RUN BOY RUN

Аояги Рицке семнадцать, и он считает себя зависимым. За те пять лет, когда он в последний раз задумывался над этим, он стал зависимым от многих — людей, явлений, вещей. Как бы он презирал себя, если бы узнал, пять лет назад, что у него появится так много слабостей!.. Например, он трепетно любит фаленопсис, который ему подарила мама на день рождения. Он боялся, что не справится с уходом за таким капризным растением, но мама, улыбаясь, уверяла что они подружатся, и цветок будет радовать Рицку своим цветением. Он волновался, переживал, прочел несколько статей, внимательно изучил расположение своей квартиры, так, чтобы понять, какие ее части наиболее и наименее освещены в течение суток, с учетом теней, отбрасываемых старыми дубами. Подготовил специальный горшок попросторнее, ибо боялся, что такому огромному клубку запутанных корней мало места. Для него забота о цветке стала небольшой ступенькой вверх по лестнице во взрослую жизнь. Подсознательно, не признаваясь себе и никому, он хотел, чтобы, увидев через год здоровое и все такое же цветущее растение, мама поняла, что ее младший сын, наконец, вырос… Для тех же целей можно было взять котенка, или, скажем, попугая, но Рицка отказался, потому как боялся, что ввиду своей занятости не сможет оказывать питомцу должного внимания. Он-то знал, что это такое… Сэймей… добрый, чуткий, трепетный Сэймей, его опора, защита, его источник тепла и нежности. У него не хватило сил терпеть Рицку, и потому он ушел? Не хватило сил любить Рицку? Оберегать? Неужели Рицка был таким плохим братом, от которого старший убежал, прибегнув к инсценировке собственной смерти? В чем провинился Рицка? Если бы Сэймей только намекнул, Рицка бы исправился! Он бы старался, он бы сделал все, чтобы обожаемый брат никогда не уходил, был рядом!.. «Ты плохой, Рицка! Вредный мальчишка-а-а!» — кричал в сознании мамин голос, и он верил ему, ощущая, как груз вины сдавливает тело, смыкается костлявыми руками на шее… Но теперь все хорошо. Мама с некоторых пор не бросается на него с обвинениями-кулаками-ножами-тарелками, лишь иногда — совсем редко — плачет… И семья — это самая большая зависимость Рицки. Зависимость от матери, любимой, заботливой мамы, такой проницательной и доброй. И неважно, что у нее случаются приступы, теперь, когда рядом отец, она чувствует себя значительно лучше, и уже больше никогда не поднимет руку на своего сына. На единственного сына. Она, наконец, смирилась с тем, что Сэймея нет, перестала, в моменты грусти, звать его. Рицка чувствовал за собой огромную вину за эту ложь. За самую страшную в своей жизни ложь. Но сказать маме о том, что Сэймей жив — значит подарить ей надежду. Надежду, что доставит ей еще большую боль, ведь она будет ждать, верить, истязать себя… Если вдруг Сэймей все еще жив, если вернется тогда, когда мама совсем поправится, тогда у нее будут силы принять и его воскрешение, и ложь младшего, и бездействие мужа… Он зависим и от своих друзей. От яркой теплой звездочки Юико, всегда улыбающейся, всепрощающей. От умного и мудрого не по годам Яея, готового в любой момент прийти на выручку. От бесцеремонного, нагловатого Йоджи, острого на язык и совершенно лишенного комплексов, от его полной противоположности — спокойного, рассудительного и волевого Нацуо, выделывающего такие штуки на кухне, что дух захватывает! От того чувства спокойствия и гармонии, что он испытывает, когда они впятером сидят в кондитерской Саган и уплетают на ночь глядя остатки вишневых, клубничных, грушевых пирогов… Вот только теперь он не боится вновь потерять себя, лишившись памяти. Он уверен, что такое не повторится. Пускай любимого брата нет рядом, пускай Сэй причинил им всем — маме, папе, ему самому, Минами Рицу, Соби — столько боли, но… кто знает? Возможно у него не было другого выбора! Наверняка он совсем не хотел этого, Рицка в этом уверен. И Рицка всегда простит, всегда будет звать назад. Всегда — верить. За всех троих — маму, папу, него самого — верить. Он уверен, что и дальше все будет хорошо. Хотя с Сэймеем рядом было бы лучше… Зависим… Зависим, иначе и не скажешь! — от врывающихся в спальню солнечных лучей. От них же, уютно расползающихся по стенам, когда он обувается в прихожей по утрам. От Акихимо-сана и его историй. От спасительных теней долговязых кленов во дворе школы, от журчания воды и ее прохлады после пяти кругов по стадиону. От закатов, и, особенно, от рассветов, которых он почти не заставал. От звонка велосипеда, от смеха Юико и Яея, от криков — добрых, конечно, добрых! — Шинономе-сенсей… Она давно не преподает у них, все так же возится с малышней. Замужняя дама, — муж жутко похож на Соби, дочь — славная, обаятельная малышка. От неутомимого Кио и его чупа-чупсов, которые нет-нет, но царапали язык и небо. От стольких вещей он был зависим… И он не находил в этом ничего зазорного, лишь смеялся над собой двенадцатилетним. Он научился любить мир, теперь, снова, но более не заключая его в одном — Сэймее или Соби — человеке. Мир — это намного шире. Жестокое, грязное, болезненное, отбирающее самое дорогое и ценное, а теперь, в противовес — восхитительное, до замирания сердца и широко распахнутых глаз, прекрасное, воодушевляющее, заставляющее плакать от счастья. Нужно научиться любить мир. Это совсем непросто, но того стоит. Правда, стоит… — Надо идти… — Соби поднимается из-за стола, за которым они с Нисеем сидели последние пару часов. Нисей поднимает голову озадаченно. — На бой? Соби кивает, невольно касаясь пальцами повязки на шее. — Мне нужно, чтобы ты отвлек Сэймея завтра вечером. После того, как я от тебя уйду. — Эй, Агацума, не наглей. Мало того, что столько просьб для бедного несчастного инвалида, так хоть бы «пожалуйста» сказал… — пытается пошутить Нисей, но тушуется, завидев мрачное лицо Соби. Еще и приходится на него снизу-вверх смотреть, брррр…. — Это тебя Сэймей так научил разговаривать? Эх, Соби, вечно ты от своих учителей только самое плохое перенимаешь… Садизм, нездоровая любовь к маленьким детям, угрюмость, жертвенность… Взгляд Соби становится всерьез пугающим. Да, шутить с этим безволосым, похожим на зэка, мужчиной лучше не стоит… — Для того, чтобы проверить нашу Связь, я его сегодня спровоцировал. Он разозлился и намеревался Силой заставить меня пойти на убийство. Он не почувствовал того, что приказ не подействовал. Но я знаю, на что способен Сэймей. Однажды я уже ошибся, и второй раз наступать на грабли… «– Это же он про тот случай на кладбище? Когда Сэй забрал его у Рицки?!» — вспыхивает в мозгу Нисея. — Ого. У тебя наконец появилось какое-никакое желание. Не переживай, это нормально, — Нисей развел руками. Соби запрокинул голову, так, чтобы Акаме не видел его лица и грустно улыбнулся. — Да, я желаю. Я давно не желал чего-либо так сильно. Но это не главное. Акаме медленно и глубоко вздыхает, и спрашивает, наконец, то, что его беспокоило все это время. — Агацума… ты ведь правда понимаешь, что ты делаешь? — Нисей разворачивается, прячет взгляд, — Ты разрушишь жизнь Сэймея. Он живет благодаря боям. Да что там… он дышит ими. Кроме них у него ничего нет. — Я достану вам денег на первое время… — отзывается Соби, но Нисей его перебивает, несдержанно взрываясь. — Деньги?! Да, дорогуша, ты знаешь, сколько стоит сиделка? Аренда квартиры и коммунальные расходы во второй? Еда — в этом чертовом городе? Мы с Сэймеем не работаем, и если я еще смогу найти себе работу фрилансом, то он… — Я же сказал… — терпеливо повторяет Соби, но Нисей не собирается молчать. — Черт возьми! Я совсем не об этом! Боже, зачем я в это ввязался… Ты вообще подумал о том, что будет после? Или у тебя мозгов совсем не осталось? Он для начала меня будет пытать, узнает же, что это я тебе помог, убьет, чтобы не таскать меня с собой, а после сорвется тебя искать! Вернется в Японию, не дай бог найдет Рицку… — Брюнет закрывает лицо руками, — Отлично. Я сам подписал себе приговор… А ведь ты мне никто! Ради твоих гребаных принципов, твоей свободы… Да срать я хотел на то, что ты убиваешь людей, в конце-концов! Если это желание Сэймея — то ты, как его Боец, просто должен взять его и выполнить! Соби закусывает губы на мгновение. — Я предатель, Нисей. Но я надеюсь, что ты когда-нибудь поймешь меня. Вихрь серебристых, наполненных сиянием, стрел, врезается в пару напротив. В Системе нет света, лишь одна темнота, черная, глубокая, но даже она приукрашивает резные ледяные создания соцветием солнечных бликов. Мир разлетается красками, будто в калейдоскопе. Густой холодный пар сковывает Жертву, сжимая вокруг ее горла стальную цепь ограничителя. Сэймей снаружи черной завесы, и не увидит он эти ажурные, будто крылья бабочек, создания, что вьются над головой Бойца Brightless. Какой же секрет таила в себе эта пара…? Они не страшатся ни света, ни темноты, ни боли, ни холода, ни огня. Они боятся… Они боятся отказаться от своей обоюдной любви. Но Соби этого не понять. У него такой просто никогда не было. Купол Системы схлопывается, являя взгляду толпу на импровизированной, из коробок, старых дверей, деревянных поддонов, трибуне. Толпа молчаливая, завороженная, недвижимая. Они не верят тому, как Боец, в авторежиме, способен одерживать победы — одну за другой. Вот уже пятую подряд… Шепотки прокатываются несмелыми волнами. Поверженную пару поднимают и на носилках уносят в лазарет. Живы — в этом Соби уверен. «Не верят. Тупоголовые. Думают, что я подкупил судей. Идиоты…» — хмыкает Сэй. Соби опять ранен, опять течет кровь из не зажившей раны на груди, еще несколько царапин вдобавок к той, что красуется на щеке ровным росчерком. — Опять вонять будешь — Аояги закатывает глаза, и, убрав руки в карманы, уходит с поля боя забирать остаток заработка. Ни похвалы. Ни улыбки. Ни доброго слова. Лишь упреки, укоры, раздражение, презрение в глазах… Соби выпрямляется, не может сдержать грустной улыбки. Его Жертва всегда была такой. И будет, сколько бы он побед не одержал. «Провал». Сэймей не знает такого слова. Не знает, что значит поражение. Тот, кто потерпел поражение — его Боец — поплатился за это. Теперь он не сражается. Не ходит. Теперь Акаме Нисей — никто и ничто. Но то, что Нисей проиграл, не значит, что проиграли Beloved. У него есть Соби. И тот не позволит подобному повториться, так ведь?.. Соби ощущает, что он близок к провалу. Невольно вспоминается кладбище — маленький Рицка, вернувшийся, восставший из могилы Сэймей — тогда он был уверен, что Сила Сэймея более не властна над ним. Что теперь он принадлежит Рицке, и их Связи достаточно, чтобы противостоять Возлюбленному… Но он ошибся, и его ошибка стоила слишком многого: разлуки с Рицкой, любимым Рицкой, светлым мальчиком. И вновь Агацума ощущает, как ходит по острию ножа, на грани жизни и смерти. Хватит ли сил бороться с Именем, противостоять своей Жертве? Ее Силе, ее влиянию? Он так долго подчинялся, выполнял приказы, рвался в огонь, боль, дрался до последней капли крови. Сможет ли он без этого? Жить на привязи, а потом, в один момент, избавиться от ошейника… Сможет ли он убежать? Хватит ли воли? Уйдет ли пес, что больше десяти лет сидел на цепи, найдет ли в себе смелость убежать от Хозяина? Губы задрожали. От холода? Да, пусть так… Ведь ему некуда вернуться. Его единственный оплот спасения — лиловоокий мальчик — не примет назад, ведь он его предал. Ушел, бросил, причинил боль. «В конце концов все мы рождаемся и умираем в одиночестве». Лишь когда выпита вторая чашечка чая и съета половина кусочка пирога, Рицка, на одном дыхании, произносит: — Мне-нужен-ваш-совет! Йоджи переводит взгляд на порхающего между столиками Нацуо, и, засовывая в рот ложечку, кивает. Спустя полчаса зал пустеет, кондитерская закрывается. Юноши переходят на кухню, где, весь обсыпанный мукой, возится Нацуо. — А теперь раскатывай! — приказывает он, отфыркивая с лица непослушную челку. Йоджи, заметив мучения Бойца, тут же подскакивает, закалывая выбившуюся прядку невидимкой. Рицка на секунду замирает, невольно смущаясь. «Единое целое…» Он не знает, с чего начать. Zero, в свою очередь, тоже не спрашивают. Понимают. Перешучиваются, — Йоджи взбивает сливки, Нацуо готовит начинку. Уютно. Спокойно. Неужели и ему может быть также хорошо с другим человеком? Он кивает и тут же бросается в праведный огонь, — признание опаляет щеки. — Кажется, я встретил своего Бойца. Саган застывают, пораженные. На лице Йоджи расцветает радостная улыбка, Нацуо, напротив, хмурится: он-то знает, как боится Рицка Систему, как ненавидит ее. — Нууууу? — нетерпеливо тянет Йоджи, проверяя, как там поживает бисквит. — Чуть больше недели назад, в школе, на обеде, я ни с того ни с сего потерял сознание. Я нормально питаюсь и сплю, а потому это было… как-то странно, — Рицка возвращается к тесту, упрямо его раскатывая скалкой, не поднимая глаз, — Тем же вечером, когда я вышел от вас, я почувствовал… чужие эмоции. Это было похоже на то, как когда мы были в Системе с С… — Мы поняли, — перебивая, кивнул Нацуо. Не надо мальчику произносить это имя. — Но это было сильнее… На этих выходных Юико познакомила нас с Такаги-тян. Мы вышли на улицу поговорить. Оказывается, она попала в больницу после ссоры с родителями. Я думаю, что это ее эмоции передались мне и из-за них я потерял сознание, ведь… — Она?! — кондитерский пистолет выпал из рук Йоджи на кафельный пол. Рицка испуганно вздрогнул, вскидывая голову. — Она поцеловала меня. Она уже без ушек, я смутился ужасно, — Рицка тараторил, заливаясь краской до самых ушей, — Но не это было самым страшным. Я почувствовал Связь, я видел ее… Молчание. Саган напряжены, хмурятся. — Она ничего не поняла, видимо. Но я знаю ведь, что это такое… И я… я не хочу… Рицка роняет скалку, упирается ладонями в стол и плачет. С чувством, горько, слезы бегут и бегут по румяным щекам. — И ее не станет, понимаете?! Как не стало Сэймея, С-соби… И она будет несчастлива, ведь я Loveless, Нелюбимый, ненужный, отвергнутый!.. Йоджи подрывается к юноше, обнимает крепко. Скользит ладонью меж ушек. Сзади обнимает Нацуо. В коконе из рук Рицка продолжает плакать, и кричит, не сдерживаясь. — Я чувствую ее, ощущаю ее эмоции. Меня тянет к ней, но я боюсь! Я не знаю, что делать! Что делать, если она действительно мой Боец? Если она — моя судьба? Что, если она такая же Нелюбимая, как и я? Нелюбимая, которая так и будет ею всю оставшуюся жизнь из-за моих глупых страхов? — мальчик почти воет, бьет кулаками Йоджи в грудь, — почему Минами-сенсей так и не сказал мне о ее существовании? Я не знаю… Не знаю, что мне делать! Принять или отвергнуть?! «Если бы мы только знали, Рицка…» — с щемящей грустью проносится в мыслях нулей. Сэймей спит в своей спальне. Соби же не спится. Сон никак не идет, но это и понятно. Он привык ждать, он умел делать это так, как никто другой, но дождаться завтрашней ночи для него означало все. Верность или предательство. Жизнь или смерть. Сила или бессилие. Воля или ее отсутствие. Свобода или вечная удавка. Страх остаться одному или продолжающаяся череда смертей. Его, Агацумы Соби, руками… Сэймей был слишком самонадеян, чтобы удостовериться в исполнении своего приказа. Он приказал, и не просто приказал, а приказал с Силой. Такого ослушаться невозможно. «Как же он может спать, будучи уверенным в том, что сегодня он унес жизнь еще одного человека!?» — не унимался Соби, перекатываясь с боку на бок. Курить. Он выскользнул на балкон, закрывая за собой дверь. Прикрыл глаза, жадно затягиваясь, отдаваясь в ворох воспоминаний, и — сильному, гудящему ветру. Повержены Безлунные, но Сэймей недоволен. — У меня ощущение, будто проиграли мы, а не они… представляешь? Нисей безжизненной куклой лежит рядом. Кровь, много крови… — Накахира мозг вынесет, если мы принесем Нисея. Надо его в больницу… — скучающе произносит Аояги, махнув рукой Соби. Соби подходит к Бойцу, щупает пульс. Жив. Пытается перевернуть его на спину, на что Акаме пронзительно вскрикивает, а глаза его закатываются. Сэймей зевает, нетерпеливо оборачивается. — Кажется, у него позвоночник сломан… он потерял сознание — подает голос Соби, ощупывая переломанное тело. — Вот и прекрасно. Не будет орать, пока ты его нести будешь, — невозмутимо откликается Сэймей, — перенесешь в больницу, скажешь, что он упал с моста. Потом возвращайся домой. Пошел. Приказ. Опять приказы. Он, кажется, только начал от них отвыкать… Соби с Нисеем исчезают. Дождь прекращается. Но в душе Сэймея он только начинается. Вишневая горечь обжигает легкие, — Агацума тянется с такой жадностью, будто это его последний в жизни вдох. Грудь болезненно отзывается, но ему нет до этого дела. Между ног мокро. И больно. Красное и белое стекает по бедрам — всего мгновение. Крупная дрожь бьет тело Минами Рицу. Дрожащими руками он застегивает ширинку, облизывает губы, пытаясь собрать губами запах и вкус Агацумы, что разлиты в воздухе. Как бы хотелось поцеловать его на прощание… На негнущихся ногах Соби отходит в угол, поправляет одежду, пытаясь совладать с собой. «Сэймей… За что?». — Я правда не знаю, где Боец Рицки. Не его ли ты убил и сжег, инсценировав свое убийство? Я всегда думал, что это именно так. Минами — отличный провокатор. И он весь обращается во внимание, чтобы услышать в голосе единственного ушастого в этой комнате раздражение, досаду, горечь. — Не знаешь? Впрочем, мне все равно. Скажи спасибо Семи Лунам, что я оставляю тебя в живых. Они, в отличие от тебя, смогут достать меня везде, если им это понадобится. И они найдут меня, если я тебя убью. Но твоя жалкая жизнь не стоит траты времени еще и на это… Я без тебя найду Бойца Рицки… Прощай, старик. Дуновение ветра. Сигарета тлеет в тонких пальцах. Бинты на шее в розовых разводах, пластыри на предплечьях, щеке. Торчат крылья лопаток, ребра проступают сквозь футболку. Синяя сережка-бабочка блестит в свете луны. Сизый дымок срывается с кончика сигареты, уносится куда-то далеко, — в кофейно-ли грязное небо, в застывшие улицы, в чужие сны…