***
«Меня убивает знание того, что я многое забываю, и так же много не могу вспомнить. Словно кто-то стирает с моей памяти то, что делает меня самим собой. И я уже не знаю, кто я, что я, где и как именно плыву по течению жизни… топит ли оно меня, или же влечет в свои темные воды… Мне страшно… Мика, мне так страшно… Ты был единственным, что удерживало меня от безумного одиночества… А как не стало тебя, я умер и перестал понимать суть реальности… Нет тебя, и ничего нет… лишь незримая черная пустота…» Юи видел… Так много видел, что желал вырвать себе глаза… То помещение, тот зал, лицо Лакуса, лицо Кейти, толпище зевак… Их было так много, и все они были лишними… Окутаться бы блаженной тьмой и чтобы среди её перламутрового переливания были лишь вдвоем… Юи и Мика… «Ты и я…» «Мика, — прошептал Амане, даваясь тяжелыми слезами, — мой Мика, мой Микаэла… мой ангел…» Его взгляд неожиданно потемнел, а глаза будто помрачнели. Свет повсюду погас, включилось какое-то неоновое освещение, будто в океанариуме, где прозрачные бассейны с рыбками подсвечивались неонами, создавая немыслимую красоту… Люди, что были на подиуме, начали выходить, облаченные в белые и черные костюмы разного стиля и пошивки. Ничего из того, что Юичиро увидел в личной коллекции Мики, хотя и не знал, что та подсобка — принадлежащая ему резиденция, которая хранит в своем чреве едва ли не всё, что Мика любил. Это было последним из того, что он действительно искренне любил. Амане конечно же не знал этого, но большинство из того, что создавал Микаэла было отражением его чувств к Юи, словно своими работами, будь то рисунок или пошивка одежды, он воскрешал какие-то отдельные части воспоминаний, утраченных, но не забытых чувств. Тьма, что покоилась в его душе, расползалась и на искусство, иногда оставляя уродливые шрамы, что люди считали венцом «божественного» творения. Но это было не так. Всё что создавал Мика было изрыганием его боли, его чернотой, что душила его. Мертвые цветы одиночества. И люди любили всё, пожирали всё, и хотели еще. Все хотят чью-то боль, и многие ангелы её отдают. Бескорыстно, просто чтобы отдавать. Отдать, чтобы забыть… Юичиро заметил, что большинство на этом показе были блондинами, очень худыми, с мертвым выражением на лице. Этот своеобразный покерфейс вынудил Юи ухмыльнуться и даже немного улыбнутся, самим уголком губ. Ему казалось, будто каждая часть этого большого зала буквально пропитана дыханием и мыслями Мики. «Вот бы жить здесь, у ног „мастера“, — думалось Амане, — и видеть, как он воодушевленно работает и создает свой мир… Я бы шептал ему по ночам, как он прекрасен, а утром смотрел бы, как из моих слов рождается новая жизнь…» Резко мотнув головой, он дернул себя за рукав, и черные пряди немного закрыли ему глаза. Сейчас он понимал, что почти полностью открыт. Мантию он снял, лицо его было видно всем, потому что здесь люди были уже без масок и воодушевленно хлопали в ладоши, приветствуя каждого нового участника. Это был не обычный показ, совсем лишенный традиций. Подиум был, но он сильно возвышался, да и столов вокруг не было, даже сидячих мест. Все стояли, кто где хотел, будучи обслуженными вежливыми официантами в идеально выглаженной форме. Люди на подиуме сменяли друг друга, блондины одинаково уходили и приходили. Юи почти утратил интерес к представлению. «я хочу забыть об этом. как тяжко мне не забывать. стенаться и кричать на стены. возгораться и полыхать. шептать бессовестно утраченное имя, тянуть ладони к обжигающему свету дня. и знать, дышать, как делаем отныне. лишь вместе, и живем лишь для себя».(из страницы дневника Юи)
Единственное, что он разрешил себе это взять с подноса бокал игристого вина и одним глотком осушить его. Приятное тепло, что растеклось по горлу, немного взбодрило его, но нервы все так были напряжены. Он не знал, что будет делать дальше, просто стоял, спрятанный в недрах толпы. Он боялся того, что последует за этой встречей и внутренне молился, чтобы Мика не вышел на всеобщее приветствие как главный модельер и создатель коллекции. — Пусть это будет Лакус, — шептал себе Амане, — пусть лучше эта тварь. Мне проще будет предупредить его, нежели говорить с самим Микой… На душе стало еще неспокойней. Юи имел сильное подозрение, что не он один сегодня может устроить «карнавальный ад». Он едва ли не панически осознавал, что сам заказчик тоже придет, он уже сред этих людей и может оказаться кем угодно. Хоть седовласым стариком с блудливыми глазами, хоть молодой женщиной, хоть сгорбленной розоволосой девушкой… «Что?..» Юи неожиданно попятился, оборачиваясь назад. Длинные розовые волосы таки мелькали в толпе, пока фигура в черной мантии с капюшоном немного пошатываясь брела в обратном от Юи направлении. В какой-то момент это нечто повернулось в профиль, но сам Амане увидел лишь губы и аккуратный нос. Остальное скрыли розовые пряди волос, что были немного неухоженными и растрепанными, но в целом все выглядело хорошо. Отчего Юи обратил на эту девушку внимание он не знал, но травля внутри его раздумий усугубилась, стискивая горло. Что-то показалось ему странным, но что именно он не мог понять. Словно этот розовый цвет был своеобразным маяком, указывающим на что-то. «Странно… Как же странно… Боже, я что, схожу с ума?..» Влеченный своими размышлениями он не заметил, как очень близко подошел к подиуму и начал обходить его с левой стороны, как раз там, где сгустки людей просвечивались лишь отдельными лицами. Помимо Юи с той стороны было около десяти человек и если говорить напрямую, то он был как на ладони. Внезапно музыка стихла. Последний блондин в идеальном черном костюме поклонился толпе и ушел под общие аплодисменты. А потом на сцене зазвучали совсем иные шаги, что звонко отбивались от деревянной поверхности. Юи, что все еще склонив голову смотрел куда-то в пол не видел, как мимо него на самом подиуме прошли двое, в белых военных костюмах, однако один из них так и не набросил плащ, и выглядел весьма вызывающе с расстегнутыми у горла пуговицами и обтягивающими ботфортами, что особенно сочно смотрелись у линии бедер… Руки первого были облачены в перчатки, а вот второй словно и забыл о них. Встряхнув светлыми прядями, он подошел к самому краю, резко махая рукой и так же поклонившись. Тогда-то, услышав еще более бурные аплодисменты, Юи даже не сразу понял, кому они предназначаются. «Неужели новая модель так их шокировала?» — несколько оскалился Амане, хотя и признавал, что вся коллекция в целом была очень даже ничего, да и сами модели были симпатичными. Он снял свои темные перчатки, из-за того что сильно вспотели руки, и раздраженно откинув их в стороны повернулся, обращая свой взор к самому краю подиума. Первое, что он увидел, это две спины, осанки которых были очень прямыми и даже горделивыми. Поджав губы, Юи уже было хотел отвести взгляд, когда модельеры довольно-таки быстро начали разворачиваться. Тот, у кого были выкрашенные в глубокий фиолетовый цвет волосы, похлопал другого по плечу, что-то говоря ему на ухо, и довольно улыбался. А второй… Лицо Мики не изменилось в выражении, даже когда Лакус легенько дернул его за светлую прядку. Шиндо лишь качнул головой, и видно было, что он очень устал. Делая неширокие, но твердые шаги, они начали удаляться, пока за их спинами все еще рождались бурные аплодисменты. — Ты был действительно прекрасен, — последнее, что шепнул Лакус, когда взгляд его глаз будто по команде опустился вниз и замер на мертвой точке… Мика, не видевший этого, даже не остановился, но так же меланхолично повернул свой взгляд, ощутив какое-то непривычное покалывание в левом виску, что и вынудило повернуться. Сначала он не видел ничего, лишь знакомую обстановку, что угадывал его взгляд. А потом неожиданно для себя он столкнулся с необычным цветом, больше похожим на горящий изумруд. Эти глаза были первым, на что Мика несколько взволнованно обратил свое внимание, затем же его глаза начали фокусироваться на обличии того, кому они принадлежали… В одно мгновение в легких словно распахнулась зияющая чернотой пропасть, в которой не было ничего, даже воздуха, даже капельки влаги. Эта кожа, этот взгляд… Глаза Мики постепенно начали расширяться, пока пальцы непрестанно дрожали, а чуть распахнутые губы жадно пытались поймать хоть глоток воздуха, что тяжелым камнем оседал в легких. Губы, прорези глаз, очертание скул, форма бровей, эти черные смольные волосы… Это было невозможно, это не могло быть реальностью… «Что? — все тело Мики будто передернуло, пока он не находил в себе силы даже мигнуть. — Что… это…» Юи, что с таким же выражением лица непрерывно наблюдал за ним, так же не двигался с места. Их взгляды, что встретились впервые за семь лет не могли узнать друг друга, хотя сердца уже давно признали и разрывались от немыслимой боли и вновь воскресшего одиночества. Мика смотрел на Юи так, будто увидел своего убийцу, а Амане взирал на Мику словно падший ангел, нашедший своего спасителя. Звуки, что до сего окружали пространство, исчезли, уступив место загадочной тишине, где двое могли слышать дыхание друг друга. Губы Юи начали шевелиться, но Мика не слышал слов, видя лишь их движение… «Юи?..» «Мика…» Микаэла пошатнулся назад, хватаясь рукой за сердце. В глазах неожиданно потемнело, темно-синий взгляд утопал в горячих слезах, что с болью стекали по побледневшему лицу. Шиндо схватился рукой за плечо Лакуса, все еще не отрывая глаза от Юи, все еще не отворачиваясь. Амане так же смотрел на него и тоже плакал, хотя и не чувствовал этого. Но Мика это видел и не мог уверовать в то, что перед ним предстало. «Ты… ты призрак?.. Кто ты такой, почему ты здесь?..» Юичиро сделал шаг назад, скривившись в лице. Ему было больно, ему было страшно. Мика так отчаянно начал рыдать, что беззвучные всхлипы, что вырывались из его горла словно ножом резали по всему существу Амане. Вельт поймал на руки потерявшего сознание Микаэлу, затравленно уставившись на Юичиро. Парень, следивший взглядом за этим падением, хотел было дернуться вперед, чтобы помочь, когда неожиданно быстро вспомнил, в какой роли он сюда прибыл. Враг… всего лишь враг… — Убей меня, Микаэла, — одними губами сказал он, исчезая из виду. Лакус не понял, что тот сказал и обратил свое внимание на Мику, которому уже помогали встать его же модели, что увидел падение своего мастера и бросились ему на помощь. — Юи… — Шиндо шептал это словно заветные слова, выискивая среди окружавших его людей зеленые глаза. — Где… где он, где этот призрак!.. Лакус, ты тоже видел его?! Отчаянно вцепившись в рукав Вельта, Мика со всей болью смотрел тому в глаза, выжидая ответа. — Это был он, — сдавленно ответил парень, положив ладонь на лицо Микаэлы, — и он действительно здесь, где-то рядом. Мика, что все это значит? Шиндо не мог ответить. Тяжело дыша, он попытался встать, но потерпел неудачу и едва ли не свалился назад. Стрельнув глазами в тот несчастный темный уголок, где он видел Юи, увидел лишь пустое место, словно там был и правда призрак, что тенью мелькал на фоне толпы. — Я не верю, — через слезы проговорил Мика, — зачем… почему?.. Неужели это был действительно он?.. Что ему нужно, после стольких лет… Почему?.. Вельт, что до сего подозрительно осматривал зал, таки нашел то, что искал. Пара бордовых ухмыляющихся глаз, что видели эту сцену и явно были довольны тем, что сейчас происходит. Лакус узнал, но решил молчать… — Мика, — повернув его лицо на себя, он обхватил бледные скулы Шиндо, — ты должен верить мне и делать так, как я скажу. Послушай, его приход не случаен, и для тебя это ничем хорошим не закончится. Тебе грозит опасность, не иначе. Нам нужно немедленно покинуть это место и как можно быстрее. Найти Харуко и уйти, чего бы это не стояло… Взгляд Микаэлы немного прояснился, он испуганно уставился на Вельта. — А чего нам может это стоить? — последнее, что спросил он, прежде чем вновь потерять сознание. Вельт скривился в лице и жадно прижал его к себе, понимая, что начало сегодняшней охоты уже произошло…***
В моей бесконечной любви к тебе могут сомневаться лишь лжецы и притворщики, что словно жадные вороны на протяжении семи лет выклевывали мне глаза и сердце… Устоял ли я перед соблазном забыть тебя, отказаться от тебя, убить тебя в себе и глубоко захоронить память о наших чувствах… Нет, я этого не сделал. Почему? Ты вскоре узнаешь, мой темный одинокий принц… Микаэла вздрогнул, влеченный неожиданным порывом где-то глубоко в груди. Что-то неожиданно встрясло его, но присутствие кого-то в комнате не ощущалось уже долгое время. Он был один. Лакус куда-то ушел, при этом строго приказав не покидать комнату их личного отделения, что была расположена в западном крыле здания, и даже грозился поставить на весь этаж охрану, если Шиндо сунется наружу. Он не знал, сколько конкретно было времени и сколько его прошло после событий на подиуме. Он знал лишь то, что вновь встретил его. Этот обжигающий взгляд изумрудной радужки, что был гораздо необычней, чем тот, что Микаэла видел в своих снах. Обреченные, полыхающие темным зеленым пламенем глаза — вот что он видел и, как ни странно, одновременно узнавал в них Юи и не мог узнать. Мика хорошо запомнил отчаянное лицо Юичиро, эти прозрачные слезы, что лились на пару с его, холодными и безжизненными, словно острые иголки льда. Мика плакал и Юи плакал вслед за ним, их слезы вытекали равномерно, одна слезинка за другой. И ни один не отвел взгляд, даже не опустил веки. Смотрели, наблюдали… узнавая — не узнавали. Признав — намеренно отторгали… Первым, что почувствовал Мика, был страх. Жестокий всепоглощающий страх, что бросил по его телу волну тяжелой дрожи, а в горле мигом пересохло и начало жечь, будто сердце и правда пробивалось наружу, испуганное столь сильными давлением грудной клетки. Мика не дышал. Не дышал, когда опустил взгляд вниз. Не дышал, когда поймал глазами зеленое пламя, и уж тем более не смог сделать вдох, когда губы Юи что-то прошептали, но он этого не услышал, потому что падал назад, умирая от чувств пережитого мгновения… — Юи, — Мика обхватил голову руками, садясь на софу, — мой… мой Юичиро, мой Юи… Ты все же живой, и все так же прекрасен… Бледное лицо с алеющими щеками… Такой слабый розовый оттенок, как у ребенка, каким Юи, впрочем, и был. Черные смолянистые волосы, немного длиннее, чем были тогда, когда они еще были вместе. Прическа была совсем не та, которой Мика её запомнил, пряди стали ровнее, на макушке больше не было вороньего гнезда. Волосы спадали вниз и казались мягкими, если бы можно было их потрогать. Запустить пальцы внутрь, намотать на один прядку, немного покрутить, оттянуть, поцеловать, зарыться губами в темное нечто и дышать, пока не закружится голова… Мика уронил свое тело куда-то вниз, больше не имея сил сопротивляться. Ноги ужасно дрожали, он вжимался коленями в пол, пока косточки локтевых изгибов чувствовали под собой эту каменную тяжесть, эту боль, потому что он сгорбился и дышал куда-то вниз, держа глаза закрытыми. Он боялся, до ужаса не хотелось открывать глаза, чтобы облик Юи не растворился в столь ненавистной ему реальности. — Юи!!! — со всех сил закричал Микаэла и трижды повторил его имя. Это был первый раз за долгие семь лет, когда он извлекал из себя боль подобными криками. С каждым новым порывом в его душе что-то освобождалось, изливалось наружу вместе с глубоким голосом и разбивалось, сталкиваясь с каменным полом. Все еще было больно, все еще горело внутри, где были лишь руины, кровь и пустыня, в которой не было ничего, даже призрачной капли надежды… — Мой… мой прекрасный, мой единственный… — отчаянно выл Микаэла и внезапно нешироко, но резко приоткрыл глаза, — предатель… Эта встреча была для него таким потрясением, что он совершенно забыл о причинах своих бед. Семь лет назад, когда Юи сказал ему «правду» о своей любви к нему, тем самым убив в Шиндо человека, которого он так долго и старательно лепил из себя, еще до встречи с самим Амане. Но именно Юи не позволял ему терять эту надежду, и именно Юичиро был тем, кто открыл для Мики мир, в котором царит гармония и красота. Все в этом мире дышало их общей любовью и каждая нота музыки, что он сочинял, была пропитана обликом и душой самого Амане, которого Мика нежно любил и клялся беречь… Но именно Юи был тем, кто предал и, уйдя, забрал с собой все, а то, что еще могло остаться, он жестоко втоптал ногами в черную землю, оставив дотлевающую душу Микаэлы гнить в еще живой плоти. — Почему… — Мика поднял свои глаза, вглядываясь в окно, через которое пробивался ослепительный лунный свет, — почему же ты ушел, почему предал?.. Юи, почему ты вернулся, зачем дал увидеть себя?.. Я… я не могу, мне так больно, Юичиро… Ползя на коленях к окну, он пытался поймать в ладони лунный свет, но лишь жадно смотрел в эти белеющие лучи, что холодным солнцем осветляли ночь. — Я… — мысли никак не могли прийти в лад и губы Шиндо начали дрожать, — убить тебя… вот чего я желаю… Ты больше не бросишь меня, и если не уйдешь со мной, клянусь, я вырву твое сердце и заберу с собой на тот свет… Я убью тебя, а затем покончу с собой… Мика уже не слышал себя, не мог услышать. Губы сами шептали порочное желание, что звучало словно завет, который нужно было непременно исполнить. Это безумие, что так долго спало в нем, теперь широко распахнуло глаза, пугаясь того, что перед ними предстало. Юичиро… Целый мир, которым он существовал для Микаэлы… Долгих семь лет разлуки… и наконец, он снова увидел его… — Где он?.. — хватаясь за ручку двери, Мика не мигая вышел в коридор, блуждающим взглядом выискивая свою «жертву». — Где… куда ты вновь ушел, где же ты?.. Ты вновь решил меня бросить, ты вновь решил сбежать?! Я никогда… никогда тебя не прощу, ты ужасный человек… Ты мой дом, моя семья, моя жизнь… люблю… Пошатнувшись, он ударился плечом о стену, задыхаясь в собственных хрипах. Когда озвученные когда-то при нем слова Юи так отчетливо прозвучали в голове, что казалось, будто сам Амане рядом и шепчет их, нежно прикасаясь к плечам Микаэлы. Словно зов из прошлого, так звучали эти старые клятвы… — Мне так больно, Юи, — всхлипывая, проговорил Микаэла, — так тяжело это терпеть… Сползая вниз по стене, он до боли зажмурил глаза, задыхаясь и хватаясь за сердце. У него было ощущение, что он пытается нагнать собственную смерть и потребовать с неё своей участи. Но он не знал, где эту самую смерть искать, в то время как желаемое было очень близко, но пыталось спрятаться, однако не могло покинуть здание. Юичиро ждал, когда Микаэла обнаружит его, потому что знал, что тот непременно пойдет за ним. Но Амане не мог знать, что сейчас между ними была не только пропасть из вновь оживших воспоминаний. Как и Юи, Мика тоже был вооружен и его «оружие смерти» могло выдернуться из ножен в любой момент, стояло лишь руке с бледными пальцами коснуться рукоятки…***
Я был для тебя всем, и ты олицетворял собой весь мир… Нет ничего прекрасней и ужасней тех чувств, что я испытываю к тебе. Они моя боль, моя услада, любовь моего сердца и трепет моей души. Сколько бы я не желал, сколько бы не обнимал, а мне не насытится тобой, твоим теплом, твоим телом, твоим смехом, твоими губами, твоими взглядами, всем твоим существом. Все во мне — твоё, и я с радостью отдам жизнь взамен твоей, лишь пожелай и я сделаю это. Или же убью любого, на кого укажет твоя рука. Убью каждого, кто причинит тебе вред. Истреблю тех, кто попытается отнять тебя у меня. В мире нет большего порока и нет большего благословления, чем мой голос обращенный лишь к тебе. Я буду любить только тебя, всегда… Если вдруг возненавидишь — убей меня, и не медли, иначе я сам… лишу тебя жизни, но никогда не смогу отпустить… Прости, эти чувства так жестоки. Они лишают меня рассудка, обрекают плыть среди теней сомнения… Так ревновать, и так восхищаться… Испепелить взглядом любого, кто нарушит наше уединение, и желать смерти тому, кто слишком близко приблизится… Мне не нужен никто в целом мире, только ты, только твои руки, твои объятия. Я ненавижу этот мир, ненавижу каждую его часть, ненавижу себя за такие мысли. А ты… ты делаешь мое существование осмысленным, даешь мне цель и счастье, наслаждение от нашего времяпровождения. Я знаю, что мои слова могут звучать, как безумие, но так любить не может никто. Только я… и только тебя, мой возлюбленный… мой Юичиро… Это письмо было единственным, которое Юи сумел сохранить после своего побега, оставив все свои прежние вещи там, где они жили вдвоем с Микой. И он сильно подозревал, что Шиндо сжег их все до единой, если вообще вернулся в их прежний дом, вернее комнату, где они вместе провели последние три дня, отрекшись от жизни снаружи и всего мира в целом…Снежные тюльпаны распускались на моем ветру, желая обреченно свергнуть свои лепестки; как тяжко полыхать, ввергнутым во тьму, и понимать, что всё отчаянно и низко…
Эти стихи, Юи хорошо помнил, он написал для Микаэлы после их третьей ссоры, где сам Амане был сильно виновен, но продолжал отрицать свою вину. Тогда Мика так смотрел на него, словно слова Юи оторвали ему обе руки и он продолжал истекать кровью. Именно с Микой Юичиро начал писать стихи и понимал, что свое вдохновение он черпает исключительно от тех эмоций, что испытывает с блондином. Чаще всего эти стихи были трагедией, но Мика так благоволил перед ними, что Юи перестал бояться, как бы трагедия не превратилась в реальность… Сейчас он был готов убить себя за каждое слово, которым исписывал бумагу, и которое видели голубые глаза Микаэлы. Всё оказалось правдой, всё было изначально предрешено…Как если бы меня спросили кратко: «чего же ждешь ты от своей любви?..» и я ответил бы так жадно, что слёз желаю, что по мне лились…
Чем дальше шел Юи, тем сильнее становились сомнения и намного ярче вспыхивали воспоминания… «Мне мерещился странный запах… Что-то сладкое, будто лакомство и в то же время пахло цветами. У них был глубокий стойкий запах, который мог придушить во сне. Но я дышал им, и по своей воле задыхался…» Амане судорожно вдохнул и напрягся. В воздухе действительно витал какой-то странный запах, больше с примесью каких-то цветов. Стало немного страшно. Больше всего ему казалось, что это запах текстильной ткани, что была вымочена в духах, и чем дальше он шел, тем сильнее запах становился. Проходя мимо картин, ловя на себе лунный свет, что пробивался сквозь белый тюль… Шел словно влеченный чем-то особенным, самым важным в своей жизни. Гулкие шаги отдавались тишиной по сравнению с тем, как билось его сердце. Глаза по-прежнему жгло, во рту сильнее пересохло. Сглотнув тяжелый ком в горле, он остановился и осмотрелся. Кажется он где-то в западном крыле. Стены в этом длинном коридоре были белыми, а верхняя арка окрашена в бледно-голубой цвет. Тонкий ковер под его ногами, шероховатость стен, когда он проводил по ним пальцами, не замедляя ходьбу… Этот туннель мог вывести его куда угодно и Юи всеми силами надеялся на самый тупик, чтобы остановиться, сесть на холодный пол и больше никогда не вставать. Пусть эти белые стены станут ему могилой, пока приятный, блуждающий в его груди запах цветов станет самым прекрасным в мире сном. Теперь Юи понял, что это был за запах. Так могут пахнуть только лилии…***
Путь из темноты в темноту… Слабая дрожь в области губ, нижняя все еще подрагивает, словно от невидимого касания. Ладони вспотели, оружие бы точно вылетело из рук, так влага скользит между пальцами. С каждым движением шаг дается все труднее, дыхание срывается лишь на короткие вдохи… Ни музыки, ни завывания ветра, ни шума сквозняка… Хотя нет, одно окно все же было открыто и деревянная рама, отходя, билась о стену, создавая громкий пугающий звук. Юичиро был уверен, что его путь едва ли не Гиена Огненная, а пол под ним вот-вот должен загореться адским пламенем. Одетый во все черное, еще и в сворованную одежду… Однако как же мягок был этот шелк, как пахла новая ткань, как совпал его размер… Все было словно только для него, ни одно движение не усложнялось, ни когда он поднимал руки, ни когда делал шире шаг. Штаны, интересного покроя камзол, ботинки, рубашка, даже отделение для катаны… Все было исключительно для него, сделано руками нынешнего… врага. Амане не знал, сколько он уже блуждал, но пугало его больше всего то, что верхние лампы не были включены, а горели лишь электрические канделябры, закрепленные в стене на манер ночников. Чувство было, словно он темным привидением блуждает в каком-то проклятом замке и одному богу известно, на какого монстра он мог наткнуться. А чудовище, несомненно, должно было быть… Что-то поразмыслив про себя он услышал тихий скрип от нескольких очень твердых шагов. Звук шел с комнаты с полуоткрытой дверью, в щели которой бился неяркий, очень приглушенный свет. Видя это сияние, Юи забыл и о своей цели, и о том, что ищет и от чего прячется. В груди вновь словно разлили жидкий свинец, и стало трудно дышать. Ноги сами понесли вперед рука не слушаясь его легенько толкнула дверь, ведя движение вперед, пока наконец перед ним не предстала довольно большая гостиная комната, больше похожа на уменьшенную копию будуара… Если бы ты только знал, как сильно я страдал, то наверняка бы не понял, почему я продолжал дышать… Юи… Сердце в груди забилось быстрее, стояло глазам увидеть опущенные вниз руки с тонкими, белеющими в темноте пальцами. Спина, облаченная в белую одежду, опущенная вниз голова с платиновыми, отливающими серебром прядями и легкое подрагивание всего тела. Даже в темноте было видно, что он дрожит… Услышав скрип дверных петель, блондин резковато поднял голову, но не обернулся. Он сделал глубокий вдох, и очень медленно, казалось, против своей воли посмотрел через плечо, держа веки полуоткрытыми. Но стояло его взгляду наткнуться на знакомые черты лица, как он словно в ужасе широко распахнул глаза, приоткрывая губы и уже обернувшись полностью. — Юу-чан?..***
Мои слова наполнены нежностью, печалью… Бывало, Лакус пел мне, когда было особенно грустно, и я всегда засыпал, убаюканный его очаровательным голосом. Песни были о старых временах, безвозвратно утерянных мгновениях, секундах, которые давали и отнимали все… Я жил этими воспоминаниями всё это время, не имея сил запретить себе забывать. Я не мог… ничего не мог… и боль сочилась из меня рисунками, что обнажались яркими красками, зачастую белыми или черными мазками кистью, которую я вел не спеша, лаская ею тонкую бумагу. В моей жизни не было излишне ярких оттенков, я застрял на распутье белых и черных цветов и не мог сдвинуться с мёртвой точки, в которой жил долгих семь лет. И всего одно мгновение перечеркнуло все эти скитания, дав мне надежду, что несла в своих объятиях смерть… Когда дверь за моей спиной скрипнула я невольно сжал губы и скривился. «Еще один человек, — подумал я, вспоминая, как тяжело мне было избавится от преследования Вельта и его злобных псов, — как же вы надоели… безродные алчные людишки…» Я ненавидел людей, всем сердцем, которое только имел, и что так жестоко причиняло мне боль, не давая спать по ночам и работать днем. Я их ненавидел, потому что они никогда не любили меня и зачастую даже не видели. Те люди, с которыми я пытался вновь обрести любовь; те люди, которым я поверил, ссыпая в их жадные ладони осколки своего разбитого сердца… предали меня!.. В который раз я убеждался, что весь мир меня ненавидит, мстит мне, причиняя жестокую боль. И я тонул в ней, охваченный чьим-то праведным гневом и не мог сбежать из клетки, что сжимала все моё существо. В моем мире, том, который я видел своими глазами, был лишь один человек, что отдал мне всего себя, безусловно и безвозмездно, прося взамен лишь мою любовь… И я отдался ему, как ветер отдается дождю, сплетаясь в паре с ним и создавая бури, что рушат и создают, создают и рушат… Холодная кровь, текущая в жилах, постепенно остывала, еще больше и еще сильнее умирал я сам… — Юу-чан?.. Казалось, глаза врали мне, но я видел именно то, чего желал столько лет и за что столько же времени умирал. Мой… единственный, мой… принадлежащий мне, верящий в меня, разбивший мне сердце… Мой… моя великая безусловная любовь… — Это… — голос Юи, который я так любил, сейчас звучал иначе, хотя я и не мог понять, что изменилось с тех пор… Быть может, я слишком глуп или слеп, чтобы чувствовать правду, текущую в его словах. — Ты, Мика?.. Это правда ты?.. Лицо скривилось от боли, в глазах мгновенно потемнело. Все окружавшее меня пространство будто окрасилось в черный, и в самом центре был виден лишь он один, прекрасный и настолько живой, находившийся рядом, дышащий одним воздухом со мной. Его руки что-то сжимали, а с глаз текли слезы. Я видел его, моего Юу-чана. Он плакал… — Почему… — мой голос сорвался на хрип, но я уже не мог остановиться, и лишь продолжал шептать: — Почему ты плачешь, Юу-чан? Он не ответил и опустил взгляд. Мои же глаза были широко открыты. Четыре метра разделяли нас, четыре чертовых коротких и настолько длинных шага… Весь мир меня проклял, и проклятие предстало прямо передо мной… — Мика… — дрожащим голосом проговорил Юи и, подняв руку, направил на меня пистолет… Если бы в жизни можно было простить… Сказать это нелепое слово, чтобы успокоить или завлечь… Сказать его лишь потому, что любишь и всем сердцем жаждешь любить. Просить прощение за глупость, за ненависть, за свою безусловную любовь, за жестокость от невозможности изменить то, что изменению не подлежит. Но нет. Мир слишком сложен. И люди, такие как я, которые всем своим существом будут цепляться за призрачную нить надежды, все равно вернутся к тем, кто держит в руках любовь их грешных душ… — Микаэла… Пистолет дрожит в его руке, дуло направлено мне между ключиц. Я, затаив дыхание, жду; жду, когда он выстрелит; жду, когда его рука дернется и я упаду замертво, к его ногам, такой любимый и жадный я, что будет обнимать эту черную обувь и нескончаемыми поцелуями покрывать лодыжки, икры, колени, бедра… Такой грешный и такой влюбленный я… — Господи… Ты ведь Мика, верно же, верно?! Его голос срывается на крик, и я не выдерживаю. Мои слезы смешиваются с его обжигающим дыханием, и он тоже плачет, хотя я и не понимаю почему. Он же бросил меня, оставил гнить в пустоте… Тени комнаты закрывают наши лица, но его глаза… о, эти прекрасные, горящие божественным изумрудом глаза… Я вижу их, вновь тону в них. Мои крылья, мои утраченные до сегодня крылья начинают распускаться, и их сияние смешивается с его темнотой, его черным жемчужным нимбом. Я хочу… хочу поцеловать эти алые губы, хочу коснуться их хоть раз… Моя рука тянется к нему, и он замирает. Палец слегка сдавливает курок, но я все так же не мигаю. Смотрю прямо в его глаза, выжидаю, жду… — Юу-чан… Что это? Разве это мой голос?.. Почему он такой тихий, откуда эта нежность? Мы не виделись семь лет, а я говорю с тобой, как и в дни нашего счастья. Мой Юичиро… — Это не можешь быть ты, я не хочу верить!!! Он так кричит, словно я виноват в чем-то. Но в чем? Чем я завинил перед тобой, любимый… мой прекрасный ангел, моя любовь… Как же ты изменился, как теперь выглядишь… Бледный, усталый и такой… такой желанный… Господи, умоляю, сохрани меня в сознании, не дай кинуться в безумие. Я хочу прильнуть к нему, хочу обнять, хочу поцеловать… — Юи!.. Мои слезы затмевают мои слова. Я кричу его имя и бросаюсь к нему, обнимаю, чувствую его острые лопатки под своими ладонями и целую, целую как сумасшедший. Пистолет в его руке падает… мы начинаем падать, наши губы размыкаются, и он начинает кричать. Горько и больно кричать, плакать, пока я сам не ткнулся носом ему в ключицу и так же сильно закричал. Мои руки словно цепи, я сжимаю его так сильно как только могу и он тоже… тоже обнимает меня… Любовь моя, как сладко ты дышишь, я вновь ощущаю запах твоей кожи. — Юи… Мой голос переходит на шепот, я смотрю в его глаза, и он замолкает, молчит и смотрит на меня. Его пальцы легко проходятся по моей щеке, задевают слезы, стирают их и он водит мокрыми пальцами по своим губам. Мои собственные руки рвут воротник на его странной, словно военной рубашке, и я поглощаю губами столь знакомую для меня соленую кожу, влага которой напоминает мне о безудержных ночах любви. Не сдерживаю себя, кусаю еще сильнее, и он мычит, зарываясь лицом в мои волосы, глубоко вдыхает их запах. Мои бедра трутся о его, я чувствую Юи всем своим телом и еще сильнее теряю голову. Он что-то говорит, таким отчаянным голосом, что я поднимаю голову, всматриваясь в его губы. Он по-прежнему плачет, и я так же не могу взять себя в руки. — Почему ты здесь? — едва слышно спрашиваю я и вижу, как слезы катятся по его побледневшим щекам. — Я здесь чтобы убить тебя, Микаэла… Он говорит это так отстраненно, что сперва я отказываюсь верить. Это ли я расслышал сейчас? Убить?.. — Так ты и есть то самое обличие смерти, о котором я так горько грезил? — почти беззвучно шепчу я и вырываю из его ледяных ладоней тот самый пистолет. Подставляю к его виску и, не сдержавшись, начинаю громко смеяться. — Я столько лет клялся ненавидеть тебя всем сердцем, и из-за моей любви к тебе хотел покончить с собой. Но я жил, мечтая, что все же увижу тебя, а ты встретишь того самого Мику, каким я был раньше, а не монстра, каким я теперь стал. И ты говоришь, что убьешь меня?.. Нет! Я покончу с тобой и потом же застрелюсь сам, потому что не будет мне больше смысла жить в мире, где не будет тебя. Умри же… Я давлю на висок что есть сил и внезапно слышу, как скрипят петли на двери. Я же её закрыл, кажется… — Ты… Какой-то странный голос, очень тонкий, едва ли не писклявый, однозначно взрослому не принадлежит. Подняв взгляд я увидел, что в двух метрах от нас стоит ребенок, что своими голубыми глазами впился в меня ненавистным взглядом. Лицо его покраснело, он сжал маленькие кулачки. — Не смей трогать моего отца, чудовище! «Что? Отца?..» В этот момент я лишь мельком взглянул на Юи, но он лишь закрыл лицо ладонями, в то время как моё собственное сердце невыносимо больно начало давить в груди. В глазах все померкло, и чувствуя, что задыхаюсь, я безвольно упал на грудную клетку Амане, и прежде чем потерять сознание услышал сердцебиение Юичиро, что было медленным, словно у умирающего…