В моем бессмысленном шепоте распускаются цветы ночи, как единственное, что может рождаться моими чувствами. Звук ветра и его ощущения на коже… Так приятно, так нежно, когда он тревожит твои волосы, вплетаясь в них и задевая… Мир прекрасен… но лишь тогда, когда немыслимой любовью отражается в твоих глазах…
***
Чувство невероятного облегчения струилось под кожей. Ощущение, будто тело стало легкой дымкой в этой кромешной и опасной темноте. В её недрах, в её пространстве забываешь самого себя, теряешься среди глубин порока, желания, лживой бесстрастной чувственности… «Подсознательно, каждый день в своих мыслях я занимался с тобой любовью, сам того не осознавая. И это делало меня счастливым, делало несчастным…» Глаза обоих были плотно закрыты. Двое, среди темноты, двое в целом мире, который не стоит ничего, даже одной минуты проведенной в нем. В одиночестве? Нет, лучше умереть. Среди множества людей? Лучше и не рождаться вовсе… «Без тебя все мои мысли грешны и порочны, без тебя мои цветы увядают и ссыпаются грязной пылью. А ведь когда-то пыль была рубином, а он в свою очередь сверкал яркой звездой среди темно-синего неба… Больше нет рубинов. Осталась только пыль…» Земля была очень холодной, это особенно ощущалось через тонкую ткань одежды. Микаэла почти бесчувственно уже долгое время лежал на спине, с повернутой к Юи головой. Лежал, не открывая глаз, не говоря ни слова. Плечи расслабились, губы чуть приоткрылись. Трудно было поверить, но он спал, точно так же, как и дремал сам Юичиро… После своего признания, Микаэла, что так и не смог сдерживать своих слез, в прямом смысле потянул Юи на дно, в бездну своих объятий. Его так страшила возможная разлука, что он вцепился в него, не отпуская, и просил лишь об одном: Не уходи, не уходи… Твердая земля была не по душе ни мышцам, ни костям, и спустя какое-то время от сильной боли Юи тоже плотно закрыл глаза, угадывая под веками очертания лица, что было повернуто к нему. Он не знал, что ему делать. Не знал, но все равно не мог сдвинуться с места. Сейчас вся его жизнь последних семи лет была выброшена в помойку, в самый дальний угол сознания. Сейчас он видел и чувствовал только одно. Микаэла рядом со мной… Мика, что тяжело дышал ему в грудь; Мика, что возбужденно хватался за него, кричал и лил слезы; Мика, который не смотря ни на что сейчас рядом с ним, тихо и равномерно дышит, чувствуя рядом с собой родное тепло. Это всё, о чем Юи мог думать. Чувствовать рядом с собой человека, который значит для тебя больше чем целый мир, потому что ни одна планета, ни один поганый дом не сравнится с ощущением рук человека, который дорог твоей душе, ради которого ты делаешь вдохи и ради которого проливаешь столько крови. Эти руки, что мягко вплетаются в твои волосы… эти руки, что жадно пытались задушить… «Да, ты можешь убить меня, я не стану возражать. Потому что только тебе принадлежит моя жизнь…» Сколько времени прошло, Юи не знал, но был уверен, что очень много. Для них. Снаружи могли вести свой отсчет лишь минуты, не часы, а в этом замкнутом пространстве прошли едва не годы, так глубоко ощущалась связь между ними. Тишина, едва слышный шорок камешков и звуки дыхания. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Еще вдох… Это звучало музыкой в ушах обоих, это было будто сопрано на более тонком уровне восприятия. Светлые волосы Мики, беспорядочным ореолом разбросаны вокруг его головы, и закрывающие лицо черные пряди Юичиро, которые мягко ласкали кожу. Он это чувствовал, Мика это чувствовал, осознавая где-то внутри себя, что дышит своим возлюбленным, что он рядом. Поэтому так крепко спит, поэтому впервые чувствует, что может потерять себя. В своем сне он был невидим, он был будто поток воздуха, подхваченный очертанием руки из ночного тумана. Этот поток уносил его, и делал это так нежно, что звезды мерцали в глазах. Нет, эти звезды не были снаружи, они горели внутри. Впервые за долгие годы разлуки они вновь воспламенились. Все тело Мики стало одной большой Вселенной, звездами в вечной ночи, где ярко полыхали аметистовые, темно-синие, красные и зеленые цвета. И среди этой вселенной его ласкали руки, сотканные из мягкого тумана. Юи… Шептать его имя во сне, призывать его все тем же тихим шепотом, блуждать вместе с ним во тьме. Нет мира, нет личности, нет прошлой жизни. Есть сердце, горящее рубином в ночи, и есть глаза, полыхающие ярким изумрудом. Цвета поглощались, смешивались, ласкались и рождали новые звезды, каждая из которых была вместилищем маленькой частички их любви. А сердце самой чувственности наконец-то одним целым полыхало в груди обоих. Они жили и ждали этого момента. Вся жизнь лишь ради одного момента, момента единства. Разве время, проведенное вдали от своего истинного смысла, не будет считаться бездарным? Я люблю тебя… Бремя, выпавшее на худые плечи и бледные руки. Бремя, которые со слезами несли синие глаза. Бремя, которое по силам лишь тому, кто искренне любит, и ради того единственного, что эту любовь может вновь пробудить, пойдет на всё и даже больше. Мика был готов на все, Юи был готов на все. И они, наконец, встретились… Чувствовалась некая безмятежность, прямо как на летних полях. Колосья покачиваются в такт порывам ветра, и запах цветов, что сладостью растекается где-то в глубине всего живого. Небо необычайно высокое, где не где проглядываются белые шапки облаков, маленькие, потому что очень жарко. И мед… много меда: в словах, дыхании, воздухе, взгляде, касании. Так много меда стекает между пальцами, перекатываясь на них небольшими комочками, склеивая и увлажняя кожу. Что это за мед, и почему, несмотря на солнце, кожа все равно ощущает холод… Мика медленно открыл глаза. Сон, всего лишь сон. Зеленые поля и летний зной были лишь воображением, немного исправленным воспоминание того как они, будучи в приюте, бегали в пределах дома, когда могли еще бегать и им никто не ломал ноги. Странно… Почему же так остро пахло медом и цветами? Может, это волосы Юи сохранили в себе эти запахи и теперь завлекали его? Скорее всего, это была память воспоминаний, но даже они были сокровищем. Хорошо, когда есть что вспоминать, пусть даже крохи счастливых дней, осколки такой замечательной юности. — Юи-чан? А вот сейчас его окружала ужасная реальность, та, где не было цветов, не было высокого неба и сладкого меда. Была лишь чернеющая пропасть, ужасный запах пыли да твердый пол, что сдавливал все тело. И хуже всего, что собственные слова, пусть даже сказанные шепотом, зловещим эхом отдавались в этой тьме, будто ты сам себе был врагом и боялся себя же. Мика порой страшился собственной тени, что зловеще возвышалась, когда он подходил близко к стенам. «Держись подальше от стен и темных углов, — однажды сказал ему Лакус Вельт, угрюмо улыбнувшись. — Не ровен час, еще исчезнешь в этой тьме, растворишься. Что я тогда буду делать?..» Микаэла все еще не понимал, что тогда значили его слова. Знал лишь, что голос напарника был до дрожи болезненным и даже печальным. Но и без этого напутствия, Мику как и когда-то давно всегда пугали стены, особенно если они были белые. На белом лучше всего видится и краше расползается тьма от очертаний собственного тела, будто показывая твоим глазам то, чем ты являешься на самом деле. Кто бы захотел по доброй воле иметь такое ужасное расплывчатое лицо, которое показывала ему собственная пресловутая тень, повторяющая твои движения с точностью до… «Когда в твоем прикосновении смешиваются тонкие пряди, дыхание, тепло кожи, чувство близости, разговор молчаливых взглядов, их смысл… Когда это происходит, всё вокруг теряется, исчезает, превращается в звездную пыль. Мы купаемся в этой пыли, в этих крупицах разрушенного мира… и ты создаешь для меня новый мир, другой, лишь с любовью и мыслями обо мне… лишь для меня одного… Я хочу стать сердцем этого мира, и хочу в вечности быть с тобой. Разве это не желанно, разве это грешно?.. Любить тебя и быть любимым тобой — не счастье ли? Нет, любимый, нет… Это самое высшее благо, не искра, а целое пламя божественного сияния. И мы только вдвоем, неделимы и вечны, бесценны как драгоценные изумруды, цвет которых переливается на крыльях бабочки, что ты взрастил своей любовью. И меня… прошу, меня тоже люби, я хочу быть единственным в твоем сердце…» Микаэла… И Юи не помнил себя. Забыв обо всем, забыв об окружающем мраке, упиваясь чувством близости того, к которому возносил все свои молитвы. А правда, грешна ли подобная любовь? Может спросить иначе… Сколько она разрушает, и сколько же создает? Что она разрушит, если не будет существовать, и сколько создаст, если наконец родится? Я могу пояснить это обычными словами: Когда возлюбленные не вместе, растут вдали друг от друга их сердца забывают себя настоящих, что можно увидеть лишь в отражении другого. Глаза ни одного человека не покажут тебя настоящего, кроме тех, что являются истинным зеркалом твоей души. Взрослея вдали они губят себя желаниями, страстями, ревностью и скорбью, поскольку сколько бы не получили наслаждения от чувственного вожделения все равно не насытятся, не удовлетворятся. И поэтому начинают впадать в отчаяние, разрушаясь изнутри, и губят тех, кто слабее, кто не может выдержать их любовь. Нужно иметь большую силу воли, чтобы выдержать всю внутреннюю боль другого человека, если клянешься ему в верности… Когда же они находятся рядом, близко друг с другом, то по возможности позволяют открыться росткам искренности, доверия, излучать внутреннее тепло. Они учат друг друга, следят, ругают за ошибки, хвалят за достижения, радуются спокойным и тихим мелочам, что привносят в жизнь редкую (в особенности для жадных людей) радость. Ты не живешь один, ты не существуешь один, рядом с тобой есть то, что наполняет душу и сердце смыслом, подталкивает расти в своих стремлениях дальше, совершенствоваться, стараться, чтобы услышать похвалу, и нежится, когда обнимают теплые руки. Когда двое вместе, они создают друг друга, защищают, оберегают от одиночества. Это как единое целое, поделившееся надвое, что стремится вновь стать единым. А как это сделать, как можно стать еще ближе? Только позволив своему сердцу открыться, чтобы впустить в себя другое тепло и отдать все что есть. Это великая самопожертва во имя другого, во имя его любви. Чего еще желать, кроме как принадлежать тому, кто владеет не только твоим телом, но и всей душой… Микаэла знал эти истины. Знал, потому что сам и создал, вернее, осознал, блуждая в темноте своего безумия. Пытаясь забыть Юичиро, он не понимал, что вместе с этим стирает и себя самого, который отпечатался на облике другого. Он видел в Юи все самое прекрасное, что может быть в этой жизни, совсем не замечая, что в его глазах видит собственное отражение, все то искренне и теплое, каким его видел Юи. А он в свою очередь находил в Шиндо надежду, опору, редкое чувство доверия и искренность в чувствах. Никто никогда не любил его так, как Мика, и последний долго не понимал, что с самой первой минуты стремился лишь к одному: вплестись всем собой во все существование Юи, в весь его облик, во все его чувства, чтобы стать с ним одним целым. Это во многом превышало желание близости, это закрывало собой все простые людские желания. Это было словно стремление обессмертить себя в мыслях и памяти другого, чтобы обрести вечное существование в той любви, что они создали. Это был их ребенок, это было их наследие, что даже после смерти не потеряло ни значимость, ни самого существования. Оно бы переродилось, чтобы вновь взрастить цветы своей любви, чтобы дыша ими никогда не познать скорбь от одиночества. Со стороны это могло казаться таким сложным, но смешнее всего то, что, ни Юи, ни Мика именно так обо всем этом не думали. Все их стремления были брошены на то, чтобы дышать, дышать друг другом. Больше ничего не имело подобного важного смысла, и было ложью. Мика не хотел жить во лжи, Юи не хотел жить во лжи… И в итоге предал обоих: себя и самого Микаэлу. — Прости меня… — тихо, со слезами на глазах прошептал Юи, протягивая пальцы сквозь темноту. — Прости меня… Ему было так больно, что стекающие по лицу слезы давили в самое сердце, будто тяжелые камни. — Ты раскаиваешься, верно? — слабым голосом отозвался Мика, находя его пальцы своими и переплетая их. — Юи-чан, ты всегда был таким глупым. Глупышка… Не открывая глаз, Мика тихонько захихикал, вдыхая в легкие смрад и тяжесть от пыли. Но пахло на удивление свежо, будто немного влажной землей после короткого дождя. Но дождь нейтральный, а слезы соленые. Что может вырасти, если поливать землю слезами?.. — Мне всегда казалось, что жить нужно лишь ради того, чтобы увидеть тебя, видеть каждый день, не спуская глаз. Следя за твоими движениями я находил такое удовлетворение, что бывало пугался своих ощущений. Я говорил себе: «Ну не может человек так сильно любить, чтобы терять голову», и продолжал следить за тобой взглядом. Твоя улыбка, твоя искренность, твои сухие волосы, мягко покачивающиеся на теплом ветру. И запах… Ты пах как молодые цветы, но я бы скорее умер, лежа рядом с ними, чем сорвал бы их. Я не хотел быть жадным, но мне хотелось тебя все больше и больше, хотелось тебя всего, целиком, без остатка. А ты… Ты видел что-то подобное во мне, Юи-чан? Амане не знал, что сказать. Голос Мики убаюкивал в нем прежнюю боль, усмирял буйствующую в сердце одержимость. Так спокойно, и так тихо, только размеренный голос Мики ласкает слух. И он говорит… А что он говорит? Юичиро поймал себя на мысли, что не вслушивался в значение слов, но глубоко ощущал их смысл, потому что внезапно стало так тепло, что и слезы перестали идти, глаза не увлажнялись болью. Соленые капли, стекающие по лицу, больше не жгли мелкие порезы, что были на нем. Мика говорил, Мика молчал, Мика был рядом, Мика держал его за руку… — Я готов умереть рядом с тобой, прямо сейчас, — прошептал Юи, мягко и блаженно улыбаясь. — Вот как я тебя люблю, больше ни в чем нет смысла, и не будет никогда. Ты сильнее любых ран убиваешь меня, но если смерть мне принесет именно твоя рука, то такой конец будет значить для меня больше, чем все последние семь лет. Мика, я дышал воспоминаниями о тебе, задыхался в этой скорби. А теперь мои легкие наполняются цветами… Поэтому, если и убьешь меня, я не стану умирать несчастным. Я уйду в тот мир счастливым, с памятью о тебе, о моем бесценном и единственном друге… «Мика, Мика!..» «Юи-чан, я же просил тебя не бегать, это вредно для твоего тела! Мы же договорились, что с приюта наружу выходим только вместе! Дай сюда свое тело, я понесу его». «С ума сошел? Да я скорее в гроб лягу, чем опять дам тебе лапать меня!» «Юи-чан, каков развратник, я ведь и обидеться могу. Серьезно!» «Вот тогда и свали со всей серьезностью, я сам вновь выучусь нормально ходить и буду носить тебя на руках, как невесту». «Юи-чан!» Эти воспоминания… прекрасные, наполненные слепым счастьем дни. Юи помнил, Юи ничего не забыл. — Ты… — Мика почти что подорвался с места, хватая Амане за лицо. — Так ты знал? Все это время ты… Шиндо почти дрожал. Нет, Юи просто не мог помнить дни настолько далекого прошлого, это было невозможно. — Я вспомнил сразу же, как впервые спас тебя, и мы вместе бродили по дороге в поиске машины, — Юи улыбнулся, погладив испуганного и удивленного Мику по лицу. — Неужели ты думал что, имей я подобные воспоминания, смог бы отпустить тебя, с таким трудом вновь обретя? Признаюсь, мое поступление в ту школу было случайным, было делом рук моих опекунов, но это позволило мне встретить тебя, вновь увидев, так искренне признав. И я вспомнил… вспомнил все то, что было, и как меня забрали у тебя. Я молчал потому, что не знал, известно ли что-то тебе, и не хотел пугать, думал, ты все забыл. Но я совсем не учел того, какие жадные взгляды ты бросал на меня, еще толком не влюбившись. Я должен был понять это сразу же, как только увидел тебя, но… Да и важно ли это, Мика? Тогда все краски мира заиграли теплым солнцем, и твои волосы, оттенка золота и пшеничных колосьев, какими они были тогда… С тобой мне не нужны никакие воспоминания, потому что лишь быть рядом делает меня счастливым. Вот и всё, Микаэла, вся суть моей любви в одном тебе, в таком потерянном и напуганном тебе, что принял во мне всё, даже тьму, что так страшила меня… Мика, широко распахнутыми глазами взирая на Юи начал хныкать и меняться в лице. — Юи! — бросившись ему на грудь, парень начал плакать, тяжело дыша. — Мой… мой Юи… …И одиночество в нем будто начало трескать, уродуя такое грешное и темное зеркало. Трещины разрывали поверхность, свет понемногу скрашивал тени, но это не был белый ядовитый свет. Это были огоньки звезд, далеких солнц, оттенки дальних планет. И зеркало взорвалось, ссыпавшись в пространство тонкой пылью, чтобы стать лишь ночным туманом, как напоминание грешного и порочного одиночества. Микаэла вновь посмотрел Юи в глаза, видя в них то, чего так долго желал — себя, наполненного и исцеленного любовью того, кто отдал ему свою душу. Сердце начало отдавать короткие, но глубокие ритмы, давление в груди прекратилось. Сознание больше не путало ложь с реальностью, ведь смотря в свое отражение, Мика понимал, что тот прекрасный юноша, что отражается в них и есть он сам, тот, которым видит его только Юи. И Мика потянулся к своему свету, протянул руки к своей любви. И Юи поймал его, не позволяя вновь упасть, и прижал к себе, с болезненным пристрастием отдавая свое тепло, давая новую клятву на страданиях, что причинил. — Я больше не оставлю тебя одного, что бы не случилось. Ты принадлежишь только мне, и я другим принадлежать не стану. Я буду верен только тебе, твоим чувствам, твоей любви. Я не дам твоим глазам вновь омрачится тьмой, и если потребуется, отдам свои. Но и ты… умоляю, люби меня, только меня. Не дай живущему внутри меня монстру вновь уничтожить меня… Последнее он произнес плача, очень тихо, хныча и дрожа голосом, цепляясь поцелуем за платиновую макушку. И Мика услышал его, в ответ трепетно сжав губами кожу на его шее, прикоснувшись теплом, что в одно мгновение обожгло само сердце…***
Сказ о незакрытых ранах «…есть место, где ты любим, где желанен. В моем сердце, в моих объятиях, во всем моем существовании. Что тебе власть, несущая в своих недрах лишь разрушения и скорбь. Вернись туда, где тебя любят, вернись ко мне, чтобы вновь обрести свою любовь и свой покой. Я… только любил, и буду любить тебя всегда, потому что ты… единственный для меня, среди множества пыли лишь ты… крупица моего сердца, желанная часть моей души. Уходишь, предаешь, оставляешь меня в одиночестве… я прощаю все, потому что люблю. Я не могу не прощать. Тот, кто не может простить, застрял на одном месте, он ничего не может. Я верю тебе, я верю в тебя, я всегда… люблю так сильно, что готов распылится на частицы, дабы скрыть тебя от чего-то удушающего, что тебя тревожит и ранит. Мое сердце всегда распахнуто для тебя, войди же… войди в эту святыню, стань богом моего храма, цветком моего сада, бабочкой в моих ладонях… мои глаза неустанно следят за тобой, чувства обостряются, когда ты рядом. Память о тебе, каким я тебя знал и каким увидел теперь… я знаю, что, чтобы ты не создал из себя, какую бы маску не одел… я буду видеть это мнимое уродство, но если ты позволишь мне, я напомню, кто ты на самом деле и кто ты такой. Я знал тебя иным, я знал тебя прекрасным, но я не стремлюсь к этой красоте, я стремлюсь к тебе, быть всегда с тобой, делить все, что ты копишь в себе, чему уступаешь, что побеждаешь. Мои мысли всегда с тобой, где бы ты ни был, и я хочу знать, что ты счастлив. Если же нет… тогда закрой глаза, расправь сжатые и связанные в лопатках крылья! Если летя со скалы не сможешь распустить их, мои руки придержат тебя, спасут, или же… если и я не смогу распустить свои, то упаду вместе с тобой, потому что нет иной причины жить, как лишь быть рядом, чувствовать тебя всем своим существом, глубоко, так глубоко как только можно, чтобы касаться кончиками пальцев дна и понимать, что вот он, золотой песок всего моего «Я». Дно, о котором я говорю, прекрасней любой стихии, величественней самого высокого неба. Оно… значит наше с тобой начало, когда не было деления, когда мы были единым целым, когда дышали там, где воздуха нет, но дышали друг другом в священном единстве неделимости души. Ты как ангел для меня, ангел света или же тьмы… мой единственный, часть моих страданий, моего счастья, моей покорности, моей ненависти. Я так… так хочу прокричать тебе о своей любви и услышать в ответ шепот твоего дрожащего голоса. Неужели ты не слышишь, как я кричу ночами в глубокое небо, стремясь всеми силами лишь к тебе. И глаза слепнут, звуки стихают, а губы, из которых уже и не вырывается голос продолжают шептать единственное, на что способны все мои силы: Приди… приди же, вернись, позволь быть рядом, давай уйдем, покинем это место, вернемся к истокам. Я люблю тебя, я люблю тебя, только тебя, в вечности вечного, стихами, дыханием, прикосновениями, теплом тела, пламенем в груди, дрожью в скользящих по телу пальцах, во взглядах и любом движении… Кто я такой без тебя, кто без меня ты… столько вопросов и всего один ответ, будто вся жизнь расходуется лишь на множество бессмысленных движений и всего одну удачную мысль, что я в любом случае посвящу тебе. Каждый взгляд, любое содрогание, любой взгляд… я всегда… всегда посвящаю это тебе, даже не осознавая… лишь встретить тебя, увидеть, узнать с первого взгляда… и я готов умереть в этом, готов отдать тебе все что имею. Убьешь ли ты меня, получив в свои руки подобную власть?.. И я убью за тебя, умру за тебя… Такая жертва будет понесена на смех, но если не для тебя, то для кого же, и если не ради тебя, то ради чего?.. Лишь пустые оболочки стремятся к тому, что бесчисленным множеством можно складывать в угрюмых чердаках, не используя и не делясь. И души свои там же заточили. Если не приносить себя в жертву во имя того, что дает тебе осмысленное существование в любой форме, то для чего вообще жить? Не быть благодарным тому, что делает твою душу и сердце счастливым… это так низко, и я презираю это, потому что… телесные желания отбирают у меня ту любовь, что я храню лишь для тебя одного… Боль моего сердца можешь понять только ты, и утешить меня может лишь твоя любовь… Неужели бабочку, порхавшую внутри моего мира, ты жестоко раздавишь рукой… умоляю, сохрани её, люби её! Она живет и существует лишь для тебя одного, и она сожжет свои крылья, если это сделает тебя счастливым. Любишь ли ты меня так же, как я тебя? Отдашь ли свою жизнь за меня, ради меня и моего сердца?.. Почему только я один должен так страдать, почему я один должен кричать среди пугающей, никогда не дремлющей тишины… В ней столько кошмаров, и некому защитить меня. Во что я превращусь, сражаясь с ней в одиночку… Освободи меня от иллюзии этого бренного мира, помоги понять смысл, обретя его в твоей свободе и твоей любви. Я все отдам, лишь бы вновь встретить тебя и никогда, никогда не забывать…»…юный Микаэла…
***
Ты когда-нибудь слышал ветер? В катакомбах среди пыли не распустится ни один цветок, не зацветет ни одна вишня. Ветер, что облачается в страстный поток движения — вот твоя свобода. Среди дождя, запаха зеленой травы, теплого солнца, что пробивается сквозь широкие ветви. И внутри этого мира — ты. А сам мир согревают теплые ладони бога… Небольшой источник света пробивался сквозь тьму. Блеклые солнечные зайчики, отброшенные слабым пламенем, вовсю играли в салки на треснувших стенах, ведь старый стеклянный фонарь то и дело двигался вперед, придерживаемый сильной рукой. Тихие шаги неторопливо пересекали коридор, и чем ближе фонарь подносили к стенам, тем очевидней казалась правда. У этого здания был не только первый и верхний этаж, имелся еще подвал, давно заброшенный подземный зал и тоннель, что проходил почти через половину города. Удивительно, но в месте, где казалось, дома расположенные на поверхности утопали в воде, сохранились подземные помещения, некоторые из которых были очень глубокими, со временем изрядно затопленными. Всё из-за жадности. Хитрые аристократы, не желая отдавать нажитое городской казне, покидали город в южные страны, но нажитые при жизни сокровища прятали, дабы не отобрали при возможности покинуть вместе с ними город. Но бедствия случались слишком часто, множество таких подземных помещений было затоплено, стены не могли сдержать воду, и почва превращалась в мокрый песок. Но некоторые пути все же уцелели… Пожалуйста, прими меня… Человеческий силуэт, отброшенный тенью света, содрогнулся и остановился. Меня, меня, меня… И без того бледное лицо побелело еще больше, губы сжались от сильной боли. Белые ниточки, в которые они превратились, дрожали, то и дело приоткрываясь, давая возможность легким ухватить больший глоток воздуха. Мне так страшно… Не покидай меня… — Макото… — протягивая руку к призраку, лицо Крул начало ловить дорожки теплых слез. — Мне так жаль… Это единственное, что она могла помнить. После того, как предавший её младший брат Ашурамару нашел её, для Куруру Цепеш началась череда жестоких и печальных событий. Она была нужна Фериду, потому что только через неё еще хоть как-то можно было найти Микаэлу и Юичиро. С детства привыкнув к лишениям и страданием, она еще некоторое время держалась, а потом… Фонарь в руке дрогнул, вытравленные в марганцовый цвет волосы всколыхнулись и мягко спали на плечи. Что можно сделать с человеком, который не предается пыткам? Как вынудить его делать то, что хотелось бы тебе? И Ашурамару понял, как действовать. Много лет назад, когда группировка Батори еще процветала в Японии, они запустили на рынок прототипы препаратов, особых наркотиков, что всего с одной дозы наносили непоправимый вред мозгу, причем настолько что, бывший к тому времени человек превращался в то, что руководилось одними лишь обнаженными инстинктами, не испытывая ничего кроме страха, ненависти, желаний и больного возбуждения. И ими можно было управлять. Через манипуляции с сознанием, через особые препараты их можно было контролировать. Цепеш стала второй из семьи, на ком препарат опробовали. Первым еще в совсем юные годы стал Ашурамару, который тогда еще не сменил своё имя, став бездной в жизни самой Крул. Брат предал её, передав обратно Фериду, и тот не стал убеждать, просить, даже не угрожал. Просто превратил её в живого мертвеца, вытравив не только душу, но даже цвет волос, переделав почти всю её внешность на свой манер. Ей даже влили краску в глаза, от чего радужка стала напоминать кровавый оттенок. Девушка потеряла себя, но даже в таком состоянии ничего не смогла бы выдать, потому что сработал естественный инстинкт самосохранения, при котором мозг, подвергаясь сильному давлению от пережитых кошмаров, стирает напрочь большую часть воспоминаний или же, в редких случаях, раздваивает личность носителя. Для Батори она стала наживкой, с которой он хотел и очень успешно пытался поймать Юичиро, но эти двое никак не могли встретиться, ведь только стояло узнать, куда же отправят парня на очередное задание, Крул всегда либо опаздывала на один день, и в итоге не заставала его, или же их пути попросту не пересекались. Батори это злило, и он позволял Ашурамару жестоко избивать свою сестру, доводя почти до смерти. А что же сама Крул, как она теперь видела мир? Краски для неё померкли еще давно, и только Кейти немного вдохнул в неё жизнь. Этот светловолосый мальчуган, которого она видела лишь несколько раз, будто питал её всеми человеческими чувствами, вынуждая помнить о том, что именно он является её самым большим и самым ценным смыслом жизни. Но и это у неё забрали, заместо этого обратив в машину способную лишь выполнять приказы. Но Крул не была бы Цепеш, если бы не сумела обойти жестокий запрет на любовь к своему сокровищу. «А что же мне делать, как с этим позором жить?.. Крул, я не знаю…» Она хорошо помнила эти слова, потому что много лет назад Микаэла сам поведал ей о своих чувствах, и о ранах, что сочились кровью глубоко в душе. Он был еще маленький, но много понимал и, кажется, уже успел что-то потерять. Цепеш спасла их обоих, но только Микаэлу так сильно опекала столько лет. Она знала, что у этого ребенка предрешенная судьба и всеми силами пыталась воспрепятствовать этому, делая все возможное для того, чтобы Ферид не сломил его окончательно. Забрав Мику из Японии, она вернула его семье, конфликт был улажен, но страдания мальчика на этом не прекратились. Сыворотки и вакцины давали о себе знать, он был страшно уязвим и болезненен, к тому же сказывались его частые попытки нанести себе раны. Не физические, нет, об этом позаботились старшие члены семьи, но после того как женщина, что называла себя его матерью, впала в кому, для Шиндо наступили черные дни. Его никто надлежаще не любил, не опекал, лишь ранил и бранил, причиняя страдания. Он был совсем один, заперт в клетке рядом с недругами и ничего не мог с этим сделать. До момента, когда ему исполнилось шестнадцать, Крул еще была рядом с ним, иногда чаще, иногда появлялась очень редко, но все что могла, отдала ему полностью, научив пользоваться оружием и все так же защищая от Ферида, выплачивая за покой Микаэлы свой собственный выкуп. Но и эта цена была дорога: по первому зову она вынуждена была выполнять требования либо борделя, либо заказа на убийство. Не возвращаясь в город около шести месяцев она неожиданно узнала о том (не без помощи своего информатора) что некий Амане Юичиро поступил в ту же государственную школу, что и Мика… Девушку это не на шутку всполошило, она было уже решила, что это проделки Ферида, но тот юношу не узнал, отчасти из-за смены фамилии, ведь до всех этих событий Юичиро носил фамилию Хакуя, да и в лицо Ферид не мог его хорошо запомнить, мальчишка был тогда слишком юн, к тому же безобразен. Да, Цепеш видела результат тех экспериментов, Юи и Мика делили между собой равную долю боли, временами с Хакуя даже слезала кожа. Видя тогда его перед машиной в последний раз, Крул заметила, что вся правая сторона лица была будто обожжена, но со временем, как выяснились, сработала регенерация, штучно подсаженная ему в организм. Микаэла не уступал в этих пытках, у него часто были сломлены кости, он терял слух и зрение, проявлял необычаянную зверскую любовь к сырой пище и единственным, что не тронула сыворотка были, как ни странно, зубы. Но и они по-своему изменились, естественные клики стали продолговатей, и могли менять свой размер. Собственно поэтому он и страдал анемией, из него выжали почти всю кровь, в которой он оставшуюся жизнь должен был нуждаться. И Цепеш знала, что одним сыроедением он не отделается, ему нужна была живая кровь… Как раз когда Микаэле было четырнадцать, и Крул временно взяла над ним опеку, увезя его в Исландию, случился некий инцидент. Об этом знала лишь девушка, но увиденное заставило нехило пошатнуть её разум. На четвертый день их пребывания в стране Мика начал терять в весе, он жутко побледнел и тяжело дышал. В больницу везти было опасно, ведь в его организме было то, чего местные врачи не смогли бы понять, а огласка никому не была нужна. Мика вынужден был молча терпеть, пока Крул уже намеревалась вывезти его обратно в Японию, но уже к своим знакомым подпольным докторам. Весь вид Мики был таковым, будто он вот-вот должен был умереть. Уже перед самым отъездом, ночью Цепеш проснулась от какого-то тревожного чувства и невероятного страха, что расползался под кожей. Обычно такие ощущения преследовали её в темных замкнутых местах, особенно если она знала, что находится там не одна. Преодолев себя, она быстро пошла в комнату Мики, но не обнаружила его. А потом она услышала этот звук. Чавк, чавк, чавк… Невероятно громкое, с весьма отличимой хрипотой чавканье доносилось с кухни, но в доме не горел ни один ночник. «Неужели зверь забрался в дом через какое-то открытое окно или погреб?» — подумала девушка, вытащив из-под подушки свой пистолет. Она никогда не путешествовала без оружия, ведь её учителем все же был Ферид, а тот скорее был дал сдохнуть беременной женщине, нежели подверг опасности себя. Спустившись по лестнице, Крул глубоко вдохнула и медленно выглянула из-за стенки. Увиденное на мгновение ввело её в оцепенение. Посреди белой кухни, возле такого же белого, едва ли не снежного холодильника на коленях сидел Микаэла, держа в руках рваные обрывки чего-то красного, жидкость из которого стекала между его пальцами, капая на пол. Он весь был извозан в этом и не переставая чавкал, вгрызаясь зубами в эти ошметки. Это было красное мясо, лежащее в морозильнике, и бог знает, сколько он прождал, пока оно разморозится, потому что на вид оно было мягкое, везде были ярко красные лужи крови. Но Крул удивило не только это. На запястьях Микаэлы она заметила явные следы от укусов, и по форме оставленных отпечатков зубов она поняла, что это человеческие зубы… Мика пытался вгрызаться в свою плоть, чтобы добыть… кровь? Или же мясо? — Крул?.. — неестественно голубые глаза Микаэлы, казалось, сияли в этой черноте. — Помоги… Больше он ничего не сказал, выронив из рук кусок мяса и свалившись в обморок. Цепеш подбежала к нему, удерживая голову, и пальцами приоткрыла ему рот. Так и есть, на свет смотрели два смоченных в крови клыка, что уже успели разрезать ему губы. На следующий день все симптомы Мики сошли на нет, и он не помнил, что делал ночью, потому что не мог ответить ни на один вопрос. Он сиял и был, как бы, удовлетворен, его больше ничего не интересовало, и он часто облизывался, напевая под нос какую-то песенку. Сама суть проведенных над Юи и Микаэлой экспериментов было желанием вывести несколько подвидов людей, способности которых превышали бы обычную человеческую сущность. Это была сверхбыстрая регенерация и невообразимая для понимания сила, что должна была черпать энергию из прямого источника, то есть самого человека. Микаэла и Юичиро были весьма успешными образцами, но только из-за того, что были единственными, кто выжил. До того, как их нашла Крул, над ними успели провести свыше 80% всех опытов, тем самым сведя на нет возможность исцеления от этого проклятия. Микаэла не мог умереть ни от раны, ни от пули, его не сгубила бы ни одна болезнь, и он был обречен на медленное старение, увядание своего тела, которое стало прочной оболочкой для поддержания этого фактора. Но за все нужно было платить, и не по своей воле, но он тоже заплатил свою цену. Вместе с неспособностью умереть так просто, жить обычной жизнью он не мог, как и радоваться вещам нам привычным. Его эмоциональный фон притупился, вместе с желаниями ушла и потребность двигаться дальше, он потерял себя во всем своем человеческом, потому что его сводили с ума, и нервная система не выдержала, дав сильную трещину в его сознании. Пока она залечивалась, успела оставить шрам, и именно он стал непреодолимой стеной между ним и миром, что стал ему чуждым, ведь в нем не было тех, кто смог бы понять и принять все его муки, с которыми он жил и боролся. К тому же теперь ему нужно было постоянное восстановление своего внутреннего цикла, для поддержания нового баланса, и топливом для всего его живого организма (если так его можно еще назвать) стала кровь. Из-за веществ, содержащихся в ней, Микаэла получал даже больше чем от пищи. Но сырое мясо животных было для него слабым источником пищи, ему нужна была кровь такая же, которую из его тела выкачивали, добиваясь клинической смерти… Юичиро, добрую часть времени лишаясь всех своих воспоминаний, получил не меньше ран, но отразились они на нем гораздо хуже. Если Микаэла временами не мог контролировать только свои вспышки ярости, что чаще рождались через особенное чувство ревности, то Амане мог полностью не совладать ни со своим разумом, ни с телом. Та сила, что он получил, стала подсаженным в него паразитом, так называемым ядром, что контролировало вспышки вокруг себя. Но организмом для этого стал именно Хакуя, и именно через его тело эта сила могла проявиться. Он был источником, но он не мог быть хозяином этого ядра, поэтому ему так часто стали промывать мозги, чтобы не дать этому особенному ядру развиваться, быть еще больше и сформировать личность, которая бы подлежала контролю гораздо удобней, чем когда сила пыталась «договорится» с сознанием Юи, соблазняя его или угрожая. Но сам Юи об этом не знал. Формально, он спал, пока его сознание вело так называемую беседу с ядром, и то, что должно было проснуться, решило бы исход этой беседы. Вот так Юи и Микаэла стали тем, что пытались создать через их кожу и плоть, через их уже сломленные жизни. Это было реальностью, которую им подарили люди, загубившие множество невинных тел. Дети подходили для этих экспериментов больше всего, потому что их тела были в фазе формирования и могли вплести подсаженные в тело клетки вместе с генами, что создавал сам организм. Это некое подобие слияния крови и выработанного искусственным путем пламени, но такой союз сам собой приносил свою боль и становился препятствием для той жизни, которую они еще могли прожить. Фактически они оставались людьми, долгое время не ведая, что таится у них внутри. И только благодаря Цепеш, что по наводке Ферида должна была забрать Юи, спасся и Мика, и самого Юичиро отдали на попечительство Глена Ичиносе, близкого друга бывшей семьи, а Крул стала опекать Мику, втайне надеясь, что тот больше не встретится со своим прошлым, ведь само начало их отношений, возможно, тоже было спланировано и приведено в действие, как и результат извращенной человеческой селекции, которым они стали… Каково же было её удивление и одновременно ненависть от новости о том, что эти двое встретились. Этого не должно было произойти, Юи мог убить Мику, а тот, судя по всему, противится бы не стал. Страх при мысли о возможной смерти Микаэлы пугал Куруру и она еще раз вынуждена была встретиться с тем, кого лишь из чистого милосердия не убила, как велел ей Батори, а отдала клану Ичиносе. Ведь Ферид не был дураком, он конкурировал с домом Хакуя, и так называемое спасение Юичиро было ни чем иным как похищением с целью убийства. Но милосердие старшей дочери отстрочило неизбежное и их истории запутались в такой кубок отчаяния, что ни одно божество было бы не в состоянии распутать. Зачем распутывать, если можно сжечь, ведь это же легче всего, не так ли? И Цепеш медленно одолевали мысли об убийстве единственного потомка Хакуй… Первым, что не позволило ей это сделать, была странная и одновременно глупая сущность мальчишки, который улыбался, как дурак. Он был так наивен и простодушен, что та же Крул сначала не поняла, что происходит. Как выяснилось, Юи ничего не помнит и, судя по всему, его силу надежно скрывали от него самого, не давая ей проявится, а если и проявлялась, то он об этом ничего не помнил. Но что важнее всего: непреодолимой стеной в этом замысле стали… чувства самого Микаэлы. Он влюбился в него, причем влюбился настолько, что потерял голову, полностью отдался этим порывам и, кажется, впервые в жизни осознал, что у него есть сердце, и чувства, что не подчиняются разуму. Их отношения выглядели настолько трепетными и одновременно страстно полыхающими (речь идет о ревности и её примирении) что даже девушка невольно улыбнулась. За свою жизнь она видела лишь бесстрастную страсть, а между этими двумя было то, что могло называться не иначе как искренними и светлыми чувствами, настоящей и такой редкой любовью, за которую можно было умереть. И Мика умирал, скрывая от Юи тайну многолетней давности и свой секрет тоже. Но Амане не мог знать, что его кровь Мика все же испробовал, оставив ночью на его теле небольшой тонкий надрез, что он провел острой шпилькой от старой броши, оставленной ему матерью. Кровь Юи была таковой, на взгляд Мики, что пылала и пахла как сердце розы… А после были другие печальные события, что завлекли на дно всех, даже Ферида. Узнав о смерти Миты, он был единственным, кто вызвался её похоронить, и в одиночестве стоял перед свежей могилой, с букетом белых лилий в руках…