RUN BOY RUN

— Сестра…? Та, к кому обратились, прекратив насвистывать песенку, неторопливо раскрывает фантик, под которым прячется сладкая, до резкой боли в зубах, шоколадная конфетка. Вальяжно крутанувшись в кресле навстречу, длинноволосая копия своего брата отзывается одним лишь вопросительным звуком «М», который тут же глушится светло-коричневым шоколадным боком сладости. — Представляешь, кто мне тут пишет? Она кривит губы и пожимает плечами, (светлые тонкие брови невольно выгибаются домиком) показывая тем самым, что ей совершенно неинтересно. — Минами-сан. Девушка неторопливо прожевывает. На ее лице никаких эмоций. Они оба знали, что рано или поздно они понадобились бы Минами. А с учетом последних новостей об его драгоценном сыночке… — Дай угадаю… — Хатсуко поднимается, подходит к креслу, за которым сидит Кейджи. Тот лишь остервенело мотает головой: он делал так лишь тогда, когда не хотел что-то объяснять или кто-то был не прав. Но по отношению к сестре он себе столь невежественных жестов не позволял. — Полтора миллиона. Девушка на середине движения застывает (пальцы с длинными аккуратными ногтями находятся всего в паре сантиметров от широкого плеча брата), и, тут же отходит назад, пританцовывая. Она поднимает руки вверх, покачивая ими в каком-то только ей известном ритме. Им не нужны слова. Они близнецы. Они одна кровь и плоть. Они дышат в унисон, их мысли часто текут в одном направлении, и их ненависть к Агацуме Соби также обоюдна. На самом деле найти узкоглазую худощавую дылду, у которого будет свеженькие паспорта (а еще новенькая японская виза!) было не так уж и сложно. Отсечь крупные аэропорты, отсечь все отправления, что дальше Европы (в Японию он явно не сунется в ближайший месяц), оставить только билеты, проданные за последние пару дней (раньше смысла нет смотреть, паспорт ведь новый) или купленные в аэропорту на месте, отсечь все билеты, что были приобретены с обратным — и вот он, голубчик, попался. «Венеция… какая пошлость!». Минами готов был купить эту информацию за полтора миллиона йен. Сигемори отчетливо понимали, что долг перед Сэймеем совсем уж мелочен. Не стоит он таких денег. А информация — стоит. Да и откуда Сэю узнать, что они продали информацию…? Кейджи поднимается следом, приобнимает сестру за талию, пускаясь в неторопливый победный пляс под какой-то зарубежный хип-хоп. Каждый в голове прикидывает, на что можно потратить эту, пускай и не самую большую, но явно приятную карману сумму. И в конце, не сговариваясь, они оба будут хотеть одного и того же. Утром следующего дня кондитерская Саган впервые за год не открылась. Зубы разъяренного Рёске скрипели друг о друга так громко, что хотелось заткнуть уши руками. Судзуки эти поручения тоже порядком поднадоели: этого принеси, предварительно за ним последи, этим память сотри, туда сходи, то отнеси… Интриги, ложь, коррупция, мошенничество, незаконные разработки, похищения — после такого послужного списка не оставалось вопросов, как инвалиду удается держать бразды правления в своих руках. Учиться у самого Минами Рицу, Директора самой знаменитой в Азии школы, одной из могущественнейших Жертв, учителя сильнейшего за последнее десятилетие Бойца было желанием обоюдным: все же Минами-сан знал толк в обучении и воспитании как Бойцов, так и Жертв. Их нынешний наставник, Такахаси-сан, не обладал и сотой долей того авторитета, что имел Минами Рицу. Так, тюфяк-тюфяком… «В Системе необходимо оберегать Жертву», «Защита — это фундамент битвы», «Между Бойцом и Жертвой должна быть не Связь системная, а Связь любовная», и всякая-такая опостылевшая консервативная чушь, что вдалбливалась десятилетиями, и которая давно себя изжила. Минами-сенсей был преподавателем иных взглядов. Его методика воспитания Бойца сработала безотказно. Правда, единственный, на ком она испытывалась, был Бойцом Чистым, а из Чистого всяко проще вылепить необходимое. Чистые не рождаются со стигматами Имени, что делает их менее зависимыми от Жертв. От одной-единственной одноименной Жертвы. Чистые Бойцы остаются многоразовыми: случись что с Жертвой, можно без труда найти другую. И так бесчисленное количество раз. При этом никакого уменьшения Силы, как в случае Пары из разноименных, когда их мощь режется вдвое. Иметь Имя — это так неудобно… В старых книгах, что пылились на задних полках библиотеки, упоминался обряд отказа от Имени. И несмотря на то, что попытки его провести заканчивались неудачами и Пары погибали после него (или едва не погибали, так и не избавившись от Имени) Бесшумные были уверены, что под руководством Минами-сенсея они смогут отказаться от своего Имени, стать безымянными Бойцом и Жертвой… … Для того чтобы воссоединиться вновь. И Минами Рицу дал свое согласие. — Молодые люди… Вы знаете моего сына, Аояги Рицку, да? Скажите, что с ним? Где он? Тот, что был повыше, как-то странно мотнул головой, так и не обернувшись. Впятером они зашли уже достаточно глубоко в парк, туда, где редкие фонари тускло освещали мощеные дорожки, а прохожих не было вовсе. Всю дорогу Юико не покидало смутное, тревожное ощущение, иррациональное сомнение. Ей хотелось бежать подальше из этого темного незнакомого парка, к свету, теплу, туда, где не будет этих странных юношей, от которых ей так тревожно на душе. Девушка успокаивала себя тем, что с ней двое мужчин, которые не дадут ее в обиду, и они уж точно смогут что-то предпринять в случае опасности… Наконец, после длительного напряженного молчания, когда на заданный, давно уже растворившийся в воздухе, вопрос, так и не было дано ответа, один из незнакомцев резко развернулся, чуть не сбивая с ног Яея. — Прошу вас, послушайте. Послушайте очень внимательно. Рицке ничего не угрожает… — начал он вкрадчивым тихим голосом, побуждая Аояги-сана и Юико подойти ближе. Они с надеждой смотрели с темные глубокие глаза, жуткие, теперь отливающие багряными, но столь притягательные… — Сейчас Рицка находится на стажировке в академии. Это далеко в горах. Он не успел вас предупредить об отъезде, потому как приглашение было выслано в последний момент. Трое заворожено кивнули, так ни разу не моргнув. Их безжизненные глаза заволокло пеленой тумана; застыв недвижимыми статуями, они слушали, что же им скажет знакомец Рицки. — Запомните: у него все хорошо, он жив и здоров. Кто бы не спросил, что с ним и где он находится, отвечайте, что он на учебе, там нет связи, но скоро он вернется. Возможно, совсем скоро. Не ищите его и не позволяйте другим это делать. Постарайтесь свести все встречные вопросы к минимуму. Будьте уверены в том, что говорите. Ясно? Три головы заторможено кивнули в такт. Все же не зря Рёске был лучшим на уроках гипноза. Подходил к концу второй день его пребывания в Лунах. Вместо сырой подвальной комнатушки ему выделили комнату в студенческом общежитии. Везде и всюду его сопровождали те самые парни, после встречи с которыми он и очутился в академии. При каждой встрече они не преминули отпустить очередную шуточку в сторону Рицки. Они успели посмеяться над его ушками, которые в таком возрасте, якобы, было уже «стремно» носить. Смеялись над тем, как Рицка «грохнулся» на асфальт после удара, на забинтованную голову, «жидкий» хвост и худобу. Если вчера его сначала пытали в подвалах, а потом — на полигоне, то сегодня благоразумно не трогали. Лишь после обеда заставили прийти в кабинет Минами. — Мы ищем тебе Чистого, — Минами-сан в привычной манере курил прямо за рабочим столом, не удосуживаясь открыть окно. В кабинете стояла плотная удушливая пелена сигаретного дыма, от которого Рицка задыхался и не прекращая кашлял. Неслышимые остались снаружи, явно упуская очередной повод поглумиться над Нелюбимым. — О близких не беспокойся. Моими усилиями они о тебе не переживают, и ты о них не переживай. Главное будь паинькой. — Что вы с ними сделали?! Только попробуйте их тронуть…! Мужчина ухмыльнулся, потушив окурок в пепельнице (на скулах заходили желваки), поднялся, повернув голову точно туда, где стоял Рицка — ближе к входной двери. — И что ты сделаешь, мальчик? Ты явно в невыгодном положении сейчас находишься, и все еще полагаешь, что в силах ставить мне условия? — ледяной вкрадчивый голос студил жилы, и Рицка невольно сглотнул. — Это был гипноз, — быстро проговорил Рицу, отмахнувшись рукой, — Достаточно сильный, но не такой, что применяли к твоей матери. Еще раз повторяю: не беспокойся о них. Рицка мотнул головой, пытаясь тем самым выгнать плохие мысли и тревоги из головы. Все что в его силах сейчас — повиноваться и не вызывать гнева у Минами-сана. — Зачем тогда… Чистый Боец? Мы ведь говорили о Соби… — начал он робко, разжимая сжатые в кулаки, до судорог, пальцы. — Соби не так просто найти и достать. И, собственно, за этим я тебя и позвал. Юноша недоуменно вскинул брови, но вовремя закусил губу, замолкая. Пусть Минами-сан осознает, что Аояги в действительности совсем не интересны планы мерзкого взрослого. — Агацума Соби больше не является Бойцом Возлюбленного. Их Связь разорвана. Он сбежал в Венецию, боясь преследования твоего милого братишки. К сожалению, ты не знаешь, на что способен твой братец, а вот мы с Соби — знаем. Агацума находится там по поддельным документам: так боится мести Возлюбленного. Туда-то ты и отправишься и заберешь потеряшку домой. У Рицки перехватило дыхание и сжало грудную клетку. Тогда, под пытками, под искрами, снопами, фейерверками боли, он не мог всерьез представить, что в скором времени увидит Соби вновь, но, что самое страшное — при таких обстоятельствах. Агацума, разменная монета обезумевшего старикашки, казалось, не имел права на жизнь, ту жизнь, которую он сам только начал отстраивать. Едва вкусив свободу его вновь собираются поместить под колпак Системы, заковать в кандалы, и приказывать, приказывать, приказывать… — Лучше бы вы убили меня… чем вновь… с Соби… — слова вырывались с хрипом, тяжелые, в оболочке из боли и сожаления. — У тебя так и не проявилось Имя. Система не пускает тебя, и единственный, с кем у тебя это удалось, был именно Агацума. Возможно с найденным нами Чистым ты зайдешь в нее. Ты мог позволить нам привести девчонку, и попробовать с ней. Но ты сам сделал свой выбор. Отказываться от своих слов уже слишком поздно. К сожалению, ты сам все испортил. Четыре года назад у него закончились последние слезы по Агацуме Соби. И теперь они вернулись вновь. Живопись осталась единственным занятием, что удерживало Соби в здравом уме. Попытки пробудить в себе инстинкт самосохранения ничем не увенчались: он понимал, что теперь может окончить свою жизнь в любой момент. Он освободился от бойцовского долга, снял с себя кандалы Сэймея, что так бережно носил долгие годы. Бережно, с извращенной любовью-ненавистью, носил. Но это был его выбор, его судьба, его бремя. Иначе и быть не могло, ведь так? Зубами зажимая сигаретный фильтр, он провел мастихином по холсту. Обнаженный торс покрыт мурашками: утром в комнате было прохладно, но одеваться сейчас было бы преступлением. Вдохновение не терпело промедления. Пустынные в столь ранний час улицы были девственно чисты, одиноки и прекрасны. Их и спешил запечатлеть Агацума, уверенными мазками обрисовывая изумрудно-зеленый, в первых солнечных лучах, изгиб канала. Наспех протерев заляпанные стекла очков, он водрузил их на место. Ловко выдавил краску из тюбика на палитру, смешивая ее с белилами, тут же успевая сделать глубокую затяжку и выдохнуть дым в ответ. Непривычно приподнятому настроению он был обязан утреннему пейзажу, послушным краскам, тугому холсту, надежному мольберту, да крепкому табаку. Нарастающая мелодия будильника задавала темп работе, и мужчина неуклюже пританцовывал (все же будучи трезвым танцевать он не любил — тело слушалось плохо, без обычной гибкости и плавности). Истлевше-выкуренную сигарету затушил о жестяную банку. Через несколько секунд вместо песни будильника раздался звонок. Эта мелодия принадлежала Дину. Соби в два шага настиг постель, с трудом, разворошив ее всю, нашел телефон, и, возвращаясь к мольберту, включил громкую связь. — Не разбудил? — зевком спросил Дин. Агацуме представилось, как юноша на том конце провода-города лежит с закрытыми глазами и неразборчиво бубнит куда-то в подушку, и невольно улыбнулся. Человек. Яркий, живой, талантливый, веселый. С амбициями и надеждами, стремлениями и целью. Соби ему по-белому завидовал: он пока не понял, для чего он живет, но свято верил, что Дин ему подскажет. — Нет, — ответил Шон-Соби, Соби-Шон. — Я пишу. — Вот это ты трудого-о-о-лик… — вздох, стон, шорох простыней. Раз-два-три глотка, причмокивания губами, шумный выдох. — Отец сказал, что придет, но позже… ближе к вечеру. Может тогда есть смысл начать после обеда? — Да, конечно. — Тогда в три… Он как раз с работы поедет, приглашения нам отдаст. Ты, кстати, сможешь двадцать восьмого? Они на определенный день почему-то… Соби кинул последний взгляд на холст, подхватил с этюдного ящика тряпку, вытирая руки от краски. — Я всегда свободен. Свободный художник, знаешь ли… Томпсон на том конце заливисто захохотал, видимо окончательно проснувшись. Сон. Беспокойный, поверхностный, с частными пробуждениями и бесцельным смотрением в потолок. Чтобы как-то себя развлечь, Рицка пытался выцепить в комнате хоть что-то интересное. Потолок, например. Непривычно высокий, в легкой сеточке трещин, он был так недосягаемо далек, тянись — не тянись — не достанешь. Или, вот, окно. Интересно, ему одному так не повезло, что окно было снаружи закрыто решеткой? Думали, он выпрыгнет? С высоты-то третьего, даже, четвертого, этажа… После столь доходчивых объяснений Минами-сана (а, точнее, угроз) о глупости побега, этот вариант казался смешным. Само окно было широким, высоким, почти под самый потолок. Арочное, добротное, деревянное, такие окна он видел на фотографиях замков и поместий. Оно открывало вид на небольшой парк с белыми лавочками и сетью фонарей, узкими дорожками белого камня. За деревьями можно было увидеть тренировочный полигон, освещаемый огромными прожекторами. Рицка, конечно, не имел столь хорошее зрение, но если бы у него был бинокль, то он бы увидел четырех подростков, что забавно бегали, подпрыгивали и иногда падали в траву, испытывая необъяснимые несведущим муки. Младший Аояги не мог нормально спать в этих стенах. Столько вопросов тревожили его сознание! «Как там мама, отец? В порядке ли ребята? Что Минами-сан сделал с Йоджи и Нацуо? Зачем ему потребовался я?». Скорая встреча с Соби, предательство, на которое его заставила пойти Система… Через пару дней из Германии прилетит Чистый по его душу. Все в атмосфере строжайшей тайны, ведь если кто узнает о затее Рицу, тот мигом пойдет под трибунал. Зарывшись носом в подушку, юноша попытался уснуть, но его разбудил стук в дверь. — Эй, соня чертов! Открывай скорее, завтрак проспишь! Такие знакомые, родные голоса — наконец он услышал их! С ними все в порядке! Рицка подскочил с кровати, отмечая, что солнце заливает всю комнату, подбежал к двери, рывком открывая ее. Тут же на него налетело две пары рук, окружили смешливым громкоголосым кольцом, ероша волосы и теребя ушки. — Пойдем поедим, и мы помчимся в кондитерскую! — подмигнул Йоджи, задорно смеясь. — Только кое-кому сначала надо привести себя в порядок — с улыбкой, но менее экспрессивно вторил ему Нацуо, затаскивая всех обратно в комнату. — Ребята… вас отпустили? Двое кивнули синхронно. Йоджи расставил руки в боки и показал изнывающему до правды Рицке язык. — Пока не умоешься и словечка не скажем! Как выяснилось за завтраком, братьев отпустили взамен на помощь Нагисы в проведении проекта, с Рицкой связанного. Аояги вспомнил, что Минами-сан говорил о каком-то «завоевании». Каком — было неизвестно, однако Нагиса была готова на все, лишь бы ее детей не трогали. — Мы предложили ей выпустить старикану кишки, но она была против, представляешь! — Но мы ведь все равно выпустим? — Да, определенно! Несмотря на то, что братья говорили столь обыденным тоном столь жуткие вещи, Рицке было отрадно видеть друзей здоровыми и улыбающимися. Им всем было как будто… наплевать. Вернувшиеся спустя сутки Саган сказали, что учились в той же академии, и попасть постороннему туда просто невозможно. Однако успокоили, сообщив, что с Рицкой все в порядке и он вернется в ближайшее время, сразу после подготовки к поступлению. Учителя были удивлены отсутствием Аояги, однако у того были хорошие отметки и способность к самообучению, которая позволит ему нагнать одноклассников в кратчайшие сроки. Мать и отец, с которым ей даже удалось познакомиться, были абсолютно спокойны, и пытались заверить ее, что все в порядке… Но Азуми все равно носила в груди тяжелый камень, все чаще мучилась головными болями. Иногда ее охватывало столь сильное чувство тревожности, что она готова была сорваться и поехать в эту таинственную школу… «Даже сообщение не написать…» Спустя бесконечно долгую неделю он без звонка очутился на ее пороге. Стоял жаркий летний день, который разбавляли легкие порывы прохладного ветра, никого не было дома. А она только-только вернулась из университета. — Привет, — просто сказал он, чуть пожимая плечами. Ей хотелось его несильно ударить, отругать за исчезновение без предупреждения, но это все потом, потом… После объятий, после его тепла, после рассказов, после… Внутри все ликовало, отзывалось, дрожало и тянуло. Впервые за неделю она была спокойна, умиротворена и защищена. Сидя в небольшой кухне за чашкой чая, после того, как на все ее вопросы были даны ответы, он задал ей вопрос. Один-единственный, мучивший его уже несколько дней. — Поехали со мной в Венецию? Хитроу был шумен, многоголосен, суетлив, стремителен. Люди быстро шли, быстро ели, подгоняя друг друга, взрываясь криком, таща тележки и огромные или не очень чемоданы. Сэймей не спешил: он всегда приезжал вовремя, даже с запасом. У него было время понаблюдать за взлетами и посадками самолетов, побродить по вереницам магазинчиков и даже выбрать себе солнцезащитные очки: такой, казалось бы, элементарный атрибут, которого он был лишен долгие месяцы. Да, в Японии сейчас явно теплее и солнечнее… Но в Японии пока рано и опасно появляться. «Объявляется посадка на рейс TK один восемь восемь восемь авиакомпании Turkish Airlines, по маршруту Лондон — Стамбул. Убедительная просьба пассажиров пройти к терминалу номер восемнадцать». Мужчина уверенно зашагал к нужному терминалу, по дороге вынимая сим-карту из телефона и выбрасывая ее в урну. Сообщения Нисея, так и оставшись непрочитанными, были удалены одним легким свайпом. Когда на исходе третьего дня с их общего счета было снято больше половины суммы, на нем находившейся, Нисей понял, что Аояги возвращаться не собирается. Он предусмотрительно забрал все еще тогда: минимум одежды, паспорт, местные права на машину, банковскую карточку, кепку, в которой было удобно прятать ушки, любимый нож, телефон и зарядку для него. Нисей свято полагал, что тот перебесится и вернется, но, вероятно, его терпению пришел конец. Перспектива в будущем (далеком или не очень — все зависело от них самих) вновь стать Бойцом уже не казалась такой пугающей и жестокой. С самого начала не стоило ломаться и строить из себя бог весть что: так бы Сэй точно остался рядом, пускай через боль, пускай через безразличие, нетерпимость и злость… Работу ему удалось найти быстро, учиться полностью самому себя обслуживать еще предстояло, но он делал успехи: сам мылся, заправлял постель, мыл полы. Готовил пока полуфабрикаты, пару раз даже спустился погулять. Но на исходе недели его сообщения так и оставались непрочитанными. Надежда на возвращение Сэймея угасала. Ярко, шумно, многолюдно… Солнце слепило нещадно, не давало и малейшей спасительной тени, а потому мастер-классы и лекции переносили в помещения. Уличные экспозиции Германии, России и Франции скучали из-за отсутствия посетителей: на биеннале приезжали, обыкновенно, либо к самому началу, в начале мая, либо с конца лета и по самое закрытие. Туристов было мало, местных — и того меньше: все же будний день. Пару часов набродившись с Дином по павильонам, они разошлись: знакомец пошел на лекцию, а Соби решил покурить и побродить снаружи. Он стоял у курилки перед главным входом, курил и листал новостную ленту в телефоне, когда его посетило иррациональное, ярчайшее чувство, головокружительное томление. Перед ним стоял… Рицка. Аояги Рицка. И это не было видением, миражом, вызванным жарой, нет. Это точно был он. Изменившийся, вытянувшийся, возмужавший и повзрослевший, но он! Все те же огромные, сейчас темно-фиалковые, глаза, все та же ровная гладкая кожа, худоба, но не такая, как в детстве… Какая-то изящная. Взгляд его, спокойный, взрослый, легкий наклон головы, теплая мягкая улыбка, — все это Рицка. От него веяло спокойствием и уверенностью, и улыбался он как-то снисходительно, как когда-то улыбался он сам, Соби. Теперь он был всего на полголовы ниже Агацумы, но все также носил ушки и не заправлял хвостик. А ведь ему было почти восемнадцать! Одетый в свободную белую рубашку с закатанными рукавами, светло-бежевые брюки, в карманах которых он держал ладони, он был так расслаблен, что сердце, разогнавшееся до ста за четыре с половиной секунды тут же начало замедлять свой ход. — Здравствуй, Соби! — тепло воскликнул он, и глаза его лучились счастьем.