Calm

Когда-то очень давно Росинант верил, что его жизнь будет похожа на ту, что была у его родителей. Что он найдет человека, у которого окажется метка с его именем, и они будут жить вместе счастливой любящей семьей. Он очень быстро понял, насколько наивными были такие представления. Его родителям повезло: найти друг друга для них не составило труда. Семьи организовали встречу, когда обоим еще не исполнилось десяти, лишь только они получили метки. Ни отец, ни мама понятия не имели, что значит ожидание. Что значит десятки лет гадать, когда наконец у него будет возможность получить что-то для себя. Так долго, что он уже, кажется, разучился брать и теперь способен только отдавать. Росинант полагает, возможно, в этом и была задумка проведения. Он помнит, как много лет назад говорил Ло, что метка помогает найти человека, который тебе по-настоящему нужен. Он не отказывается от этих слов и сейчас — даже, вероятно, понимает их значение лучше. Не до конца, но лучше. За свою жизнь — и чаще в последние месяцы — Росинант не раз возвращался к размышлениям о том, как могла бы сложиться жизнь Дофламинго, если бы тот прожил ее с предназначенным ему человеком. Когда-то он слышал предположение, что большинство Тенрьюбито рано получали метки, ведь им, как никому другому, необходим был проводник, моральный компас. Сам Росинант в эту теорию не вписывался, да и подтвердить ее справедливость в любом случае было невозможно. Потому он не исключал и иного варианта — что тот, чье имя было у Дофламинго, не сдерживал бы пламя его безумия, а лишь распалял сильнее. В конечном итоге их родители были похожи во взглядах на мир, на жизнь, на любовь. Впрочем, Росинант не считает, что они с Крокодайлом похожи хоть в чем-то. Тот черств и эгоистичен, слишком привык смотреть на всех свысока. Должно быть, когда-то он слишком жестоко был ранен судьбой, но нет уже никого и ничего в мире, способного залечить эти раны. Крокодайл редко проявляет нежность и за каждую ласку неизменно — рано или поздно — наказывает жестокостью. Росинант надеется, что когда-нибудь это изменится. Не потому, что больно ему — обидеть его не так уж просто, но потому, что Крокодайл до сих пор чувствует необходимость доказывать свою независимость. В этом нет нужды, Росинант в ней не сомневается. Всю жизнь они оба, каждый по-своему, боролись с одиночеством, но если Росинант лелеял и взращивал в себе потребность быть нужным кому бы то ни было, Крокодайл сделал одиночество своей броней, и расстаться с ним теперь значило ослабить защиту, оказаться уязвимым, пусть лишь в собственных глазах. Изменить привычке совсем непросто, через столько лет — почти невозможно. К счастью, Росинанту не занимать терпения. Их отношения далеки от идеала — они шаткие и держатся порой лишь на убежденности обоих в том, что метки что-то да значат. Без них их пути давно бы разошлись. И все-таки Росинант верит, что у них есть потенциал и есть будущее. Не все старые раны могут быть залечены, не все новые можно переносить с одинаковой легкостью, но это не главное — не должно быть главным. Он решает поставить на этот пьедестал то, что впервые в жизни чувствует себя на своем месте, в мире с собой. Он хочет думать, у Крокодайла также есть свои причины позволять ему оставаться рядом. Росинант улыбается краем рта и скашивает взгляд на Крокодайла, по-прежнему крепко спящего, несмотря на приближающийся полдень. Он пока еще не успел понять, что может ему предложить, но метка дает надежду — что бы это ни было, его будет достаточно. Сейчас же — ему кажется, он не ошибается, — это покой. За окном раздается пронзительный крик чайки, и Крокодайл недовольно морщится во сне, потревоженный звуком. Росинант щелкает пальцами, призывая силу дьявольского фрукта: — «Silent».