Calm

Росинант разглядывает собственную фамилию на предплечье Крокодайла со смесью противоречивых чувств. Слишком много дурных воспоминаний с ней связано, но здесь и сейчас — это доказательство принадлежности. — Довольно, — несколько резко произносит Крокодайл, когда момент затягивается. Он убирает руку и тут же тянется к крюку, чтобы прикрепить его на место. Удивительно, что он вовсе согласился с ним расстаться, пусть всего на несколько минут. — Ты думал, это мой брат, — задумчиво говорит Росинант. Это было очевидно практически с самого начала, но до сих пор тема не поднималась ни разу. Росинант не уверен, отчего. Ревности он не чувствует — может быть, смутный дискомфорт, в причины которого углубляться не особенно хочется. — Я рад был ошибиться, — признает Крокодайл будто неохотно. — Но твое существование было стерто изо всех архивов и источников. Почему? Росинант пожимает плечами, толком не зная, что ответить. Он сомневается, что Крокодайлу будет интересна вся история целиком. — Дофламинго думал, что я мертв. В конечном итоге он лично приложил для этого немало усилий, — говорит он. — Сенгоку, в свою очередь, позаботился о том, чтобы у него не было шанса развеять это заблуждение. — Почему Сенгоку вообще было до этого дело? Ах да, это. Росинант несколько нервно улыбается и взлохмачивает волосы на затылке. Адмирал флота, разумеется, не стал бы прилагать столько усилий ради безопасности рядового дозорного, но поднимать непростую тему семейных отношений не было ни малейшего желания, и едва ли оно появится в скором времени. — Ну… — к его досаде приемлемые объяснения на ум не приходят, и потому он вынужден остановиться на правде. — Он, вроде бы как, мой приемный отец. На мгновение на лице Крокодайла мелькает удивление, затем тот смеется коротко и резко. Похоже, открытие его скорее позабавило, нежели напрягло. Впрочем, не то чтобы от них ожидались семейные ужины. Катастрофу подобного масштаба страшно было бы даже представить. — Сомневаюсь, что он оценит твой выбор партнера, — чересчур довольно тянет Крокодайл. — Это не выбор, — машинально поправляет Росинант. Усмешка слетает с лица Крокодайла, и он сводит брови у переносицы. На секунду Росинант почти жалеет о своих поспешных словах. — Разве нет? Когда я думал, что имя принадлежало Дофламинго — я сделал выбор, прекратив нашу связь. Росинант удивленно моргает. Он не хочет делать поспешных выводов, но в устах Крокодайла эти слова звучат почти как признание. — Но ты все еще здесь, — замечает он осторожно. — Я все еще здесь. Глупая улыбка как-то совершенно против воли наползает на лицо. Даже с годами он не избавился от своей сентиментальности, вот только обычно Крокодайл не дает поводов предаваться подобным слабостям. — Идиот, — с напускным неудовольствием бормочет Крокодайл, затем — притягивает Росинанта ближе для поцелуя, короткого и несколько небрежного. Отстранившись, он сдвигается на диване, закидывает ноги на подлокотник, а голову опускает Росинанту на колени. Тот ставшим уже привычным жестом запускает пальцы в жесткие темные волосы. Подобная ласка — одна из немногих, что позволены ему за пределами спальни. Это удивляло поначалу, пока Росинант не узнал Крокодайла лучше. Комфорт тот ценил едва ли не выше собственной независимости. На несколько минут между ними воцаряется молчание. Тишина знакома и уютна, Росинант находит в ней успокоение, и Крокодайл чаще всего также немногословен. Он не терпит суеты. — Первое, что я узнал о своей метке — это то, что имя принадлежит Тенрьюбито, — неожиданно заговаривает Крокодайл. Пальцы Росинанта невольно замирают в волосах Крокодайла, затем продолжают движение. Он ничего не говорит — боится прервать откровение неловкой фразой. — И то, что они предпочитают выжечь метку, чем носить имя кого-то вроде меня. Голос — ровный и безэмоциональный, без обычного налета ложной незаинтересованности. Крокодайл никогда толком не умел скрывать эмоции, чаще — даже не пытался, но в этот момент Росинант может лишь гадать, что тот чувствует. Его лицо подчеркнуто расслаблено, но руки напряжены — пальцы в почти нервном жесте сминают ткань жилета. — Не все, — тихо говорит Росинант, пусть это не совсем правда. — Мои родители отказались от титула именно из-за этого. Они носили метки друг друга, и слишком ценили этот дар, чтобы лишить его нас с братом… Он морщится, как и каждый раз, когда речь заходит о Дофламинго, но на этот раз ему удается не отвлечься, не запутаться в конфликте чувств, который, наверное, не разрешится уже никогда. — А если бы ты остался? Чем бы все кончилось тогда? Росинант не знает, что ответить. Он хочет верить, что рано или поздно взял бы судьбу в свои руки, поступил бы также, как и родители — может быть, осмотрительнее. Но он рос и взрослел совершенно в другом мире. Тот, кто он есть сейчас — в куда большей степени сын Сенгоку, чем Хоминга и Альдонсы. Он не знает, какой путь избрал бы, останься в той среде. — Я не знаю, — признает он, не желая плодить ложь и недоговорки. — Мне было шесть, когда мы лишились титула. В шесть мне было не важно, кому принадлежит имя. Но что было бы потом… Он устало трет лицо руками, не зная, что еще сказать. — Я никогда не жалел, что мы ушли, несмотря ни на что, — добавляет он в конечном итоге, не зная, послужит ли это утешением. Крокодайл немного сдвигается на его коленях и протягивает руку к метке, забираясь под тонкую шерсть свитера. Его пальцы — сухие и горячие. Росинант вздыхает и откидывает голову на спинку дивана, позволяя Крокодайлу очерчивать чернильные линии на его коже. Тот порой почти одержим символом — клеймом, доказательством контроля, пусть самой идее придает не слишком много значения. Росинант накрывает ладонью пальцы Крокодайла, на мгновение останавливая движение. Не знает толком, зачем это делает. Крокодайл замирает на несколько мгновений, и только затем убирает руку — вновь кладет ее на свой живот, поверх крюка. — Иногда я думаю, что было бы, если бы я встретил тебя гораздо раньше… — тянет он. — Наверное, был бы разочарован. — Хочешь сказать, ты не был разочарован в любом случае? Крокодайл открывает глаза и усмехается. — Лучше ты, чем Дофламинго. — Я чувствую себя польщенным, — сухо говорит Росинант, но даже не думает обижаться на подобные слова. — Когда я еще верил во все это, — Крокодайл лениво шевелит пальцами, предположительно, изображая то самое «это», — я не знал бы, что делать с мальчишкой на семь лет меня младше. Росинант удивлен, что он вовсе решил удостоить его пояснением. — Потом был слишком зол на мир… — Крокодайл приглушенно фыркает, будто насмехаясь над прошлым собой. Он замолкает затем, прикрывает глаза, казалось, утомленный беседой. Когда Росинант почти уверен, что разговор не продолжится, он все-таки добавляет — негромко и задумчиво: — Тридцать пять чертовых лет, Роси, и все-таки я думаю, мы встретились в нужный момент. И, несмотря на томительное ожидание, несмотря на годы и десятилетия пустоты, Росинант не может с ним не согласиться.