RUN BOY RUN

Бескрайний океан золотой… Плыть по твоим слепящим волнам, сгребать ступнями сыпучий жар. Ночью, когда безжалостно жгучее солнце скрывается за горизонтом, отдаешь ты тепло, и сотни маленьких хвостатых тварей скользят по твоей поверхности… Мир, в котором были только небо и песок, и ничего больше на многие мили. Океан, которому нет края, океан, который не переплыть самому — все эти рассказы вернувшихся из пустынь счастливцев превращались в сказку сразу же, стоило лишь увидеть это величие… Run Boy Run! The sun will be guiding you. Песок, песок, песок, бесконечность песка, вечность песка; барханы и ухабы песка; обжигающий — в полдень и леденящий — перед восходом солнца. «Прямо как его взгляд…». Нисей мог смотреть с таким огнем, что сдавливало грудную клетку и невыносимо было дышать. Он смотрел так на Сэймея. Он смотрел так в пылу сражений, когда кровь покидала молодое тело, а азарт только распалял ее, алую. Но это было столь давно, столь невыносимо давно… Теперь же его взгляд пуст, безжизненен и холоден, словно пустыня, что освещается растущей луной в ночи. Он остывает, его покидают тепло и силы. Он был леденящим в те редкие ссоры, так обжигающе-холоден, что становилось страшно и жутко. Но Сэю не стоило его бояться. Он — Природный, принадлежащий Сэймею, и каждая его клеточка, каждая его мысль, каждый вдох — все Сэево… Взгляд Сэймея всегда был настолько холодным, что застывало все вокруг. Даже в невыносимую жару, что не давала двигаться, плавила кости-кожу-мысли, он оставался стылым. Из-за этого с ним мало кто общался, девчонки, купившись на привлекательную внешность, довольно быстро отворачивались и убегали. Им было жутко, жутко-страшно… И вот идете вы, ваш небольшой караван. Нагруженные, неторопливо-терпеливые верблюды, и неспешные, уверенные, храбрые арабы. Восемь человек, счастливое число, символ дороги, что ведет к небу*. Но Возлюбленному еще рано для неба. У него было слишком много забот здесь, на земле… Run Boy Run! They're dying to stop you. Они испортили все его планы. Разрушили в труху надежды, смахнули чаяния. Небрежно, но так просто. Настоящей атомной волной… Столь сильной, что его зацепило, распластало и сровняло с землей. Ничего не осталось. Выжженные поля, пустота, зияющая дыра; там, где цвели сады, где лилась Сила, где были власть и могущество, остался разрушенный в пепел остов, полный жестокости и безнадежности. Он верил, что у него получится создать полноценную Связь с двумя Бойцами, при этом такую, при которой возможно будет активировать Систему. На троих, под общим именем Beloved. Под его именем. Он читал книги, он общался со специалистами по Системе из разных уголков света, и ни один не смог помочь ему. Никто и никогда не связывался с таким, никто и никогда не думал о таком. Это все равно что прыгать с обрыва: не знаешь, что будет там, в этой Системе на троих. Смогут ли они втроем войти в нее, смогут ли полноценно, в полную силу, сражаться, или ничего не выйдет, и они умрут, сойдут с ума? Но Сэймей Аояги все же был лучше… лучше их всех, не так ли? И тогда, когда обе бойцовы цепи наконец были в его руках, случилось страшное. Страшное, но он был уверен, что поправимое. И хотя он надеялся, что восстановление Природного произойдет без его помощи, он понимал, что теряет время. Понимал, но не хотел признаваться себе в том, что ситуация вышла из-под контроля. Эти годы он потратил на изучение Связи между тремя и входу в Систему в таком составе. Хотя должен был восстанавливать Бойца, поддерживать его, а не оставлять на растерзание сожалением, беспомощностью и отчаянием. Дышать полной грудью становилось возможно только ближе к вечеру, а ночью и вовсе необходимо было одеваться теплее. Все остальное время кислород приходилось буквально добывать: раскаленный воздух глотать устанешь, пока выцедишь себе нужную дозу кислорода. И глотать воздух с жадностью нельзя — обожжешься. Сухой, безжизненный, удушливый — как все вокруг. «Как же стерпеть…». Язык скользит по губам, сокрытым повязкой, но не успевает дойти до уголка губ — те вмиг сохнут. Все тело горит и плавится, ноги уже не держат. Пот течет от загривка по спине. Терпение струится от сердца, покидая тело, и с каждой минутой все быстрее. Хочется все прекратить, но он не смеет. У него больше нет права на ошибку. Он сильнейшая Жертва. Универсальная Жертва. Он, черт возьми, Аояги Сэймей! Run Boy Run! This race is a prophecy. И спустя три чертовски жарких, пропитанных болью и жаром, дня он оказался на пороге убежища единственного известного в природе Универсального Бойца-Жертвы. Единственного, кроме него самого. — Прошу вас, обучите меня. Аояги Сэймей не мог получить отказ. Потому что у него остался только он сам. Run Boy Run! Break out from society.** Это мягкое, как прикосновение крыла бабочки, трепетное, как поцелуй ребенка, пронзительное, как первая любовь… То, как он произносил его имя. Его «Соби…». За этим «Соби» он без промедления готов был сорваться и бежать, бежать, бежать… У него отказывает сердце и к горлу подступают слезы, которых он не проливал десять, пятнадцать лет… Его ноги подгибаются, и он падает на колени, воздевая руки к нему, к светлому, не мальчику, но юноше. Вне себя от радости, не веря, не в силах пережить столь яркое счастье. — Соби, ну что же ты… Привычные ворчливые нотки, но сколько же в них тепла! — Ри… цка…? Рицка, это ты? Я не сплю? Я не сошел с ума? — тихо лепечет, задыхаясь, Агацума, смотря снизу-вверх на молодого человека, что берет его ладони в свои. Тот мотает головой из стороны в сторону, все также кротко улыбаясь. — Это правда я, Соби. Рицка. Мы в Венеции, в которой я всего полтора дня, мне семнадцать лет, я все также люблю жареные каштаны. А вот ты во время сессии ел тайком лапшу быстрого приготовления со вкусом креветок… Думал, я не замечу? Зато мне всегда готовил и завтрак, и обед, и ужин. Ты несносный взрослый, который частенько засыпал, сидя перед мольбертом, но будил меня завтраком в постель. Расчесывал каждое утро и вечер волосы Нацуо и Йоджи, а те никогда не сидели смирно, все норовясь что-то сломать, сжечь, покалечить друг друга. Не понимаю, как ты с нами троими с ума не сошел… И, кстати, что с твоим произношением? Рицка приседает на корточки, оказываясь лицом напротив лица Агацумы, и смотрит, смотрит так, что ладони взрослого начинают лихорадочно трястись. Соби не смотрит, он пожирает Рицку глазами, бегает взглядом от кончиков пушистых ушек, до коленок, уже не таких острых, как раньше. Ему не хватает кислорода, и не от жары, нет. От волнения. От всеобъемлющей радости. От трепета. От восторга. От гордости. От просыпающейся нежности в глубинах того темного, холодного существа, в которое он превратился. Рицка правда повзрослел. Но эта взрослость так ему шла! Отпустил волосы, — они мягкими тонкими прядями обрамляют лицо, едва щекочут плечи. Глаза такие глубокие, такие чарующие, смотрят внимательно и жарко. Губы — выразительная верхняя и тонкая нижняя — чуть потрескавшиеся, изящная линия скул, четкий подбородок. Ладони мозолистые, но, как и лицо, их больше не украшают бинты и пластыри. «Значит, мама поправилась. Значит у Рицки наверняка все хорошо…» — Я… я все тебе расскажу. Обязательно расскажу, и ты, пообещай мне, что тоже все расскажешь, — кончики ушек Рицки быстро стригут воздух. — Все-все! Теперь, когда ты свободен от Сэймея, ты больше не будешь мне лгать и расскажешь все, правда?.. Рицке, как и ему, волнительно. Волнительно и страшно, боги, как страшно! Они не видели друг друга почти пять лет, безумное количество времени, почти пропасть… Но не сколько время разделяло их, сколько боль, что они пережили. Та боль, что они не смогли разделить между собой, боль, кою им пришлось сносить самостоятельно. Каждый переносил расставание по-разному. Один в безуспешных отчаянных поисках и еженощных кошмарах, второй в боли физической, сражениях и гулкой душевной пустоте. Хотелось кричать и хотелось выть. Хотелось плакать, невозможно было жить. Дышать, просыпаться по утрам, смотреть в глаза матери, непреклонной Жертве. Пытаться сконцентрироваться хоть на чем-то, не сметь проиграть. Им так хотелось убежать… к друг другу. Разделенные, разорванные части одного целого, вам обратно себя не собрать. Но время… да, время лечит. Поначалу омывает раны солью, жжется, кусается, насмехается, подсовывая — как жестоко! — только хорошие воспоминания. Кончик пушистого хвостика по тыльной стороне ладони. Отблеск круглых очков, что не скрывали синевы глаз. Обжигающее, волнительное объятие. Колыбель из рук и ног и поцелуи в висок. Невинный «чмок» в уголок губ. Спина, за которой можно было спрятаться в Системе и вне нее… Время солью выплаканных слез и кислотной тоской смыло краски, оставив мутно-серые образы в тишине. А после и вовсе задвинуло их к дальним полкам. Учеба, работа, дела по дому, новый город и новые знакомства, старые друзья, ухаживание за Возлюбленными, книги и музыка… Все это завесило плотной ширмой их воспоминания друг о друге, оставив на сердцах уродливые шрамы. Рицкин шрам спустя годы почти сошел на нет. Он был ребенком, а детям проще отпускать, забывать болезненное. Шрам Соби время от времени истекал лимфой, но больше не кровил. Мужчина закусывает нижнюю губу и тихо шепчет, не сомневаясь: — Обещаю. «Как вести себя с ним?» — мысль не дает покоя ни одному, ни другому, и Рицка прячет глаза, смущаясь, тогда как внутри Соби, спустя годы, впервые тепло и спокойно. Он ерошит волосы Рицки между ушек — может ли он позволить себе этот жест после всего? Знает ли он что-нибудь об этом Рицке? Он же изменился, и не только внешне. Позволит ли юноша узнать себя вновь? Касаться? Ведь Соби предал его, тогда еще совсем маленького котенка, он врал, и врал жестоко, он любил по приказу, потому что так повелел Сэймей. И пускай позже эта любовь стала настоящей, Агацума все равно чувствовал свою вину. Сможет ли Рицка теперь, будучи взрослым, понять его? Он простил, наверняка простил, но простил через боль, и боль эта причинила ему страдания, что навсегда отпечатались в его сердце. Ему наверняка было тяжело довериться кому-либо после такого… Ками, да ему страшно! Когда в последний раз ему, Агацуме Соби, было так страшно? Он и припомнить не может… Отправить сообщение Дину дело пары секунд, которые, правда сказать, он бы с удовольствием потратил, рассматривая лицо котенка. Тот все еще носил ушки, и Агацума где-то в чертогах, темных уголках своей души, был этому рад. Однако он понимал, что у Рицки наверняка есть девушка. В том, что Рицка гетеро, Соби был уверен, и осознание этого белой печалью оседало в его душе. Однако это все такая мелочь, сущая глупость! Он больше не имеет права на его доброту, а замахиваться на ответную любовь и вовсе преступление. Соби был счастлив просто от того, что Рицка стоит сейчас перед ним живой, здоровый, красивый и счастливый. Не бросается с кулаками, не винит за предательство, не злится из-за того, что Соби бросил его, не укоряет, что тот не подал ни единой весточки. Аояги поднимается на ноги и подает руку Агацуме. Тот хватается за нее, и, не успев выпрямиться, оказывается в неожиданно крепких и таких тесных объятиях. Собственно, выйти на Безликих труда не составляло. Как оказалось позже, именно они распространили слухи о побеге Агацумы, от Связи избавившегося. И в их руках было больше информации, коя была так необходима Рицу. Денег им много не нужно было — все же студентики, притом не болтливые, работают быстро и качественно: Судьба, не иначе. Проследить за Соби-Шоном в Венеции было уже совсем не сложно, благо были связи. Приглашение на биеннале в дни, когда Рицка будет в городе, летит через третьи руки — и дело в шляпе. Которые вот только мужчина не носил. Минами Рицу не сомневался, что уже спустя несколько дней перед ним окажется Агацума Соби. За Рицкой тот без сомнения пойдет, и сделает все, что ушастый пожелает. В лучшем виде. Поэтому не было необходимости в слежке, да и за расходами Совет следит порой слишком пристально, а дразнить их лишний раз не хотелось. Разве что пришлось вмонтировать в пряжку ремня Ри-тяна маленький жучок. Младшенький наверняка вывалит Соби все как есть, и они оба будут думать, как выбираться из ситуации, в которую Рицка влип. Хотелось быть к этому готовым. Все же он уже человек не молодой… В очередной раз пожалев, что потратил на бесполезный приезд Чистого немца (если точнее, он был норвежцем по происхождению, а в Германии работал) слишком много денег, Рицу подключился к жучку. Слышно было отлично, помех не было — спасибо Нане. Вот-вот должна была состояться долгожданная встреча. Слезы, вздохи, признания, объятия, и что там обычно в сериалах в таких сценах происходит… Они сидят на уличной веранде кафе в тихом переулке. Спасительная тень от натянутых навесов дополнялась тихим урчанием огромных вентиляторов. Волосы Рицки от дуновений воздуха завораживающе развеваются, и уже в который раз за эти два часа с момента их встречи Соби ловит себя на мысли, что любуется юношей. Следит, как веки прикрывают тот нежный свет, что льется из его глаз, за ладонями, что держат вилку и нож, движениями губ, наклоном головы, подергивающимися ушками. Завороженный, он тем не менее внимательно слушает рицкин рассказ, не упуская ни единой детали, изредка задавая вопросы или переспрашивая. Рассказывает тот о делах поверхностно, одними фактами, понимая, что включать сейчас в рассказ эмоции не стоит. — И не страшно в таком возрасте жить… одному? Рицка пожимает плечами, фыркая. Прямо как в детстве. — Тебе же не страшно было… жить в этой школе. А у меня все же родители, друзья. — Рицка… — Соби вздыхает. — Сравнивать себя со мной не стоит. Меня взращивали Бойцом, которому никогда не будет страшно. Меня готовили к трудностям. Меня учили противостоять боли. Рицка откладывает вилку, грустно улыбается, вздыхая. — После того, как тебя забрали, я решил, что мне необходимо как можно скорее повзрослеть, чтобы тебя найти. А для этого самостоятельность ой как пригодилась бы. «Забрали… не исчез, не покинул, не предал… Он не чувствует моей вины в произошедшем. Неужели он так сильно доверял мне…?». Однако пятое чувство подсказывает Бойцу, что что-то не так. Слишком уж все радужно. От Рицки странно фонит Силой, при том, что, по его словам, Имя у него так и не проявилось. Прижав палец к своему рту, Соби жестами просит Рицку встать. Тот удивляется, но выполняет просьбу, отодвинув кресло из ротанга, поднимаясь. Соби, подойдя, медленно ведет раскрытыми ладонями над торсом и бедрами Аояги, не касаясь его, и останавливается в районе пупка юноши. Его опасения не были беспочвенны. Он… Что он чувствует в тот момент, когда понимает, что Рицка в их первую встречу пришел с жучком? Ярость? Разочарование? Печаль? Стотонная грусть обухом бьет в висок, на мгновение отключая от реальности. Он не был готов расставаться с Рицкой столь стремительно. Теперь, когда, наконец, они нашли друг друга. Сейчас, когда еще не было пролито слез радости, когда не прошел первый шок от встречи, когда не прозвучали слова извинений и столь желаемое «прощаю»… Они еще ничего не успели, черт возьми! Это была месть? Предательство за предательство. Он нашел Соби, неясно было, как (пока он не успел об этом рассказать), но нашел. И теперь об этом узнает Совет? После чего Агацуму ожидает депортация, пытки и тюрьма, а Рицку — слава и похвала? Здесь замешан Совет? Или он работает на Минами? Неужели его котенок действительно пошел на это? Внезапная вспышка отчаяния напополам со злостью проходит, и Агацума, вернувшись на место, проводит ладонями по едва отросшим волосам, не поднимая взгляда на юношу. Чувство сожаления, оседая кислым комком, сжимает глотку, ядовитая улыбка растягивает губы. Он не верит, что мальчик его предал, но понимает, что тот имеет право на это. Абсолютное и железное. — Соби… что с тобой? — Рицка спрашивает осторожно, невольно протягивая руку. «Кто его слушает? Почему Рицка делает это? Кто заставил пойти его на такое? Ему угрожают, его шантажируют? Минами? Совет? Или он сам на это пошел?». — Жарко, еще не привык после Лондона к такой жаре… — отвечает мужчина, а ладонь с ручкой уже бежит нестройными столбцами по салфетке. Я ЗНАЮ, ЧТО НА ТЕБЕ ЖУЧОК. КТО ТЕБЯ СЛУШАЕТ? ПРИЗНАВАЙСЯ. Иероглифы выходят кривыми, ручка по салфетке пишет плохо, растекается, разрывает мягкую бумагу. Разрывает, как очнувшаяся боль, что скребет ребра, и сдавливает сердце до темных пятен перед глазами. Но Агацума привык к боли. Ее он не боится. Лицо Рицки после прочтения кривоватых иероглифов меняется с удивленно-обеспокоенного, но растерянно-ужаснувшееся. Глаза распахиваются от страха, и голова мотается из стороны в сторону. Он представляет, о чем сейчас думает Соби, он клянет Минами всеми возможными словами, и ненавидит себя за свою неосторожность. Его ладонь находит ладонь Соби и уверенно ее стискивает. За это мгновение, в которое Рицка впервые касается его, Агацума отдал бы многое, но у него ничего не было больше, кроме свежеобретенной свободы и собственной жизни. Даже Система покинула его. Он ничего не мог предложить Рицке — ему он был совершенно бесполезен. Разве что мог выступить в роли победного трофея, что будет пригвожден на стену Рицу вместо бабочек или подвешен на цепи в тюрьмах Лун. — Да… — голос дрожит, но растерянность на лице юноши сменяется решимостью. Рицка стискивает зубы и быстро черкает ответ, боясь до дрожи упустить его, Соби. Соби, который так был ему нужен — и не потому, что от него сейчас зависели жизни невинных. Соби, по которому он так невыносимо скучал. Соби, к которому так звало и которого жаждало все его существо. Агацуму Соби, невыносимо прекрасного человека с переломанной душой, но таким чистым сердцем. Великолепного талантливого художника, который способен был своими работами сделать мир чуть менее жестоким. Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ О ЖУЧКЕ. ПРОШУ, ПОВЕРЬ МНЕ. ТЫ В ОПАСНОСТИ. НАМ НУЖНО ПОГОВОРИТЬ БЕЗ ПРОСЛУШКИ. Соби заметно расслабляется. И у него есть идея, как помочь Рицке, а заодно и себе. — Не хочешь посмотреть мои картины? Рицка яростно кивает головой и, не говоря больше ничего, просит счет. Дорога до комнаты Соби занимает без малого пятнадцать минут. Соби рассказывает о городе, о поездке на ферму, о том, как ему понравилось на природе. Рицка ожидаемо молчит, не смея поднять головы. — Знаешь… я все пытаюсь представить свою жизнь, старость. В глуши, где у меня будет свое хозяйство и не будет ни души. Но пока это очень странные мысли. Я больше не Боец, я впервые за пятнадцать лет не могу войти в Систему… И почти не чувствую Силу. — Не чувствуешь… Силу? — После того, как наша с твоим братом Связь окончательно разорвалась, я ощущал, как она выходит из меня по капле. Скорее всего это последствия разрыва. И хотя я Чистый, Система, видимо, решила пока меня к себе не подпускать. В наказание. Аояги молчит с минуту, а после спрашивает. — А ты бы хотел ее вновь заполучить? Сражаться?.. Зачем тебе это все вновь? Ведь Система приносит одни лишь страдания! Соби вновь тянется ладонью к волосам, вздыхает безэмоционально. — Если у меня найдутся люди, которых мне предстоит защищать, я без раздумий подпишусь на это. Я готов выдержать сотни оков, лишь бы близкие были в безопасности. — Соби… — А вот и мой дом. Прошу! Соби думал о том, что их местоположение наверняка отслеживается. Значило ли это, что ему придется как можно скорее покидать Венецию? Однако, если Рицку подослал Совет, то почему он все еще не схвачен? Наверняка потому, что Луны не смогли договориться с представителями из Европы. Если же это не Совет, а Минами, то он сейчас сидит за своим столом из дуба и преспокойно ждет, когда пред его отсутствующие очи предстанет сдавшийся беглец. «Знал же, что если он пошлет Рицку, то я на все буду согласен… Сволочь». Комната встречает их прохладой. В воздухе не чувствуются посторонние запахи — ни краски, ни табака. Солнце стоит высоко, но в комнате было не слишком светло. Заправленная кровать у стены, дверь в ванную, шкаф, пустой стол и стул, да мольберт, возле которого горкой высятся тюбики с растворителями и загустителями, лаками, грунтами; стены подпирают высыхающие после грунтовки холсты, и наверняка законченные картины, скромно перевернутые, скрытые от глаз. На установленном на мольберте холсте размашистыми мазками виднеется канал и столики кафе, дома, завернутые плющом, будто подарочной бумагой, и солнце… много-много солнца для одной картины. — Это… очень красиво, Соби. И совсем не похоже на бабочек, — юноша неуверенно проходит вперед, внимательно изучая будущую картину. — Не хочешь сходить в душ? Синее полотенце чистое, возьми его. Я пока приготовлю выпить. Ты, наверное, устал? Рицка оборачивается, всматривается в скрытое тенью лицо Агацумы. Догадка мягко касается его плеча, и он стремглав несется к двери в душ, не говоря ничего. Руки дрожат, грозясь разлить лимонад. Соби стыдит себя всеми возможными словами, но, когда видит Рицку в своем халате, забравшегося с ногами на кровать, еле сдерживается от того, чтобы не уронить стаканы. Это… слишком по-домашнему. Слишком… так. Как было тогда, пять лет назад. Когда Рицка после ванной сидел, борясь со сном, и ждал его, пока он помоется. Боль и сожаление вновь жалят сердце, но им нужно слишком многое друг другу сказать. — Соби. Я… Мужчине невыносимо хочется забыть обо всем, махнуть рукой на все эти интриги, жучки, слежки, предательства, и поцеловать… просто поцеловать своего котенка. Поцеловать, согреть в руках, успокоить — какой же дикий взгляд у него сейчас! — и шептать, говорить, вливать в него всю свою любовь, что так долго дремала в нем. Но стоп кран сдернут вовремя и пелена исчезает с глаз. Рицка давно уже не котенок. И, тем более, не его. Он самостоятельный, взрослый, не сломанный, но наверняка надломленный юноша. По его, Соби, вине он такой. У него есть семья, друзья, любимые. У него есть мечты и стремления. Их судьбы разошлись, превратившись в коллинеарные векторы: никогда не пересекутся, не будут вместе. И это было… естественно, совершенно нормально. Они не были Парой, у них были разные Имена. Расставания — с детством, с мечтами, с людьми — это и есть течение жизни. Обретения и потери, подобно закону сохранения энергии. Пора было себе в этом признаться. — Я слушаю. Не переживай, — спокойно, без тепла в голосе. — Я искал несколько лет. Мы с Нацуо и Йоджи перетрясли всех в Лунах в попытках найти вас, но когда узнали, что вы живете у бывшей преподавательницы Лун Чияко-сама, было слишком поздно. Вы… улетели из страны. Говорили, что Сэймей сделал поддельные паспорта, а иначе вас бы нашли. И никто не знал… куда вы исчезли. Даже Минами-сан не мог мне помочь… — Ты просил о помощи его? Юноша ухмыляется, делая глоток. — Конечно, Соби… Конечно просил. Я готов был сделать все что угодно… Но он ничем не помог. — Рицка… — Подожди, пожалуйста. Не перебивай. У нас не так много времени, — Аояги хмурится, тут же продолжая. — Я пытался найти вас через сайты нелегальных системных боев, но они никогда не выкладывают фотографии участников, лишь сухие данные по сражениям, в которых даже названий пар нет. Я искал вас среди победителей, но так ничего и не нашел… — Мы выиграли в Лондоне лишь однажды. До этого перебивались частными… заказами. Поэтому и не нашел. — А потом… А потом жизнь захлестнула. Да я тебе уже рассказывал. Ходили слухи, что вы где-то в Европе, но даже Пару, что не проигрывает, найти столь же трудно, что иголку в стоге сена. Однако я понимал, что даже если найду вас, то сил противостоять брату у меня не будет, пока у меня нет Бойца. Но с ним тоже не вышло. Имя у меня так и не появилось, никто из Лун не вызывал меня, Минами-сан также не трогал. Обо мне… забыли. И я понял, что, наверное, так и должно быть. Что судьба не разводит в стороны людей просто так, что этому есть объяснение. И вот пошел пятый год, и теперь… Соби, я правда не понимаю, как так вышло! Рицка хватается за плечи, — такой маленький, в халате, который на несколько размеров ему больше, и сгибается пополам, прижимая ладони к лицу. Он всхлипывает, и слезы, соленые, жгучие, бегут по его щекам. Соби протягивает руку, и юноша хватается за нее и вздрагивает все телом. — Они все… у него под прицелом. Он убьет их, но сначала будет пытать, наблюдая за тем, как они страдают. И я… я совсем не знаю, как их спасти. Система кричала мне, что ты сможешь мне помочь… Я пытался стерпеть боль, но ее было так много! У меня ничего не вышло, Соби…! Мужчина прижимает его к себе, устраивая его голову у себя на груди. Гладит чуть влажные волосы, целует лоб, стирает слезы с щек, но они льются, не прекращаясь. — Я бы так хотел быть таким же сильным, как ты, но это так трудно… Прости меня, пожалуйста, Соби! Я опять сделал тебе больно… Это я во всем виноват! «Рицка явно в шоке, но теперь стало хоть чуточку понятно. Минами запугал его, но при чем тут тогда Система? Так дело не пойдет». Спустя пару напряженных минут Рицка стихает и даже перестает шмыгать носом. Успокоительное действует, и теперь он в состоянии объясниться без истерики. На протяжении всего рассказа юноша прячет глаза, смотря на свои стиснутые кулаки. — Все данные хранятся в лабораториях и компьютерах Саотоме-сан. Если мы сможем раздобыть эту информацию и передать ее Совету… Ты действительно думаешь, что Минами-сан действует в своих интересах? — Поверь мне, Рицка, я достаточно хорошо его знаю. Если он уж вознамерился завоевывать мир, то явно не собирается его с кем-то делить… Мне кажется, или у тебя телефон звонит? — Я совсем забыл предупредить Азуми…! Соби замирает, провожая взглядом голые, сверкающие по паркету пятки, скрывшиеся в ванной комнате, где осталась одежда, а заодно и телефон Рицки. Нужны ли были Соби объяснения? За все эти часы разговоров Рицка ни разу не упомянул о некой «Азуми», но Агацума слишком хорошо умел читать эмоции людей, поэтому в словах сейчас не нуждался. Хватило заметить то, как радостно поднялись ушки и вздернулся хвостик его нежданного гостя.