По ту сторону двери

Эрнестину Голд отправил домой, потому что Робин Локсли был совершенно невменяем. Его с трудом удалось успокоить. Шерифу пришлось налить ему добрую порцию бурбона, а затем ещё одну, прежде чем мужчина пришёл в себя, а его взгляд хоть немного прояснился. Пока Робин маленькими глотками пил бурбон, продолжая что-то бормотать себе под нос, Голд, стоявший у окна с сигарой, украдкой осмотрел его: видно было, что за месяц отсутствия мужчина повидал многое. Его одежда истрепалась от ветра и колючих ветвей кустарника, сапоги прохудились, лицо покрылось загаром и обветрилось, руки были исцарапаны, в кожу ладоней въелась несмываемая грязь. Но главное - он похудел, казалось, фунтов на пятьдесят. Было просто странно, что человек способен так опуститься всего за тридцать дней, и Голд поймал себя на мысли, что золота бравый вояка, конечно, не нашёл. - Итак, Робин, - спокойно начал он, когда Локсли немного расслабился и взгляд его перестал быть безумным. - Расскажите, что случилось. - Вы видели? - Воскликнул Робин, опять приходя в неистовство и ударяя рукой по столу. - Моя ферма! Она полностью сгорела! Жена пропала! Никаких следов! Что здесь, черт возьми, произошло? - Мистер Локсли, - встрял Бут, но Голд остановил его одним лишь движением бровей. Он деликатно отстранил шерифа, подошёл и положил руку Робину на плечо. - Думаю, мы со всем разберемся. И никто, я надеюсь, не будет возражать, если я приглашу мистера Локсли погостить у себя, раз с его домом случилось несчастье. Да, Бут? У меня отличный дом, и в нем много места. Кроме нас с дочерью там никто не живет, и вам будет очень удобно, Робин. Потрясённый взгляд Августа, брошенный в его сторону, он проигнорировал. - Это было бы... - Робин посмотрел на Голда снизу вверх, и в его воспалённых глазах читались благодарность и недоверие, смешанные с уже знакомым Буту чувством благоговения. Он часто замечал это выражение у людей, общавшихся с Голдом, и подозревал, что и сам смотрит на мужчину похоже. - Это было бы здорово, я потерял почти все, а денег у меня нет. Но разве... разве я не должен написать какое-нибудь заявление или что-то вроде того? - Он поднялся, взял свою обтрепанную шляпу и медленно вопрошающе перевёл взгляд на шерифа. Голд покровительственно похлопал его по плечу. - Это не ваша забота, Робин. Мы обо всем позаботимся. Вот шериф займётся этим, правда? Бут угрюмо кивнул, исподлобья глядя на мэра. Голд растянул губы в улыбке и повёл Робина к выходу. - Мистер Голд, а как же...? - Бут повёл рукой на коридор, где темнела камера Доминика. - Что делать с заключённым? - Завтра, с этим мы разберёмся завтра. Понял? И усиль-ка охрану. Идемте же, Робин. Вы очень устали, верно. Я расскажу вам все по дороге. Бут, я могу взять твою лошадь? Если бы Робин был не так ошарашен, зол и убит горем, он бы обратил внимание на странные полунамеки и слишком близкое знакомство шерифа и мэра города. Он бы задумался и о том, почему мэр, стоявший намного выше него по общественному положению, приглашает его к себе в дом и приветливо похлопывает по плечу. Но он так устал, его измучила дорога, он надеялся увидеть Регину, вдохнуть ее запах, уткнуться в неё, обнять, а вместо этого, поднявшись на пригорок, он увидел на месте своего чудесного дома чёрное пожарище: груду досок, торчащую печную трубу, обгорелые останки сарая, выжженную землю. Издав крик ярости, он пришпорил и без того сдыхающего коня, перескочил через изгородь, ринулся прямо в чёрные, нестерпимо воняющие руины. Не было ничего. Он нашёл посуду, обгоревшие книги, остовы кроватей. Следов людей не оказалось. По огороду, отчаянно пища, лазал полосатый котёнок. Робин поднял его, осмотрел - тощий, глаза гноятся - и отшвырнул мяукающий комочек в сторону. Но где Регина и Эмма? Что могло произойти? Случайный пожар? Или поджог? Ему в голову пришло, что, возможно, к этому причастен его отъезд. Правда, он был осторожен, и никто, кроме него и Регины, о золоте не знал. О золоте... Робин гневно сплюнул себе под ноги. Никакого золота и нет. Старый дурак водил их с Региной за нос много лет. Обманул свою дочь, а заодно и его, заставив думать, что зарыл где-то сокровища. Только никаких сокровищ в помине не было. Стоя на огороде, Робин достал из кармана карту. Порыжевшая и обтрепанная, долгие годы она была его единственной надеждой разбогатеть. Даже на войне он помнил о ней. На привалах солдаты доставали фотографии своих возлюбленных и жён, а Робин - карту. Он уходил в лес и смотрел на неё в сотый, в тысячный раз, но понять так и не смог. Все эти линии и черточки были на первый взгляд просты, и названия тоже казались знакомыми, но, приезжая на обозначенные места, он обнаруживал совершенно другое. Например, эта дорога... она была на карте, но не существовала в реальности. То же было и с озерами, и с реками, и с горами... Робин не понимал, как такое возможно. Потом ему пришло в голову, что старик, скорее всего, был безумен, ведь не зря он столько якшался с индейцами. Вероятно, перед кончиной, предчувствуя свой смертный час, он совсем спятил и дал дочери какую-то нарисованную в воспалённом воображении карту, на которой были обозначены не реальные дороги, а фантастические, изобретенные фантазией сумасшедщего старика. Но в глубине души, где-то под слоем аргументов и разумных доводов, Робин все равно верил в существование золота. Он так и не смог убить в себе эту веру. Он смотрел на тонкие изящные кисти жены, на ее аристократичные манеры, на книги, которые она привезла с собой: некоторые были в дорогих переплетах; он вспоминал обветшалый дом у реки, где все ещё дышало былым богатством, и все равно верил. И теперь, стоя на развалинах собственного дома, он держал в руках погубившую его карту и хотел швырнуть ее в кучу дымящихся головешек. Хотел - и не швырнул. Привычка ощущать ее в кармане куртки оказалась сильнее его. К тому же оставались ещё главные вопросы: где Регина и Эмма? Имеют ли они какое-то отношение к пожару на ферме? Живы ли они, в конце концов? Все эти вопросы он задал Голду, когда они спокойной рысью ехали по полю, направляясь к белевшему вдалеке огромному особняку мэра, обрамлённому купой деревьев. Голд довольно долго молчал, будто задумался, затем взглянул на своего спутника и сказал очень тихо, так, что Робину пришлось нагнуться, чтобы услышать его, и даже переспросить. - Тяжело говорить такое мужу... - Что? О чем вы говорите? Голд поправил шляпу, из-под которой выбивались на шею длинные пряди седых волос. - Видите ли... Вашей ошибкой было не только то, что вы оставили жену, но и то, что привезли сюда эту... Он поморщился, будто не находя нужного слова. Робин непонимающе смотрел на него. - Эту девушку... - Эмму? Она мой друг! - Робин начал было возражать, но Голд остановил его властным движением руки. - Вы не знаете, кто она такая. Я сразу понял, что эта, с вашего позволения, якобы девушка - особа опасная и странная... - Я не понимаю, - растерянно сказал Робин, утирая пот со лба. Голд кивнул. - Вот именно. Вы не понимаете. А вы знали, что она... как бы это сказать... содомитка? - Что? Кто? Робин нахмурился. - Да, - продолжал Голд с горечью. - Я знаю, тяжело такое слышать о человеке, который был вам близок. Но не может быть, чтобы вы не подозревали. Ведь, если я не ошибаюсь, вы прошли с ней всю войну? Локсли растерянно кивнул. - Да. - Неужели вы не видели? Не замечали ее склонности... к половым извращениям...? Он не видел. Более того, ему это и в голову не пришло бы. Он так привык защищать Эмму от нападок пьяных солдат, от приставаний ротных командиров и попыток изнасилования, что не задумывался о том, какие-то мысли по этому поводу бродили в голове самой Эммы. Он подумал о том, что никогда не видел в глазах девушки интереса ни к одному мужчине, хотя в годы войны они встречали многих бравых и благородных солдат, проявлявших к ней внимание. - Какие у вас доказательства? - Пробормотал он. Голд хмыкнул, глядя исподлобья. - Весомые, мистер Локсли. Есть свидетели, и, если хотите, я познакомлю вас с одной из девушек Бабули Лукас, которая может лично подтвердить мои слова. Она вынуждена была оказывать мисс Свон услуги... личного характера... В голове Робина начала складываться некая картина происходящего. Так, если Эмма... о боже, неужели Эмма... и он оставил ее наедине с Региной? С его нежной Региной? С той, которая и знать не знала, чего можно ожидать от подобной особы? - Вы понимаете, к чему я вам все это рассказываю? - Мягко спросил Голд, глядя на Робина с сочувствием. Робин сплюнул в траву и отчаянно замотал головой. - Нет, нет, нет! Этого не может быть! - Эмма Свон и ваша жена... Тут Локсли неожиданно издал такой громкий крик, что даже повидавший в своей жизни многое Голд отшатнулся. - Нет! Я не верю вам! - Эмма Свон совратила вашу жену и подожгла ферму! - В тоне Голда уж не было ни тени прежней мягкости. - Она увезла Регину в неизвестном направлении и решила, что вы спустите ей это с рук... Вы доверили самое ценное человеку без совести, чести и достоинства! - Я не верю, - прошептал Робин, роняя голову на грудь. - Я пытался помочь, но было поздно. Она приходила ко мне, ваша жена... Однажды... Вскоре после вашего отъезда. - Приходила? Регина? - Да. И намекала мне на происходящее в вашем доме, но я не понял... Я осознал гораздо позже. Когда все уже произошло. Когда Регина уже была полностью в ее власти. - Регина не могла... она не такая... Голд сочувственно улыбнулся. - Простите, что я вынужден быть плохим вестником. Если бы вы знали, как это тяжело. Но я мэр, и когда в городе творятся такие страшные вещи, я вынужден вмешаться... Робин посмотрел на него мутными глазами. Сейчас он выглядел ещё хуже, чем когда появился перед тюрьмой два часа назад. - И что теперь делать? Это был вопрос по существу, и Голд ловко спрятал улыбку. Все шло так, как и должно было идти. Он ласково потрепал Робина по плечу. - Друг мой, вы больны. Вы устали. Давайте сделаем так: вы отдохнёте пару дней, а потом мы все обдумаем. У меня вам никто не помешает. Эрнестина, моя дочь, предоставит вам необходимый уход и заботу. А когда вы придёте в себя, мы вместе подумаем, что же предпринять. Робин послушно кивнул, словно был ребёнком, которому сказали, что делать. Он будто ушёл в себя и вообще плохо понимал, что происходит. Голд привёз его в особняк, провёл по длинному холлу в столовую, где, кусая губы, его ожидала дочь, усадил за стол и велел Марте приготовить комнату гостю. Эрнестина следила за их беседой с выражением, которое заставляло Голда досадливо морщиться. Он не сомневался, что дочь начнёт расспрашивать его о Маге, и не ошибся: едва Робину принесли поесть, и он с жадностью принялся поглощать завтрак, Тина догнала отца, направлявшегося в кабинет, и схватила за рукав. - Отец! Постой! Он взглянул на неё. Мысль, которая не давала ему покоя уже несколько дней, вдруг обрела окончательные формы. Он не мог теперь сомневаться в том, что между черномазым и его дочерью что-то было. Ее лицо, лихорадочно блестевшие глаза, полные слез, дрожащие пальцы - Эрнестина совсем не умела скрывать свои чувства, и Голд с трудом сдержался, чтобы не ударить ее прямо здесь, перед дверью кабинета. - Отец, что будет с Домиником? Голд брезгливо отстранил ее и прошёл в комнату. Ему срочно требовалось выпить. Эрнестина неотступно следовала за ним. - Ты поговорила с Магой? - Вопрос был глупым, ведь Голд и сам видел, как дочь стояла у решетки, и слышал безумный крик Доминика, но ему требовалось спросить хоть о чем-то, лишь бы совладать со своей яростью, которая уже клокотала в горле. Поэтому, отвернувшись от Эрнестины, он наливал виски в бокал, чувствуя дрожь своих рук и горечь во рту. - Да, поговорила. Я надеюсь, он признается. Дрожащий голос дочери больно ударил по нервам Голда, и он опрокинул содержимое бокала в горло. Затем обернулся. Пришло время узнать правду. Судьба черномазого решена, конечно, но пусть Эрнестина признается. Пусть докажет, что она - истинная дочь своей матери, пустая, никчёмная, как все женщины. Да, она была милой малышкой, но она выросла, и стало ясно, что дочь не заменит сына, и теперь Голд как никогда осознавал, как было бы прекрасно, если бы во время войны Эрнестина просто погибла. Он холодно смерил ее взглядом с головы до ног. - Итак, дитя моё, - начал он, приближаясь и изучая ее нежное лицо, большие серые глаза, розовые губы, искусанные почти до крови. - Скажи-ка мне, ты отдавалась Доминику Маге? Эрнестина ничего не ответила, но лицо ее вмиг потеряло все краски: оно превратилось в маску, окаменелую личину бесчувственной статуи, в которой из человеческого есть только лишь привычные взгляду очертания носа, губ, глаз, а остальное - холодный белый мрамор. Но она ничего не сказала. Голд внутренне поаплодировал дочери: ее выдержке можно было позавидовать. - Я спрашиваю вот о чем, - вкрадчиво продолжал он. - Моя милая девочка, ты отдавала ему своё тело? Ты позволяла черномазому трогать тебя своими грязными лапами? Ты позволяла ему задирать твою юбку и делать с тобой то, что позволено лишь законному супругу? Он брал тебя? Эрнестина все так же молчала, только грудь ее судорожно вздымалась, и это было лучшим ответом. Голд подошёл совсем близко и сверлил дочь взглядом. Он ощущал запах страха - ее страха. - Когда это произошло? Расскажи отцу. Он изнасиловал тебя во время войны? Он сделал из тебя свою шлюху? Негритянскую подстилку? Тебе это нравилось? Может, он звал своих дружков-негров, чтобы они трахали тебя? - Нет! - Эрнестина прижала руку к губам, мотая головой, и в этот момент он влепил ей пощечину. Удар был так силён, что девушку отбросило назад, она не удержалась на ногах и упала. Голд с выражением нескрываемого отвращения смотрел на неё, сжавшуюся в комочек и обхватившую руками живот. - Грязная шлюха! - Процедил он. - Значит, со всем остальным ты была согласна? И, поскольку она молчала, глядя на него с искренним ужасом, он резко отвернулся, направляясь к столу. - Убирайся с моих глаз. Ты мне больше не дочь. - Отец! - Эрнестина, рыдая, простерла к нему руки. - Я согласна на все, только оставь ему жизнь! Не убивай его завтра! Я сделаю все! Обещаю! Все, что скажешь! Голд резко обернулся. Она ползла к нему на коленях. Его собственная дочь, с пятном пощёчины на лице, залитая слезами, ползла на коленях прямо к нему и, оказавшись рядом, вцепилась руками в его брюки. - Я прошу, - сиплым от слез голосом умоляла она. - Я уеду, и ты никогда обо мне не услышишь! Мне не нужны твои деньги, мне не нужно ничего! Я все сделаю, что ты прикажешь! Только не убивай его! Голд с отвращением смотрел, как она покрывает поцелуями его ноги, потом отпихнул ее носком ботинка и сказал, чеканя каждое слово: - Убирайся сейчас же. Собирай вещи и уезжай. Я больше не желаю тебя видеть! Эрнестина закрыла лицо руками и глухо зарыдала. - Я сказал, убирайся! - Он не выдержал: схватил ее за волосы и потащил к двери, уже не заботясь о том, что подумают слуги и люди, он тащил это тяжелое, сопротивляющееся тело, она загребала ногами, пыталась оторвать его руки от волос, хрипела и кричала, а он доволок ее до выхода, открыл дверь и с трудом вытолкнул из кабинета. - Чтобы через час тебя не было. Иначе твой Мага умрет в диких муках, обещаю! И захлопнувшаяся дверь заглушила рыдания его дочери. **** Суды в С. обычно проводились в мэрии. И на этот раз Голд вместе с Бутом постарались, чтобы пришло как можно больше народа: кроме скамей, в зал принесли дополнительные стулья, и даже на окнах сидели любопытствующие, начавшие собираться задолго до суда. Присяжные, двенадцать человек, располагались на отдельном, отгороженном месте, а председательствовал достопочтенный судья Карлтон, близкий друг Голда. Когда ввели Магу, исхудавшего, с серым от боли лицом, в рядах зрителей раздались гневные крики: - Грязная обезьяна! - Повесить его! - Сдохни, ублюдок! Судья застучал молотком, призывая к порядку. Голд, занимавший почетное место в первом ряду, презрительно улыбнулся, разглядывая своего бывшего работника. Мага с трудом опустился на стул. Его руки и ноги были закованы в кандалы, и оттого передвигаться было ещё неудобнее, но ведущий заключённого Бут постарался не просто усадить его, а швырнуть, так что Доминик не удержался от болезненного стона. - Встать, суд идёт! - Гнусавым голосом провозгласил пристав. Все поднялись. - Слушается дело «Голд и жители С. против Доминика Маги». Подсудимый обвиняется в убийстве Дэвида Чарминга и покушении на убийство мэра Голда. Защитник - Арчибальд Хоппер, обвинитель Говард Спенсер. Адвокат Маги, тщедушный человечек, выбранный из числа юристов Брассфилда, забитый и подкупленный, промямлил свою вступительную речь, то и дело перемежавшуюся насмешками зрителей. Парочку особо отличившихся и швырнувших бутылку в заключённого даже пришлось вывести из зала. Потом слово взял Спенсер. Он долго говорил о недопустимости преступлений против белых, которые, по его словам, захлестнули старый добрый Юг. - Посмотрите на этого человека, - продолжал он презрительно. - Перед вами сидит страшный преступник. Он не просто пренебрег добрым отношением к нему его хозяина, мистера Голда, он собрал шайку таких же, как он, прихлебателей, бездельников, пьяниц и насильников, и покусился на жизнь белого. Белого, дамы и господа! Он нелюдь, и место ему не на каторге! Ему не страшна каторга, он ведь уже был там. Его однажды наказывали за страшное преступление - за попытку совершить насилие над белой леди, и ему показалось мало! А все потому, что у них, у черномазых, нет чувства благодарности и долга, нет чести и достоинства! У них есть есть сугубо животные желания - спать, жрать, совокупляться, и это все, что им доступно! Посмотрите на него! Разве вы верите, что такого можно исправить? - Нет! - Раздался чей-то крик. - Повесить его! - Убить! - Грязное отродье! Ему место в петле! Судья постучал молотком, но не очень сердито. Фарс продолжался около часа. Выступил Бут, рассказавший, что он якобы видел, как Мага вместе с сообщниками собирал оружие и обсуждал планы убить Голда. Выступил мистер Джонсон, один из бывших той ночью в негритянском квартале и участвовавший в убийстве Обедайи. Он свидетельствовал, что Доминик стрелял в Голда, но промахнулся. Выступал и сам Голд. Когда очередь дошла до подсудимого, его заставили подняться. Он выпрямился, и было видно, как ему больно, но мужественное лицо хранило все то же выражение, которое на протяжении всего суда так раздражало зрителей и самих вершащих правосудие: как будто этот человек подвёл все итоги, закрыл все счета, сжёг все мосты, и теперь наблюдал за людьми так, как смотрит с недосягаемой высоты какой-то бессмертный и неуловимый бог, для которого мелкая суета людей под ногами - это смешное и глупое шевеление червяков или муравьев, не стоящее его внимания и участия. Даже раненый и избитый, он выглядел настоящим великаном, и странный блеск темных глаз приводил зрителей в бешенство. Они хотели его смерти, они желали ее видеть. Он чувствовал волны их ярости, и оттого-то презрительная усмешка не сходила с его губ, пока Спенсер задавал ему вопросы. - Мага, отвечай, ты был в негритянском квартале в ту ночь, когда произошло убийство Дэвида Чарминга? - Да. Был. Подавленный вздох пронёсся по рядам зрителей. - Ты собирал отряд, чтобы убить мистера Голда и других белых мужчин? - Да. Собирал. - Ты стрелял в мистера Голда той ночью? Доминик взглянул на бывшего хозяина, и лёгкая усмешка скользнула по его губам. - Да. И не только той ночью. Я стрелял в него, когда он пытался ограбить ферму Робина Локсли. По рядам пробежала волна недоумения. Судья поглядел на Голда. Тот приподнял бровь и скорчил гримасу, означавшую «наплевать». - Гхм, это к делу не относится... Скажи, ты убил мистера Чарминга? Негр довольно долго молчал. Потом пожал широкими плечами. - Я убил одного из белых. Они надели колпаки, откуда мне знать, кто это был. Теперь уже толпу было не успокоить. Оскорбления и угрозы посыпались с новой силой. Голд победоносно улыбался. Все складывалось даже лучше, чем он предполагал. Присяжные совещались недолго. Когда они вернулись, зал гудел, и понадобилось много времени, чтобы усмирить бесновавшихся ковбоев и их сварливых жён, кричавших «Повесить! Убить!» - Итак, присяжные, огласите приговор, - сказал судья, утирая пот со лба. Один их присяжных, высокий лысый мужчина в засаленном сюртуке, взял бумагу, принесенную ими, развернул ее и громко, старательно зачитал, опасливо поглядывая на подсудимого: - Доминик Мага, решением суда от 12 июля 1868 года вы признаны виновным в убийстве и покушении и приговариваетесь к смерти через повешение за шею до наступления смерти. Приговор будет приведён в действие незамедлительно. Трудно описать, что началось в зале после оглашения приговора. Крики обезумевших людей, полетевшие в Магу гнилые овощи, толкучка, смех - Голд с ужасом и отвращением покинул эту вакханалию, выбравшись через заднюю дверь. Он дал распоряжение Буту вывезти на площадь виселицу, которую соорудили ещё при аресте Маги, затем вышел на задний двор и закурил сигару. Было тихо, лишь изредка особо громкий крик доносился из зала сквозь стену. Голд был доволен. Он припугнёт этих черномазых раз и навсегда, и они будут знать, что в С. существует сила, против которой идти бессмысленно и бесполезно. И эта сила - он. И такие, как он. Голд выдохнул дым. Очистить бы весь город от черномазых, нагрянуть ночью и истребить всех, от стариков до новорождённых младенцев... сжечь весь квартал с его заразными болезнями, нищетой, убогими лачугами, стереть его с лица земли. Вдруг эта мысль овладела им целиком, и он даже забыл сунуть в рот сигару. А если так и сделать? После сегодняшней казни количество Белых Рыцарей определённо увеличится. Так почему бы не собрать побольше здоровых мужчин и не приехать среди ночи в эту дыру, облить маслом и поджечь все эти хижины, а выбегающих перестрелять. А если у закона возникнут вопросы, свалить все на белую шваль, на одних из тех, кто вечно ошивается в салуне. Сказать, что они упились до смерти и решили отомстить черномазым за все их прегрешения. Отличная мысль! Голд стряхнул с сигары серый столбик пепла. Он сегодня же этим займётся. Как удачно все сложилось, его шлюха-дочь канет в Лету, Мага устранен, а остальные черномазые не посмеют перечить мэру. Город принадлежит ему! Благостные мысли Голда прервал голос Бута: - Сэр, у нас все готово. Голд с неудовольствием глянул на красное лицо шерифа. Его бы тоже сменить, пьяницу. Туп, как бревно, да ещё и заливать за воротник горазд. Нужна новая кровь. Вот Джонс, пожалуй, подойдёт. Из него получится отличный шериф. - Народу много? Бут хмыкнул, почесывая живот. - Почти все, кто был в суде, да ещё и набежали горожане. - Это хорошо, - пробормотал Голд. - Это просто отлично. На улице уже начинало печь солнце. Едва шериф вместе с мэром вышли из-под козырька крыльца, им в лицо тут же ударил раскалённый воздух, пахнувший пылью, потом тысяч людей и их ненавистью. Голд надвинул шляпу на лоб. Рядом оглушительно сопел Бут. Посреди площади была наспех сооружена деревянная платформа, а над ней располагалась виселица: примитивное сооружение, состоявшее из двух перекладин, сколоченных под прямым углом. Голд распорядился, чтобы ее сделали попрочнее и повыше, как-никак, Мага был крупным мужчиной. С верхней перекладины свисала толстая пеньковая веревка с петлей на конце. Полицейские с ружьями отгоняли толпу, теснившуюся у виселицы. Уже довольно давно в городе не было казней, и народ неистовствовал. Стоял крик, шум, люди напирали друг на друга, толкались и дрались за места в первых рядах. Голд брезгливо морщился, когда Бут не успевал отстранить какого-нибудь горожанина, и тот касался его. Когда они выбрались на открытое пространство, там уже был Мага в своей изорванной и залитой кровью одежде: двое дюжих помощников шерифа крепко держали его за руки, хотя он не сопротивлялся. Ему было сложно стоять: беспокоила рана, и Голд не смог не поразиться спокойствию, написанному на его лице. Мага скользнул по фигуре бывшего хозяина быстрым взглядом и равнодушно отвернулся. Судья зачитал ещё раз приговор, и Магу поволокли на платформу, на которую нужно было взбираться по трем ступеням. Видно было, что он шёл медленно не потому, что сопротивлялся, а потому, что ему было больно, но один из тащивших его мужчин решил, что заключенный хочет замедлить ход казни. Он резко дернул Доминика за руку, и тот упал, не удержавшись на раненой ноге. - Вставай, свинья! - Помощник ударил его в бок носком сапога. Мага не шевелился, сжавшись в клубок. Голд почувствовал, как толпа, окружавшая их, дышит. Как ненависть струится из каждой поры их кожи. Все они притихли, ожидая экзекуции, и эта тишина была почти сладострастной. Он вдруг ощутил возбуждение, какого давно не испытывал, и даже подумал, не наведаться ли после казни в салун Бабули Лукас. Заметив, что помощник заносит ногу над Магой, намереваясь ударить ещё, мэр резко окрикнул мужчину: - Не бить! Подними его! Маге помогли подняться и подвели к петле. Голд сделал знак остановиться. Он вдруг решил, что может извлечь дополнительную выгоду из этой ситуации, и поднял руку, призывая толпу к молчанию. - Уважаемые горожане! Сейчас видите то, что будет с каждым! С каждым черномазым, кто покусится на жизнь белого! Доминик Мага преступил закон! Спросите себя, хотите ли вы, чтобы другой Доминик Мага пришёл и стал угрозой вашим детям? Вашей семье? Хотите ли вы жить в страхе, что дикая обезьяна возьмёт силой то, что принадлежит вам? - Нет! - Взревела толпа. Голд благосклонно улыбнулся, кивая. - Так давайте покончим с этим. Он обернулся и посмотрел на Доминика. Но тот не видел ничего. Его темные глаза впились куда-то вдаль, и на секунду Голд захотел узнать, что такого видит этот человек, стоявший одной ногой в могиле, там, куда он так пристально смотрит. Но он сдержал свой порыв. Мага не должен знать об этой слабости. Затем Доминику на голову надели мешок. Голд смотрел на судорожно вздымающуюся поверхность ткани и почему-то думал о том, как, наверное, жарко там, в темноте, и как хорошо бы было скорее покончить со всем этим. Он взмок в своём сюртуке. Помощники, так и не удосужившись снять с Маги кандалы, подтолкнули его к петле. Один из них надел ее мужчине на шею и слегка затянул. Наступила полная тишина. Из окон высовывались люди. Проститутки Бабули Лукас вышли на балкон второго этажа и сгрудились, с ужасом и восторгом глядя на действо посреди площади. Город замер. Все было готово. Голд видел, как судорожно поднимается и опускается грудь Маги в попытках последний раз вдохнуть воздух, который навсегда от него уходил. Он посмотрел на Бута, который был готов выбить опору у Маги из-под ног. Тот вопросительно поднял брови. Голд кивнул. Бут упёрся сапогом в платформу, но сдвинуть ее одному оказалось не под силу. Он принялся раскачивать ее, однако крупное тело Маги было слишком тяжёлым. Платформа скрипела и качалась, но не сдвигалась с места. Люди рядом с Голдом затаили дыхание. Какая-то женщина прижала руку к губам. Голд нахмурился. Тогда второй помощник подскочил к виселице, и вместе им удалось, наконец, опрокинуть платформу. Раздался звук - короткий и резкий, звук схлестнувшейся на шее петли, и тело Доминика закачалось в воздухе. Толпа синхронно вздохнула. Голд подождал несколько секунд. Тело Маги все еще поворачивалось в петле, а потом остановилось. Пронёсся резкий запах. Люди, притихшие и подавленные, начали расходиться, качая головами и негромко переговариваясь. Бут с озадаченным видом стоял у виселицы и смотрел на труп. Потом сделал знак помощникам, и один из них поставил упавшую платформу, взобрался на неё и перерезал веревку. Тело тяжело рухнуло в пыль. - Где его закопать? - Спросил Бут в спину удалявшегося Голда. Тот оперся на трость и медленно повернулся с презрительной усмешкой. - На негритосском кладбище, где же ещё... и убирайте быстрее, а то завоняет на такой жаре... Потом он зашёл в салун, где сидели старатели и местные фермеры, которые приветствовали его громкими криками и угостили выпивкой, а потом он угостил их, а потом опять они его. Потом он вернулся в мэрию, написал несколько писем и отослал с встреченным на улице чернокожим мальчишкой, который с ужасом смотрел на него; письма были тем немногим доверенным лицам, которым Голд поручал собрать побольше умелых сильных мужчин для налёта на негритянский квартал. Потом он влез на лошадь и отправился в поместье, с удовольствием предвкушая вечер: будет прохладно, на веранде зажгут лампу, ветви глицинии укроют его от посторонних взглядов, он сядет на любимый плетёный стул, возьмёт бутылку бурбона и станет курить в тишине и смотреть на то, как закат красит алым цветом его владения. И никто не посмеет отвлечь его или сказать ему хоть слово, потому что все это принадлежит ему. Весь мир принадлежит ему. Когда он подъехал к особняку, спешился на аллее, взял повод коня, им овладело приятное чувство, сродни тому, которое посещает пахаря, работавшего весь день, а потом оглядевшего поле, которое он вспахал своими силами и силами мула, утеревшего пот со лба и сказавшего: «я весь день трудился, мой труд окончен, теперь я могу отдыхать с чистой совестью». И Голд, шагая по аллее среди высоких деревьев, улыбался тому, что он опять выиграл в той смертельно опасной игре, которую издавна ведут сильные мира сего. Остаётся одно: разобраться с золотом Локсли. Но он сделает и это. Он всегда побеждает. Он найдёт золото. И уж тогда его жизнь обретёт законченность и подобающее ей величие. В закатных тенях виднелись стволы мощных платанов, за которыми маячило крыльцо особняка с зажженным фонарем. Голду показалось, что он заметил у ближайшего дерева какое-то движущееся белое пятно, но вечером его уже подводило зрение, и он даже приостановился на несколько секунд, вглядываясь в маячивший впереди силуэт. Нет, не показалось. Пятно зашевелилось, обрело форму, и превратилось в Эрнестину, которая вышла из-за дерева и остановилась прямо перед ним. Сначала он опешил. Потом пришёл в бешенство. Дочь молча стояла, ожидая, когда он подойдёт. На ней была ее дорожная амазонка, но ни шляпки, ни других вещей он не заметил. Странной была ее поза - она словно хотела повиниться перед ним, словно била на жалость. Жалкая шлюха, она видела смерть Маги и пришла лить слезы и умолять его простить ее? - Я сказал тебе убираться с моих глаз, - с отвращением бросил Голд, когда оказался в нескольких футах от неё. Эрнестина подняла на него серые ясные глаза. - Ты не дочь мне больше, и я не хочу тебя видеть. Она вдруг сделала шаг к нему. И он не успел ничего сделать. - Запомни, твой внук будет черномазым, - быстро сказала она и вскинула правую руку. Раздался выстрел, и Голд упал на гравий аллеи с простреленной головой.