По ту сторону двери

Билл, измученный дорогой и жарой, моментально заснул, повернувшись спиной к костру и оглашая окрестности громким храпом, а Киллиан и Лили ещё долго сидели, передавая друг другу фляжку с виски и задумчиво глядя на угасающее пламя. Лили, привалившаяся спиной к седлу, выглядела абсолютно расслабленной и умиротворенной, и Джонс, в очередной раз отхлебнув из фляжки, наконец, не выдержал: — Так все-таки, что ты тут делаешь, сестричка? Давай выкладывай начистоту… Или твой amigo… как его там… бросил тебя? Его мурлыкающий низкий голос словно вырвал Лили из оцепенения, в котором она пребывала последний час, и девушка медленно перевела на брата взгляд своих прищуренных глаз, казавшихся в свете костра серебристыми. — Мы ведь не виделись… сколько? Два года? Три? Ты вроде собиралась остепениться, начать новую жизнь… Или я путаю? Девушка по-прежнему молчала, щурясь на огонь. Киллиан раздраженно махнул рукой. — Ты уехала на север, сказав, что никогда не вернёшься! Он грязно выругался, сплюнув в костер, и Лили легко улыбнулась: — Все так же очарователен, Кил… Совсем не меняешься. Ты и в сорок лет будешь таким же матерщинником и бродягой… И, поскольку он молчал, сверля ее темным взглядом, добавила: — Да, я уехала, но потом вернулась… А что касается amigo… Я поняла, что с ним нестерпимо скучно… Представь, он решил, что я просто сплю и вижу, как буду рожать ему сопливых детей и готовить чили, пока он обследует местные бордели со своими друзьями-самогонщиками… так что это я его бросила, а не он меня. Вернулась домой, искала, чем заняться. И знаешь, кстати, что я узнала, вернувшись? Что мой дорогой братец променял родные края на какой-то паршивый городишко в Кентукки. Что же ты здесь делаешь, Киллиан? Она повела изящной рукой на темное поле. — Это же дыра, чертово захолустье! Не ты ли говорил мне, что настоящее дело в Бостоне и Нью-Йорке? Что только там можно заработать? И вместо этого ты забираешься ещё глубже на юг? Скоро наймёшься погонщиком скота или будешь перевозить купленный товар с Севера для местных кумушек? Киллиан нахмурил свои густые брови. — Я думала, ты мужчина, а не безвольная тряпка в руках Голда. И, поймав его потрясённый взгляд, она победоносно кивнула: — Да, я все знаю… Про Голда и его делишки, про сделку, про Регину Миллс и ее золото… И ещё у меня есть новости, дорогой братец… Пока ты шлялся по лесам, протирая штаны о седло, многое случилось… Он резко перегнулся через сложённые стопкой одеяла и схватил ее за руку. — Какие новости? Что случилось? Говори! Лицо Лили вдруг изменилось: тонкие ноздри гневно затрепетали, красивые глаза налились яростью, а губы сжались в прямую тонкую линию. Она перевела взгляд на стиснувшие ее руку пальцы брата. — Убери лапы! — Раздельно и четко сказала она, и ее свистящий голос далеко разнесся в тишине ночи. Билл недовольно заворочался во сне. Джонс молчал, улыбаясь своей злобной скользящей улыбкой, но руку отпускать не спешил. — Я сказала, убери от меня лапы! Больно! Медленно-медленно Киллиан разжал пальцы, не сводя взгляда с разъяренного лица сестры. — Раньше тебе нравилось, — протянул он, выпрямляясь. Краем глаза Джонс уловил, что Лили потирает свою руку в том месте, где ее украсило кольцо красных пятен. И вздрогнул, услышав в ответ: — Так — никогда! Прошло несколько минут во враждебном молчании. Чёрное звездное небо давило своей огромной чашей на спящее поле, костёр догорал, где-то ухала ночная птица. Холод постепенно пробирался под одежду, и Киллиан поёжился, запахивая свой старый кожаный плащ. Потом перевёл взгляд на сестру. — Так что за новости? — Голд мертв, — отозвалась она со странным выражением лица. — Что? Он не мог поверить своим ушам. Лили кивнула, не сводя с него настороженного взгляда. — Да, его убили… И, говорят, что это сделала его собственная дочь. Может, слухи… Но что-то в этом есть… По крайней мере, так думают в городе. В голове Джонса что-то щёлкало, будто костяшки падали одна на другую: так-так-так… Старый ублюдок сдох, и теперь его империя… Все его деньги… Кому это достанется, если не дочери? А дочь? Она убила собственного папашу, и что же дальше? Так-так-так… — Это ещё не все, — продолжала Лили, обхватывая узкое колено руками. — Она сбежала из С. и перед этим пристрелила Робина Локсли, который пытался ей помешать. Он не мертв, но при смерти, ранен в живот и долго не протянет. Киллиан хорошо знал, что такое пуля в животе — на его глазах двое суток умирал член герильи, которого подстрелили на задании. Он лежал поодаль и стонал, прося пить, и никто не мог ему помочь. Все они — а их было двадцать человек — не могли есть и спать, слушая эти стоны, и тогда командир, Питер Джеймсон, взял пистолет, подошёл к умирающему и выстрелил ему в голову, милосердно покончив с его мучениями. После этого вернулся к костру и сказал: — А теперь можно наконец-то спокойно пожрать! И все согласились с ним, что это было правильное решение. Но Робина Локсли никто не пристрелит, и он будет гнить заживо, пока не сдохнет сам от просачивающегося в брюшную полость желудочного сока. Киллиан с довольным видом осклабился: — Это хорошие новости, детка! Значит, никто не помешает нам завладеть золотом. Серые прозрачные глаза Лили загорелись знакомым ему огнём. — Так это правда про золото? — Правда. Вот только… — Что? И он рассказал ей все, что знал. Про странную девицу в мужской одежде, про чёртову Регину Миллс, которая хранила тайну богатства много лет, про контракт с Голдом и бесплодные попытки найти этих женщин. Лили слушала его очень внимательно, а потом сказала: — Вот слушаю я тебя и думаю, что ты как был дураком, большой брат, так им и остался. Зачем тебе искать Регину Миллс и Эмму, если можно просто вернуться в С. и забрать карту у Локсли? Он же почти отдал концы, так что нам мешает спокойно выкрасть эту карту и самим найти золото? А ведь она права, подумал Джонс, качая головой, эта чертова Лили как всегда права. И он слегка улыбнулся, отчего белые зубы отчетливо выделились на фоне чёрной бороды. Тут Билл крепко и долго всхрапнул во сне, и оба синхронно посмотрели на него. — А много там золота? — Тихо спросила Лили. Джонс ответил, не сводя взгляда с ее шевелящихся губ: — Никто не знает. Голд утверждал, что там целое состояние. Лили нахмурила тонкие светлые брови. — Так, возможно, это все неправда? И мы будем тратить время, отыскивая несуществующие деньги? — Ты думаешь, такой человек, как Голд, стал бы платить мне, чтобы найти мифическое богатство? Он лично знал отца этой Миллс и сказал, что дело верное! Золото есть, надо лишь найти его! Сестра перегнулась через одеяла и звонко хлопнула его по руке: — Ну тогда утром повернем назад, в Сторибрук… **** Регина, чувствуя себя очень маленькой среди всех этих высоких мужчин, молча смотрела на них, крепко стиснув ручки сумки. Ее душил запах пропитанных нафталином костюмов и сигар, дым от которых заполнял весь холл. Лица мужчин были не то чтобы неприязненными — скорее, они смотрели с подозрением, будто не понимали, что ей, женщине, могло понадобиться в мэрии Брассфилда. Тот, кто ранее обратился к ней, с брюшком и бакенбардами, подошёл ближе, словно намереваясь что-то ещё спросить, и тут двери одного из кабинетов отворились и вышел Альберт Спенсер. Он выглядел крайне озабоченным и даже смущенным, и большая часть мужчин, стоявших в холле, сразу же бросились к нему. — Мистер Спенсер! — Сэр! — Слышали? Что происходит? Гул голосов наполнил небольшое помещение, и мэр замахал руками, пытаясь навести тишину, однако ни один из кричавших и не подумал молчать. И тут Спенсер увидел Регину. Он нахмурился, словно припоминая, откуда знает эту невысокую стройную женщину в старом платье, глядящую на него серьёзным взглядом больших карих глаз, потом отстранил рукой напиравших на него мужчин и приблизился к ней. — Что вам тут нужно, мисс…? В его тоне Регина услышала замаскированный вопрос, а ещё явное недоумение: он не узнал ее. Тогда она решительно протянула затянутую в перчатку руку и приветливо сказала: — Меня зовут Регина Миллс, вы помните? Мы давно не виделись, но… я дочь Генри Миллса. Лицо мэра вдруг изменилось: теперь на нем выказалось крайнее изумление, которое, однако, он профессионально скрыл, быстро пожал протянутую ему руку и спокойно ответил, оглянувшись на стоявших вокруг людей: — Конечно, я вас помню, мисс Миллс… как я мог вас не узнать! — Прошло много лет, — скромно отозвалась Регина и постаралась как можно более естественно улыбнуться. Она знала, что в нужные моменты ее лицо становится лучшей приманкой для мужчин, особенно если сама старалась придать ему соответствующее выражение, и излюбленный план сработал. Спенсер слегка неловко улыбнулся в ответ и, не отпуская ее руку, спросил: — Вы ко мне? Что привело вас в Брассфилд? Регина заметила, что все, окружавшие их, замолчали, с жадностью вслушиваясь в диалог, и сделала вид, что крайне смущена таким вниманием. Мэр сразу же отреагировал на это: оглянулся, обвёл тяжелым взглядом присутствующих и тихо, наклонившись к ней, сказал: — Если у вас что-то ко мне, то давайте пройдём в кабинет, там будет удобнее. Кто-то из мужчин попытался что-то ему возразить, но Спенсер недовольно отмахнулся. Продолжая держать Регину за руку, он провёл ее сквозь строй враждебно молчащих мужчин и открыл перед ней двери кабинета. — Потом, потом, — услышала Регина за своей спиной, и массивная дверь с треском захлопнулась, оставляя их наедине. Острое ощущение дежавю пронзило Регину, когда она оказалась внутри. Именно в этом кабинете — большом, светлом, наполненном книгами и дорогой мебелью — сидела когда-то она, молодая девушка, полная иллюзий, и слушала сухие, щёлкающие как костяшки, слова Спенсера, а напротив на кожаном диване, небрежно развалившись, расположился худой мужчина с длинными волосами и острым носом, который так пристально смотрел на неё, что ей стало не по себе. Его пронзительный взгляд скользил по ее стиснутым на коленях рукам, по красивому лицу, а потом остановился на губах. Это был Голд, и он предложил ей первую сделку в числе многих, а мэр Спенсер молчаливо одобрил эту сделку, и тогда она лишилась первого из многих участков своей земли… А после лишилась и чести, которую Голд купил, как привык покупать все кругом, как привык покупать даже то, что нельзя было приобрести ни за какие деньги. Регина нервно сглотнула и с усилием отогнала непрошеные горькие воспоминания. Ей уже не двадцать лет, и теперь она принадлежит самой себе, и есть Эмма, в изгиб шеи которой можно зарыться и почувствовать тепло и успокоение, и больше никто в мире не сможет отнять их друг у друга. Только смерть, но это ведь не самое страшное на свете… — Итак, — начал Спенсер, жестом указав ей на стул и усевшись напротив. Его лицо побагровело от жары, и он утерся большим полосатым платком. Регина вспомнила, что его женой была маленькая худенькая женщина, которая никогда не открывала рот и всегда молча стояла где-то поодаль, словно служанка, которая ждёт приказаний. И ещё была дочь, ровесница самой Регины. Интересно, что бы сказал Спенсер, если бы умер, а какой-то богатый сластолюбец начал покупать тело его девочки, говоря об этом как о взаимовыгодной сделке? Счёл бы он это достаточной платой за безбедную жизнь для его лишившейся отца дочери? — Какими судьбами? Вот уж кого я не ожидал увидеть, так это вас… Регина устало улыбнулась, надеясь, что ее истинные мысли не отражаются на лице. — Я не думала, что вы меня примете. — Да, у нас тут небольшой переполох, вы уж извините… — Продолжал он, досадливо хмурясь. — А что случилось? — Спросила Регина, и мэр опять утерся платком. — А вы не знаете? Я думал, вы живете в С. и слышали… Ощущение, что произошло нечто страшное и непоправимое, опять посетило Регину, как и в тот момент, когда она очутилась в наполненном мужчинами холле мэрии и увидела направленные на неё взгляды. — В С. большая беда, — продолжал Спенсер. — Убит мистер Голд… постойте, вы же его знаете, так? Вы продали ему землю много лет назад. Не в силах вымолвить ни слова, Регина уставилась на него. Голд? Убит? Но как? Разве такое возможно? — Это крайне запутанное дело, и мы все в ужасе… Говорят, что его убила собственная дочь… Представляете? Будто бы она связалась с черномазым по имени Доминик, а отец узнал об этом и повесил ублюдка. Ну, а дочка взяла и пристрелила собственного отца… Просто уму непостижимо! Регина, все ещё оглушенная неожиданной новостью, не в силах вымолвить ни слова, смотрела на одутловатое лицо Спенсера. Он истолковал ее молчание по-своему. — Да, мы тоже все в шоке. Такой уважаемый человек, отец семейства, мэр — и такая бесславная смерть. Теперь неизвестно, что будет с его состоянием, потому что дочь была единственной наследницей… Но что с вами, мисс, вы побледнели… Все в порядке? Регина покачала головой и с трудом поднесла руку ко лбу. Спенсер, часто моргая, смотрел на неё. Потом спохватился. — Хотите воды? Она кивнула, и он налил ей стакан воды из стоявшего на столе кувшина. После нескольких глотков к Регине вернулась способность говорить. Сдавившее грудную клетку что-то огромное и тяжёлое отпустило, и воздух начал беспрепятственно проходить в легкие. Она откашлялась. — Вам лучше? — Участливо спросил мэр. Регина, прикрыв глаза, кивнула: — Да. Да, я в порядке, просто немного ошарашена. Спенсер грустно хмыкнул. — Представляю. Когда слышишь такое, мороз по коже идёт. Что за мир и что в нем за дела творятся… Но давайте вы все же расскажете, зачем вы здесь? Регина, наконец, взяла себя в руки и посмотрела на сидевшего напротив мужчину. — Видите ли, — начала она медленно. — Мой отец… вы же помните его… Спенсер кивнул. — Очень хорошо помню, славный был человек. Славный, подумала Регина. И ты лично помог его убить, этого славного человека, ставлю на кон свою левую руку. Тебе были нужны его шахты и земли, а ещё был нужен пост мэра, на который он претендовал, и ты способствовал тому, чтобы Генри Миллса не стало на этом свете. А я осталась жива только благодаря доброте старого выпивохи, который дал мне и Порции уйти той лунной страшной ночью. — Так вот вы знаете, что, хотя я и продала свои земли, большую их часть, старый дом все ещё принадлежит мне. Я недавно навестила его и нашла там записки отца о его встречах с племенем Чёрного Зуба… Это индейцы, которые проживали на территориях Брассфилда в то… в то самое время… На обрюзгшем лице Спенсера появилась странная гримаса. Он явно не понимал, что ей было нужно, но разговор об индейцах и «том времени» не доставлял ему удовольствия, и Регина отчетливо поняла это. — Припоминаю, — прикуривая толстую сигару, небрежно сказал он. Она обратила внимание, что он не спросил разрешения, можно ли закурить в ее присутствии. — Так вот я знаю, что вы заведовали резервацией, в которой жило это племя. В записках отца упоминается, что он оставил вождю одну ценную для меня вещь, и я бы хотела поговорить с ним… На лице Спенсера выразилось крайнее изумление. — С вождем? С Чёрным Зубом? Регина пожала плечами. — Ну да… Ведь он был близко знаком с моим отцом, и я бы хотела… Мэр покачал головой. — Мисс Миллс, вы же помните, что было в то время, когда ваш… ваши родители погибли… Племя Чёрного Зуба воевало с Брассфилдом, и многие пострадали или были убиты. Это враждебное племя, и я не думаю, что вам стоит… — Мистер Спенсер, — перебила его Регина. — Вы скажете мне, где индейцы или нет? В противном случае, мне придётся искать их самой, но я сделаю это, уж поверьте. Мне не нужно ваше разрешение, чтобы войти в резервацию. Он помолчал, неприязненно глядя в ее решительное лицо. — Вы стали похожи на Генри, — вдруг сказал он, и Регина непроизвольно вздрогнула. — Когда он начал якшаться с этими краснокожими, я его предупреждал, что это добром не кончится. У тебя маленькая дочь, сказал я ему, а он не послушал. И вот спустя двадцать лет являетесь вы и просите сказать вам, где племя… И тоже не желаете понять, что это дикари и убийцы, которые изнасилуют и убьют вас, а потом сделают из вашего скальпа украшение для седла. — Это уж мое дело, мистер Спенсер, — кротко отозвалась Регина, незаметно стиснув в кулаке ткань платья. — Я уже сказала — у вождя находится нечто важное для меня, и я бы хотела забрать это, потому что, возможно, это единственное, что осталось мне от отца. В глубоко посаженных глазках Спенсера зажегся хитрый огонёк. — А что это за вещь, позвольте полюбопытствовать? Регина повела плечом, изобразив на лице скучающее выражение. — Просто старая книга, которую мне читал в детстве отец. Эта книга дорога мне как память, и я хочу сохранить ее. Она не представляет ценности для букиниста, но я училась по ней читать, и отец хотел бы, чтобы она была у меня, я полагаю. По его настороженному взгляду Регина поняла, что он не очень-то ей верит. — Вы думаете, если бы отец отдал индейцам нечто по-настоящему ценное, они бы сохранили это в течение стольких лет? — Язвительно спросила она, надеясь, что это его убедит. Некоторое время Спенсер молчал. Однако шум за дверью и ее нетерпеливое лицо, видимо, подтолкнули его, и он, скривившись, бросил презрительно: — Индейцы были в пойме реки, по крайней мере, недавно их там видели. Племя маленькое, но воинственное, так что советую вооружиться. — Спасибо, — легко улыбаясь, сказала Регина и встала. После этого разговора ей нестерпимо хотелось выйти на свежий воздух. А ещё — вымыться с ног до головы. — Постойте! — Окликнул ее мэр, когда она уже бралась за ручку двери. — Вы одна собираетесь ехать к этим дикарям? — Нет, — подняв брови, бросила Регина. — С мужем. И, кивнув на прощание, скрылась за дверью. **** Когда Эмма сказала, что отправится в лес, она мало думала о том, в кого будет стрелять. Охота никогда не была ее любимым занятием, но в детстве отец так часто брал ее с собой в экспедиции, что волей-неволей Эмме пришлось научиться выслеживать дичь и убивать ее без сожаления, потому что часто от ее решительности зависело, будут ли они с отцом ужинать, а никаких сантиментов и слез над мертвым животным отец не признавал. Эта выучка пригодилась ей на войне, потому что однажды их полку, застигнутому в лесах Виргинии войсками янки, довелось сидеть без продовольствия больше трёх недель, и если бы не навыки некоторых солдат, умевших охотиться, то все бы умерли с голода. Так что, въезжая в темный прохладный лес у подножия невысокой горы к востоку от Брассфилда, Эмма некоторое время прикидывала, кого бы подстрелить, чтобы хватало на несколько дней или даже неделю, и пришла к выводу, что олень был бы весьма кстати. Она лишь однажды убила оленя — точнее, убил его отец, с которым она охотилась вместе, однако Эмма прекрасно помнила, что он говорил ей, когда они только вошли в лес и готовились лечь в засаде. — Подходить нужно с подветренной стороны, иначе он тебя учует, — барон фон Риттер, стоя возле поваленного дерева, передал ей заряжённую винтовку. Задубевшее строгое лицо его было неподвижно. Он смотрел на Эмму, как на говорящее животное — с той лишь разницей, что это животное принадлежало ему и в каком-то смысле было ценным. Но фразы его были отрывистыми и резкими, будто он брезговал быть с ней даже чуть-чуть приветливым, и от этого Эмма боялась отца ещё сильнее. — В горах нужно идти все время вверх, потому что олени выбирают высокие места, чтобы видеть местность. И когда будешь идти, ищи отметины на деревьях или кустах — следы рогов. На землю смотри тоже, там должны быть ямки от копыт. Он кивнул на винтовку в ее руках. — Чтобы подстрелить оленя, нужны две вещи — хорошее оружие и большая выдержка. Ты знаешь, что такое выдержка? Эмма, стоя перед отцом, опустила глаза, не в силах выносить его пронзительный взгляд. Она была ниже его на целую голову и слишком худа даже для своих тринадцати лет. Барон подошёл ближе, хватая цепкой рукой подбородок дочери, поднимая его вверх и заставляя смотреть себе в глаза. — У тебя есть терпение, Эмма? Она заставила себя смотреть прямо на него и кивнула, чувствуя, как сдавливает горло и глаза жжёт от подступивших слез. Он убрал руку, и тонкая усмешка скользнула по его губам. — Пошли. В тот день им удалось выследить целое стадо. Отец научил ее, как нужно подкрадываться, рассказал про приманку и расстояние до цели. И теперь, идя по лесу, Эмма пристально разглядывала деревья в поисках следов, а мысли ее неуклонно возвращались к Регине. Как она там, в Брассфилде? Не протянул ли Голд свои вездесущие лапки и туда, не послал ли разведку, чтобы встретить Регину и Эмму и убить в городе? По-хорошему, Свон надо было бы ехать с ней, но вдвоём показываться было слишком опасно, да и экзотический вид Эммы мог бы привлечь внимание. Эти беспокоящие ее мысли были волнующими даже по отдельности, а все вместе они просто пугали, но отделаться от них Свон никак не могла. Лес чем дальше, тем становился гуще, темные ели соседствовали с высокими лиственницами, мох пружинил под ногами, и тишина все больше давила на уши. Эмма не боялась глухой чащи, за годы войны она научилась прекрасно ориентироваться на любой местности, но подниматься все время в гору было утомительно, ноги устали, и едкий пот заливал глаза. Достав из кармана фляжку с водой, она с наслаждением сделала несколько глотков, а потом присела на поваленное дерево. Вокруг было почти тихо, лишь чирикала вдали какая-то птица, да над головой шумели ветки деревьев. Эмма опять подумала о Регине… ведь как странно устроена жизнь: если бы она тогда не пошла на призывной пункт и не оказалась в полку полковника Гэллоуэя, она бы никогда не познакомилась с Робином. А если бы она не познакомилась с Робином, то не узнала бы о Регине… Эмма тяжело вздохнула и поднялась. Возможно, для всех них было бы лучше, если бы такая, как она, вообще бы не родилась на свет. Возможно, Регина прожила бы свою несчастную жизнь с нелюбимым мужем и в конце концов стала бы просто одной из тех женщин с застывшими лицами, которые выходят к вам навстречу, держа в руке кружку холодной воды, щурят глаза в обрамлении многочисленных морщинок и отстранённо спрашивают, откуда вы и нужен ли вам ночлег. И если вы говорите, что нужен и протягиваете пару монет на ладони, они сухо предлагают вам переночевать в амбаре или на сеновале, а вечером поужинать с ними. И вот вы сидите за выщербленным столом в этом простом крестьянском доме, напротив вас — ее муж, который уже выпил и налил порцию вам и спрашивает о новостях или о знакомых там, откуда вы едете, и трое сыновей, глядящих угрюмо, как волчата, а дочь и она — женщина — подносят вам оловянные тарелки со скудной едой, мечут их на стол привычными движениями, и, бросая случайный взгляд на это застывшее, как маска, лицо, вы понимаете, как много видела эта женщина в своей жизни — видела роды, смерть, войну, солнце и небо, рожала сама детей, теряла их, полола руками неподатливую землю, страдала от боли и терпела эти страдания, молилась богу или проклинала его, молчала, пела и плакала… И вот теперь по ней даже нельзя сказать, сколько ей лет и была ли в ее жизни любовь, потому что эти глаза видели все, но так умело скрывают это, что вы никогда уже не проникнете в тайны ее души… Такой стала бы Регина, а Эмма, которую убили бы где-нибудь в Виргинии, стала бы записью в церковно-приходской книге, где после даты ее рождения следовала бы дата смерти — и день этот был бы вписан задолго до того, как ее настигла пуля или сабля янки. Зато, возможно, так было бы лучше…но Эмма не знала этого, как не знала и того, к чему приведёт ее судьба, давшая возможность любить и быть любимой, но властная в каждую секунду отнять эту возможность. Она долго двигалась по покрытому молодняком склону, все время чуть забирая влево и вверх, и, наконец, очутилась на довольно широкой прогалине, поросшей мягкой зеленой травой. Здесь, как она догадалась, олени вполне могли выбрать себе место для пастбища. Некоторое время она осторожно обходила прогалину, ища следы, и вскоре была вознаграждена: там, где лес густел, ближе к склону горы, на тропе, нашлись следы оленя, глубокие и свежие, а кусты вокруг были примяты. Запах воды, который доносился откуда-то из глубины леса, подсказал ей, что рядом ручей, и это было ещё одним доводом в пользу того, что крупный олень недавно прошёл здесь. Определив направление ветра, Эмма стала медленно подниматься по тропе, следуя за виднеющимися на земле ямками, и пришла к оврагу, на противоположной стороне которого и залегла, глядя в сторону пастбища и надеясь на удачу. Лежать пришлось долго, но Свон на то и была солдатом, что привыкла часами неподвижно ждать, находясь в дозоре или разведке. Она просто выбирала самое удобное положение, пристраивала на камне ружьё и начинала думать о чем-нибудь, что могло отвлечь ее от сна, вроде воспоминаний детства или сюжета какой-нибудь хорошей книги. В данном случае ей не пришлось долго выбирать, о чем думать — мысли ее постоянно крутились вокруг упрямой красивой женщины с длинными волосами и глубокими карими глазами, которые смотрели куда-то внутрь Эммы, проникая дальше, чем она могла себе представить и позволить. Над лучистыми глазами Брови тонкими чертами, Словно молнии, легли: Чернотой они б могли Спорить с ворона крылами Над равнинными снегами. Темных локонов извивы, Словно лозы, прихотливы, Вяжут пышные узлы; И за каждым клубом мглы, Будто тайны откровенье — Перлов дивное явленье. Пряди мягкою волной Ниспадают смоляной, На концах змеясь упрямо, Точно кольца фимиама Ясным днем*. По ее расчетам, прошло не меньше трёх часов, и Эмма уже отчаялась встретить не только оленя, но и вообще какую-либо дичь, как вдруг в чаще напротив, на расстоянии пятидесяти футов едва заметно зашелестели ветки. Свон напрягла все мышцы, приподнимаясь и стараясь не выдать своего местоположения, чуть сдвинулась и осторожно положила палец на спусковой крючок. Ее многочасовое ожидание увенчалось успехом: из чащи медленно, почти величаво, вышел молодой белохвостый олень. Он стоял там, на другой стороне оврага и беззаботно покачивал головой, щипля травку и не подозревая, что его ждёт через несколько секунд. Эмме даже не нужно было особо целиться: зверь сам шёл на верную смерть, привыкнув к тишине и спокойствию глухого леса. Она мысленно попросила прощения у красивого животного, как это делали индейцы, зажмурилась и выстрелила. Но волшебников недаром Ты щадишь: смертельный яд И твои глаза таят*.