По ту сторону двери

Настроение у Голда было лучше некуда. В полдень в его кабинете собрались пятеро мужчин, изнывающих от жары - он сам, Дэвид Чарминг-младший, владевший плантацией к югу от С., мистер Джефферсон - наследник угольных шахт, одутловатый банкир Спенсер и местный парикмахер Вейл - он несколько смущенно мялся у двери, потому что собравшиеся у мэра люди представляли собой самые что ни на есть сливки общества. Все они, кроме Вейла, лишились своих рабов и вынуждены были признать их права - нанимать тех же черномазых за деньги, обеспечивать годные условия работы и терпеть новый порядок жизни в стране. И все жадно мечтали вернуть хоть крупицу былой жизни - те кажущиеся теперь ушедшими навсегда времена, когда их плантации простирались до горизонта, а под жарким южным солнцем белели бесконечными рядами тысячи акров первосортного хлопка, и были пикники в роскошных особняках, балы, девушки в пышных платьях, дуэли, и белое золото, стекая с нагруженных рук рабов, устремлялось прямо к ним в карманы. Дэвид Чарминг - оправдывавший свою фамилию потомок переселившихся в 18 веке в Луисвилл богатых британцев, красивый, белозубый блондин - рассказал подробно про то, как в Теннесси объединились белые мужчины, решившие прекратить поток преступлений, захлестнувший страну после освобождения черномазых. Рассказал про невиданный подъем патриотизма, охвативший людей, потрясённых не только войной, но и бессилием закона перед натиском сотен тысяч освобождённых рабов, мечтавших только жрать, пить и совокупляться, но не желающих работать. Эти мужчины собирались ночами на задних дворах своих особняков, надевали балахоны и закрывающие их лица колпаки и скакали по темным улицам, подобно всадникам Апокалипсиса. Дэвид рассказал так же и о некоторых удачно предотвращенных Рыцарями преступлениях, когда они подожгли притон черномазых и повесили нескольких негров по обвинению в изнасиловании белых женщин. Рассказы эти будоражили. После войны в С. осталось не так много черномазых - большинство сбежали вслед за уходящими янки, да и плантаций больше не было - из присутствующих только у Джефферсона отняли лишь небольшую часть владений, остальные попали под закон о конфискации имущества и работать неграм, даже если бы они и остались, все равно было негде. Но на окраине С. жили поденные рабочие с семьями, и этот участок города - кучка воняющих хижин - оставались источником беспокойства для Голда и остальных. И ещё были бывшие домашние рабы, которые остались при господах. Вскоре после отмены рабства правительство Кентукки сумело-таки принять законы, ограничивающие новоприобретенную свободу чёрных - например, им запрещалось учиться, ходить в парикмахерские и салуны белых, занимать руководящие посты... Но это привело лишь к тому, что черномазые стали сбиваться в кучки, селиться вместе и организовывать свои притоны и открывать лавки, и хотя большинство из них работало на белых - либо на поле, либо прислуживая в домах - проблема быстрорастущего количества преступников из бывших рабов всколыхнула весь Юг и стала первоочередной для таких важных особ, как Голд. Он сам владел до войны сотнями черномазых - но после того, как вернулся, из его армии рабов остались только трое - старая служанка, воспитавшая когда-то Голда и его детей и не пожелавшая принять ненужную ей свободу, старый кучер Джон и бывший конюх, а ныне разнорабочий в усадьбе Голда - Доминик Мага. **** Регина возилась с бельём до того, как вечернее солнце начало красить верхушки деревьев и дом алым цветом. Жара понемногу спадала, напитав землю своим теплом, сильнее запахли цветы и трава, в воздухе разлилась приятная вечерняя прохлада. Регина весь день без устали полоскала, а затем развешивала мокрые тряпки, защепляя их деревянными котульками, и в итоге весь задний двор оказался занят ровными рядами верёвок с бельём. Эммы нигде не было видно. Регина отдалась однообразной тяжёлой работе, и это отвлекло ее от грустных мыслей. Часто во время отсутствия Робина она находила утешение в отупляющем физическом труде - и когда в ее доме жили янки, она варила им еду и стирала их одежду не из желания угодить - просто старалась довести себя до состояния крайнего изнеможения перед сном, чтобы лечь и не заснуть - а впасть в летаргический сон, в котором она не почувствовала бы, как обезумевшие от виски и близости красивой молодой женщины за стенкой янки ломятся в ее закрытую дверь и насилуют по очереди на кровати. И когда она ждала Робина, уже после ухода врага - ждала, не зная, вернётся ли он или ей навечно суждено остаться одной в этом ветшающем доме, она все так же старательно ухаживала за полем и садом, пыталась забыться в оглушающей разум физической работе, стать машиной, механизмом, который прилежно выполняет одни и те же действия и не задумывается об их смысле и цели. Когда последние простыни повисли на веревке, источая приятный запах мыла, Регина выпрямилась над корзиной и помассировала гудящую спину. Смеркалось, глициния запахла ещё сильнее, обволакивая дом и сад густым ароматом, из полей доносились крики погонщиков скота, с реки - крики негритянских мальчишек, купавшихся на затоне. Регина осмотрела результаты своих трудов и осталась довольна - теперь нужно было только приготовить ужин, помыться, и можно будет уйти от мира, забыться в сладком мареве сна и долгожданного покоя. Интересно, где Эмма? С тех пор, как девушка ушла с котёнком в дом, Регина не видела ее - но лошадь фыркала в конюшне, и значит, Свон где-то поблизости. Регину охватило раздражение. Она весь день гнула спину, развешивая в том числе и ее рубашки, таскала воду, грела котёл на жаре, а эта настырная девица, скорее всего, спит или бродит где-то, жуя неизменную травинку. Регина подхватила корзину, ставшую совсем легкой, и пошла к дому. Внезапно ей захотелось принять ванну - сильно, до боли - погрузиться в горячее, обжигающее тепло и закрыть глаза, отдавшись ласке чуть покачивающейся воды. Это было единственное настоящее удовольствие, которое она испытывала в жизни, и ей столько раз приходилось от него отказаться. При муже она не хотела принимать ванну - слишком плотоядным и мутным становился его взгляд, когда она проходила за занавеску, держа в руке полотенце и флакон с ароматическим маслом для ванны - его однажды привёз Робин из Луисвилла ей в подарок, и она бережно хранила это сокровище больше года, расходуя буквально по капле. Когда в последний раз, ещё перед войной, она легла в горячую воду, застонав, растворилась в блаженном ощущении покоя и тепла, он бесцеремонно отодвинул занавеску, остановился и стал смотреть на неё с тем самым тяжёлым вниманием, а потом подошёл и сел на край лохани. Под его изучающим глубоким взглядом Регина почувствовала себя ещё более обнаженной, чем была, она попыталась прикрыться руками, но он не дал. - Я хочу смотреть на тебя, - он говорил ласково, но ничего ласкового не было в его прикосновениях, когда он нагнулся и всунул руку ей между сомкнутых бёдер - так он ещё никогда ее не касался, и Регина молча лежала, чувствуя себя униженной и беспомощной - он двигался грубовато, пальцами раздвигал складки ее плоти и пытался войти внутрь, но она не была возбуждена, а вода создавала дополнительное препятствие. Отчаявшись, Робин расстегнул брюки и сказал, тяжело дыша, но не глядя ей в глаза, будто ему было стыдно: - Выходи... Она выбралась из воды, дрожа от холода, и он не дал ей даже накинуть халат - тут же навалился сзади, развернул спиной, она уперлась руками в край лохани, и он овладел ею - как обычно, быстро, так что она ничего не успела почувствовать, кроме тяжкого давления между ног и равномерных толчков внутри ее тела. С тех пор она не принимала ванну при нем. Но теперь она не одна, в доме Эмма, и можно расслабиться, закрыть глаза и полежать, не боясь, что кто-то отдернет занавеску и нарушит ее покой. С этими мыслями Регина пристроила корзину на крыльце и вошла в дом, где ее сразу поразили две вещи - запах съестного и равномерный стук молотка. Когда она отворила дверь кухни, Эмма стояла на коленях на грубом столе и приколачивала полку, на которой раньше хранились банки с крупой: та давно свалилась, а Робин так и не успел ее приспособить на прежнее место. На пылающем огне стоял высокий чёрный горшок - утром Регина замочила в нем бобы, и теперь от горшка исходил приятный запах варящейся похлебки. В печке, рядом с открытым огнём, греясь, дымилась горка кукурузных оладий - вероятно, Эмма пожарила их давно и поставила в сковороде поближе к теплу, чтобы не остыли. Уловив изумленный взгляд Регины, которая застыла в дверях, как каменное изваяние, девушка вбила последний гвоздь, приладила полку и спустилась вниз. Она указала на печь рукой, в которой все ещё был зажат старый молоток Робина: - Я сделала ужин. Только мяса не нашла, пришлось вот сварить бобы и... Регина была слишком потрясена, чтобы говорить - она просто стояла, опустив красные после стирки руки вдоль тела, вся сжавшись, как будто ее только что оскорбили или ударили, и Эмма удивленно посмотрела на эти руки и почему-то положила молоток на стол. - Если я сделала что не так... - начала она, говоря со спиной Регины, когда та, медленно ступая, подошла к горшку с бобами и заглянула внутрь, подняв крышку. - Все так, - холодно оборвала ее Регина, не оборачиваясь. Потом взгляд женщины упал на отодвинутую занавеску в дальнем углу кухни. Там дымилась ванна. Это было уже слишком. Ее рука разжалась, крышка с грохотом упала на пол. Регина вышла так стремительно, что звон от падения ещё раздавался в ее ушах, когда она очутилась в комнате и захлопнула за собой дверь. Щёлкнув замком, она прислонилась спиной к грубым доскам, сжимая кулаки до боли, до красных следов на ладонях, и попыталась вздохнуть полной грудью, но у неё не выходило. Глаза жгло, воздух с шумом выходил из легких, а перед глазами плавали круги, и она подумала, что ее вот-вот стошнит. Эмма же недоуменно стояла на кухне возле пустого стола с лежащим на нем молотком и не могла понять, что произошло. Регина не появлялась до самого утра. Всю ночь она пролежала, полностью одетая, на неразобранной кровати, и смотрела сухими глазами в потолок, В полночь осторожные мягкие шаги послышались в коридоре, приблизились, остановились у ее комнаты, замерли, а потом так же тихо удалились. Хлопнула дверь, и дом погрузился в чуткую, неспящую тишину. Эмма поднялась на рассвете. Она привыкла рано уезжать к Робину, к тому же после событий вечера сон ее был неспокойным, и едва она услышала легкие шаги Регины в коридоре, как поднялась, заплела волосы в тугую косу и, миновав кухню, вышла во двор. Накачав ледяной воды из насоса, она с наслаждением умылась, ощущая, как горит лицо и слетает тягостное ощущение после беспокойного ночного сна, а потом вернулась в дом. Стоявшая у плиты женщина порывисто обернулась, услышав шаги, и выражение ее лица не предвещало ничего хорошего. - Доброе утро, - Эмма прошла к столу, но не села, остановилась, оперевшись рукой на спинку скамьи. Регина ещё ожесточеннее стала молоть кофе, вращая ручку допотопной кофемолки, и на приветствие не ответила. Горшок с бобами и остывшие оладьи лежали на тех же местах, что и вчера - нетронутые. - Что это было вечером? - Спросила Эмма спокойно, но ответа не последовало. Регина выглядела бледной и подавленной, но гордо поднятый подбородок и расправленные плечи просто кричали об излучаемых ею обиде и боли. - Регина! Разъяренная, женщина обернулась, и Эмма невольно отпрянула назад. - Я не давала разрешения обращаться ко мне по имени! - Прошипела Регина, надвигаясь на Эмму. - Да что с тобой? Регина вдруг остановилась в двух шагах от неё и свирепо уставилась на девушку темными глазами, в которых плескалась ненависть и злость. - Что ты делала на войне? - спросила она резко и неожиданно. - Что? - Что. Ты. Делала на войне? Почему там оказалась? Как ты познакомилась с Робином? Почему ты вообще стала такой? - Она брезгливо указала на одежду Эммы. - Кто ты? Эмма скрестила руки на груди. - Ты не отвечаешь на мои вопросы, почему я должна отвечать на твои? Регина взмахнула рукой. - Потому что это мой дом! Я имею право знать, почему ты здесь! Эмма пожала плечами. - Все просто. Робин... - Хватит! Я не верю! Деньги, Робин... Ты согласилась на это... не просто так... я знаю! Эмма молча смотрела на неё. Перед этой полнокровной ненавистью меркла любая логика. - Я здесь из-за денег, - наконец, вымолвила Эмма, как показалось Регине, с усилием. - Ты лжёшь! В этот момент Эмма рассвирепела. - Да черт возьми! - Процедила она сквозь сжатые зубы. - Я сварила вчера чёртовы бобы, а потом натаскала тебе воды и нагрела ее! И сейчас я просто хочу выпить кофе и заняться делами! Регина швырнула кофемолку на стол и ушла. Эмма сама сделала себе кофе, выпила его, потом подошла к двери Регины - прислушалась - из комнаты не доносилось ни звука. Ну и черт с тобой, подумала она, громко хлопая входной дверью. Первым, что Робин велел починить Эмме, была изгородь. Она все утро копалась в амбаре, пытаясь найти хоть что-то пригодное для работы, и к полудню под ее ногами лежало две кучи хлама, из которых одну - большую, следовало выбросить, а во второй, маленькой, были только ржавый топор, клещи, несколько гвоздей, до которых не добралась дождевая вода, и грабли с отломанной ручкой. Значит, нужно было ехать в город, покупать материалы, и Эмма нехотя стала запрягать Фрейю в видавшие виды повозку - лошадь терпеть не могла ходить в упряжи, и пока девушка надевала на неё сбрую, недовольно фыркала и бодала Эмму головой. Регина видела из окна худощавую фигуру Эммы, возившуюся с повозкой. После утренней вспышки она немного успокоилась, вот только разговаривать с Эммой по-прежнему не собиралась. Дождавшись, пока кривобокая повозка, покачиваясь, взберется на холм, Регина вышла в огород, вздохнула и принялась пропалывать грядки. **** Эмма въехала в город, ловко правя повозкой, которая то и дело подпрыгивала на кочках и рытвинах - середина улицы вся была изрыта колеями и истоптана копытами проезжавших здесь всадников. Было уже за полдень, и от жары все попрятались в дома - по левой стороне тянулись сплошь общественные места: парикмахерская, магазин одежды, лавки с едой и кондитерская. Далее виднелось двухэтажное здание гостиницы и борделя. Проезжая мимо, Эмма глянула наверх - все занавески на окнах были задернуты, спасая постояльцев от палящих лучей солнца. В салуне тоже было тихо. Эмма подумала, что неплохо было бы прихватить на ферму бутылку виски - если так пойдёт дальше, находиться рядом с Региной она сможет, только приняв стаканчик-другой. Во главе улицы гордо возвышалось огромное здание мэрии - со шпилем наверху и небольшим балконом, увитым цветами. Справа же находился Босфорд-Хаус, где богатые мужчины коротали время и вели важные беседы. Скобяная лавка Мо Френча располагалась как раз за Босфорд-Хаусом, на задворках. Эмма остановилась у задней стены дома, привязала лошадь к вырытому в землю столбику и, обмахивая вспотевшее лицо шляпой, вошла в лавку. Внутри пахло железом и кожей, было темно и полупрохладно. С потолка свисали лемеха, бороны, части плугов, на полу везде, куда ни падал взгляд, стояли мешки с гвоздями, с семенами, бочонки с краской, седла, упряжи и прочий товар. Заведовал всем этим Мо Френч - невысокий пожилой мужчина с неприятным лицом и довольно заметным брюшком, одетый в мешковатые штаны на подтяжках и засаленную сорочку, желтую спереди у ворота и под мышками. - Кто там? - Грубо крикнул он, щурясь, потому что от полутьмы, в которой вечно обитал, стал слепым как крот. Эмма притворила дверь, и поток света иссяк. Присмотревшись, продавец узнал ее - Мо Френч был завсегдатаем салуна Бабули Лукас. - Ты? - Неприязненно спросил он вместо приветствия. Эмма сняла шляпу и поправила косу, перебросив ее через плечо. - Добрый день, - сказала она спокойно. - Мне нужны инструменты и материалы для починки. Мо, прошаркав из глубины лавки, остановился напротив неё и, непрерывно жуя табачную жвачку, недоверчиво смотрел на Эмму. - Что тебе надо? - Гвозди, зубило, точильный камень, проволока и ещё доски, - перечислила Эмма, стараясь не замечать сального взгляда, обшаривающего ее тело. - Хм... - Он не сдвинулся с места. - А платить есть чем? Эмма достала из кармана золотую монету и показала ему. - Ну ладно, - Он коротко хохотнул. - Так что, ты говоришь, тебе надо? Эмма ещё раз перечислила нужные ей товары и, пока он сновал туда-сюда по лавке, ища то гвозди, то зубило, стояла ровно, но руку - для верности - держала возле револьвера. Сложив все на прилавок, Мо зашёл за него и принялся заворачивать гвозди в промасленную бумагу. Цепкий его взгляд все время обшаривал тонкую напряжённую фигуру девушки, стоявшей посреди лавки. - Ты откуда будешь? - Как бы между делом спросил он, делая вид, что ему интереснее перевязывать шнурком свёрток с гвоздями, чем разговаривать с ней. - Из Чарлстона, - коротко отозвалась Эмма, продолжая настроженно следить за его движениями. - Я слышал, ты приехала с Робином Локсли с войны, - Мо прищурился, глядя на неё хитрыми блеклыми глазками. Эмма кивнула. Она подошла ближе к прилавку. - Все? - Нетерпеливо спросила она. Мо осклабился, глядя на неё. - А одеваешься так почему? Чтобы мужики за своего приняли? Он коротко и отрывисто захохотал, обнажая почерневшие от жевания табака зубы. - Могу забирать? - Сквозь зубы протянула Эмма и одной рукой взялась за свёрток с гвоздями, но тут Мо неожиданно схватил ее за запястье, и лицо его исказилось злобой. - Ты тут не командуй, солдатская шлюха! Знаем мы, чем ты на войне занималась - лежала, небось, от зари до зари в палатке, а такие, как Робин Локсли, трахали тебя, аж земля тряслась до самого Бостона. Но тут дуло револьвера, вытащенного Эммой из кобуры другой, свободной рукой, уперлось в его жирный двойной подбородок и последние слова оборвались, превратившись в хрип. - Я хочу забрать свои покупки, - раздельно сказала Эмма. - Отпусти меня, иначе я продырявлю тебе горло. Если, конечно, пуля пробьётся через весь этот жир. Мо с ненавистью смотрел на неё. Потом рука его медленно разжалась, но отпрянувшая Эмма револьвер не опустила, продолжая держать его на уровне глаз Мо. Свободной рукой она сгребла свертки с прилавка. - Где доски? - На дворе, под брезентом, - выплюнул мужчина с ненавистью. - Я возьму трехфутовые, двадцать штук. И не вздумай высовываться, пока я не уеду. Не оборачиваясь, Эмма пятилась к выходу. У самой двери она остановилась, сунула револьвер в кобуру и достала из кармана монету. - Держи, - швырнула ее на пол и под проклятия продавца выскочила на задний двор. Следовало быстро убираться. Она лихорадочно побросала в повозку доски и, взобравшись на козлы, стегнула Фрейю, помчавшись вниз по улице, и только когда оказалась возле салуна Бабули, натянула поводья, останавливая лошадь. Ей нужно было выпить. Теперь - точно.