По ту сторону двери

- Зачем ты вышла за него? - Повторила Эмма настойчиво, и удивление на ее лице жгло Регину, терзало, причиняло боль, которую невозможно было дольше выносить. Чем она заслужила это? Разве не заплатила за все? За свою погубленную молодость, за то, что ее с самого детства оставили один на один с этим миром, который никогда не проявлял ни доброты, ни участия, а лишь учил выживать всеми доступными способами? Разве этого недостаточно? И когда будет достаточно? Что ещё предстоит пережить? Наконец, Регина овладела собой, очнулась от вялого оцепенения и даже слегка тряхнула головой, будто пытаясь собраться с мыслями. - Я устала, Эмма, - сухо сказала она, вставая и накидывая халат, висевший на спинке кровати. - Ты не могла бы просто уйти? Эмма покачала головой, все так же неотрывно глядя на неё. - Нет, не могла бы. Я не уйду, пока ты не скажешь мне, что, черт возьми, ты за человек? Почему ты все время лжёшь? Лжёшь всем! Я ведь думала, ты любишь Робина... Регина вдруг разразилась громким и раздражающим смехом, и в этом смехе не было ничего приятного. Это был скорее издевательский хохот, будто ведьма, стоя над чаном с отвратительным зельем, гоготала в глубине мрачного темного леса. - Люблю? - Выплюнула она, все ещё захлебываясь смехом. - Люблю?! Люблю?! И поскольку Эмма стояла у окна, уже открыв доступ к выходу, она стремительно подошла к двери и распахнула ее, намереваясь уйти. Эмма кинулась за ней. - Не смей! - Регина резко обернулась, и они оказались лицом к лицу в полумраке коридора. - Не смей меня преследовать! - Если ты не любишь его, - Эмма, ничего уже не боясь, схватила ее за руку. - Какого черта ты тогда живешь с ним тут? Целуешь его! Спишь с ним! Ее уже несло куда-то, но она не могла заставить себя остановиться, потому что слишком больно было слышать гневные и горькие слова Регины. Слишком долго она терпела свои собственные мучительные мысли о счастье, которое никогда не будет ей доступно, чтобы сдаться так просто и отпустить единственного человека, который вызывал в ней так много противоречивых чувств. Регина с ненавистью взглянула на ее руку, вцепившуюся в предплечье, словно говоря «убери», но Эмма и не подумала повиноваться, еще крепче сжав пальцы. - Целую! Сплю! - Вдруг резким рывком Регина подалась вперёд, оказавшись рядом с ней, прижавшись почти вплотную. - А ты думала когда-нибудь, какой ценой куплено то, что я живу здесь, ношу его одежду, ем за его столом? Думала?! Эмма молчала, сжимая ее руку. Глаза Регины, большие и гневные, скользили по ее лицу, словно ища ответы, но не находя их. - Тебе когда-нибудь приходилось покупать что-то своим телом, Эмма Свон? Кров, пищу или защиту? Не у всех есть пара револьверов, и не все умеют так жить, чтобы ни от кого не зависеть! Я не умела! Мне было 11 лет, когда умерли мои родители! 11 лет! Ее рука дернулась, вырываясь, и, поскольку Эмма продолжала молчать, Регина отступила на шаг назад, и рассмеялась снова горьким, хриплым смехом, несмотря на то, что глаза ее были полны слез. - Что, я теперь не так тебе нравлюсь? Да, я была с Голдом, чтобы выжить. Потому что мне нечего было есть! Потому что отец любил меня и говорил, что я драгоценное и обожаемое существо! А когда он умер, я осталась одна! А потом появился твой друг - Робин. Твой добряк Робин! Он появился, весь такой самоуверенный, с цветами и подарками, он умолял меня выйти за него и обещал, что подарит мне весь мир! И я вышла за него, я сделала это, чтобы никогда больше не слышать топот копыт у парадного крыльца, когда приезжал Голд и вёл меня за руку, как маленькую, в мою детскую спальню, а потом он раздевал меня и... Она замолчала, глядя куда-то в стену, и дрожь отвращения пробежала по ее телу, и Эмма не могла не содрогнуться. - Только вот он никогда не смешил меня, твой Робин, - уже спокойнее сказала Регина, встречаясь с ней глазами. - И не был со мной добродушным малым. Видно, тебе нужно было выходить за него замуж, а не мне! **** Ночью Эмма долго не могла заснуть. Она ворочалась на узкой кровати, сплетаясь в клубок и снова вытягивая своё уставшее тело, то заворачиваясь в простыню, то сбрасывая ее на пол, и перед ее внутренним взором все стояло полное боли лицо Регины, когда она говорила о муже. Выходит, все эти годы, во время войны, в окопах и грязи, Робин рассказывал ей придуманную им сказку о семейном счастье? С каким восхищением он описывал Регину, как говорил о ее красоте, силе ее духа, ее привычках и их жизни на ферме... И как жадно Эмма, никогда не знавшая любви, не ощущавшая ее на себе, впитывала его рассказы, представляя уютную долину посреди кудрявых деревьев, розовый вечер, этот маленький дом, где всегда вкусно пахнет едой, где на порог выходит красивая женщина с кувшином лимонада и предлагает тебе, мучающемуся от жажды путнику, стакан ледяного напитка... Где ты соскакиваешь с коня и притягиваешь ее к себе, целуя, и она обнимает тебя так крепко, что никто никогда не смог бы разорвать это объятие, и прижимается, и ты зарываешься лицом в ее шею... И где вечером трещат дрова в камине, на улице стрекочут сверчки, и она сидит напротив, молчит и смотрит тебе в глаза, слушая, что ты говоришь, а ночью ее руки ласкают твоё тело, а губы шепчут слова любви... Так это все пустые фантазии? Эмма вспомнила, как мучительно жгло ее сердце, когда Робин просто касался руки Регины во время того первого ужина, или приобнимал ее, по-хозяйски, небрежно, или как при прощании он алчно впился в ее губы, царапая бородой нежную кожу. Разве так нужно было касаться этих прекрасных губ? Разве он не понимал, что их можно было целовать, как целуют нежнейшее на свете, едва касаясь, сходя с ума. И - получается, Регина все эти годы притворялась? Все эти годы она хранила не одну тайну - про ее связь с Голдом - а целых две! И вторая была ещё страшнее, потому что эта ложь, горькая и немая, не прекращалась ни на миг. Эмма не знала, что делать. В комнате было душно, и ей казалось, что все эти глухие неизбывные мысли делают воздух ещё горячее. Она встала и распахнула окно. Ни дуновения. Оглушительно стрекотали цикады, пахло водой от реки и удушающим ароматом глицинии, воздух лип к лицу, шее, рукам, и Эмма рывком стащила рубашку, чтобы хоть немного охладиться, плеснула воды из таза, стоявшего на тумбе, чувствуя, как противные тёплые струйки побежали по плечам, груди, на живот, и неожиданно их ласковое прикосновение примирило ее и успокоило. Потом легла навзничь, уткнулась лицом в подушку и вдруг уснула, провалилась в чёрный, беззвездный сон. Ее разбудили осторожные легкие шаги. По привычке засыпать и просыпаться в одну секунду, Эмма вскинулась на кровати, направляя вытащенный из-под подушки револьвер на белую фигуру, крадущуюся к ней. Глаза со сна не могли разглядеть ничего, кроме неясных пятен в темноте. - Эмма, - испуганный шёпот донёсся до ее ушей, и она убрала револьвер, поняв, что это всего лишь Регина. Тут же до неё дошло, что она сидит на кровати в одних своих мужских кальсонах, и свет луны не скрывает от взгляда Регины ни одной подробности ее тела. Она резко схватила рубашку, прикрывая грудь, но женщина, казалось, даже не обратила внимания на ее наготу. Приглядевшись, Эмма увидела, что Регина бледна, как мрамор. - Что случилось? - Негромко спросила она, застегивая пуговицы, и Регина тревожно зашептала, подойдя совсем близко: - Во дворе кто-то есть... - Что? - Да, мое окно ближе к кухне, и мне показалось, я слышала мужские голоса... Эмма вскочила и заметалась по комнате, судорожно соображая, что им делать. Ружьё осталось в кухне, да и если бы она до него добралась, толку от неё одной мало. В честном бою ей Джонса не победить, а если он ещё и не один... Она взяла револьвер, взвела курок, схватила штаны и, прыгая на одной ноге, принялась натягивать. Регина, стоя в одной ночной рубашке возле кровати, смотрела на неё с ужасом и надеждой. - В окно можно вылезти? - Бросила Эмма, застегивая пуговицы ширинки. Регина помотала головой. - А если они увидят? - Ты права, - сама себе сказала Эмма и выпрямилась, глядя на застывшую фигуру Регины. - Мне нужно в кухню, посмотреть, что там и как, а ты оставайся здесь. - Нет! - Почти вскрикнула Регина и, сделав шаг, схватила ее за руку. - Не оставляй меня тут одну! Эмма выдернула руку из ее холодных пальцев. - Не глупи, - жестко сказала она. - Со мной ничего не случится. Жди здесь. Она выскользнула из комнаты, сжимая револьвер и напряжённо вглядываясь в чуткую темноту. Пока что было тихо, но ей показалось, что она слышит отдаленные голоса и какой-то шум во дворе. Бесшумно ступая босыми ногами, она приблизилась к дверям кухни и тут увидела падающий из окна на пол слабый отблеск, будто во дворе что-то горело, и это что-то кидало в окно свой приглушённый колеблющийся свет. Эмма пригнулась и скользнула в кухню. Потом осторожно, стараясь быть невидимой за занавеской, выглянула в окно. Сначала она увидела только факелы - их было три, и они будто парили над землёй, и Эмма догадалась, что их держат люди на лошадях. Потом увидела и самих всадников: три призрачно-белые фигуры на покрытых белым конях, на головах у людей были белые же колпаки, и они сновали туда-сюда по двору, тихо переговариваясь, будто ожидая, что обитатели дома выйдут их встречать. Увидела это и Регина, которая неожиданно подкралась сзади и застыла, прижавшись к спине Эммы. - Ты что? - Кто это? - Ужас в голосе Регины можно было потрогать. - Я не знаю. Но они по нашу душу. Только вот почему не заходят? - Это Джонс? - Регина облизала пересохшие губы, на ее лице играл отсвет факелов. - Не знаю, - Повторила Эмма. - Надо убираться. В доме есть ещё двери? - Есть выход получше, - Прижавшись к Эмме ещё теснее, Регина возбужденно зашептала: - Робин однажды показал мне... Когда они строили дом, их часто грабили, и отец его вырыл подземное убежище. Они прятали там деньги и женщин, пока отбивались от индейцев и бандитов. - И где оно, это убежище? - В соседней с твоей комнате. Эмма схватила ее за руку, пригибая к полу. - Так пошли, возможно, мы ещё успеем. Замирая от страха, она выглянула в тёмный коридор, и они выскользнули по очереди: сначала Регина в своей белой рубашке, а за ней - Эмма, сжимающая в руке револьвер. На улице по-прежнему было тихо, лишь танцевал по гладким доскам пола страшный, мерцающий свет горящих факелов. Комната, в которой жили янки, оказалась нежилой - в свете луны Эмма увидела голый остов кровати, продырявленные пулями стены и несколько старых тюфяков в углу. Потом Регина, пройдя в угол, опустилась на корточки, потрогала одну за другой доски, аккуратно вытащила сначала одну, потом другую, и открылся узкий лаз, в который вела трехступенчатая деревянная лестница. - Сюда, - сказала Регина и стала спускаться. Эмма, чутко прислушивающаяся к звукам, последовала за ней, то и дело оглядываясь. Убежище оказалось крохотным прямоугольным колодцем, в котором можно было только стоять, босые ноги сразу же ощутили холодную землю, пахло сыростью, стены были укреплены досками, а на полу валялись какие-то влажные тряпки. Регина подождала, пока спустится Эмма, и осторожно прикрыла изнутри одну за другой доски пола - снизу к ним были прикреплены ручки - и они остались в полной темноте - было так тесно, что им пришлось крепко прижаться друг к другу. Поначалу вокруг стояла мертвая тишина - ни звука. Эмма слышала только сдерживаемое дыхание Регины, да своё собственное - но потом, когда глаза привыкли к темноте, она ощутила всей мгновенно похолодевшей кожей, что наверху что-то происходит. Ощутила это и Регина, которая стояла так близко, что ее дыхание шевелило волосы Эммы и щекотало ее шею. Сначала раздались шаги - неспешные, тяжёлые, сопровождаемые скрипом половиц - шаги не одного, а двоих или троих мужчин. Потом они затихли вдалеке - Эмма поняла, что люди эти оказались в соседней комнате. Что-то шуршало, стукало, заскрипела отодвигаемая кровать. Потом шаги подкрались к двери той комнаты, где они прятались. Эмма аккуратно взвела курок и подняла револьвер вверх, направив на едва заметную щель, в которую пробивался свет факела. Одной рукой она сжимала револьвер, другая касалась бедра Регины - и Эмма всем телом ощущала дрожь женщины. Обе перестали дышать, замерли, потому что оглушительный скрип половиц приближался, становился громче - и тут наступила полная тишина. - Их нет, - сказал мужской голос негромко, и Эмма определила, что говоривший стоит примерно в метре от их убежища. - Я вижу, - отозвался второй, и вот тут произошло нечто странное - Регина едва заметно вздрогнула и сжала руку Эммы, которой та касалась ее бёдра - сжала так сильно, что Эмма чуть ли не вскрикнула. - И где они? - Продолжал первый голос, тоже мужской и тоже незнакомый. - Это не важно. Мы пришли за другим. Ищи. Шаги стали удаляться, свет факелов угас, и теперь Эмма почувствовала, как тиски пальцев Регины медленно разжались, но дрожать она не перестала. Эмма опустила револьвер, убирая палец с курка. - Держись за меня, - пробормотала она, кладя руку на талию Регины. Та испуганно отшатнулась. Страх постепенно отпускал, и теперь она явственно осознала, что всем телом прикасается к горячему телу Свон. - Что? - Совершенно спокойно прошептала Эмма, будто ничего особенного не происходило. В темноте, пронизанной светом луны из окна, ее лицо казалось светлым пятном, а дыхание щекотало губы Регины. - Н... ничего, - Регина пыталась отодвинуться, но убежище было слишком узким. Она добилась лишь того, что ее руки непроизвольно опустились на плечи Эммы. Та довольно хмыкнула. - Так-то лучше. Регина вспыхнула, но руки не убирала - слишком противоречивые чувства охватили ее, когда она почувствовала под пальцами горячую кожу Свон. Та крепче сжала ладонью ее талию. - Я не кусаюсь, - шепнула Эмма ей на ухо и тут же отстранилась, не ведая, что своим дыханием она послала теплую волну возбуждения по телу Регины. Максимально отстранившись, та запрокинула голову и попыталась успокоиться. Несомненно, с ней происходило что-то странное, и это было связано с Эммой Свон, но как не выдать себя? Она не знала, что ее сердце бьется так громко, что грудью Эмма могла ощущать это биение, правда, Свон приписала это страху, поэтому наклонилась и шепнула опять: - Они уйдут, не бойся... Регина не хотела признаваться, что не хочет, чтобы они уходили, потому что это продлит их вынужденное объятие, а она за всю свою жизнь не чувствовала себя такой живой, как в эти несколько минут, когда они прятались от Джонса в ее собственном убежище вместе с Эммой Свон. Она негромко фыркнула: - Я не боюсь. Ещё чего. Эмма улыбнулась рядом с ее губами. - Почему же у тебя так колотится сердце? И повисло молчание, во время которого улыбка медленно сползла с губ Эммы. Она не сводила настороженных глаз с лица Регины. Та почти перестала дышать, потому что взгляд Эммы становился все более глубоким, таким пронизывающим, будто Свон могла читать ее мысли, и если до этого сердце Регины колотилось как сумасшедшее, то теперь оно замерло, потому что Эмма больше не смотрела ей в глаза, ее взгляд переместился на губы, будто она хотела... Регина издала слабый полустон, потому что голова Эммы начала медленно наклоняться, ее дыхание коснулось лица Регины, и та уже приоткрыла рот, как вдруг... Они обе услышали грохот. Он начался внезапно, без предупреждения, было ощущение, что кто-то громит дом, и Регина сразу вспомнила тот незабываемый день, когда с такого же шума началось крушение всей ее прежней жизни, и ее глаза заволокло туманом прошлого. На улице что-то происходило. Раздались выстрелы. Но кто мог стрелять и зачем? Эмма вся подалась туда, вверх, пытаясь сдержаться, не выходить, она сразу подумала о поджоге, а ещё - о Фрейе, которую могли пристрелить просто так, в назидание, но выстрелы все грохотали, и раздавались они не только со стороны двора, но и откуда-то с поля. - Мне нужно выйти, - сказала Эмма, не выдержав, и уже собиралась откинуть доски пола, чтобы выбраться, как вдруг поняла, что Регина не отпускает ее. Она вцепилась в плечи Эммы и выглядела совершенно безумной - глаза невидяще смотрели не на Свон, а куда-то сквозь неё, пальцы крепко сжимали ткань рубашки, и Эмма вынуждена была остановиться. - Регина, - позвала она тихо, но женщина не отреагировала. Тогда Эмма легонько встряхнула ее, взяв за плечи. Она пыталась игнорировать чувство, которое испытывала, ощущая все тело Регины под тонкой рубашкой - от бёдер до груди - и это было совсем несвоевременное чувство. - Регина! Глаза Регины медленно закрылись, потом открылись вновь - и, встрепенувшись, она пришла в себя. - Что? - Отпусти мою рубашку, - проговорила Эмма. - Мне нужно выйти... Регина медленно опустила глаза, словно удивляясь, что она все ещё цепляется за Эмму и смущенно отпустила ее плечи, отстраняясь. - А теперь сиди здесь, я посмотрю, что там, - прошептала Эмма. Шум выстрелов не умолкал. Эмма выбралась из лаза, пробежала по коридору - взгляд уловил растрепанную кровать, брошенные на пол вещи, грязные следы на полу, скрючившись, прижалась к окну кухни и увидела, что три белые фигуры скачут по холму - теперь у них было только два факела, а один из них валялся на дворе, и выстрелы, которые - это теперь можно было сказать точно - раздавались со стороны поля - смолкают. Какой-то человек в тёмной одежде, лица его было не видно, подходит по двору к этому факелу, поднимает его и оборачивается к дому. - Есть кто? - Кричит он громко, обращаясь к окнам, и внезапно Эмма узнает этот голос. **** Когда Доминик очнулся, солнце уже заходило. Вечерние тени окутали все вокруг, мягкая земля запахла сильнее, а стрекот цикад звучал почти невыносимо громко. Они были в лесу, там, где во время войны прятались от янки, пришедших в дом Голда, возле старой хижины. Эрнестина лежала на нем, прижавшись так тесно, что между их телами не осталось ни единого миллиметра. Ее тонкое тело распласталось на его груди, ноги обвились вокруг его ног, а дыхание щекотало его шею. Руками она отчаянно крепко стиснула его плечи. Он чувствовал запах ее волос и кожи, чувствовал биение сердца, а животом – голую кожу ее живота. Доминик осторожно отцепил ее руки и приподнялся. Он дернул ее юбку, прикрывая ноги, а затем подхватил девушку на руки и встал. Она тут же очнулась. - Что ты делаешь? - Поздно сопротивляться, мисси, - Доминик вдруг расхохотался, да так, что не мог остановиться. Ему казалось, что его плечи заслоняют все небо, а ноги стоят по обе стороны океана. Он почувствовал, что если сейчас ему скажут, что он умрет, он будет также хохотать от радости. «Это счастье», подумал он, и в тот же момент ему стало страшно. - Отпусти… - Не сейчас. Он толкнул ногой дверь хижины, внося ее внутрь. Он, черномазый ублюдок, сын поварихи и заезжего проходимца, держит на руках самую красивую девушку округа, белую девушку, дочь богача. И более того, он знал, что двадцать минут назад эта девушка стонала от удовольствия, когда он входил в нее. И это воспоминание – Эрнестина Голд, лежащая на спине с полуоткрытым ртом и разметавшимися волосами, сладко стонущая и прерывисто дышащая, - будет всегда самым главным воспоминанием в его жизни. Внутри хижины он почти грубо сбросил ее на узкую койку. Пока он искал дрова и зажигал лампу, девушка лежала, опершись на локти и наблюдая за ним. - Ты похитил меня? Он продолжал разводить огонь. - Меня хватятся… - Твой отец сказал, что не приедет сегодня ночевать. Она знала, что он говорит правду. Доминик сел рядом, положил руку ей на грудь. - Ты позволишь мне? Она знала, что позволит. Знала и то, что он все равно сделает это, даже если она будет сопротивляться. Она уже не чувствовала страха. Только возбуждение, словно внутри разворачивался огромный огненный шар. - Я правда сделал тебе больно? Она резко повернулась. Легкая улыбка заиграла на губах. - Нет, не сделал. Но, по-моему, у меня там…гхм…заноза… - Дай посмотрю. Он повернул ее спиной. Она услышала восхищенный присвист. - Нет здесь занозы. - А что есть? - Заткнись. Нежные губы прошлись по основанию ее спины и продолжили свой путь на вершине округлых ягодиц. - Прекрати! - Заткнись, я сказал. Он придавил ее руками. Улыбаясь, она откинулась назад: губы припухли от поцелуев, волосы облаком вокруг головы, на плече виднелся след зубов Доминика. Самая прекрасная женщина на земле… - Ты похожа на дешевую шлюху, - сказал он. Она улыбнулась еще шире. - А ты – на черномазого ублюдка. - У тебя что, других слов в запасе нет? - Есть. Неблагодарная скотина. - Уже было. Он припал ртом к ее соску, отчего она выгнулась, запустив ногти в его плечи. - Тебе же нравится это? Нравится? - Ничуть… Доминик слегка прикусил ее грудь. Она вскрикнула. - Я заставлю тебя пожалеть… Она обхватила его руками, притягивая к себе, чтобы удобнее было целовать. - Доминик... - Заткнись, - прорычал он. - Ты самый красивый мужчина в мире… Он свирепо впился ртом в ее и без того истерзанные губы. - Заткнись, я сказал. Замолчи. Она покусывала его нижнюю губу. - Целуй меня, целуй крепко-крепко, Доминик. Нежные слова впивались в его сердце. Искушение. Соблазн. Стать не просто грязной скотиной, похотливо берущим юную невинность, стать человеком в ее глазах. Любить ее. - Ты ведь не собираешься влюбиться в меня, Эрнестина? Она смотрела на него затуманенными глазами. - Нет, - тихо сказала она, - я не собираюсь в тебя влюбиться… Не выдержав, он притянул ее к себе, причиняя боль, стискивая, почти насильно заставляя отвечать на его ласки. И чем сильнее разгоралась страсть, тем все более яростным становился их поединок, и не было понятно, кто победитель. И Доминик отчетливо понимал, что ему, одному из немногих, довелось встретить женщину, способную так же загораться огнем, как и он, подходить ему лучше всех остальных, и он не ощущал никакого другого желания, кроме как лежать с ней в постели и ласкать, брать раз за разом. Но самым страшным было не это. Его поразило то чувство, которое он испытывал, погружаясь в тело Тины. Сквозь бешеную ненасытную похоть пробивалось, крепчая с каждым разом, другое, странное и непонятное ощущение. Он начинал испытывать его, как только касался девушки, как только их тела прижимались друг к другу, пытаясь не оставить ни одного сантиметра, и оно достигало апогея в момент, когда он входил в нее. Это было чувство, что только так, в таком положении, находясь в ней, он чуть-чуть приблизился к тому, к чему стремится любой человек на земле – к настоящему счастью. Но как бы тесно не прижимались их тела, удовлетворение не наступало, облегчение не приходило. Делали ли они это медленно и нежно или яростно и больно, легче им не становилось. Весь день, приехав с ярмарки, они ничего не делали, только утоляли бешеную страсть. Не было слов, обсуждений, выпадов друг против друга. Они просыпались, соединенные, и продолжали танец любви до тех пор, пока у них не оставалось сил даже дышать. Доминик не знал, что вообще способен на такое, и уж тем более не встречал женщины, которая могла бы выдержать такой напор. Он брал ее снова и снова, пока их тела не покрылись синяками и засосами, а половые органы саднили от боли. Она стала еще худее, на лице, казалось, остались только глаза, горящие неистовым огнем страсти. Вечером он проснулся и разбудил ее. Она лежала, тяжело дыша, и он видел ее исцарапанные руки и синяки на ее теле. - Тебе нужно помыться и обработать это, - сказал он, легонько касаясь следов, оставленных им же на плечах и груди. – Смотреть страшно. Она улыбнулась. - А на тебе синяки не заметны, да? - Я сейчас пойду за водой, здесь есть бочка. Он встал. - Постой, Дом. Пойдем лучше к источнику. Я хочу мыться вместе с тобой. И снова сердце сжалось. Она говорила с такой беззащитной откровенностью, с таким обнаженным до предела чувством. Вот сейчас унизить ее было бы легче всего. Внутренний голос зашептал, что пора, но Доминик приказал ему заткнуться. Никогда в жизни он не был так счастлив и так несчастен одновременно. Они оделись, он поднял ее на руки. Она обвила его шею, прислонилась головой к груди. Доминик возблагодарил бога за то, что никто не знал про эту хижину в лесу и не смог бы увидеть их. Он шел, неся на руках самое прекрасное существо во Вселенной, и еще не время расставаться. Он еще будет целовать ее губы самыми крепкими и страстными поцелуями, он еще познает сладость прикосновения ее руки, он еще ощутит ее как часть своего тела. Не сегодня наступит возмездие за все его грехи. Он бережно опустил ее в горячий источник, затем разделся сам и скользнул рядом. Тина поплыла на спине, глядя на него сквозь полуопущенные веки. Груди ее дерзко колыхались над поверхностью воды, розовые соски манили. Доминик почувствовал знакомую уже волну возбуждения и порадовался, что вода надежно скрывает его тело. - Иди сюда, Тина, - прорычал он, ненавидя себя за предательскую реакцию тела. Она нежно улыбнулась и подплыла к нему. Встала, так что верхняя часть ее тела оказалась над водой, опустила руки, сдаваясь, ожидая, что он будет делать. Вне себя от желания, Доминик почти грубо схватил кусок мыла и тряпочку и принялся намыливать ее плечи и руки. Но против его воли, пальцы сами больше ласкали, чем мыли. Он не мог не прикасаться к соскам, к нежной шее, к выемке пупка. Он гладил все это упругое скользкое тело, закрыв глаза, чтобы хотя бы не видеть ее. Раздался довольный смешок. - Что это ты глазки прикрыл, Доминик? Не хочешь меня видеть? Он открыл глаза. - Заткнись, кошечка, а то я за себя не ручаюсь. - Хочешь меня? – насмешливо подбоченилась она. Он притянул ее к себе, уперевшись членом ей в живот, заставив вздрогнуть от боли. - А ты как думаешь? Она полузакрыла глаза, полуоткрыла губы, обдавая его теплым дыханием. - Так возьми меня. - Черт тебя дери, Тина, ты ведешь себя как шлюха. Ты посмотри на эти синяки. Еще немного, и мы с тобой умрем от истощения и грязи. И, сам испугавшись своей грубости, он добавил, легонько целуя обиженно надутые губы: - Потерпи, малышка, я не хочу причинять тебе больше боли. Мне страшно глядеть на эти царапины… Она обвила его шею руками. - Ладно, доктор, делайте свое дело. Помыв, он вынес ее на берег, бережно уложил на покрывало. Она лежала, вся дрожа от вечерней прохлады, а может, от его взгляда, которым он пожирал ее совершенное, упругое тело с блестинками капелек воды. Синяки и укусы, оставленные им, уже потемнели. Доминик прошелся ртом по каждому из них, силясь вобрать в себя хотя бы частичку той боли, что он ей причинил. Затем взял пузырек с мазью и стал намазывать. - Что это? – приподнявшись, спросила Тина. - Так приятно холодит. - Это мазь Саванны. Ей передала секрет мать, а той – бабка. Мазь лечит все известные раны, а еще облегчает боль. Чувствуешь? - Да. - А есть ты хочешь? Она покачала головой. - Я ничего не хочу. Это плохо? Он сел рядом, обнаженный и величественный. - Думаю, что нет. Это, наверное, и есть рай – когда ничего не хочешь. - Рай? Это ты – рай…- прошептала она, кладя голову ему на колени. - Нет, ты… Их губы встретились. Доминик понял, что сейчас все повторится, и заставил себя оттолкнуть девушку. Потом вскочил и стал натягивать брюки. - Полежи немного, чтобы мазь впиталась. А потом оденься и жди. - А ты куда? Он не ответил. Бросил на нее взгляд, полный боли и упрямства, и шагнул в чащу. Эрнестина осталась одна. Она легла на спину, чувствуя, как овевает тело прохладный ветерок. Между ног все горело, горели синяки и засосы, и вся кожа, казалось, превратилась в один костер боли, но она никогда не чувствовала себя счастливей. Она лежала на земле и представляла, что лежит в огромном лесу, который заполонил весь мир, и нет городов, откуда могли бы прийти люди, нет войн, президентов, полиции и газет, нет ничего. Есть только она и Доминик Мага во всей вселенной, среди миллионов галактик и звезд, среди слепящей черной бесконечности, среди отчуждения природы и сознания собственной смертности. И нет зимы с ее одиночеством и снегом, нет людей, взглядами способных разбить любую судьбу, нет злобы и горечи. Есть они – два существа, живущие короткий миг и осознающие его скоротечность. И она поняла, что значит смерть, и перестала ее бояться. Смерть – это их губы, их руки, их глаза. Это его шепот и ее стон на рассвете. Это единственная бесконечность, которая дана. Доминик вынырнул из чащи и остановился, глядя на раскинувшееся на траве тело Эрнестины. Она лежала, как Ева в Эдемском саду, обнаженная и прекрасная, не ведающая своей наготы и могущества. Ее глаза были закрыты, а на губах играла улыбка. Он подошел к ней, сел в ногах и благоговейно, едва касаясь, прильнул к ее ногам. - Сегодня отец не случайно будет ночевать в городе, - вдруг сказала она, глядя в вечернее небо, которое отражалось в серых глазах. Доминик резко выпрямился, сел у ее ног. - Что? - Я слышала... Я... к нему приехал один человек... утром... - Подслушивала? - Он поднял угольно-чёрную бровь, но в голосе звучали только угроза и сталь, не насмешка. - Пусть так... - Эрнестина села и принялась одеваться. - Но зато я слышала, что... Они хотят что-то сделать... Они говорили про ферму Локсли. Про двух женщин... Доминик вспомнил худую девушку в ковбойской одежде, которую встретил в городе. Про неё ходили нехорошие слухи, и это никак не вязалось со спокойными умными глазами и достоинством, с которым она разговаривала с ним в переулке. - Ты пойдёшь туда? - Тина бросила одеваться и схватила его за руку. - Я должен. Я не могу позволить ему... им... я обещал... Нельзя допустить, чтобы они это делали! Ты знаешь, что в Теннесси негров уже вешают на деревьях? Тина закрыла глаза, цепляясь за его руки. - Только ты должен обещать мне... Он молчал, и она порывисто обняла его, прижала к себе, приковала тонкими узами слабых белых рук, уткнулась в шею. - Обещай мне! **** И вот они сидели в ее кухне - Эмма, положившая револьверы на стол, бледная, с решительным и сосредоточенным взглядом; нервно кусающая губы Регина, в глазах которой ужас мешался с удивлением, и четверо чёрных, как смоль, мужчин: один - Доминик - сидел напротив Эммы и глухим голосом все говорил и говорил, а трое других настороженно и недоверчиво смотрели на белых женщин, которые пустили их в дом и внимательно слушали предводителя, стараясь не упустить ни одной детали. Доминик рассказал Эмме про то, что они давно ждали случая дать отпор белым мужчинам, которые уже несколько раз налетали на негритянский квартал, и вот случай представился - он не выдал, откуда узнал о предстоящем рейде на ферму Локсли, но Эмма и не настаивала. Она лишь молча выслушала его, а потом обернулась к застывшей в дальнем углу кухни Регине: - Это был Голд, да? Ты же узнала его? Там, в...убежище... Регина вздрогнула, и почему-то Эмма мгновенно вспомнила не страх, который охватил их в подполье, а жаркую волну, пробежавшую по телу при несостоявшемся поцелуе. Не сводя глаз с Эммы, женщина облизнула губы и ответила тихо: - Да, это был он. Доминик перевёл взгляд на Регину. - Они явно что-то искали здесь. Вы знаете, что это было? Регина посмотрела на него так, словно он был ожившей мебелью, которая вдруг стала издавать звуки человеческой речи. Эмма нахмурилась, но Регина уже усилием воли изгнала это выражение из своих глаз и холодно ответила: - Я не знаю, что ему могло здесь понадобиться. Доминик пожал широкими плечами. - В любом случае, они могут вернуться, раз ничего не нашли. Вам бы лучше быть начеку, миссис Локсли, мисс... Эмма махнула рукой. - Я Свон. Да у нас тут каждый день гости, как я погляжу. Просто мёдом будто намазано. Пора вообще убираться с этой фермы! Регина хотела что-то сказать, гневно подавшись из своего угла, но тут Доминик поднялся из-за стола и натянул шляпу, делая знак остальным. - Мы должны уходить. Если нас увидят, то повесят на площади всех четверых. И вам я советую быть осторожнее. Мы не всегда будем рядом. Эмма тоже поднялась и смотрела, как они уходят, а потом вышла во двор, чтобы проводить их. Доминик взобрался на лошадь, с ним сел парень по имени Обедайя, а остальные двое уместились на втором коне. Видимо, в целях маскировки седла и грива лошадей были увешаны ветками. - Спасибо, - сказала Эмма, когда мужчины уже выезжали из ворот. Доминик молча прикоснулся к шляпе, и все четверо растворились в темноте, а вскоре стих и приглушённый топот копыт. Эмма молча стояла, глядя им вслед, а потом перевела взгляд на истоптанную грязную траву. Уже наступало утро, край неба посветлел, выпала роса, и предметы стали проявляться в темноте - так на белой бумаге проступает скрытый рисунок, являя свои невидимые до того очертания. Было свежо. Регина, обхватившая себя руками, дрожа от утренней сырости, вышла на крыльцо и остановилась позади. - А теперь, - Эмма обернулась. - Рассказывай, что Голду здесь было нужно.