RUN BOY RUN

Это превращалось в помешательство. В мантру. В заклинание, силы которого было ни на грош. В молитву, которую он читал еженощно, долго, почти отчаявшись, пока не засыпал, изможденный. Жизнь Агацумы Соби заключалась сейчас только в них, этих мольбах, да в пейзаже, что день за днем вдохновлял браться за кисть. Мольбы эти были к Системе. К Силе, что ушла от него. Система была зла на него за предательство? Разочарована? Почему она не пускала к себе? Почему отняла у него то немногое, что он умел, но то огромное, из чего состояла его жизнь? Неужели это расплата? Он совсем не помнил, каково это — жить без Силы, и теперь был нет, не человеком с оторванными руками. Он был… Он был полностью вырванным с корнем. По правде сказать, от сумасшествия и, в перспективе, преглупого самоубийства, его удерживали только холст, да краски, ну и, может, еще этот забавный малознакомец. На пленэрах они ни о чем не разговаривали толком, Соби-Шон обронил только, что он приезжий, а до этого жил в Лондоне. А Дин и не спрашивал больше. Не навязывался, только улыбался и отпускал забавные глупости. Не говорил и о себе. Чувство собственной ненужности и опустошенности смазывало все остальные ощущения, будто ластиком, наваливалось темным тяжелым полотном, душило. Никакие вечеринки, чужие руки, грязные простыни, ничто из этого не уничтожало его так, как в один миг срезало под ноль молчание Системы. Срубило самое основание, выскоблив сердцевину тупым ножом. Зачем он есть теперь? В чем его смысл? Зачем вообще тогда пытаться подняться на ноги, учиться вновь жить, если все, вот он — конец?! Еще несколько дней назад он мог бы вернуться к Рицке, не как любимый, конечно, нет! Но как Боец. Может мальчик все еще нуждается в нем… Или блудным сыном пришел к Рицу, и, отвергнув все, стал бы его слугой. Сэнсей прекрасно умел убивать свои и чужие эмоции, чувства, то, чего Соби сейчас так искренне желал. А теперь… Да кому он нужен? Быть необходимым, зависеть, терпеть боль, выполнять приказы, сносить боль, не бояться, не верить, заниматься самоистязанием, самокопанием, молчать, выносить боль, оттирать кровь, лгать, не надеяться, не любить и не ненавидеть, произносить заклинания, слушать, скреплять разорванные части себя, падать на колени перед Ним, принимать оковы, дарить оковы, убивать, испытывать боль, причинять боль, испытывать боль, причинять боль, испытывать боль, причинять боль… Вот его портрет. А теперь этого всего НЕТ. Из сообщения Кио следовало, что картины Соби, оставшиеся в Японии и не уничтоженные Сэймеем, были почти все проданы на выставке. Его первая выставка, выставка, о которой он мечтал несколько лет, и он на ней не присутствует… Конечно, Агацума не сомневался, что Кайдо сделает все от него возможное и максимально будет следовать указаниям Соби. Но оформить свои работы самому и поручить это, пускай и другу — это совсем, совсем другое…! Кио обещал выслать деньги уже в ближайшее время, интересовался, как «Со-тян» поживает. Чувство благодарности к этому человеку было столь огромно, что он и не смел спрашивать о чем-то большем. Боялся заговорить о Рицке, вызвав тем самым в душе робкую надежду… Хотя на что надеяться-то теперь? «У Ри-тяна появилась девушка. Они приходили вместе на выставку. Он показал ей твои картины». Всего несколько слов, и Агацуму рвет на части. Тут и радость, и горечь, и разочарование, и нежность, и печаль, и благодарность. Но ясно было одно: если Рицка рассказал о нем и показал его картины — значит он помнит его. Значит в его воспоминаниях он не предатель. А если Рицка рассказал о нем близкому человеку, значит ли это, что Соби все еще важен для него? Облака застыли на небе, не давая солнцу опускаться на землю, на людские макушки, плечи и носы, на водную гладь каналов, что были сегодня особенно пусты, а оттого — степенны и ленивы. Солнце не изматывало жарой, зноем, как в любой другой полдень, не вынуждало сидеть в прохладе ресторанов под кондиционерами, не делало краски капризными, майку насквозь мокрой, а влагу над верхней губой слишком соленой. Волосы пшеничным ежиком сдерживали на загривке капельки пота. — Вот бы фшегта такая пыла погота… — с трудом проговаривает Дин, сжимая губами ручку кисти и не отрывая взгляда от холста. На нем уже прослеживаются очертания местного пейзажа: залитой солнцем узкой улочки, которую прорезает серо-синяя змея канала, скованная мостами сверху и узкими тротуарами с боков. Завидев вопросительный взгляд Агацумы, Дин усмехается, кивком указывая на картину. — К ферту гонтолы! Рицки сегодня в школе не было. Юико звонила ему, наверное, раз сто, Яей девушку поддержал, написав Рицке везде, где только можно было. Социальные сети сообщали о том, что Рицка заходил рано утром, сообщения оставались непрочитанными. Кио тоже не знал, где Рицка, но посоветовал дождаться вечера и заранее не беспокоиться. Может, что-то случилось с матерью, и он не успел никого предупредить о своем отсутствии: это было самым вероятным вариантом развития событий. В дальнем уголке сознания у мужчины промелькнуло предположение, что Соби вернулся в Японию (о чем, разумеется, в сообщениях не упоминал), и забрал юнца по пути в школу. То было таким глупым предположением, наивным, но в него почему-то очень хотелось верить. У младшего Аояги все начало налаживаться: и девушка вон появилась, и друзья были, и мать не закатывала истерик как раньше, и отец стал чаще появляться дома… — Сэймей…?! Еще одна догадка, от которой по спине пробежали мурашки. Он пару раз видел старшего Аояги, видел, каким с ним был Соби: безвольным, молчаливым, бездушным роботом — жуткое зрелище. И за то, что он так бесцеремонно распоряжался жизнью друга, ему хотелось основательно начистить рожу, как бы Соби не просил не вмешиваться, как бы Рицка не защищал брата… Неужели они оба — Соби и Сэймей — вернулись? Но и вечером ситуация не изменилась. Юико с Яеем зашли домой к родителям Рицки, дабы переговорить с его отцом, но Аояги-сан был не в курсе произошедшего. Решив ничего не говорить Мисаки, они втроем поехали в полицейский участок. — Давай пока ничего не будем говорить ребятам. Кио нас прикроет. Не стоит портить им праздник, — решил Шиоири, крепко стискивая ладошку возлюбленной, сидя с ней рядом в электричке. Слова доходили будто сквозь газовую вату, плотную, лезущую в уши, глаза и рот. На искусанных губах запеклась кровь, они саднили, и боль эта смешивалась с болью в затылке. Рицка ничего не понимал. Он, словно новорожденный котенок, слепо щурил глаза, отплевываясь от воды, отфыркиваясь. Он помнил этот запах цитруса и корицы. Точно таким же одеколоном пользовался Соби, и запах этот, вызвав в сознании слишком теплые, и вместе с тем мучительные воспоминания, заставил его обнять себя за плечи. Он не понимал, что от него хочет этот гадкий взрослый; взрослый, который привязал к себе, а после сломал, изувечил, исковеркал жизнь Соби, напоследок вырвав себя из нее. Жизни, которая полностью в нем заключалась. К нему не было доверия, но и страха он не вызывал. Разве что презрение. — Что, малыш, не знал? Как жаль… Ну да, кто же тебе расскажет: твой любимый Соби бросил тебя — Рицу опирался руками на стол позади себя, и, чуть наклонив голову, смотрел белой повязкой глаз на то место, где сидел Ри-тян. — Я столько лет был убежден в том, что ты не так прост… Но все мои поиски ответа на вопрос, в чем твое преимущество, ничем не увенчались. И лишь недавно я нашел его. Таких, как ты — единицы, такие как ты — избранные самой Системой, вот только, к сожалению, обычно умирают еще в младенчестве. Вы оба, ты и брат, из тех немногих выживших. Счастливцев или несчастных — я даже не знаю… Впрочем, не думаю, что тебе что-то даст эта информация. Как Жертва ты как был, так и остался посредственен, как Боец — и того хуже. Боец — техник, оружие, которое без должной инструкции, к счастью, не выстрелит. Учить тебя азам Бойца у нас нет времени, придется взять стороннего на время. Однако в тебе кроится потенциал, раскрыть который смогу лишь я. Рицка, протерев ладонью глаза, облизал губы: кровь и вода, вода, не слезы. Черта с два он будет плакать! — Да что ж вы так прикипели к нам с братом… — устало проговорил юноша, смотря в потолок. В глубине себя он знал, что рано или поздно такое произойдет: его затащат в Семь Голосов, начнут угрожать, и никто не сможет его вытащить из этого дрянного места. Но год от года эта мысль звучала все абсурднее, так, что Рицка уже и знать забыл и о проклятой школе, и о Минами Рицу с его мерзкими интрижками. — Именно потому и прикипел, мальчик. Вы — универсалы, в которых в равной степени сочетается Боец и Жертва. Вы можете сражаться в одиночку против Пар и быть практически непобедимыми. Практически… потому как таким, как вы, нужно больше Силы, столько, сколько обыкновенно требуется целой Паре. В этом и заключается главная про… — Я откажусь, Минами-сан. Мне это не нужно. Раз уж вы узнали о моей природе — на этом слове Рицка закатил глаза и развел руками, после возвращая раздраженный взгляд на Рицу, — то могли бы догадаться, что ваше предложение будет не по адресу. Мужчина хмыкнул, кивая Неслышимым. Они подхватили Аояги под руки, вздергивая вертикально вверх. Тот подчинился, искренне жалея, что мужчина не видит, насколько ему не страшно, и даже плевать на все происходящее. Он не боялся, не сотрясался дрожью, не молил отпустить, не плакал и ни о чем не просил. — А что, если я скажу, что в таком случае тебе следует опасаться за жизнь своей матери? Милой подружки? М? Или, может, за ту розоволосую неряху? Рицка-кун, мне даже не сложно их всех вместе собрать, если на тебя это эффективнее подействует… Или ты предпочтешь выбрать наименее значимого тебе человека? Рицка стиснул зубы, так, что заходили желваки и челюсть болезненно заныла. Вот его главное больное место. Не страшны угрозы, не страшна несвобода, насилие над душой, телом. После того, как у него отняли Агацуму Соби, ему было мало что страшно. Но вот за мать он готов был рвать зубами глотки неугодных. За мать… Нет, за всех ему было страшно и за всех в равной степени. И он не позволит этому ухмыляющемуся мерзавцу к ним и пальцем прикоснуться! — Даже… не смейте… — невиданная злоба поднялась горячим паром из желудка, высушила глотку, стягивая рот жаром. Он ощутил себя огнедышащим драконом, разъяренным и, — на секунду ему даже стало смешно, — всемогущим. Ни на какую Систему с ее Силой он не надеялся, не думал о том, что вот оно, мгновение, в которое та по законам жанра обязана накрыть его своим крылом, оберегая, защищая. Только своими силами он выберется отсюда, и… А дальше что? Даже если он сбежит, то это не означает, что Рицу в одночасье откажется от своего плана. Его руки — десятки рук, они всеобъемлющи, они всемогущи, они опасны. Они не боятся крови и загубленных жизней, а уж если от этого зависит исход плана… Рицка сомкнул губы, усмехаясь. Страх за близких был слишком силен. Он не имеет права подвергать их опасности и уж абсолютно точно не готов к потерям. Он не имеет права сбегать. Он обязан идти на поводу у Минами Рицу. Он должен проиграть. Проиграть сейчас, чтобы потом обязательно победить. А в последнем Рицка не сомневался. На коленях. Растрепанные кудрявые волосы. Капля пота по виску. Склоненная голова, глаза закрыты. Дыхание прерывистое, поверхностное, носом. Слюна на подбородке. Униженный. Но не разбитый, не сломленный. Пре-крас-ный. Нисею сорвало крышу от откровенности Сэймея, обнаженности, столь ему несвойственной. От его не мольбы, но просьбы. Аояги не просил. Никогда. Приказывал, нередко делал это молча, без Связи. Уж слишком явственно читались в его глазах приказы и слишком послушных собак он выдрессировал. И когда Акаме, изможденный после кошмарных снов, которые затягивали глубже и глубже к самому дну, проснулся на следующее утро и не обнаружил в постели Сэймея, то даже не удивился. На покрывале не было ни единой складки, будто постель даже не расправляли, на вешалке недоставало кожаной куртки, в полке для обуви — темно-синих оксфордов. Рюкзака не было тоже. Мужчина в коляске остановился посреди квартиры, застыл, и, упав лицом в расставленные ладони, сдавленно, тихо завыл. Когда вечернее празднество по случаю возвращения братьев Саган началось, в кондитерской все еще недоставало троих. Кио, едва заметно нервничая, успокоил всех, пытаясь перевести всеобщее внимание на звезд вечера. Загорелые, краснокожие, и даже обгоревшие (Нагиса не предупредила их, что нормальные люди, постоянно пребывая на солнце, получают болезненные ожоги), они наперебой рассказывали, как провели две недели на море. Даже обыкновенно спокойный Нацуо не мог держать в себе эмоции и постоянно перебивал Йоджи рассказами о местных сластях, птицах, людях, море, кондитерских… Впрочем, Нагиса заметила нервозность Кайдо, а потому отозвала его в сторонку с вопросом об отсутствующей молодежи. Она чувствовала всей кожей, что что-то не так. Впрочем, врать Кайдо не умел, и рассказал женщине все по порядку, сразу отсекая все дополнительные вопросы. Она боялась этого больше всего. И это случилось. Не говорят ни слова, Нагиса выбежала на улицу, ловя такси. Если бы она была Системной, то давно бы уже была в Лунах и вытряхивала из старика Рицу всю оставшуюся у него душонку…! Вдох. Выдох. Первый звонок — Саотоме. Два гудка, на третий — раздраженное, привычное «Слушаю». — Нана! Мне плевать, чем ты сейчас занята, но ты должна проверить камеры! Кажется, Рицка в беде, — почти визжала Саган в трубку, — Только начни в обратном порядке! И напиши по результату! Его не было сегодня в школе… — Не трать мое время, женщина. Я тебя поняла, — без предисловий отозвалась Нана, отключаясь. Через полчаса должен отходить последний сегодняшний автобус, который доставит Саган в Луны. И только боги могли помочь ей на него успеть. Нагиса, сжавшись в комок на заднем сидении машины, молилась, чтобы с Рицкой все было в порядке. И чтобы старый маразматик Минами не был причастен к его исчезновению. Или не причинил ему вреда, если все же он к этому был причастен. Женщина считала секунды, покачиваясь из стороны в сторону, дожидаясь сообщения от Наны. Ее сердце выпрыгивало из груди, а содержимое желудка просилось наружу от беспокойства. Нервный тремор сковал руки: она не боялась так даже тогда, когда Сэймей впервые разнес Луны, когда окровавленного Минами несли со скоростью света на каталке в лаборатории. Память услужливо подкинула воспоминание: безжизненное тело бугорком над водой, спина, обтянутая мокрой тканью платья. И невольные слезы выступили в уголках глаз, и хотелось закрыть рот руками, не издать ни единого звука… «Его забрала пара. Наши студенты, Бесшумные. Они назвали его «Нелюбимый». — Пожалуйста, быстрее! — выкрикнула она водителю такси, и тот послушно вжал педаль газа в пол. Темно. И пусто. Кажется, так уже было раньше. Давно ли? А что значит — давно? Неделя — это давно или нет? А месяц? А год? Совсем не то… Нужна другая отправная точка. Пустота и темнота. Не видно собственного тела, оно и не ощущается. Если оно есть, то точно невесомое и бесчувственное. Так, наверное, бывает, когда оно лишается всех нервных окончаний… Он пытается оглядеться вокруг, делает привычные движения головой вбок — направо, налево, прижимая плечи к груди, прислоняясь к ним поочередно подбородком, но не понимает, получается ли у него совладать со своим телом. Возможно то, что он сейчас проделал, лишь телесные воспоминания? Если бы здесь была абсолютная тишина, он бы услышал шорох прикосновения кожи к коже, стук собственного сердца. Он и вправду не слышал ничего и стука не было. Означало ли это, что он — мертв? Или он — это разум в чистейшем его представлении? На секунду ему стало страшно. — Нелюбимый… Этот голос… Это Система, вновь. Она стала так часто врываться в его жизнь, указывать ему, просить о том, о чем Аояги не понимал, что начинала порядком раздражать. — Не беспокойся, все под контролем. Соглашайся на все, принимай все условия, и вскоре тебя выведут к НЕМУ. Да, тебе придется преодолеть множество испытаний, да, Рицка… Он хотел закричать. Замахать руками, задергаться ногами, лишь бы не слышать. Но у него не было тела. — Прости меня, прости… Скоро ты все поймешь. Скоро все наладится. Скоро мы, ты и я, спасем всех. И твои папа и мама будут здоровы. Только потерпи… Удар по щеке, на запястьях сомкнулся холодный металл, в рот врезалось что-то. Рицка распахнул глаза, всего на мгновение ловя расфокусированным взглядом фигуру в белом халате, а после выгнулся тетивой лука от боли, что прошибла его насквозь. Зубы непроизвольно сомкнулись на кляпе, из глаз брызнули слезы, а в голове лишь усталым мотыльком забилась мысль: «Остановитесь». Боль исчезла в секунду. По вискам струился пот, спина похолодела от пота, волосы прилипли к шее. Мгновение передышки, минута боли. Пятнадцать секунд отдыха, полторы минуты агонии. Рицка начал терять связь с реальностью, рассудок и силы к сопротивлению боли. Прошло бесчисленное множество минут, прежде чем раздался голос: — Это небольшое упражнение для того, чтобы пробудить твою Силу, Рицка-кун. В процессе мощнейшего стресса Система поймет, что тебе нужна защита, и пробудит в тебе источник Силы. Система будет стремиться защитить тебя… — мужчина неспешно прохаживался взад и вперед, буквально на пару шагов, ибо отсутствие зрения ограничивало его в свободе передвижений. — После этого мы поставим тебя в пару с твоей девчонкой. Она системная и явно имеет какое-то отношение к Loveless. Ну, а потом… Потом мы начнем наше маленькое завоевание. Аояги, уронив голову на грудь, мотнул ею из стороны в сторону, глухо мыча. «Нет, Азуми не системная, это совершенно точно, она тут не при чем, не надо ее втягивать в это!» — слова так и остаются в мыслях, нет сил даже разомкнуть губы. — Говоришь, не надо трогать Такаги-тян, да…? — Рицу громко хмыкнул, будто действительно задумался, и кивнул Бойцу Неслышимых. — А что если тебя поставить в пару с Зеро? Они твои друзья, точно помогут! И вновь сноп боли пересек острыми режущими взмахами спину, легкие, сердце надрывно заколотилось, конечности свело судорогой. С каждым разом боль открывалась для него все новыми гранями, поражая воображение. Сознание начало покидать его, как муки прекратились, а кляп вынули изо рта. — Поз… вольте… — юноша поперхнулся остатками боли, попытался выровнять дыхание, из последних сил дергая головой и возвращая Минами ненавидящий взгляд. — Позвольте это будет Агацума Соби.