быть его любовь с Юи, он почему-то всегда предполагал нежную романтику. Тихие, откровенные чувства, несущие в себе лишь много искренности и очень много заботы. Когда они впервые попробовали друг друга (часть 21), то оба думали лишь о том, как поскорее выплеснуть свой пылающий гнев наружу, придав ему одну из форм обостряющую все чувства. Но даже тогда он не мог предположить, как сильно сойдет с ума и как страшно ему будет, несмотря на свое открытое и весьма вызывающее поведение. Тогда Юи назвал его «грязным», но говоря это улыбался словно идиот и даже краснел. Мика тоже смущался, отвернувшись к стенке и не смея взглянуть ему в глаза. Несколько дней прятал от него свой взгляд, смущался и так мило робел, что на его поведения стали обращать внимание не только таявшие от такой мимики девочки, но и даже некоторые мальчики, ласково говоря ему «каваи», тем самым подражая японскому произношению слова «милашка». Разве что слепой мог бы не заметить, какими взглядами эти двое провожали друг друга, как часто улыбались, и даже брались за руки, думая, что никто не обратит внимания. В то неспокойное время, когда их отношения начали выходить на новый уровень, Микаэла очень боялся этих перемен, хотя и знал, что без них они не смогут продвинуться вперед. Секс не должен был стать проблемой, и они отлично справились с этим, но… по мнению Мики все шло слишком быстро, можно было подождать немного еще. Он очень боялся, что Юи наскучат эти игры, боялся из-за неуверенности в себе и своих возможностей. Поэтому и не спал ночами, зачитываясь тематической литературой и пересматривая разного рода «визуальные пособия по практическому применению обретенных знаний». Еще впервые столкнувшись с мыслью, что Юичиро начинает нравиться ему в далеко не дружеском плане, Шиндо нервничал так, что кровь мигом отливала от лица, а когда Юи касался его, случайно, как и всегда, то приливала совсем не в те места, что выводило парня еще больше, вынуждая думать о себе в самом дурном тоне. «Мы же оба парни, — хватаясь за сердце, размышлял Мика, — даже если я ему признаюсь, а он меня отвергнет… Нашей дружбе конец!» Лишь на минуту представив себе скривленное от отвращения лицо Юи после того, как Мика позволил бы себе сказать нечто подобное, последнего хватал едва ли не приступ и он мог по нескольку дней не выходить из дому. Юичиро и сам был тем еще засранцем: не наблюдая Мику в школе, приходил к нему домой и громко стучал в двери до тех пор, пока соседи, заволновавшись, не начинали вызывать патруль. Тогда Юи молча садился на веранде, доставая сигарету и так же молча курил, ожидая, пока сам Мика соизволит выйти к нему. Он был на удивление терпелив, и при всем своем тугодумтсве не утомлял себя лишними размышлениями по поводу настроения своего друга. Выйдет когда сам захочет, его цель — ждать. Не как верный пес, а как единственный, кто действительно ждет. И Мика очень ценил это его немое многословие, потому что когда Юи молчал, это давало понять намного больше, чем когда он открывал рот. Тогда никто ничего не понимал, что само собой приводило к агрессивным стычкам… Гуляя в городском парке, Микаэла наслаждался теплым весенним ветром. Он был один, загруженный тяжелыми мыслями по самое не хочу, ведь они с Юи стали очень, очень близки, и лишь одного воспоминания об их близости хватало, чтобы щеки стали пунцовыми и идиотская ухмылка не сходила с лица. Прикрыв губы ладонью, Мика то и дело прятал глаза, то поднимая, то опуская взор, и мало понимал, в какой части города он находится. «Мне так стыдно за свои мысли, — закрывая пылающее лицо руками, Микаэла изо всех сил пытался остудить горячую голову, — Юи, мне так стыдно за свою развратность…» То, что Мика называл развратностью, для самого Юи, просто чтобы сравнить, было не больше чем обоюдными ласканиями, к которым он относился с привычной ему легкостью и не слишком зацикливал свое внимание на том, какое конкретно движение позволит себе сделать, ведь главное, чтобы обоим было хорошо. Но Мика, в силу своей стеснительности, этого не слишком признавал, хотя его слова расходились с действиями — Шиндо был очень жаден в их любви, и хотел поглотить Юи целиком, а потом уже думать правильно это или нет. Он мог скрывать, отнекиваться, протестовать, но то, что он был тем еще собственником понимал даже Амане и в душе был счастлив, когда видел ревность Микаэлы. Если сам Мика находил в общении Юи с кем-то другим хотя бы зерно сомнения, всё, запуск программы было уже не остановить. Он сразу же начинал сверкать глазами, бросать гневные взгляды в сторону оппонента, буквально излучая ауру ненависти и агрессивности. В такие моменты он мог схватить Юи за руку, словно заявляя права на свою собственность и увести его, а когда наконец приходил в себя то мог даже заплакать от своего поведения, потому что Юи один раз тихо снял на телефон Микины разборки с какой-то девушкой и тот выглядел очень свирепо и зловещее, доведя несчастную почти до истерики. Когда возвращаясь вечером на метро Мика получил звонок Юи, то не сразу понял, вернее, не до конца был уверен в том, что доносилось до его ушей. Быстро надев наушники и загнав себя в самый дальний угол вагона, Мика молча, тяжело дыша, слушал, какими постыдными словечками Юи обменивается с ним, хотя сам Мика предпочитал молчать, все еще не мигая от приятного волнения. — Эй, альфа-самец, ты на связи?.. Мика вздрогнул и напрягся. — Уж лучше я потеряю свое социальное положение, чем подыграю тебе, — шепотом ответил он, все еще скрываясь в задней части вагона. — Насчет положения не знаю, а вот твоей жирной банковской карточкой я непременно воспользуюсь, чтобы оплатить свои труды, или… — тут речь Юи на секунду оборвалась, но уже через секунду он с тихим смешком продолжил: — Или предпочитаешь расплатиться своим телом, маленький извращенец… Мика покраснел, потом побагровел и, скрипя зубами, нажал на красную кнопку. Но блуждающая на его губах улыбка не могла скрыть те ощущения, что он испытал, тем более что он знал, как Юи разозлиться за то, что Шиндо сбросил трубку. А его, так называя месть, для Микаэлы была самым сладким и самым желанным наказанием… Мика не особо мог вспомнить, как в своей одинокой прогулке он встретил Юи, что на радостях прыгнул ему в объятия, сбивая с ног, напрочь забыв, что еще с утра у Мики были боли в пояснице. — Еще бы их не было, — возмущался блондин, спихивая с себя Юи, — я же просил тебя, не давить слишком сильно… — Прости-прости, — быстро проговорил Амане, все еще улыбаясь, — но ты так мило прогибал спинку, что я не удержался, и… — Замолчи! — вспомнив, что они все еще в толпе, Мика треснул Юи по затылку и, наткнувшись на сердитое «Ай, больно же», молча отвернулся. — Между прочим, я все еще жду извинений… Пробормотав это, Мика посмотрел на Юи, но выражение лица Амане без слов задало лишь один вопрос. «За что это?» «За твои издевательства ночью. Тебя бы выпороть за такое поведение…» «Нечестно! Почему только ты все время меня наказываешь поркой, я тоже хочу!» (весь этот диалог воспроизводился между ними лишь перечислением гневных и грозных взглядов, которыми они обменивались, поочередно сверля глазами друг друга) В тот вечер продолжая свою прогулку они забрели очень далеко, даже побывали на пирсе, крича свои желания уходящим кораблям, что с громкими гулами отплывали от берега. Юи кричал о повышении своих баллов, а Мика, любуясь его профилем в освещении закатного солнца, шепотом произносил его имя, соединяя его лишь с одним словом — вечность. Он желал, чтобы этот момент не заканчивался никогда и счастливая улыбка Амане никогда не исчезала с его лица…***
— Пошли, перелезай быстрее… — Юу-чан, это вроде как незаконно… — Этот особняк пуст и безмолвен, как если бы Фериду отрезали язык. Ну же, давай руку, здесь хоть и ржавая, но все еще стойкая решетка. Перелезая через прутья, в страхе косясь на торчащую из земли арматуру, Мика наблюдал яркое, хоть и лишенное смысла действие: они с Юи вторгались на территорию какого-то заброшенного двухэтажного дома с огромным садом вокруг, что одичал и сильно зарос травой, плющом, что обвивался вокруг беседок и стен, сорняками и одуванчиками… — Правда здесь здорово? — возбужденно спросил Юи, пытаясь отдышатся после их быстрого бега. Ему очень хотелось показать Мике это место. — Да, очень. Но зачем ты привел меня сюда, мы же собирались ко мне домой. Наблюдая вокруг дикую природу, Мика никак не мог понять того счастливого взгляда, который Амане бросал то на дом, то на беседку и не отвечая просто взял Мику за руку, ведя его вглубь этих зарослей. Ступая между высокой травой, Микаэла протянул к зарослям руку, чувствуя, как травинки щекочут ему ладонь. Солнце уже успело скрыться за горизонтом, и облаченное в алый цвет небо начало потихоньку угасать, уступая место темным оттенкам наступающей ночи. Но пока что царили сумерки, и вечерняя прохлада только-только давала о себе знать. — Холодно? — мягко спросил Юичиро, видя, как Мика потирает рукой щеку. — Ого, а носик у тебя холодный, прямо как у кошки. Он приложил внешнюю сторону ладони к кончику носа и чуть поерзал ею. Кончик действительно был холодным. — У меня в рюкзаке есть пиджак, — сняв свою сумку, Шиндо присел на колени, борясь с заевшей молнией, и нащупал рукой ткань. — Вообще-то я позвал тебя не просто так, — прислонившись губами к уху, стоя у него за спиной, шепнул Амане, — неужели ты все еще не понял этого, Микаэла Шиндо? Мика замер и сделал неуверенный глоток, от чего его кадык дернулся, причиняя дискомфорт. Он медленно обернулся, видя как Амане возвышается над ним и, не переставая улыбаться, не отводил свой взгляд. — Ю-чан, — проговорил Мика, пряча свой взгляд за падающими на лицо прядями, — ты… совсем сдурел что ли?! Мы же на территории заброшенного особняка, надвигается ночь и в траве этого я делать не буду, даже не мечтай! Нисколько не удивившись этого гневному возгласу, Юи предотвратил замысел Шиндо нанести ему удар, перехватив его руку за запястье и, стараясь не быть слишком резким, подставил ему ножку, вынуждая Шиндо с легким криком повалиться назад. Юи так же не удержался (разумеется специально) и делая вид, что больше не контролирует ситуацию, повалился на Мику, прижав его к земле. — Ни на секунду не поверю, что ты упал «случайно», — прошипел Мика в сантиметрах от лица Юи, — слезь с меня. — Нет. — Слезь или я сам на тебя залезу. — Не откажусь… — Размечтался. Теперь уже Мику пробрало на смех, и он краем уха услышал, как в траве зашуршали сверчки, на мгновение спутав их с цикадами. У них звук был бы более резким, и слышалось бы поверхностное трение их крылышек. — Что плохого в том, чтобы просто повалятся в траве, пускай даже без «этого», — с самым невинным выражением лица проговорил Юи и мягко поцеловал Мику в губы. Тот вновь напрягся, но поцелуй не отверг. Сжав руки на плечах Амане, Мика издевательски метко перевернул Юи на спину, усаживаясь сверху. — Думаешь, ты единственный кто может кого-то завалить? — победоносно прошептал Мика, крепко удерживая за запястья Юи. — Мм? Он наклонил голову, вынуждая себя лишь легко приподнять уголки губ, хотя хотелось улыбнуться широко и искренне, полностью принимая свое абсолютное поражение. Юи молча смотрел на него с неясным, словно еще неосознанным восхищением и лишь легко сжал пальцы — хотел кончиками коснутся руки Микаэлы. — Мика… Юи едва слышно произнес его имя, теряясь где-то в глубине своих мыслей, и бледное лицо Мики налилось алым румянцем, стояло ему лишь услышать его. Он медленно наклонился к Юи, переплетая свои пальцы с его, и словно спрашивая разрешения несколько секунд помедлил, прежде чем коснутся его губ. Поцелуй получился невесомым, легким, сухим… Мика провел языком по нижней губе Юичиро и втянул её, увлажняя, кусая, чуть оттягивая на себя. Юи к тому моменту закрыл глаза, полностью отдавая себя этому чувству, а Мика терялся в догадках, нравится ли Амане то, что он делает. Но когда Юи сильнее сжал переплетенные пальцы, ладони Шиндо вспотели, а сам он очень сильно смутился. — Почему ты остановился? — томным шепотом спросил Юи. — Мне так нравится, когда ты меня целуешь… Протянув руку, и погладив Мику по щеке, Юи привстал на локти, дотягиваясь к нему сам, и уже более открыто поцеловал его, проходясь языком по плотно сжатым зубам. Мика почти сразу же сдался и Юи незамедлительно этим воспользовался: скользнул язычком внутрь, переплетаясь с пока еще неуверенными и медленными движениями Мики, что уже порядком расслабился и будто смягчался под уверенными движениями Амане. Мокрый смазанный поцелуй вынудил Шиндо схватить Юи за волосы, вплетая в темные пряди тонкие пальцы и потянуть, вырывая первый болезненный стон, что дрожью отозвался в его теле и особенно между ног, что смутило его еще больше. — Ты… — Мика чуть-чуть отстранился, потерянным взглядом всматриваясь в зеленые глаза, — ты так хочешь сделать это со мной? Я же парень… Тебе правда нравится моё тело?.. Юи сузил глаза, словно не понимая сути вопроса, но вместо ответа легко прошелся подушечкой большого пальца по нижней губе Микаэлы, вынудив того удивленно уставится на него. — Ты должен знать, что только я могу хотеть тебя так сильно, — проговорил Юи, опуская руки ниже, — что когда смотрю на тебя, то не могу удержаться от мысли, что всё в тебе выглядит невыносимо желанным. Твоя кожа, твои бедра, изгиб спины, ямочка между ключицами… Почему я не должен хотеть всего этого, если нахожу твою душу и тело самым прекрасным, что мне приходилось видеть и ощущать в этой жизни… Его пальцы начали кружиться вокруг пуговицы штанов, ловко расстегнув её, пока он издевательски медленно, не отрывая взгляда от голубых глаз Микаэлы, тянул её вниз, что с характерным звуком поддавалась его движениям. Пальцы затронули ткань нижнего белья, и Мика сделал глубокий вдох, восседая меж раздвинутых ног Юи. — Мика?.. — шепнув его имя, Юи втянул губами кожу на шее Шиндо, глубоко всасывая и одновременно кусая её… Микаэла обнял его за шею, когда рука скользнула под резинку и пальцы затронули чувствительную плоть. Пройдясь вверх по стволу, подушечки нащупали влажную, сочащуюся смазкой головку и сделали круг, от чего Мика замычал, упираясь лицом в его плечо. — Юи… Юи… Обхватив член ладонью, Амане сжал её, двигаясь вверх-вниз, не отрывая губ от шеи Микаэлы, посасывая соленую кожу, что пахла мылом и влагой весеннего вечера. Мика инстинктивно начал двигаться в такт движениям Юи, приподнимая и опуская бедра, сильнее обнимая его и очень жарко дыша в плечо, и даже через ткань одежды Амане чувствовал, как горячит его сбитое дыхание Микаэлы. Они были одетые в свою обычную школьную одежду черного цвета, и среди темно-зеленой травы их силуэт приятно констатировал в этой цветовой палитре, когда черный смешивался с темными оттенками зеленого, теряясь в высокой траве и густом плюще, что обвивал старую, когда-то выкрашенную в белый цвет, беседку. — Юи… — Мика тяжело выдохнул, кусая мочку его уха, облизывая её, проникая языком внутрь. Его рука погладила грудь Амане, сжимаясь через ткань, и Шиндо начал елозить по ней, пробираясь под темную рубашку, в то время как другая задела собой ремень, неуклюже пытаясь справится с ним. Кое-как, но ему удалось победно звякнуть пряжкой ремня и уже двумя руками пробраться внутрь. Он почувствовал, каким твердым Юи стал, и это возбудило его еще больше. Обхватив его двумя руками, он начал влажно скользить, теряясь в зеленых глазах, что с восхищением смотрели на него, едва ли не фанатично теряясь в глубине потемневшего взгляда. С громкими, уже не скрывающими стонами, они двигались на теле друг друга, смазано и мокро целуясь, прижимаясь бедрами, пока Юи сильно сцепив зубы не вжался лицом в солнечное сплетение Мики и очень быстро двигая рукой, не вынудил блондина кончить и от того, с каким громким стоном Мика излился ему в руку кончил сам, пачкая его пальцы, что уже более медленно касались его. — Юи… Мика свободной рукой погладил лицо Амане и влажным взглядом прошелся сначала по полуоткрытым губам Юи, а затем обратно поднялся на уровень глаз. — Я люблю тебя… Ветер, шурша меж зеленой листвой, путался в светлых прядях Мики, что целуя и обнимая Юи уже приносил ему клятвы вечной любви. А Юичиро лишь улыбался, шепча ему те же слова в ответ…