По ту сторону двери

— Что? Что ты сказала?! — Регина, совершенно не думая о том, что делает, вдруг потянулась и крепко схватила Эмму за руку. Та дёрнулась и ошарашенно посмотрела на тонкие пальцы, вцепившиеся ей в запястье, но отнимать руку не спешила. — Ты чего? — Ты… знаешь? В голосе Регины не было теплоты — одна сталь, а еще — удивление, шок, растерянность. На секунду Эмма даже испугалась — таким огнём горели ее глаза — будто их подсвечивали изнутри. Девушка кивнула. — Почему тебя это удивляет? — Как почему? Я годами искала разгадку! Перебрала все возможные варианты! А ты вот так просто решила ее? Ни с того, ни с сего? Эмма подняла светлую бровь, и на ее лице промелькнуло выражение, которого Регина прежде никогда не видела. Это было что-то вроде необидного, но ощутимо царапнувшего сарказма. — Да, решила. Она пожала плечами, поёжилась, усаживаясь поудобнее. — И? Ты скажешь мне, о чем там говорится? Поскольку Эмма довольно долго молчала, глядя не в лицо Регины, а на их соприкасающиеся руки, та истолковала этот взгляд по-своему. Убрала ладонь, заметив красные следы на светлой коже, и выпрямилась, продолжая сверлить тяжелым взглядом отрешенное лицо девушки. — Скажу? — Наконец подняла голову Эмма, словно очнувшаяся от оцепенения и не понимавшая, о чем ее спрашивают. — Ты должна сказать мне! — Регина была в ярости. Она не понимала, что происходит, и девушка, похоже, никак не собиралась облегчать ей участь, продолжая вести себя странно и непредсказуемо. Эмма потянулась и палкой поворошила вспыхнувшие красным угли в костре. — Я не уверена, что права. Но я думаю, что знаю ответ. Так что… Ты должна помочь мне убедиться. Расскажи-ка все, что ты знаешь об этой загадке. Регина почувствовала, как в груди распадается сжимающий ее обруч и дышать становится легче. Она взглянула на свои руки — те заметно дрожали. И внутри все дрожало. Столько лет она мучилась, пытаясь понять хитросплетения отцовского замысла, и вот — когда надежды уже не осталось — появляется эта странная девушка, вся сотканная из разных «не»: необычная, нерациональная, неприветливая, неженственная и неосторожная. И что же выходит? Откуда Эмма может знать отгадку той задачи, что ставила ее в тупик много лет? Регина выросла в библиотеке отца — в огромной комнате, уставленной шкафами, в которой пахло кожей, и бумагой, и неуловимым запахом древности: Генри Миллс обожал старинные книги. Большую часть из того, что он годами выписывал из Европы, Регина впоследствии продала: даже в таком городке, как Брассфилд, находились ценители старинных изданий, и были ещё перекупщики — они брали книги, чтобы перепродать их тем, кто мог заплатить больше. И Регина с болью в сердце отдавала драгоценные тома, превращавшиеся в доллары, которые обеспечивали их с Порцией скудным пропитанием. За годы своего заточения она успела перечитать почти все книги, кроме тех, что были на греческом — отец настаивал, чтобы Регина учила его, как и латынь, но после его смерти никто не мог бы заставить ее спрягать латинские глаголы и исписывать тетрадки словами audio, audīvi, audītum, audīre*. Но все равно — уж она-то могла разгадать послание, в котором был зашифрован «достойный соперник сына грома». Она, а не Эмма, которая говорила, что не умеет даже читать! Сама идея, что отец зашифровал в загадке именно местонахождение золота, пришла ей в голову не сразу. Это произошло вскоре после ее пятнадцатого дня рождения, когда, перебирая отцовские бумаги (многое из того, что он написал, украли те, кто громил дом той ночью), она обнаружила дневник, точнее, даже не дневник, а старый папин гроссбух, в который он прилежно вписывал расход и приход, суммы от сделок и другую дребедень, которую Регина разгадать не смогла. Гроссбух пестрел названиями шахт, в которые отец вложил столько сил — большая их часть отошла городу (на самом деле, Голду, потому что по законам тех лет шахты после смерти владельца становились собственностью города, если ими некому было управлять, а Голд очень быстро перекупил их), именами управляющих, в том числе и Спенсера, различными малопонятными знаками и прочей писаниной. Но было в этом гроссбухе и кое-что интересное. На полях одной из страниц Регина заметила интересную запись, сделанную на индейском языке. Она плохо его понимала, но отец часто брал ее с собой в резервации, и Регина смогла разобрать знакомое название Papotkve (Облако). Так индейцы называли место, в котором жили — резервация не была законной, но местные жители много лет терпели соседство небольшого племени. Много позже Робин, рассуждавший о золоте, предположил в разговоре с Региной, что у индейцев оно было и они платили верхушке города за то, что те прикрывали глаза на их стоянку в лесу. И ещё много позже Регине пришло в голову, что та трагедия, которая случилась в ее доме, вовсе не была связана с убийством нескольких индейцев и бойней у реки. Вероятно, кто-то прознал о золоте и решил прикарманить его. А убийство было лишь поводом. Набрать кучку пьяных бандитов и заплатить им за кровавую баню не было очень уж сложной задачей для человека с деньгами. Саму фразу на индейском Регина не разобрала. Она попыталась найти словарь (отец составлял его вручную, ориентируясь на местное наречие), но записи пропали. Зато позднее она обнаружила ещё одну пометку на полях, сделанную на этот раз по-английски. Думал о giiweniibin, нужно собрать урожай, который я посеял на чёрные годы. Загвоздка была в том, что слово giiweniibin было ей хорошо известно — так отец часто называл ее в разговоре и так представлял индейцам, когда они вдвоём приезжали в резервацию. «Это моя Оgimaakwe (индейск. «королева»), моя Регина, Giiweniibin (индейск. «вторая половина лета»), говорил он. Значит, он имел в виду некий урожай, который посеял для неё, и что бы это могло быть? После этой фразы, датированная июлем 1849 года, а значит, незадолго до убийства, стояла пометка: «bikwak animikiikaa 1849», и уж это Регина понять никак не могла. Но она хорошо знала, что отец мог спрятать золото и зашифровать его расположение, не зря же он отдал ей карту — просто понимал, что одиннадцатилетний ребёнок не будет в состоянии ни найти, ни распорядиться богатством, а если и найдёт, то вряд ли проживет слишком долго — слишком много стервятников кружились над их головами. Он не мог предвидеть и ее слабости. Того, что она, потратив годы на разгадку его замысла, вместо того, чтобы пойти дальше, продаст по выгодной цене сначала почти все его земли, а потом и себя — и попытается забыть о золоте, с помощью которого все это можно было бы предотвратить. Но до этого оставалось ещё долгих семь лет, и для одинокой девочки не нашлось лучшего занятия, чем пытаться найти решение задачи, которое могло принести ей столь многое. Регина вспомнила, как она долгими тоскливыми вечерами штудировала Библию, пытаясь отыскать что-то связанное с сыном грома. Почему-то первой версией, пришедшей ей в голову, был именно Иисус, как и предположила Эмма в лесу. Иисус — чем не Небесный сын? Но оставались ещё гром, сын грома, соперник, вера, надежда и любовь? Возможно, это некое место из Библии, глава или указание на географическое наименование? На книжных полках обнаружилась только одна — Библия короля Якова*. И Регина добросовестно читала ее, порой заглядывая в словарь в поисках непонятных слов и пытаясь найти что-то про гром, небо и соперника. Но дело двигалось туго, и случалось, что юная Регина, отчаявшись, надолго оставляла свои попытки разгадать отцовскую шараду, и тогда Библия возвращалась на место, а записи Регины пылились на столе в кабинете отца. Потом наступал какой-нибудь день, и ее опять охватывала лихорадка поисков — подобная той, которую испытывал Робин, узнав о карте, и она хватала яблоко, перо и чернильницу и неслась в библиотеку, где доставала с полки тяжёлый том и снова принималась за чтение, улёгшись с книгой прямо на пол, кусая во время чтения нижнюю губу и периодически сдувая непокорную прядь волос со лба. Порция, навсегда оглушенная внезапной гибелью хозяев и свалившейся на неё ответственностью за жизнь юной мисс Миллс, смотрела на все это сквозь пальцы. Она давно утратила способность думать о чем-либо, кроме хлеба насущного, и, заметив, что ее любимица подолгу пропадает в библиотеке, покорно приносила Регине еду, которую та с презрением отвергала, потому что была поглощена чтением так, как может быть поглощено только очень юное существо, запертое, против его воли, в комнату, откуда он не может видеть мир, и единственным доступным ему окном в этот мир становятся книги. Она могла целыми днями сидеть, вгрызаясь в старинные, полные сакрального смысла, слова, благоговея от недоступного ей величия человеческой мысли, пытаясь постичь их значение и теряясь от недостатка жизненного и лексического опыта. Но мало-помалу, мелкими шажками, ее поиски продвигались вперед. И первой ее находкой в Библии оказался Иоанн Богослов (она начала читать с конца, потому что апокалипсис был интереснее, чем бесконечные описания израилевых родов). «Иакова Зеведеева и Иоанна, брата Иакова, нарекши им имена Воанергес, то есть «сыны громовы» Итак, «сын грома» — это Иоанн. Но кем мог быть его соперник? Регина добросовестно прочитала все Откровение, но ничего касающегося противника или пещеры не нашла. Может быть, имелось в виду Евангелие от Иоанна? Но там не было 28-й главы. У Матфея была 28-я, но в ней говорилось лишь: «И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам, и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали». Ничего конкретного эта информация не дала. Тогда Регина попробовала просмотреть все остальные цифры — их было множество, но они ничего не значили, и каждый раз она натыкалась на бессмысленные с ее точки зрения слова и фразы, не говорящие ровным счетом ничего дельного. Да и порядок цифр смущал: 28-17-12-57-13-89-23-109-35-160-45 В Библии не было стихов с номером 160, да и закономерности в этой последовательности Регина уловить не могла. Отец познакомил ее с начатками математики и геометрии, но в пятнадцать лет большая часть этих знаний уже потерялась в скудном и однообразном жизненном опыте, потому что образование юной Регины теперь было делом ее собственных рук. Она читала то, что ей нравилось, и учебники явно не входили в число ее любимых книг. А любимыми были романы (в том числе те, которые отец бы не одобрил, навроде Сатирикона) или географические атласы, а еще карты и рисунки диковинных мест, которые Регина никогда не видела и могла о них лишь мечтать. Все эти события и мысли давно прошедших лет она довольно сбивчиво изложила теперь Эмме Свон, которая внимательно ее выслушала и понимающе кивнула: — Когда ты спросила меня в лесу о небесном сыне, мне пришла в голову ещё одна мысль. Есть такая книга пророка Иезекииля, которому тоже слышался гром. И сам Иезекииль подходит под это описание. Очень даже подходит. Регина с изумлением взглянула на неё. — Откуда ты это знаешь? — А почему бы мне не знать? Я хоть и деревенщина, но с Библией знакома. Почему ты думаешь, что я не могу быть дочерью священника, который палкой заставлял меня учить наизусть 1-е послание Коринфянам, а когда понял, что я одеваюсь в мужскую одежду и тискаю девчонок, объявил исчадием ада и выгнал из дома? В голосе ее явно смешивались сарказм и какая-то новая, непонятная пока Регине интонация. Что это было? Неужели нотки высокомерия? О да. Возможно, даже с оттенком превосходства. И было ещё кое-что. Регина знала — Эмма лгала об отце-священнике. Но откуда она это знает и почему, было абсолютно непонятно. Более того, Регине казалось, что после того, как они перешли все черты и стали близки друг другу настолько, насколько могут быть близки две женщины, между ними сразу же началась игра, сменившая прежнюю игру намеков, колких замечаний и завуалированных желаний. Теперь желание было признано, взвешено, и ставки повысились. Эмма будто знала, что думает и чувствует Регина, и так же точно Регина знала, что думает и чувствует Эмма. Но это метафизическое знание не отменяло того, что обе были людьми, и вопрос о превосходстве и силе все равно стоял между ними незримо, как фигура рока, подстерегающего любого человека на его жизненном пути. Знать такое и чувствовать это в себе было одновременно страшно и странно. Регина ещё не поняла сама, как ей относиться к этому, и она подозревала, что Эмма тоже. Отсюда ее бегство, ее сарказм, ее напряженное лицо, ее нежелание говорить о разгадке… Но вместе с тем в Регине жило крепкое и абсолютно нелогичное сознание того, что они как-то связаны — и уже ничто не сможет разрушить эту связь, будто бы в тот момент, когда шляпа упала с головы молодого ковбоя и из-под неё выкатилась на спину тугая золотистая коса, а глаза их встретились, произошло что-то необычное, протянулась некая нить, разорвать которую не в силах даже они сами. — Да, эту книгу я тоже читала. Там под номером 28 шло пророчество о неком царе Тирском, который был богат и корыстен… И бог наказал его за властолюбие и жадность… Глаза Эммы сверкнули в полумраке. — Голд? Регина кивнула, изогнув губы в горькой усмешке. — Мне тоже пришло это в голову. Правда, уже после того, как я стала его любовницей. Но мой отец не смог бы так со мной поступить — зашифровать в послании имя человека, который потом купит его дочь. В голосе не было боли — только констатация факта. Эмма сочла, что это хороший знак. — Да, не мог бы… — задумчиво подтвердила она. — Впрочем… Они помолчали: Регина смотрела в темноту, а Эмма, склонившись, чертила в пыли какие-то знаки. — В общем, в Библии я не нашла ничего толкового, — продолжала Регина, встряхивая головой. — И тогда я стала думать о смысле самих стихов. Может быть, Небесные сыны — это Иисус, Будда и Магомет? Три представителя великих религий… Их тоже можно назвать так. Чем не небесные сыны? Но тогда при чем тут пещера и все прочее? Я перебрала все возможные варианты. Почему-то изначально мне казалось, что в послании зашифрован человек. Достойный соперник… И я думала — китайский император? Иисус? А может, это сам Люцифер? Но какая пещера и почему бог — чёрный? — Поблизости от Брассфилда есть пещеры? — Конечно, есть. Но большинство из них непроходимы, либо слишком малы, либо находятся далеко в горах. Есть ещё Мамонтова пещера, но она далеко от Брассфилда. Робин, кстати, тоже думал, что золото в пещере. — А что там на карте? Ты мне так и не сказала. Регина провела рукой по лбу. — Карта странная. Она изображает не местность, а что-то вроде… то есть это местность, и там есть горы, и реки, и дороги, но что-то в них неправильное. — Что ты имеешь в виду? Регина нахмурилась и покачала головой. — Не могу объяснить. Я столько лет смотрела на неё и пыталась это понять, что уже не могу вспомнить, что именно было неправильно. — Какие названия были на карте? — Понимаешь, там были Аппалачи, Брассфилд и какие-то цифры, но не было ни крестика, которым обычно обозначают клад, ничего подобного. И большинство названий были индейскими. Знаки, слова… я что могла, объяснила Робину, и он стал объезжать округу. Он решил, что клад находится там, где появлялся значок «две скрещенные стрелы». Там было много таких знаков. В разных местах. Но две скрещённые стрелы, насколько я понимаю теперь — это просто знак враждебности к индейцам со стороны белых. Или наоборот. — Ты проделала большую работу, — задумчиво сказала Эмма, глядя на огонь. Регину эта фраза отчего-то моментально привела в состояние бешенства. — Я очень благодарна за твой комплимент, — обманчиво вежливым тоном начала она. — Но я предпочла бы, чтобы ты все-таки сказала мне, что думаешь, а то я уже нахожусь на грани безумия. Слышать от неё такое было странно и приятно. И Эмма не испугалась ни на йоту. Светлое и сладостное чувство пронзило ее. Она взялась рукой за подбородок и весело улыбнулась. — Ты изначально пошла не по тому пути. Регина уперлась кулаками в пол по обе стороны от своих поджатых ног. Ее потряхивало. — Но в этом нет твоей вины. Загадка сложная, это правда. Я бы ни за что не догадалась… — Слушай, — со злостью начала Регина и не успела договорить, как Эмма небрежно перебила ее:  — С чего ты взяла, что речь идёт о мужчине? Повисла тишина. Лицо Регины выражало крайнее недоумение. — Что? — Почему ты думаешь, что достойный соперник — это мужчина? — Эмма мягко улыбнулась, и лицо ее вдруг осветилось каким-то внутренним светом. Регина продолжала угрюмо молчать. — Ты знаешь, что такое по латыни aemulus? — Нет, — проговорила женщина растерянно. — Это значит «достойный соперник». А знаешь, какое имя образовано от латинского aemulus? И, поскольку Регина потрясённо кусала нижнюю губу, не в силах ничего ответить, Эмма с легкой усмешкой продолжала: — Назовёшь мне его, женщина с фермы? Или мне это сделать, а заодно объяснить, откуда я это знаю? Ошеломлённое выражение на лице Регины сменилось пониманием, а затем опять вернулось удивление: сейчас по лицу ее можно было читать, как по книге. — Эмма? Это имя — Эмма? Твоё имя? — Но мое имя — лишь производное от основного, его вариация, — Эмма скрестила руки на груди. — А знаешь, какое имя первым образовано от aemulus? Регина кивнула, не сводя с неё расширенных глаз. — Наверное… это… Эмили? — Да. Эмили. Но это только половина загадки. Есть ещё сын грома. Ты пока не догадалась? Регина медленно покачала головой. Она была настолько потрясена тем, что слетало сейчас с уст девушки, которая ещё недавно казалась ей пришедшей откуда-то с самого дна, с другой планеты, где чувства примитивны, а знание служит лишь поводом для насмешек, что в голове у неё крутились абсолютно хаотичные мысли, и среди них не было ни одной стоящей. Она потрясла головой. — Небесные сыны — это не боги настоящего, не Иисус или Магомет, это боги прошлого. Богом неба у древних греков был Уран. У Урана были дети, рождённые из его семени и крови («дьяволово семя») — это были циклопы, и они носили имена: Арг (Сияющий), Стероп — Сверкающий. А третьего… Эмма сделала многозначительную паузу. — Третьего звали Бронт. И переводится это как Громовой. С греческого. — Сын грома… — прошептала Регина с почти благоговейным ужасом. — Откуда, черт возьми, ты это все знаешь? Эмма возбужденно махнула рукой. — Сейчас важно не это. Важно то, что это даёт нам имя. И имя это должно быть тебе известно, раз твой отец собрал такую библиотеку в Брассфилде, штат Кентукки. Регина потрясенно качала головой, не веря своим ушам. — Ты знаешь это имя? — Спросила Эмма с той же кривой усмешкой. — Эмили Бронте. Кто бы мог подумать… Свон с благодарностью и уважением кивнула. — Да. И я думаю, что книга, которую имел в виду твой отец — это «Грозовой перевал». А цифры, которые идут внизу — это номера страниц и строк. В этой книге — разгадка местоположения золота. Если такая книга действительно была у вас в библиотеке. Регина смятенно запустила обе руки в темные кудри и уткнулась взглядом в пол. Затем подняла голову и посмотрела на безмятежное лицо Эммы. Казалось, она была в ужасе. — Откуда? Это было единственное, что она смогла выдавить. — Откуда? Эмма устало усмехнулась и тут же стала серьезной. Черты ее лица в полумраке казались более четкими, рублеными, словно за несколько минут разговора она постарела лет на десять. — Я не хотела тебе говорить. Я никому не говорила. Помнишь, я рассказывала, что убежала из дома в пятнадцать лет? Но ведь я не говорила тебе, что это был за дом. — Не говорила. Эмма тяжело вздохнула, будто сдаваясь. — Ты знаешь, кто такой Леопольд фон Риттер? Регина недоуменно покачала головой. — Нет. — Это немецкий барон, который приехал в Виргинию и воевал в Англо-американской войне. Он был исследователем и путешественником. Прошёл пешком через Голубой хребет со своими единомышленниками. Собирал редкие виды цветов, и один даже назван в его честь. Написал книгу по ботанике. В 1830 году открыл ветку железной дороги до Балтимора. Одна у него была беда… Эмма горько усмехнулась, переводя дыхание. В глазах ее мелькнула тоска. — У него не было сына. Он так мечтал о сыне, а у него была лишь одна дочь… И столько невысказанного таилось за этими произнесенными с притворной легкостью словами, что Регина не удержалась от подавленного вздоха. Боль Эммы словно струилась из ее губ и глаз, и этой боли было слишком много. — Мое настоящее имя — не Свон, — сказала девушка, глядя в темноту за пределами пещеры. — Меня зовут Эмма фон Риттер. — Так значит… значит, ты умеешь читать? Это был глупый вопрос, но он вырвался прежде, чем Регина успела подумать — настолько она была ошарашена тем, что услышала. Эмма тихонько засмеялась. — Я умею читать, да. Я получила хорошее образование для девушки. Получала, то есть… До того момента, как сбежала… — А почему ты сбежала? Эмма пожала плечами, и лицо ее скривилось, будто ей было больно. — Когда отец отчаялся иметь сына, он начал учить меня тому, что знал. Брал с собой в исследовательские поездки и рассказывал все то, что рассказывал бы сыну. Как объезжать мустангов и ездить на них, как устанавливать лагерь, плести веревки и все такое. Но потом, когда он спохватился, что мне уже тринадцать, а я все ещё бегаю с мальчишками и лазаю по деревьям, он начал пытаться сделать из меня девочку — нанял гувернантку, принялся ругать за одежду, лишать прогулок, заставлять носить кринолины и так далее… А я уже не могла… Я всегда чувствовала, что я не такая, как все. А потом случилась та история с Лиззи… Элизабет МакАртур, дочь соседнего помещика. Это с ней я подолгу целовалась на чердаке, пока однажды нас не застукали… Регина кивнула, прикрывая глаза. — Я поняла. Теперь я поняла… И наступила тишина. Регина изучала лицо девушки, которая все так же, отрешенно и спокойно всматривалась в темноту, и отчего-то не могла отвести от неё взгляда. Так значит, вот оно как. Эмма фон Риттер добровольно сбежала из дома и обрекла себя на жизнь, полную лишений, отреклась от отца, который мог дать ей богатство и безбедную жизнь, стала отщепенцем и изгоем, выносила издевки и побои, хотя могла бы нежиться на шелковых простынях и есть устриц, запивая их шампанским. Что же это был за дом или что же творилось в душе у этой девочки, дочери барона, если она решилась на такое? — Не могу поверить, что ты это сделала… Это было больно слышать. И губы Эммы вдруг дрогнули, когда она открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, дыхание сорвалось, но в этот момент Регина неожиданно встала, подошла к ней, наклонилась и поцеловала ее. Поначалу Эмма опешила, но прикосновение губ было таким осторожным, руки Регины обхватывали ее щеки, язык нежно проник в рот, лаская неспешно и томно, разжигая пожар внутри, в груди и дальше, во всем теле, и все мысли о золоте, и об отце, и о прошлом вдруг улетучились из головы Свон, и она со стоном подалась вперёд и вверх, обхватывая бёдра Регины и притягивая ее к себе на колени. Разве может быть неправильным это, когда ее тело так удобно помещается на коленях, ее губы так идеально сочетаются с твоими и делают именно то, что возбуждает все больше и больше? Разве этот жадный поцелуй, от которого кружится голова, может быть греховным и постыдным? И Эмма, задыхаясь, целовала, прижимала к себе Регину, кладя пальцы на лопатки, а потом оторвалась от ее губ почти с рыданием, обхватила это хрупкое тёплое тело, прижалась лбом к лбу Регины, тяжело дыша, покачиваясь, успокаивая ее и себя, замирая, — а потом все началось заново. Когда, наконец, силы кончились, Эмма в смятении отстранилась и затуманенными глазами поймала взгляд улыбающейся чему-то Регины. Та задумчиво перебирала ее волосы на затылке, посылая сладкие токи по всему телу. Такая открытая, податливая, губы припухли от поцелуев, глаза блестят… Эмма понимала, что ей надо бежать, но бежать было некуда — везде теперь была только Регина. — Почему ты это сделала? — Дрожа, спросила Эмма, прикрывая глаза от удовольствия и безотчетно выгибая спину в ответ на ласку. — Просто… Знаешь, ты удивительный человек, — Регина усмехнулась и легонько провела пальцами по ее губам. — Мне захотелось поцеловать тебя и все. А вот ты слишком много думаешь… Я только теперь это поняла. — Но ведь я… — Эмма подавленно опустила глаза. — Я вела себя как последняя идиотка эти три дня. Я уходила в горы и бродила там… А ты… оставалась тут одна… И я видела, что ты расстроена. Регина молча и очень серьёзно изучала ее лицо. В ее глазах было очень много печали, но ещё больше — нежности и тепла. Потом она легонько отвела волосы со лба Эммы, разгладила скорбные складки на гладкой коже. — Расстроена? Я места себе не находила. Есть не могла… Эмма вскинула глаза, и в них было столько чистой и незамутненной боли, смешанной с искренним сожалением, что Регине захотелось зажмуриться. Так понимать другого — это слишком. Сердце у неё колотилось как сумасшедшее. Но она заставила себя легкомысленно пожать плечами и сказать с игривой улыбкой, скрывая серьезность своих чувств: — Я не знаю, почему, но я понимаю, зачем ты это делаешь. Более того, я даже не думала, что могу это понимать и вообще, что буду испытывать такие эмоции. Я будто знаю все, даже не спрашивая тебя. Когда ты лжёшь и когда говоришь правду. И ещё… Она смотрела на Эмму очень прямо и очень спокойно: — Мне кажется, куда бы ты ни пошла, ты всегда будешь идти только ко мне… Этого Эмма уже не могла вынести. С глухим стоном она притянула ее к себе, целуя и шепча что-то между поцелуями. Регина жадно отвечала ей, зарываясь пальцами в спутанные светлые пряди. — Ты знаешь, как переводится с немецкого Риттер? — Вдруг спросила Эмма, когда поцелуй закончился. В ушах у неё шумело. — Нет, — Регина рассмеялась, и этот непринужденный смех легкой птицей отразился от сводов пещеры и от Эмминого сердца. — Это же ты оказалась знатоком языков, вот и скажи мне. Эмма широко улыбнулась, и лишь легкая тень в глазах выдавала ее истинные чувства, когда она невесомым поцелуем коснулась губ Регины. — Это переводится как «рыцарь»… Регина понимающе кивнула. — Да, это больше подходит тебе, чем «лебедь». Мой светлый рыцарь… Внутри неё росло какое-то странное чувство. Она не понимала, почему, но стена, которая незримо присутствовала между ними даже после занятия любовью на лугу, вдруг пропала вовсе, и это было связано не с тем, что Эмма сказала ей об отце или золоте, а с тем, что она ответила на поцелуй и с тем, как она на него ответила, и вдруг Регина поняла, что нужно делать, когда Свон будет сидеть с хмурым видом и дуться на что-то непонятное или уходить в себя, делая вид, что ей все равно. Это было новое ощущение, необычайно светлое и причудливое — соблазнять не мужчину, которого ты не хочешь, а просто преследуешь какие-то корыстные цели, а женщину, свою женщину, которую желаешь до боли внизу живота, до стиснутых зубов, до огня в груди… Соблазнять и знать, что ты получишь в ответ гораздо больше, чем смогла отдать… — Хочешь спать? — Эмма лениво и ласково улыбалась ей из-под полуопущенных век, и от этой улыбки внутри Регины словно разворачивался огромный экзотический тёплый цветок. Глаза Эммы были похожи на море перед штормом — и от этого взгляда Регине становилось жарко. Не сводя с неё тёмных, огромных глаз, Регина взяла руку Эммы и положила себе на грудь. Потом наклонилась и прошептала, обжигая дыханием, с невероятной нежностью и болью: — Тебя хочу.