Невозможное

— Прекрасное утро, не правда ли?       Еще пара минут, и солнце озолотит Землю нежными брызгами, растечется по небу, как по палитре. Ему еще только предстоит отразиться в зеркале свежих ночных сугробов; ледяной воздух бьет по носу, и, черт возьми, это такое знакомое, приятное, исключительно зимнее ощущение, будто прямиком из глубокого детства. Раньше это доставляло щемящую радость, ощущалось как что-то фантастическое. Сейчас же приносит тихое, спокойное счастье, но ощущение волшебства, кажется, так и не исчезло. И откуда во мне столько ванильности?.. — Да, ты права, — он оторвал взгляд от горизонта и странно посмотрел на меня, добавив свечением механических глаз в атмосферу сказки еще больше таинственности. — Это утро действительно прекрасно.       И в его словах, и во взгляде, и в воздухе присутствовало что-то магнетизирующее, и это оказало губительное влияние на мои еще сонные мысли. Они тихонько потянулись под тяжелым одеялом сознания и снова захрапели, отложив будильник на потом.       Я поплотнее закуталась в потрепанный временем клетчатый плед, вечный обитатель багажника джипа, прижалась к здоровенной деревянной балке, границе ветхой веранды, и поднесла к губам чашку горячего термосного чая, отданного на истребление моими на редкость предусмотрительными девочками. И сейчас, краем глаза, с удовольствием ловлю на своем профиле взгляд трансформера. — Ты, кажется, хотела поговорить о чем-то вчера.       Вот так. В лоб. Прайм, я безжалостно убью тебя, если эта утренняя сказка исчезнет так быстро. — Да, хотела.       Я чувствую, он смотрит на меня в упор, и мне сейчас же захотелось нарочно, вот так медленно поднести чашку к губам, неспеша сделать глоток, просмаковать его, оценивая пейзаж вокруг… В общем, растягиваю паузу и заставляю выжидать настолько долго, насколько способна моя психика, и с удовольствием вынуждаю задавать наводящие вопросы. Я знаю, я уверена, что они уже у него на языке крутятся. И с каких это пор во мне проснулся манипулятор пришельцами? — О чем же? — О том… — я посмотрела на него, — что ты большой железный дурак.       Он не показал ни удивления, ни непонимания, ни одной подобной эмоции. Я уверена, он знает, о чем речь. Но, естественно, манипулировать здесь умею не только я. Он молчит. Я молчу тоже. Утро уже не такое же волшебное, каким было несколько секунд назад. — Я сказал правду, Лина. — Это не правда. Это клевета. На самого себя, Прайм.       Он тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Пусть делает, что хочет, но меня не переубедит. Не в этой жизни. — Скажи мне, как ты мог знать то, о чем не мог знать вообще никто кроме них? — Я выдержала паузу, давая возможность осознать, как глупо он себя ведет. — Сомневаюсь, что у тебя есть ответ на этот вопрос.       Он попытался что-то придумать, и я даже слышала, как скрипят его металлические извилины в поисках достойного отпора. Либо это скрипели остатки его самообладания. Это не важно, потому что я все равно победила в этой маленькой перепалке. — Оптимус, прошу…       Я не смогла договорить, и смело могу в этом винить смех Роны. Странно. Он доносился из глубины амбара, а там всю ночь отдыхали автоботы. Оптимус тоже с интересом прислушался к происходящему внутри, мало ли что может случиться, ведь не все автоботы окончательно смирились с сосуществованием близ «противных, невоспитанных и неразумных» людей. — Оптимус… — Пойдем внутрь. Вдруг нам придется кого-то…       По слуху ударил женский писк и некстати заставил нервничать нас обоих. -…Спасать.       В следующее мгновение я и Оптимус стояли на пороге, запыханные от разбушевавшейся фантазии, и пред нами предстала поражающая воображение картина, которой и во сне не увидешь: Рона, Ксана и Кейс сидели напротив синего автобота с лицом отдаленно напоминающим лицо египетского Сфинкса и второго, самого опасного в оружейном плане и в то же время самого доброго в плане «семейном». А между ними всеми сидел тот самый злой зеленый трансформер в железном плаще. Ребята сидели к нам спинами и нервно дрожали, а в руках у зеленого трансформера — помоги ему Боже — летал, выполнял мертвые петли и всякие другие маневры, Дэвид. Как самолетик в детских руках. В моих глазах чуть не потемнело от страха за друга, и я было ринулась вперед, когда вдруг после очередного острого маневра Дэвид… Завопил. Завопил как раз тем самым писком, который и заставил нас с Оптимусом принять меры и мгновенно взяться за операцию по спасению младенцев. Я не смогла удержать смешок, но тут же испуганно прикрыла рот, стыдясь своей реакции. Все таки ему страшно. Но в этот же момент ребята, чьи спины тряслись, повалились на пол, и кто-то из них хрюкнул. Тогда они синхронно набрали воздуха в легкие и заржали, как кони, на весь лес в округе. Толстенький автобот тоже смеялся. — Что, Дэвид, все еще хочешь доказать, что ты не девчонка? Визг громче, чем у малявки, увидевший стаю тараканов.       Этот робот развлекался, как мог, дразня моего друга, и тот, как ни странно, велся весьма по-детски: он что-то злостно кричал, размахивал кулаками, чуть ли не плакал, но ни одного его слова не удалось понять, потому что нереально вообще что-либо услышать сквозь такой гогот. От безысходности я посмотрела на Прайма, но он уже сам еле сдерживал смех. И мы не выдержали. От нашего хохота, который, наверное, звучал как гром посреди ясного неба, притихли все остальные, а автобот моментально приструнился, больше не вращая Дэвида в воздухе, будто баскетбольный мяч. Оказалось неловко смеяться в амбаре, по громкости теперь смахивающего на библиотеку. — Может кто-то нам объяснит, что здесь происходит?       Оптимус весьма красноречиво глянул на полного автобота, и смотрел долго, заставляя того неуютно ежиться на месте, а второй исступленно смотрел в сторону. Зеленый так и замер с Дэвидом над своей головой, пока до него не дошло, что человеку в его руке будет, наверное, гораздо комфортнее ощущать под ногами землю, нежели воздух, но тем не менее не спешил его опускать. Сомневался, видать. — Эм… Оптимус… Эм-м… Как бы это…       Пауза затянулась, что прибавило ситуации больше комичности, чем напряжения. Ну, всем, кроме этого несчастного автобота. — Весьма информативно, спасибо. — Балбес… — как бы себе под нос пробубнил Хаунд, и театрально прижал два пальца к переносице.       Солнце осветило пространство, где находилась эта разношерстная компания, сквозь единственное окно в верхней части стены, создав подобие прожектора на сцене. И каждый в этот момент делал что-то, что выдавало смущение: кто ковырял носком ботинка проем между дощечками в полу, кто заламывал пальцы, кто увлеченно смотрел в потолок. Все, кроме надутого, как старый индюк, и растрёпанного Дэвида. — Мы поспорили. — Начал было автобот, но его перебил возмущённый возглас Дэвида. — Так это мы поспорили, значит! Значит моё насильственно схваченное тело, полетавшее над твоей мега извилистой железной башкой после фразы, что я боюсь высоты, считается спором?! — Вообще-то, как я помню, ты на слабо пытался меня взять, нет? А в итоге оказался в воздухе! — Я не просил хватать меня без предупреждения и вертеть, как игрушечный самолётик! — Да без разницы, в любом случае, ты весьма феерично проиграл. Босс, этот мальчуган доказывал, что его ничто не может напугать, кроме высоты, что его характер железнее хаундского брюха! — Хаунд постучал по своему железному животу, вызывая глухой низкий звон, хохотнув от удовольствия, — А потом сказал, что у меня кишка тонка причинить кому-то вред, только словами кидаюсь. Ну и как можно заметить, я доказал ему, что нет ничего более железного, чем брюхо нашего Хаунда, и ничего более хрупкого, чем его девчачий характер.       Дэвида, казалось, сейчас разорвёт то ли от ярости, то ли от стыда за несдержанность. Но я знала, что страх высоты — единственный и по-настоящему самый значительный страх парня, так что глупо было судить о его характере, испытав его этим самым его главным страхом, о чём и не помедлила всем сообщить. Ибо нефиг! — Я посмотрю на тебя, здоровяк, когда кто-нибудь найдёт твоё слабое место и начнет в него тыкать, спрашивая: «больно? Ты же не боишься боли!». Так что отпусти-ка своего подопечного на землю, и представь, каково будет тебе в таком положении, кретин!       Ему ничего не оставалось делать, как возмущенно повертеть пальцем в воздухе, а затем почесать затылок, чтобы хоть куда-то пристроить этот самый палец, и опустить Кейса на землю, отводя от него взгляд. — У всех есть слабости, и я еще не встречала исключений. — А как же Оптимус? — задала вопрос Ксана, переведя взгляд на прайма. — Разве он… — О, поверь, дитя, у этого Прайма слабостей больше, чем у всех вместе взятых в этом помещении. — Это подал голос синий автобот с важным видом, глядя прямо на Ксану. — Но они не касаются его физической оболочки. Без обид, Прайм, но это слишком очевидно. И последнее время их стало еще более заметно.       Он на пару секунд многозначительно поднял взор… на меня. После странной паузы облокотился на стену, заваленную сеном, удовлетворенно наблюдая за дальнейшими действиями присутствующих.       Странно, как все реагируют на меня, но ещё более странно, как реагируют на меня и Оптимуса. Будто они знают. Будто они видели, что я сделала вчера, когда зашла в ангар, и чему Оптимус позволил случиться. Я посмотрела на прайма, стоящего подле меня, на его железные губы, на то место, где я… где я его поцеловала. Я не сдержала улыбки от мысли, что только я знаю, как это, прикоснуться к его металлу так, и только я знаю, что на самом деле он не холодный, как хочется думать. Он теплый, живой. Странное чувство. Наверное, именно так себя чувствуют первооткрыватели, вступив на новую, неизвестную никому до этого момента землю. Но, честно признаться хотя бы себе, я не хочу размышлять и искать причину того порыва, из-за которого теперь тот уголок его губ, когда я га него смотрю, светится в моих глазах, будто фосфор.       Кстати о губах Прайма. Они очень красивые, идеальной формы, такие приятные и… и всё это время я пялюсь на губы трансформера, пока вокруг развесилась тишина, будто простыня! Простыня из свинца! Нервно оглядевшись, я увидела именно то, чего видеть очень не хотела. Все, прям абсолютно все, даже какая-то птица, восседавшая на том злополучном окне-прожекторе, пялились на меня. И что мне сейчас делать? Как выйти из ситуации? Но я бы не была собой, если бы вдруг разучилась пороть какую-то гениально чушь. — Что?! Я рассматривала, как палевно у Оптимуса приварена челюсть! Будто кто-то нарочно сделал кривой шов. — Вообще-то это я делал. — Дэвид многозначительно на меня посмотрел, скрестив руки на груди. Он явно недоволен тем, как я облила грязью его работу, учитывая, что она и правда хороша. — Я б посмотрел на то, как бы ты это сделала. — Можно было сделать шлифовку, чтобы было не так заметно. — Лина, вот почему-то этого шва никто кроме тебя не заметил! — Конечно! Потому что я знаю, куда смотреть.       По-моему, я только что сама себе забила мяч в ворота этой фразой. Только не задавай этот вопрос, Дэвид, не смей задавать… — Откуда? …этот вопрос. Ну, я тебе припомню, копытное! — От верблюда блин! … — И что мне сейчас сказать? «Я просто целовала его рядом с этим шрамом, вот и увидела». Я, кажется, правда не могла найти достойного ответа, и потихоньку внутри меня начинала скрестись паника. Им нельзя знать, это будет слишком. — Лина заметила этот шов ещё когда сидела у меня на плече. И не повременила мне об этом сообщить. Видно, он так и не даёт ей покоя. — Оптимус снисходительно посмотрел на меня, но в его окулярах я отчетливо увидела смешинки. Он-то точно знал, когда я могла на самом деле увидеть этот шрам.       Наконец Дэвид фыркнул и отвернулся, не найдясь с достойным колким ответом. Оптимус меня спас. Не в первый раз. Хотя вообще-то, я бы и сама нашлась с ответом. Рано или поздно. Ведь все-таки, я дочь своего отца или кто? — Лина, если вы закончили, я бы хотела напомнить, что у нас нет еды. Совершенно. Абсолютно. Даже воды нет. — Рона и взглядом дала понять, что проглотит буйвола, если бедняжка окажется поблизости.       И окинув взглядом друзей, я поняла, что здесь не выживет и стадо буйволов. Так что… — Надо вернуться в город.