По ту сторону двери

Разделывать оленя было делом трудоемким и кропотливым, но Эмма и не планировала тащить его вниз целиком — во-первых, она бы физически не справилась с этим, а во-вторых, им с Региной хватит и приличного окорока. Поэтому она дала крови вытечь на землю, а затем тщательно откромсала большим охотничьим ножом правую заднюю ногу оленя вместе со шкурой (так мясо сохранялось дольше), соорудила из веток нечто вроде волокуши и потащила свою добычу вниз по горе, где ее ждала лошадь. Спускаться было гораздо легче, чем подниматься, к тому же лес редел к подножию горы, и Эмма, потихоньку ступая по мягкому ковру сосновых игл, даже принялась насвистывать. Солнце ещё стояло высоко, охота выдалась удачная, и теперь они с Региной смогут полакомиться нежной олениной вместо надоевших бобов и пресных лепешек. Подумав о Регине, Свон опять ощутила прилив небывалой нежности. Было что-то потрясающе правильное в том, чтобы возвращаться домой к своей женщине и нести ей добычу. Доказывать, что ты можешь о ней позаботиться. Увидеть в ее глазах благодарность. Почувствовать на плечах мягкие ладони, а на губах — нежный осторожный поцелуй. Да, глупо, да, по-ребячески, но ведь это никак не умаляло того чувства гордости, которое грело душу, доказывая, что ты можешь позаботиться о другом живом существе и стать важной частью его жизни. Остановившись, чтобы утереть пот со лба, Эмма глубоко вдохнула душистый лесной воздух. Неподалёку от того места, где она стояла, виднелась небольшая полянка, на которой обильно росли ромашки и ещё какие-то розовые цветочки с пушистыми головками. А что, если нарвать Регине букет? Не будет ли это слишком с ее стороны? Не оскорбится ли Регина? Эмма мало что знала об ухаживании, но внутреннее чутьё подсказывало ей, что ни одна женщина на свете не откажется от цветов, особенно если эти цветы подарены неожиданно, сюрпризом. И, поддавшись порыву, она оставила ногу оленя лежать под шишковатым старым деревом и в течение нескольких минут срывала самые крупные цветки, превращая их в увесистый пахучий букет. Ее щеки горели, когда она снимала с волос тесемку, удерживавшую ее косу, и туго перевязывала цветы. Ну и пусть она будет выглядеть глупо. Пусть Регина будет считать ее по уши влюблённой дурой. Так ведь оно и есть… Пристроив букет сверху на ногу оленя, Эмма спустилась ещё ниже, туда, где по склону бежал веселый бурный ручеёк, говорящий о том, что выход из леса близок. По удлинившимся теням она поняла, что солнце садится — на часах, наверное, около шести вечера, а значит, нужно было поторапливаться. Когда она вышла из леса, поле уже покрылось алой пеленой: крыши Брассфилда, виднеющегося вдали, выглядели темными, а в воздухе разливалась долгожданная прохлада. Ромашка ждала ее на том же месте, где Эмма ее привязала, она объела всю траву в радиусе трёх метров и недовольно заржала, встречая припозднившуюся хозяйку. — Прости, — сказала ей Эмма, ласково похлопывая кобылу по крупу. — Видишь, пришлось повозиться… Она с трудом затащила окорок на лошадь и крепко привязала его к седлу. Кровь оленя, уже загустевшая, запачкала блестящий бок лошади, и пришлось долго оттирать ладони пучком травы. Закончив, Эмма несколько минут стояла, раздумывая, вернулась ли уже Регина и каким путём ей побыстрее добраться до дома, и, когда она уже собиралась сесть на лошадь, сзади вдруг раздался негромкий щелчок. — Подними руки! — Сказали откуда-то из-за ближайшего дерева. Внутри у Эммы все похолодело, и она медленно подняла вверх обе руки. Голос был женским, но это ни о чем не говорило: женщины могут убивать и грабить не хуже мужчин, а револьвер Эммы находился в недосягаемом сейчас месте на ее бедре. — Повернись! — Скомандовал тот же негромкий голос. Сердце Эммы колотилось как бешеное, и она повернулась, пытаясь найти глазами того, кто вероломно подстерег ее, прячась за стволом лиственницы. — Эмма? Вдруг за деревом раздался громкий треск, шум листьев, и из-за толстого ствола вышла, даже, скорее, вывалилась Эрнестина Голд, бледная, в помятом грязном платье, с растрёпанными торчащими волосами. В руках у нее было охотничье ружьё, она опустила его и волочила по земле, а широко открытые ее глаза не отрывались от лица Эммы. — Мисс… Голд? — Опуская руки, нахмурилась Эмма. По лицу девушки, измученному, покрытому следами слез, она поняла, что с той случилось что-то ужасное. — Господи, что это с вами? Эрнестина подошла ближе и бросила ружьё на землю. Потом наклонилась, уперевшись грязными руками в колени. — Как же я рада, что встретила вас! Я уже два дня сижу в этом лесу… Голос ее дрожал. Эмма оглядела платье Эрнестины, лучше всяких слов говорящее о том, где она была и чем занималась, и спросила, наклонившись к девушке: — Что с вами случилось? — У вас есть вода? — Тина подняла голову. Эмма дала ей фляжку, и в течение десяти секунд девушка жадно пила, не отрываясь, а затем совсем неаристократично обтерла рот тыльной стороной ладони и сказала охрипшим голосом: — Я… я убежала из С. Вы, наверное, не знаете, но мой отец… он… Ее голос прервался, а глаза наполнились слезами. Эмма сделала шаг к ней, но не коснулась, потому что Тина резко вскинула голову и проговорила очень отчетливо: — Мой отец велел повесить Доминика. — Что? — С ужасом переспросила Эмма, и сердце ее упало. — Да, — горько кивнула Эрнестина. — Он велел повесить его, и весь город согласился с ним. И они… они вздернули его прямо перед мэрией… Я все видела… И, закрыв лицо руками, она разразилась глухими рыданиями, от которых все ее худое тело содрогалось и тряслось под рваным помятым платьем. Эмма не верила своим ушам. Значит, Доминик Мага, этот благородный мужчина, который столько сделал для неё, мертв? Подвергнут самой позорной казни на глазах у всего города? Бедный Доминик… Бедная Эрнестина! — Вы, наверное, знаете… или догадались… — Продолжала Эрнестина, всхлипывая в ладони. — Что мы с Домиником… в общем, мы… я ношу его ребёнка. Эмма изумленно уставилась на неё. Боже, во что втравила себя эта молодая красивая женщина, которая могла бы иметь все и жить привычной ей богатой жизнью? Неужели она решилась на такое? Эмма никогда прежде не слыхала о том, что благородные дамы могут спать с черномазыми — для них это было чем-то вроде скотоложства, потому что негров все воспринимали не иначе как животных, только о двух ногах и говорящих на человеческом языке. — Я не знала, — выдавила она с трудом, пытаясь осмыслить услышанное. Тина горько кивнула. Она уже овладела собой, но губы ее дрожали, и голос то и дело срывался. — Мы давно любили друг друга, но никто об этом не знал. Отец повесил его потому, что Доминик организовал сопротивление ему и рыцарям Креста. Он убил нескольких человек во время погрома в негритянском квартале… Его ранили во время нападения и поэтому смогли схватить… Эмма подавленно молчала. — После того… в общем, когда Доминик умер, я вернулась домой. Я сама не знаю, что на меня нашло, но я взяла с собой револьвер… Я хотела только, чтобы отец выслушал меня… Но он снова стал кричать, прогонять меня прочь! И я… я выстрелила в него. А перед смертью я сказала ему правду… Сказала, что его внук будет черномазым! Чтобы он и в аду помнил об этом! Эмма непонимающе моргнула: — Так… Голд… — Мертв. Несколько секунд обе молчали. Эрнестина в упор смотрела на покусывающую губу Эмму. Потом вытерла глаза рукавом платья. — И давно это было? — Примерно три дня назад. Я бежала в лес, но у меня нет ни денег, ни еды… Я не знаю, что теперь делать… Меня ищет полиция… Она нервно обхватила себя руками. Эмма крепко задумалась. Новости о Голде, конечно, были потрясающими. Раз старый ублюдок отдал богу душу, значит, им не угрожает такая уж большая опасность. Джонс и его тупой братец вряд ли догадаются, где искать их, и, даже если Голд рассказал им о Брассфилде и заброшенном доме, без головы эта чудовищная гидра не способна мыслить и действовать самостоятельно. Чувство невообразимого облегчения затопило все существо Эммы. Потом она посмотрела на выжидательно молчавшую Эрнестину. — Послушайте, — начала она успокаивающим тоном. — Я, конечно, не знаю пока, что вам делать, но есть одно место… Там сейчас находится Регина Миллс, вы же ее помните? Помните мисс Миллс? Ну вот… Это довольно укромное место, и там вы сможете остаться на какое-то время. Конечно, вас преследует полиция, но я не думаю, что они догадаются искать в старом заброшенном доме, в котором давно никто не живет. Хотите, мы поедем туда прямо сейчас? Вы погреетесь, помоетесь и поешьте, а потом мы вместе решим, как вам быть… Тонкое лицо Эрнестины озарилось благодарностью, которая, впрочем, тут же испарилась, сменившись недоверием и даже страхом. — Вы правда хотите помочь мне? — Тихо спросила она, теребя воротник платья. Эмма ослепительно улыбнулась и похлопала по боку Ромашку, которая нетерпеливо перебирала ногами: — Так вы же помогли нам, помните? Помогли, хотя это было опасно и трудно. Доминик рисковал своей жизнью, чтобы нас не пристрелили Рыцари. Ну вот… Пришла пора возвращать долги. Так едем? А то скоро стемнеет, придется жечь факелы. Садитесь. Видите, и Ромашка вас признала… **** Лили, Киллиан и Билл Джонсы прибыли в С. на следующий день днём. Пока оба брата отмывались от дорожной пыли в борделе Бабули Лукас, предприимчивая Лили успела разузнать, где именно лежит Робин Локсли и кто за ним ухаживает. Узнала она также и обстоятельства смерти мистера Голда, а ещё то, что убийцу Эрнестину Голд разыскивает в близлежащих лесах целый отряд мужчин во главе с шерифом. Всю эту информацию она выложила братьям вечером, когда они втроём сидели за столиком в салуне и накачивались дешевым виски. Лили, ещё не успевшая переодеться после дороги, тонкая, как тростинка, в своей замшевой куртке, задумчиво вертела в пальцах стакан, внимательно разглядывала посетителей и часто курила, стряхивая пепел в деревянную пепельницу. Билл потихоньку набирался спиртным, не участвуя в общем разговоре, а Джонс, выслушав сестру, сказал, слегка наклонившись к ней, чтобы не услышали за соседним столиком: — Значит, Робин лежит в городской больнице? Тогда это не составит особого труда. Знаю я это место… Барак на окраине города, две старухи-сиделки и доктор Джексон, который на ночь уходит домой. Мы это легко провернем. Лили сверкнула на него серебристыми глазами. — Как у тебя все легко… — Протянула она лениво. — А если карты при нем нет? В этот момент наверху лестницы открылась скрипучая дверь, и на крохотную площадку перед спуском выплыла Руби Лукас. Она была одета в атласное розовое платье, отделанное чёрной тесьмой, а в руках держала старый веер, обмахиваясь им от жары. Оглядев зал с видом маркизы де Помпадур, принимающей подданных, она заметила Киллиана Джонса, и на ее лице появилось заинтересованное выражение. Джонс тоже заметил Руби, как и Лили. Девушка не могла не уловить ярко выраженный интерес проститутки к ее брату, и она, допивая виски, криво усмехнулась: — Что, одна из твоих шлюх? Ты поднял планку, братец. Раньше они все были блондинками с тощими сиськами, помнишь? Джонс досадливо поморщился и промолчал, а Руби, не спуская с него взгляда, начала спускаться с явным намерением подойти к их столу. Билл с усмешкой поглядывал то на Лили, то на Киллиана, который налил ещё виски и залпом выпил его. Пока Руби пробиралась к их столику, постукивая веером по голове самых нетерпеливых ковбоев, тянувших к ней руки и сопровождавших все это выкриками вроде «ко мне, красотка» или «Руби, сегодня ты свободна?», Джонс и Лили не сказали ни слова. Оказавшись прямо за спиной Киллиана, Руби опёрлась рукой на спинку его стула и протянула: — Ну привет, красавчик. Какими судьбами? Ты же вроде уехал… При этом взгляд ее не отрывался от Лили, которая с презрительной усмешкой смотрела прямо на неё. — Привет, — обернулся Джонс с явной неохотой и тут же отвернулся. — Уехал, вернулся, тебе-то что? Лили криво усмехнулась. Руби не ожидала такого приёма и слегка опешила. Однако, как и все шлюхи, она была туповата и напориста, поэтому решила, что Джонс просто рисуется перед этой блондинкой, которая с такой ненавистью смотрела на нее. — Ты надолго к нам? — Кисло спросила она, уже понимая, что происходит нечто странное. Джонс пожал плечами и сунул в рот тонкую сигару. — Как повезёт. Лили опять улыбнулась. Разговор явно не клеился. — Ладно, — проворковала Руби и, едва сдерживая ярость, пошла прочь, покачивая бёдрами, обтянутыми розовым шелком. — Ну ты и сволочь, братец, — хмыкнула Лили, глядя на Киллиана. — Зачем девушку обидел? Джонс сумрачно посмотрел на неё, затем встал, с грохотом отодвинул стул и пошёл к стойке за новой бутылкой виски. Спустя час, слегка шатаясь, все трое вышли на улицу. Было очень тихо, луна освещала пыль на дороге, крупы спящих у коновязи лошадей и мокрые пучки травы, пробивающиеся сквозь щели тротуара. Билл вовсю зевал, но Лили и Джонс выглядели вполне бодрыми. — Так сейчас пойдём? — Спросил Киллиан, облокачиваясь на перила. Лили коротко кивнула. — Он может умереть в любой момент, и тогда нам не видать карты. Мужик, с которым я разговаривала, сказал, что счёт идёт на часы… Джонс подумал немного, потом коротко кивнул. — Ладно, давай тогда сегодня. Другого шанса может не быть. Повезло, что ночь сегодня лунная, не будем зажигать огонь… Он оглянулся на своего братца, который, отвернувшись к стене дома, шумно мочился, слегка покачиваясь при этом взад-вперёд, а потом взглянул на Лили. — Этого брать будем? Девушка покачала головой. — Думаю, мы и без него справимся. Дай ему денег и отправь к шлюхам. Только ты и я, братец. Как в старые добрые времена. Ответная улыбка Джонса была полна белых зубов и молчаливого согласия. Когда Билл закончил застегивать штаны и повернулся, Киллиан подошёл к нему: — Эй, Билл, давай-ка мы без тебя провернем это дело… Ты что-то не в порядке, а нам надо, чтобы все прошло без сучка без задоринки… Так что вот тебе деньги, иди и найди себе девчонку покрепче… Вон Руби сегодня свободна. Мутные глаза Билла остановились на ладони Джонса, в которой тот протягивал ему пару монет. — А… — Проскрипел он с деланным беспокойством. — Ты уверен, что вы без меня справитесь? — Конечно! — Джонс подтолкнул брата к дверям салуна. — Иди, мы до утра управимся и тогда уж придём за тобой. Все будет нормально, большой брат! Этого Биллу было достаточно. Схватив деньги, он поспешил в тёплый салун, где орали, сквернословили и дрались пьяные ковбои. Он давно уже почти не участвовал в делах Джонса, потому что стал слишком неповоротлив, ленив и слишком много выпивал, однако из банды уходить не спешил, пользуясь своим родственным положением, чтобы бесплатно пить, есть и драть шлюх в дешёвых притонах Юга. Лили и Джонс вскочили в седла и поскакали мимо мэрии на одну из отдаленных улочек города, темную и грязную, где привязали лошадей, спустились и тщательно проверили оружие. Дальше решено было идти пешком, чтобы топот копыт не разбудил медсестёр или жителей окрестных домов. Больница С. была выстроена самим Голдом: до того больных приходилось возить в Брассфилд, однако сразу после войны потребность иметь свою лечебницу многократно возросла, и на деньги горожан был сооружён небольшой одноэтажный дом, в котором оборудовали палату на восемь коек и так называемую «смотровую». По тем временам это было роскошно — не каждый городок на Юге мог похвастаться собственной больницей, и чаще всего функции врача в таких местах исполнял парикмахер, который ампутировал конечности или мог извлечь пулю. Более серьезные заболевания люди лечили сами с помощью трав и мазей или умирали от них, когда ничего не помогало. Лили велела Джонсу стеречь снаружи: она более бесшумная и легкая и сможет зайти так, что ее не увидят. Судя по словам осведомителя, возле Локсли дежурила только одна сиделка, да и она ночью, скорее всего, спала. Сам же Робин в себя не приходил с самого выстрела, так что бояться его нечего. А карта, скорее всего, находилась в вещевом мешке Локсли, с которым он вернулся в город. После ранения во владениях Голда испуганные слуги перенесли его в дом, а уже оттуда отправили в больницу, потому что он был единственным свидетелем того, кто именно убил мистера Голда, и шериф распорядился, чтобы Робина лечили как можно лучше. Впрочем, рана была слишком тяжелой, и на выздоровление надеяться не приходилось. Сжав в руке пистолет, Лили медленно кралась вдоль темной стены строения, направляясь к задней его части. Она знала, что в больнице был только один вход, и он находился у торца, наверх вели три дощатые ступеньки, но дверь надежно запиралась изнутри на большой амбарный замок. Ее же план заключался в том, чтобы проникнуть в больницу через окно смотровой, которое, как она приметила днём, изучив дом, запиралось на одну лишь хлипкую щеколду. Ловко скользнув за угол, девушка прижалась спиной к стене, отдышалась и прислушалась. Единственное окно, находящееся на этой стороне, было открыто настежь — видимо, из-за жары, которая не отпускала даже ночью. Напротив стены высился какой-то покосившийся амбар, а поодаль стоял дом с темными, закрытыми ставнями окнами. Нигде не было никакого движения. Лили подкралась к окну, приподнялась на цыпочки и осторожно заглянула внутрь. Поначалу в кромешной темноте она ничего не увидела, затем, приглядевшись, различила очертания длинного стола, шкафа из наструганых досок, а за ним и койку, на которой кто-то лежал. Чертыхнувшись про себя, она изменила свой первоначальный план — если в смотровой ночевали, значит, нужно входить через окно палаты, которое находилось на освещённой луной стороне. Это было гораздо опаснее — ее могли заметить из близстоящих домов. Но Лили Джонс так много раз проделывала нечто подобное, что ее уже нельзя было остановить. Она быстро вернулась к брату и шёпотом сказала ему, что через смотровую войти не удалось. Вместе они глянули на окно палаты — точнее, на одно из трёх окон палаты, а затем Киллиан помог Лили подсесть, подставив ей сложённые руки, и она смогла заглянуть внутрь. Открыть раму не составляло никакого труда: две половинки скреплялись изнутри крючком, так что, подсунув нож, девушка спокойно растворила их и смогла рассмотреть три пустые белые койки и одну — четвертую — занятую Робином. Затем она подтянулась, стараясь не шуметь (сапоги Лили предусмотрительно сняла), и змеей скользнула на пол палаты, пригнувшись, чтобы не быть замеченной с улицы. Поначалу она стояла, не двигаясь и разглядывая скудную обстановку больницы С. В палате было восемь коек: четыре — с одной и четыре — с другой стороны. Занятой оказалась лишь одна, и на ней лежал Робин Локсли. Кроме него, в палате не было никого. Лили постояла ещё немного, прислушиваясь к тишине, а затем, осторожно ступая по некрашеным доскам, двинулась к кровати раненого. Локсли лежал на спине, укрытый до груди грубым серым одеялом. По его лицу, освещенному скудным светом луны, было видно, что это почти мертвый человек: болезненно-бледный и неподвижный, он едва дышал, и Лили, глянув на него издалека, сначала подумала, что ей повезло и он уже труп. Но, подойдя поближе, девушка увидела, как поднимается его грудь и едва заметно шевелятся пальцы правой руки. Похожие на клешни краба, закостеневшие, твёрдые, они скребли по холщовой грубой простыне, то сжимая, то отпуская ее. Лили мигом осмотрела кровать и стоящую рядом тумбочку из неструганых досок, а затем ее взгляд упал на какое-то темное пятно под кроватью. Пригнувшись, она поняла, что это мешок — скорее всего, вещевой. Медленно, не сводя глаз с воскового лица Локсли, девушка встала на колени и потянула мешок на себя. В палате было почти темно, но луна уже немного высунулась из-за оконной рамы, и Лили поняла, что ей следует поторопиться — свет мог разбудить Локсли. Она осторожно потянула завязки мешка, а затем запустила внутрь руку. Что-то звякнуло, и девушка испуганно замерла, но Робин не пошевелился. Рука его все так же скребла по простыне, а грудь равномерно вздымалась. Осторожно роясь в мешке, Лили пальцами ощупывала предметы. Вот железная кружка — такой обычно пользовались в армии, удобно пить чай или кофе, а можно и консервы из нее есть, подогрев над костром. Вот ложка, складной нож, а вот грубая на ощупь домотканая материя — наверное, полотенце. Ничего бумажного, ничего, похожего на карту, в мешке не было. Лили перещупала все по три раза, но все осталось по-прежнему, и за подкладкой карты тоже не оказалось. Чертыхнувшись про себя, девушка сунула мешок под кровать и принялась за тумбочку. Она была сделана из старого ящика без крышки, поставленного на узкую его часть, с приделанной легкой дверцей, которая болталась на одной петле. Дверца открылась с легким скрипом, и сердце у Лили замерло. Локсли вдруг перестал скрести по одеялу, шумно втянул воздух и едва слышно застонал. Закусив губу, девушка следила за его лицом. На несколько секунд наступила мертвая тишина, а потом пальцы опять принялись скрести по одеялу. Успокоившись, Лили принялась шарить в тумбочке, однако кроме грубой тарелки из олова, в ней не было ничегошеньки. Выпрямившись, она раздосадованно посмотрела на лежащего перед ней Локсли. По всему так выходило, что придется ей обшаривать этого молодчика, а это крайне рискованно. С другой стороны, если наградой за это будет карта сокровищ, то стоит рискнуть. Она прислушалась. В соседней комнате было тихо, да и на улице тоже. В конце концов, если он в забытьи, то и не почувствует, как его обыскивают. А если проснется… Лили нащупала на бедре револьвер. Придётся убить парня, но что поделать… Видать, ему и так мало осталось жить, так пусть хотя бы умрет без мучений. Робин, как оказалось, был в рубашке. Когда она аккуратно отогнула край одеяла, то обнаружила чистую одежду и тугую, свежую повязку: те, кто о нем заботился, сделали своё дело хорошо, хотя на верхнем слое белого бинта уже проступила кровь. Не сводя глаз с лица мужчины, Лили осторожно пошарила в нагрудном кармане. Там было пусто. Оставались еще штаны, и, брезгливо поморщившись, девушка потянула одеяло еще ниже. Но штаны Робина карманов не имели. Это были простые холщовые брюки, пошитые грубо, наспех — такие носили крестьяне и старатели, потому что им было все равно, в чем ходить на работу. Лили уже почти отчаялась и хотела было повернуться, чтобы ни с чем покинуть больницу, как вдруг она заметила шнурок, который стал виден на шее Робина, когда она шарила в нагрудном кармане рубашки. Словно кот, охотящийся на мышь, Лили медленно подошла к изголовью Локсли и протянула руку, отгибая воротник. Шнурок был черный, витой, очень старый, и, когда она осторожно расстегнула вторую и третью пуговицы рубашки, то обнаружила, что на густой поросли волос покоится небольшой кожаный мешочек. Сердце Лили заколотилось как сумасшедшее. Она вынула из-за голенища нож, которым открыла окно, и, не сводя глаз с лица Робина, подсунула лезвие под шнурок, стараясь не коснуться ледяной сталью кожи. Крупная капля пота поползла по ее виску, и она облизнула губы, стараясь удержать дрожание правой руки. В этот момент Локсли открыл глаза. На мгновение оба застыли: Лили изумленно смотрела на мужчину, а он, видимо, старался понять, что происходит. Глаза у него были больные и мутные, белок весь испещрен красными прожилками, но взгляд был вполне осмысленным. — Что, черт возьми… — прохрипел он, пытаясь поднять руку, и в этот момент Лили резанула его по горлу. Она сделала это не намеренно, скорее, инстинктивно, из страха, и острая сталь пропорола кожу настолько глубоко, что Робин сразу залился кровью. Ударил фонтан из перерезанной артерии, девушка ощутила, как перед ее рубашки весь покрывается этой пахучей липкой жидкостью, но ей уже было не до церемоний. Пытаясь удержать бьющегося в агонии, хрипящего Робина, она сумела нащупать в этом месиве крови и разрезанной плоти шнурок и, резко дернув, полоснула по нему ножом. Мешочек оказался у нее в руках, но Робин и не думал униматься: хрипя и выгибаясь, он хватал себя руками за горло, выгибался и производил все больше шума, и Лили на мгновение растерялась. Внезапно сзади хлопнула дверь. — Что тут… господи! Скрипучий, явно принадлежащий пожилой женщине, резанул слух Лили, и она обернулась. На пороге стояла монахиня без головного убора, очевидно, только что вставшая с постели: волосы ее были растрепаны, а лицо опухло от сна. Она держала в руке свечу, и по дрожанию отблесков на стенах палаты Лили поняла, что женщина смертельно напугана. — Кто вы? — Закричала монашка, и Лили инстинктивно попятилась к окну, выставив руку с ножом. Женщина посмотрела на бьющегося в предсмертных конвульсиях Робина, широко раскрыла глаза и вдруг громко закричала: — Помогите! Кто-нибудь! На помощь! И внезапно ее крик резко оборвался. Откуда-то сбоку раздался выстрел, от которого монашка упала, как подкошенная, на пол, и Лили, обернувшись, увидела в окне Киллиана. Он отчаянно махал рукой и громко шептал: — Быстро, быстро сюда! Сейчас все сбегутся! Давай же! Лили бросила окровавленный нож, сунула в карман мешочек и, неловко подтянувшись, вывалилась из окна, больно ударившись ногой о землю. Не останавливаясь, они с Джонсом промчались по темной стороне здания туда, где их ждали лошади. Краем глаза девушка заметила, что в одном из домов зажегся свет, но ей было уже все равно. Вскочив в седло, она устремилась за братом, который бешеным галопом скакал по направлению к выезду из города. Темная туча закрыла луну, погрузив город во мрак, а когда луна вышла вновь, Лили и Киллиана на улице уже не было.