По ту сторону двери

Потом Регина взглянула на Эмму - она не знала, что теперь делать, а девушка никак ей не помогала - качаясь на носках, Свон просто стояла с отсутствующим видом и жевала травинку, глядя куда-то вдаль. - Итак... - начала Регина немного натянутым тоном. - Пройдём в дом? Эмма искоса посмотрела на неё. - Я бы хотела увидеть землю и постройки. Может, покажете мне? Регина молча кивнула. Она собиралась заняться стиркой, а это было многотрудным делом - следовало натаскать воды, нагреть ее, потом выволочь во двор белье, прокипятить в чане и развесить. Обычно у неё уходил весь день на это, но просить Эмму помочь она не собиралась. Что ж, осмотр так осмотр. Безразлично пожав плечами, она кивнула. - Хорошо. Откуда начнём? Эмма выплюнула травинку. - С пашни. Пошли изгородь поглядим. Регина не была одета для прогулок по земле - утром она надела старенькое платье, а на ноги - видавшие виды туфли, в которых обычно ходила лишь по дому. Но она не стала возражать и двинулась к полю, попутно раздвигая разросшиеся всюду сорняки. Эмме было легко идти в сапогах - а женщина, ступавшая впереди, то и дело поскальзывалась, увязая в рыхлой земле. В один такой момент Регина оступилась, неловко взмахнула руками и упала бы, если бы ее не подхватили - спиной она ощутила тело Эммы, а шеей - ее горячее дыхание, когда девушка тихо проговорила: - Осторожнее, миссис Локсли. Регина вырвалась из цепких рук, оправляя платье. Ее щеки едва заметно покраснели. - Вам не обязательно называть меня миссис... Она взглянула на насмешливое лицо Эммы. - Вы же слышали Робина. - Вы всегда делаете то, что приказал вам муж? - Не удержалась Эмма, и тонкие ноздри Регины нервно затрепетали. Гнев пронёсся по ее лицу, сделав его ещё красивее. - Это не ваше дело! - Отрезала Регина, поворачиваясь. - Вы здесь только гость, не забывайте. Эмма хмыкнула. - Тяжело нам придётся, - произнесла она вполголоса, наблюдая, как Регина, отступаясь, идёт дальше. Если женщина и слышала ее, она ничего не сказала. Когда они добрались до конца поля, солнце уже пекло вовсю. Пахло дурманно - травой и речной водой, земля была сухая и серая - дождя не предвиделось - птицы бешено носились над рекой, и хотелось купаться. Эмма заметила, что Регина, остановившись, приложила руку ко лбу - словно у неё болела голова. - Вам нехорошо? - Спросила она с подозрением, оказавшись рядом. - Нет, все в порядке, - огрызнулась Регина, отворачиваясь. - Может, вы беременны? Эмма сама не понимала, зачем она дразнит женщину, которая и без того ненавидела ее лютой ненавистью - но слишком тянуло играть с огнём, и по исказившемуся лицу Регины она поняла, что та в бешенстве. - А вот это не ваше дело! - Просто вам не кажется, что мне стоит об этом знать, если это так? - Протянула Эмма и выразительно посмотрела на живот женщины - он был впалый, и Регина тут же прикрылась руками, обхватила себя, будто защищаясь от ее взгляда. - Робин оставил меня тут ради вас. Регина послала ей испепеляющий взгляд. - Да, но я его об этом не просила! Мне вы тут не нужны! - Как знать, - Эмма подошла к покосившейся изгороди и присела,осматривая гнилые доски. - Вы сами это почините? Регина промолчала. Эмма выпрямилась, пнула носком сапога столбик, и часть ограды повалилась в бурьян, росший за ней. - Вот... если бы вы могли это починить, сделали бы давно. - У меня есть муж, и это его обязанность. - Регина гневно вздернула подбородок. - А вот почему вы, женщина, делаете мужскую работу, это мне непонятно. Эмма усмехнулась. - Во-первых, я получу за это деньги. Во-вторых... - Она подняла упавшую изгородь и пристроила ее вертикально, чтобы стояла. - Нет мужской и женской работы. Женщины могут все, что могут мужчины. Регина посмотрела на неё. Интересно, что бы сделала Эмма, окажись она на месте Регины тогда, когда ее поместье стало приносить только убыток, а налоги все росли, и ей пришлось продать себя Робину Локсли, чтобы не стать шлюхой или нищенкой. Поступила бы Эмма так же? Или бы нашла другой выход? - Не все, - произнесла она, глядя на дом, увитый глицинией, выглядевший издалека таким мирным и целым. Два красных пятна горели у неё на щеках, и от слов веяло горечью. - Есть вещи, которые женщины не могут делать. - Например? Эмма подошла к ней, сжимая в руке ком глины. Но Регина не ответила. Она резко отвернулась и пошла прочь, неловко ступая своими чёрными туфлями и не оглядываясь. Эмма побродила ещё немного, оглядела пустые строения - в конюшне, рассчитанной на восемь - десять лошадей, одиноко хрустела сеном Фрейя. Она узнала хозяйку и ткнулась носом ей в плечо. Эмма поймала рукой мягкую морду, потрепала любимицу по ноздрям и поцеловала в лоб. Фрейе было 5 лет. Она родилась за год до войны, мать её погибла, и жеребёнка собрались пристрелить. Эмма упросила хозяина отдать его ей - и возилась с новорожденной, как с собственным ребёнком. Вместо соски она давала Фрейе лизать тряпку, смоченную в молоке, и смогла выкормить лошадь, а потом сумела протащить по всем сражениям, в которых участвовала, и не только остаться жить самой, но и сохранить жизнь кобыле. Однажды Фрейю ранили - легко, в ногу, и с тех пор над коленом у неё светился ровный белый шрам - след сабельного удара. Второй удар достался тогда Эмме, но лошадь смогла унести их обеих и спасла им жизнь. Когда Эмма снова появилась во дворе, Регина вышла из дома с огромной корзиной в руках. Видно было, что ей тяжело, но она даже не взглянула на девушку - поставила корзину возле очага - камней, сложенных полукругом, на которых стоял чан размером в половину ее роста, затем опустилась на колени и принялась разводить огонь. Она подсунула щепки под уже выложенные в очаг дрова и несколькими умелыми движениями раздула пламя. Эмма остановилась поодаль. Регина будто почувствовала ее присутствие - прямая ее спина излучала обиду и отчуждение, поза стала напряженной. - Я бы хотела посмотреть комнату, - сказала Эмма, приблизившись. Женщина поднялась, отряхнула колени и повернулась к ней. - Как вам будет угодно, - язвительно произнесла она. Эмма взяла свою седельную сумку, стоявшую у крыльца, и пошла за Региной в дом. Как она и предполагала, там царил порядок и чистота - в кухне стояли идеально начищенные горшки и кастрюли, пол был выскоблен, мусор аккуратно сложен в деревянную бадью возле очага. - Это кухня, - бросила Регина, остановившись в дверях. - Вижу, - Эмма указала на занавеску в дальнем углу. - А там что? - Там я принимаю ванну, - ответила Регина с убийственным спокойствием, хотя ее всю трясло. - Ванну? Что-то странное промелькнуло в голосе Эммы, но она тут же добавила: - Я бы тоже не отказалась от ванны. Регина покачала головой. - Я не могу наносить столько воды, поэтому давно уже не пользуюсь ею... - Я наношу, - Эмма пожала плечами. Регина скопировала ее жест. - Как угодно. Можем идти дальше? - Показывайте дорогу. Не отрывая взгляда от гордо расправленных плеч Регины, Эмма последовала за ней в жилую часть дома. Женщина толкнула одну из дверей: - Здесь... наша с Робином... моя спальня... Эмма вошла и встала на пороге. Ее острые глаза заскользили по скромной обстановке - у окна столик с женскими вещичками, щетка для волос, духи, какие-то баночки, широкая кровать с цветастым покрывалом, стул и книжный шкаф. Не обращая внимания на Регину, Эмма подошла к полкам, протянула руку и взяла первую попавшуюся - томик Шекспира. Регина, изумленно наблюдавшая за ней, уловила на лице девушки новое, незнакомое до сих пор выражение... Какое-то странное чувство охватило ее при виде скользящих по странице тонких пальцев Эммы и совершенно отрешённых глаз, бегающих по строкам. - Любите читать? Эмма вздрогнула, словно Регина сказала непристойность, глянула на неё, и мягкость, осветившая только что ее черты, тут же ушла, уступив место враждебности. - Вы можете... брать, если хотите... тут немного, но... Эмма поставила книгу на полку и прошла мимо, задев Регину плечом. - Я не умею читать. И, игнорируя потрясённое лицо женщины, остановилась в коридорчике. - Где моя комната? Регина откашлялась. - Мм... сюда... Она толкнула дверь соседней с ее спальней. Внутри оказалась односпальная кровать, застеленная свежим и чистым бельём, и небольшая тумбочка. Для одежды на стене были вбиты крючки. - Не слишком роскошно, но... Эмма криво улыбнулась. - Я на войне спала в болотной грязи, переживу. А там что? Она указала на третью дверь. Регина вся напряглась. Ее лицо слегка побледнело, но она овладела собой и спокойно посмотрела Эмме в глаза. - Там жили янки. Когда Кентукки оказался под оккупацией. - Янки? - Ошеломленно спросила Эмма. - Здесь, в этом доме? Регина кивнула. - А что вас удивляет? Они были повсюду. Мне ещё повезло - это был офицер. Я слышала, в соседнем доме жили десять солдат, и вот там-то хозяйке плохо пришлось... Она заметила странный взгляд Эммы, опущенный ниже ее подбородка - там на гладкой коже шеи билась жилка, и Эмма пристально смотрела на неё. Заметив, что Регина это уловила, она покраснела и опустила глаза. - А он не...? - Что? - С вызовом спросила Регина. - Не изнасиловал ли он меня? Эмма молчала, глядя в пол. - Робин тоже спрашивал меня об этом. Странно, что он вам не рассказал. Я думала, он все вам сообщает. Она с презрительной улыбкой смотрела на Эмму - на верхней губе подрагивал тонкий шрам. - Робин не рассказывал, - спокойно отреагировала Эмма. Регина почему-то вдруг опустила глаза и посмотрела на ее рубашку, запылённую и кое-где влажную от пота. - Я собираюсь стирать, - Регина отвела взгляд. - Могу захватить и ваши вещи, если нужно. Эмма прищурилась. - Да, я сейчас принесу. - Очень хорошо. Оказавшись одна, Свон села на кровать, глядя на носки своих сапог. Это оказалось гораздо более трудным, нежели она предполагала. Интересно, когда вернётся Робин. Когда же вернётся Робин, гневно думала Регина, шагая по двору и сжимая кулаки. Находиться с этой девушкой в одном доме было невыносимо. И это ещё только начало! Что же будет дальше? Она подошла к чану с водой, проверила рукой - вода ещё не нагрелась. Нужно подбросить дров. Робин, приехав, наколол целую поленницу, и взяв оттуда несколько подходящих брёвнышек, Регина вернулась к очагу. Ее мысли снова закрутились вокруг Эммы Свон. Невыносимая, невоспитанная, наглая девка! Она будет шляться по ее дому и брать ее вещи, да ещё и ехидничать над всем, что говорит и делает Регина. Она почти зарычала, подумав о том, что ей придётся спать в одном доме с этой особой, про которую ходили такие слухи, что щеки Регины заполыхали, когда она услышала их. - Вот, - негромкий голос раздался сзади, и женщина обернулась. Эмма стояла перед ней в тех же штанах из оленьей кожи и ...мужской нательной сорочке с тремя пуговицами спереди. Точно такую же сорочку носил Робин и все прочие мужчины, вот только на Эмме она смотрелась по-другому - во-первых, у мужчин не было груди, а во-вторых, Эмма или кто-то другой обрезал рукава, и теперь руки Свон были на виду - тонкие, но с явно очерченными мышцами, у женщин Регина никогда не видела таких рук, да и кисти хоть и были по-женски маленькими и узкими, но с четко выраженными венами и короткими ногтями - руки рабочего. Сорочка была заправлена в брюки, низко сидящие на худощавых бёдрах - над поясом четко виднелись две выпирающие тазовые кости. Регина взяла из рук Эммы ворох рубашек. - Это все? - Да. Регина положила рубашки к груде своей одежды. - А в женской одежде вы не ходите?? - Не удержалась она. Подняв голову от чана, она увидела, что Эмма разглядывает крышу дома, задрав подбородок. - В женской? - Эмма указала на платье Регины. - Работать в этом не очень-то удобно. Регина пожала плечами и принялась длинной лопаткой размешивать мыло в закипающей воде. - Мне удобно. - Потому что вы не ездите верхом и не строите дома в Луизиане. И не воюете рядом с мужчинами. Эмма сверкнула белоснежной улыбкой. - Иногда удобно, если тебя принимают за парня. Она не хотела сказать ничего, кроме того, что сказала, но Регине почудился в ее словах какой-то двойной смысл - она почувствовала, как заполыхали кончики ее ушей и поспешно отвернулась, бросая в котёл рубашки Эммы и свои собственные платья. Нужно будет сварить ещё мыла, подумала она, остро ощущая взгляд девушки на спине. Эмма обошла дом и остановилась у лестницы, стоявшей рядом с окном кухни. - А там что? - Крикнула она. - Чердак, - отозвалась пыхтящая над чаном Регина. - И что на нем? - Разный хлам. Раньше там сено хранили, но... Не было нужды продолжать фразу - сено некому было есть и некому заготавливать. Эмма подергала лестницу - вроде перекладины достаточно крепкие - и полезла наверх, проверяя каждую на прочность. Регина увидела ее уже наверху, в чердачном окошке. Белокурая голова исчезла внутри, а затем и вся Эмма пропала в пыльной темноте. Регина покачала головой, продолжая мешать белье. Очаг стоял под навесом, спасая от палящих лучей солнца, но, стоя у кипящего котла, она намочила весь перед платья. Волосы, тщательно убранные вверх, растрепались и влажными завитками вились вокруг лица. Она смахнула пот со лба и оставила белье в покое. Хотелось умыться холодной водой, а ещё лучше - залезть в реку. Робин до войны устроил в кустах купальню, но с тех пор место заросло - Регина не решалась купаться одна. С сожалением посмотрев на блестящую под солнцем воду, она подошла к насосу и принялась качать взад-вперёд отполированную рукоятку. Когда полилась вода, Регина сунула ладонь под ледяную струю и с наслаждением принялась плескать себе в лицо и на грудь. В этот момент Эмма появилась из чердачного окошка. - Тут котята, - крикнула она. Регина подняла блестящее от воды лицо. - Что? - Котята! Эмма подняла за шкирку полосатого котёнка и продемонстрировала женщине. - А где их мать? Регина подошла ближе. - Понятия не имею. У меня нет кошки. - Теперь есть. Эмма спускалась по лестнице, прижимая к себе пищащего котёнка. - Мы его оставим. Крысолов не помешает. - Мать все равно найдёт его и оттащит назад, - фыркнула Регина, оглядев ее спутанные волосы, в которых торчала солома, и радостное лицо. - Не любите котов? Регина с сомнением оглядела висящего в руке Эммы «крысолова». - У него блохи, наверное. И - нет, котов я не люблю. - А я люблю. И оставлю его у себя. Регина резко развернулась и пошла к своему чану. Не прошло и двух часов, как Эмма появилась у неё в доме, а она уже начала командовать и устанавливать свои порядки. Ещё и собаку заведёт, чего доброго. - Собака бы тоже не помешала! - Крикнула Эмма ей в спину. **** Вечером он верхом на лошади всегда объезжал плантацию – высокий, стройный всадник на громадном гнедом жеребце, словно рыцарь или паладин, свысока осматривающий свои владения. Его фигура вырисовывалась на фоне алого неба так четко, будто кто-то вырезал ее из черной бумаги и прилепил на картину мирной сельской пашни – вспаханные поля, беспечные реки, там и сям разбросаны ровные округлые бока дубовых рощиц – и все это было его. Сколько взор мог видеть, простирались его владения, а во главе их, увенчав триумф хозяина, высился огромный белый особняк из камня, где по вечерам зажигали свет, а из окон лилось неторопливое фортепианное повествование – миссис Голд была чрезвычайно музыкальна. Голд жил в Кентукки уже двадцать лет. Он приехал из Англии, сын небогатого рабочего, чей заработок весь уходил на обеспечение нужд огромной семьи, состоявшей из престарелого отца, двух бабушек, жены и четырнадцати детей. Голд не помнил даже, как звали всех его сестер и братьев, потому что большая их часть умирала в младенчестве, а его мать тут же рожала нового, а потом и сестры принялись рожать, не выходя замуж и не объясняя внятно, кто был отцом того или иного младенца. Вся эта семья жила так, что чувство голода было единственным, что помнил Голд из своего детства, и как только ему исполнилось 14 лет, он тут же сбежал. Он поступил юнгой на один из кораблей, стоявших в гавани, и начисто забыл дорогу домой и всех своих родных. Жизнь его с тех пор была такой пестрой, что потом много лет спустя, имена и события так перемешались в его голове, что он, рассказывая о них, порой называл одних и тех же людей по-разному, а иногда и вовсе опускал имя, так как сам не мог вспомнить, происходило ли это на самом деле и кого можно с уверенностью назвать участником тех событий. Он объехал половину земного шара, страдал от жары и холода, купался в тропических морях и глотал соленую воду Северного Ледовитого океана, подставлял спину под палку капитана и сам опускал удары на чью-то неприкрытую спину. Так прошло десять или двенадцать лет, и он очутился в Кентукки, где сумел неизвестно какими путями нажить себе капитал, купить плантацию и обзавестись рабами. Он счастливо и удачно женился на дочери местного скотопромышленника, которая родила ему четверых детей. Он приумножил свой капитал в 10, в 20 раз и стал самым богатым и влиятельным феодалом здешних мест. И каждый вечер, много лет подряд, он выходил из дома, велел седлать своего лучшего жеребца и ехал осматривать плантацию – в черном сюртуке и шляпе, высокий и стройный, с окладистой седой бородой, с хлыстом в правой руке, он ехал мимо широких полей, где в последнем усилии уже даже не воли, а отчаянного желания закончить гнули спину рабы, мимо бревенчатых хижин, загонов для скота, маслобоен, лугов, озер и дубрав, мимо своей земли, мимо своих людей, черных и белых, ехал на прекрасном коне, вознесясь над годами и старостью, обозревая мир сквозь запотевшее от жадности и спеси стекло своей гордыни, ехал и горделиво кивал снимавшим шляпам людям, а потом возвращался домой, к жене, пил виски, слушал искреннюю и фальшивую игру на фортепиано, опять пил и ложился спать, уверенный в завтрашнем дне. И вдруг пришла война. Она отняла у него все - плантацию, которую разорили, пока он воевал, жену (ее убили янки), сыновей, рабов, богатство - и оставила только яростную ненависть и бессильную злобу, с которой теперь нужно было жить. Он сумел подняться, вновь стал богатым - его избрали мэром С., но это был уже совсем другой человек - он утратил все человеческое, он вытравил из себя все чувства, и больше всех он ненавидел черномазых - почти все они сбежали, подавшись за уходящими янки, но некоторые ещё оставались в городе. Впрочем, вели они себя уже по-другому - привычным явлением стали повозки, в которых восседали толстые негритянки рядом с разряженными мужьями, чёрными как сто чертей, и они покупали собственность, вели дела с горожанами, толковали о своих правах, приводя белых мужчин в неистовство - по вечерам, на террасе Бедфорд-хауса, Голд и богатые землевладельцы говорили о гибели страны, и словно громом с неба явилось для них появление в С. Дэвида Чарминга - он приехал из Теннесси и рассказал о том, что многие другие белые мужчины объединяются в городах, чтобы отстоять свою страну, и показал бумагу с подписями, внизу которой стояло прежде не знакомое ни одному из них клеймо - Рыцари Золотого кольца.